Унесенные страстью

Девушка опять ничего не ответила; Калем посмотрел на нее и по недоверчивому выражению ее лица понял, что она все еще не верит ему.

– Даю вам слово, слово Мак-Лаклена из рода Мак-Лакленов.

Девушка любопытным, но утомленным взглядом смотрела, как он идет рядом с ней в этом влажном тумане. Единственными звуками были дыхание прибоя у них за спиной, поскрипывание и хруст его сапог по камешкам, которыми была усеяна дорожка, ее короткие, прерывистые вздохи да еще что-то, отдававшееся у него в ушах, – похоже, это было биение его собственного сердца.

– А что это значит – Мак-Лаклен из рода Мак-Лакленов?

Ее голос звучал теперь совсем по-другому, в нем больше не было стона и жалобы. Он был спокойный, с нотками любопытства, звонкий и чистый. Полная противоположность той фурии, которую Эйкен перекинул через плечо.

– Это я – Мак-Лаклен из рода Мак-Лакленов. Последний глава древнего клана Мак-Лакленов.

– Так, значит, вы англичанин?

– Шотландец, малышка. Я – шотландец.

– Исчезающий остров, – шепнула девушка, словно вообразив, что находится в гостях у привидения.

– Ты ведь не веришь в эту чушь, правда? Остров никуда не исчезает. Это все только из-за тумана.

– Нет... конечно, нет, – ответила девушка, хотя и не слишком уверенно. Она снова разглядывала его. – Вы говорите не как англичанин.

Это прозвучало так, как если бы она заявила: «Вы не похожи на привидение».

– Я шотландец, а не англичанин.

– Ваш выговор не очень-то похож на шотландский.

– Я родился здесь, на этом острове, как и мой отец, и отец моего отца.

Калем повернул налево, туда, где туман чуть рассеивался у высокого дерева. Под ногами у него хрустел гравий, которым была усыпана дорожка перед главным фасадом. Калем почувствовал, как девушка вздрогнула.

– Вот и дом – прямо перед нами.

Калем знал, что знакомые неясные очертания, выраставшие перед ними в тумане, были его домом, громадным и темным, высотой больше двух этажей. Он замедлил шаги, подходя к крыльцу.

– Если вы и вправду шотландец, почему же вы тогда не живете в Шотландии?

Он горько рассмеялся, открывая входную дверь.

– Есть такая поговорка: шотландец бывает дома, только когда он на чужбине. – По глазам ее Калем догадался, что девушка его не поняла. – Шотландия – уже не дом для шотландцев, малышка.

– Почему вы так говорите?

– Потому что так оно и есть. Те, кто теперь там живет, это или саксы... англичане, – пояснил Калем, – или люди, которых больше интересуют цены на шерсть, чем цена человеческого достоинства и страдания. Они давно уже забыли о традициях и долге. Они могут называть себя шотландцами, малышка, но эти люди уже не шотландцы.

Калем пропустил девушку в дом, затем толкнул дверь ногой, так что она с треском захлопнулась.

Девушка даже не вздрогнула от этого звука; она вся ушла в созерцание, глядя на Калема таким странным, испытующим взглядом, точно ожидала, что он сейчас начнет пожирать ее, и удивлялась, почему этого до сих пор не происходит.

– Ты задаешь слишком много вопросов, малышка, а сама даже не назвала мне свое имя.

Калем подождал, но девушка молчала; она лишь отвела глаза, потом принялась рассматривать комнату.

– Это мой дом и дом моего отца и деда.

Странно, как хрипло, точно хруст гравия под ногами, прозвучал его голос – резко, сердито, хотя он совершенно не чувствовал злости. Калем не мог бы определить, что он чувствует, но это была не злость.

Девушка продолжала оглядываться; Калем вошел вслед за ней, и звук его шагов эхом отдавался под высокими балками сводов, возносившихся вверх более чем на два этажа.

Калем остановился, осматриваясь. Он гордился своим домом; он всегда им гордился. Его прапрадед был таким же великаном, как Эйкен, и он построил себе дом, где все было громадным, в суровом кельтском стиле – так строили замки предводителей кланов в горной Шотландии. Однако этот дом возвели из того материала, который имелся на острове. Полы выложили серым сланцем, а глыбы розового гранита для стен вырубали в местных скалах. Все деревянные части и отделка были из гемлока – кривой, узловатой сосны – и кленов из ближайших лесов; а круглые серые валуны, до блеска отполированные морем, послужили для кладки каминов, таких огромных, что в них запросто мог бы уместиться целый шотландский клан. Для тех Мак-Лакленов, которые прибыли сюда, это был новый замок на новой родине, выстроенный гордым, достойным мужем, одним из последних шотландских воинов. Мужем, который был вынужден покинуть свою любимую родину.

Его шотландские предки, жившие в своих замках веками, только посмеялись бы, сочтя этот дом новехоньким. Но для Калема он означал нечто большее, и для него он был достаточно старым, ведь его лестницы хранили еще эхо шагов его прапрадеда.

Калем чувствовал, что девушка смотрит на него, но не произнес ни слова. Она разглядывала его как нечто неодушевленное. В воздухе ощущалось что-то странное, Калем чувствовал, как нарастает неловкость; он повернулся и широким, размашистым шагом пошел по просторному, отделанному деревянными панелями коридору.

Пронзительный женский крик эхом прокатился вдалеке, в восточной части дома; это была половина Эйкена. Калем остановился.

Что-то с треском обрушилось. Послышался звон стекла, затем оглушительный грохот; Калему показалось, что он услышал, как брат его вскрикнул.

Девушка рядом с ним тихо охнула. Калем посмотрел на нее. Глаза ее расширились, припухшие губы сжались.

– Не бойтесь, он не обидит вашу подругу.

– Она мне не подруга, – ответила девушка, пожалуй, даже слишком поспешно; казалось, слова эти вырвались у нее, прежде чем она успела задуматься. Но в голосе ее не было ни раздражения, ни неприязни. По правде говоря, он вообще звучал как-то бесстрастно. Девушка отвернулась.

– Мы из... Я не... – Она внезапно умолкла. Калем посмотрел на нее, и она добавила: – Мы с ней едва знакомы.

– Ни ей, ни тебе не о чем тревожиться, малышка.

Калем подумал, что скорее уж Эйкену есть о чем тревожиться с этой чертовкой. Вот уж правда – исчадие ада, но, может быть, оно даже к лучшему. Эйкен должен понять наконец, что не может вертеть всем и вся по своей прихоти.

Снова раздался грохот, и Калему пришло в голову, что брату, с его колдовским обаянием, попался наконец-то зверек, который не станет есть у него с ладони. Черт побери, судя по тому, что он видел и слышал, эта дьяволица скорее откусит ему пальцы.

Калем привел девушку в библиотеку, где было чисто, тепло и уютно. Он усадил ее в большое удобное кресло с подголовником, стоявшее у камина, и развернул покрывало. Остановившись, он стряхнул с него несколько пушинок, потом накинул его на девушку. Калем тщательно загнул покрывало по краям, подтыкая его сбоку под сиденье; девушка, склонив голову, искоса наблюдала за ним, словно в жизни ничего подобного не видела.

– В чем дело? Что-нибудь не так?

Калем сложил уголок в правильный равносторонний треугольник и потянул его вниз, пока плед не натянулся, став совершенно гладким. Присев на корточки, он аккуратно подсунул край покрывала под подушки сиденья.

Девушка моргнула, потом покачала головой:

– Ничего.

– Разве ты не хочешь укрыться?

– Мне холодно.

– У меня есть еще кое-что, чтобы как следует согреть тебя, малышка. – Калем разлил в два стаканчика виски и один протянул ей. – Вот, возьми. – Девушка не шелохнулась. – Ну же, бери. Ты сразу почувствуешь себя лучше, и это согреет тебя.

Девушка неуверенно взяла один стакан, но не отпила из него ни капли. Она сидела, задумчиво глядя на огонь.

Ее длинные волосы свисали мокрыми прядями, словно влажные ленты на майском дереве, промокшем от дождя; они липли к ее щекам, к которым до сих пор не вернулся румянец. Жар от огня высушил капельки росы, искрившиеся у нее на лице и на волосах.

Маленькая сережка с жемчужинкой покачивалась в ее ухе. Девушка вздохнула, и жемчужинка сверкнула, переливаясь при свете пламени, точно слеза, готовая вот-вот скатиться. Взгляд у этой девушки был какой-то потерянный – она казалась такой одинокой, беспомощной, словно маленький хрупкий птенчик, выпавший из гнезда.

Калему вдруг пришло в голову, что у нее ведь, наверное, есть семья.

Господи... что за мысль! Он провел рукой по лицу. Только этого ему и не хватало! Разъяренный отец, врывающийся на остров, чтобы отомстить за поруганную честь своей дочери! Или, еще того хуже, обезумевшие от ярости братья, которые изобьют его до смерти.

Он бы просто убил сейчас Эйкена. Просто убил бы. Хотя, если братья сюда сунутся, Эйкен первый их встретит.

Калем с минуту подождал, потом окликнул девушку:

– Малышка! – Она обернулась. – Твои родные, наверное, будут беспокоиться.

Девушка взглянула на него, точно не понимая, к кому он обращается, потом снова отвернулась, так ничего и не ответив.

Калем сделал еще одну попытку:

– Как ты себя чувствуешь?

– Хорошо, – прошептала она.

Калем залпом выпил свою порцию, налил еще. Когда он снова взглянул на девушку, то заметил, что она уже не такая бледная; щеки ее порозовели от тепла. Влажные пряди волос подсыхали и начали виться, будто вновь возвращаясь к жизни. Отсветы огня в очаге заливали лицо и волосы девушки теплым золотистым сиянием, словно первые лучи восходящего солнца.

Калем смотрел на нее так же, как обычно любовался рассветам, – с чувством молчаливого благоговения, когда невольно подмечаешь малейшую подробность. Как раз в эту минуту он был очарован биением пульсирующей жилки на шее у девушки, там, где кожа была такой белой и нежной. Калем пытался представить, что бы он ощутил, прикоснувшись к ней пальцами... или губами.

«Хотел бы я знать, какой у нее аромат», – пробормотал он в свой стаканчик для виски.

Девушка тотчас же обернулась.

– Что вы сказали?

Калем про себя чертыхнулся, проклиная свой длинный язык.

– Ничего.

Он сказал это резче, чем хотел. Калем понял это, заметив, как девушка вздрогнула и опять отвернулась.

Калем сделал еще один хороший глоток, потом подошел к камину, присел на корточки и, подбросив поленьев в огонь, поворошил их кочергой. Искры роем взметнулись, оседая на решетку у очага и на рукав его рубашки. Он похлопал ладонью по рукавам, гася их, потом нахмурился, глядя на пепел, усеявший все вокруг.

Калем выпрямился и почти машинально направился к письменному столу. Не прошло и минуты, как он снова нагнулся, очищая решетку маленьким веничком. Калем смел угольки и золу, как вдруг заметил на ковре несколько влажных листьев.

Он забыл снять у двери ботинки. Черт побери, что это с ним приключилось? Он никогда не забывал снимать обувь, входя в комнату. Калем сгреб листья в совок, не переставая хмуриться; он никак не мог отделаться от странных и непривычных мыслей об этой девушке, а ведь в общем-то она ничего для него не значила.

– Что это вы делаете? – спросила она. Калем обернулся, глядя на нее через плечо.

– Сметаю листья с ковра.

– Зачем?

– Потому что я нечаянно занес их в комнату.

– А... – Девушка произнесла это тоном, в котором таились еще сотни вопросов. Она снова огляделась по сторонам. – Вы не держите горничных?

– Они все давно спят.

– А...

Он локтем оперся о согнутое колено.

– А что?

– Просто здесь очень чисто, вот и все. Я подумала, что у вас, должно быть, есть горничная. Какая-нибудь женщина. Кто-то... – договорила она почти шепотом.

– На острове нет женщин.

Уже произнося эти слова, Калем вспомнил о Кирсти, но не поправился, так как снова занялся своим делом.

Девушка смотрела на него так, точно он вдруг превратился в трехголового дракона.

– А сейчас что вы делаете?

Калем посмотрел на свои руки. Он не делал ничего не обычного. Он снова поднял глаза.

– Вытираю совок.

– Вытираете совок? – повторила она, и ресницы ее дрогнули от удивления. Она еще какое-то время смотрела на него пристально, озадаченно, потом тихонько засмеялась.

– Что здесь смешного?

– То, что вы вытираете совок.

– А...

Девушка опять засмеялась. Ему бы рассердиться, как бывало, когда Эйкен смеялся над ним; но вместо этого Калем вдруг почувствовал, что прежнее напряжение рассеялось, ему стало легче дышать. По крайней мере она уже не смотрит на него как на чудовище, которое собирается ею позавтракать.

Калем кивнул на стакан в ее руках.

– Выпей, малышка. – Девушка нахмурилась, глядя на виски, потом понюхала. – Это не отрава.

– А вот пахнет именно так, – пробормотала она.

Калем коротко рассмеялся, и девушка подняла глаза, удивленная, потом вдруг – совершенно неожиданно для него – на губах ее появилась легкая неуверенная улыбка.

В комнате было тепло. Даже слишком жарко. Калем перестал вытирать совок; он так и застыл. Ему хотелось, чтобы девушка продолжала улыбаться ему, потому что... ладно, он и сам не знал почему. Ему просто хотелось этого.

Калем отвернулся и быстро, взволнованно прошел через комнату к письменному столу. Он убрал в ящик веничек и совок, потом задвинул его.

Калем не обращал внимания на девушку, словно бы в отместку за то, что до этого улыбнулся ей. Он принялся выравнивать сложенные в алфавитном порядке стопки бумаг на столе. Они в этом совсем не нуждались, и все-таки он их выравнивал, похлопывая краем пачки о стол, так чтобы ни один из листочков не высовывался. В конце концов он почувствовал, что в комнате как-то уж слишком тихо, и искоса быстро взглянул на девушку.

Она потягивала виски, пристально глядя на огонь, и профиль ее в отблесках света казался таинственным. Тишину нарушали лишь потрескивание сосновых поленьев и его собственное громкое, натужное дыхание.

В воздухе ощущалось какое-то напряженное ожидание. Калем поправил очки на переносице, стараясь не думать о том, что девушка здесь и смотрит на него с любопытством, уютно устроившись в мягком кресле, прижавшись головой к подлокотнику – так дремлет лебедь, пряча голову под крыло. Он пытался не думать о ее белоснежной коже, казавшейся такой шелковистой, о ее личике, порозовевшем в домашнем тепле. «Не думай о ней», – говорил он себе. Он и не думал. Он просто смотрел на ее длинные вьющиеся волосы, рыжевато-золотистые в жарких всполохах пламени.

Калем почувствовал, что не может ничего с собой поделать, не может не думать о ней. Он ощущал ее присутствие всем своим существом, так, словно она была его частью, о существовании которой он раньше не подозревал.

Часы пробили три; их бой прозвучал неожиданно громко, и оба – и Калем, и девушка – вздрогнули.

Они одновременно обернулись и посмотрели на часы, но, тотчас же поймав себя на этом, отвернулись, застыв в напряженном молчании. Калем взъерошил волосы и, присев на краешек письменного стола, уставился на каминную полку.

В нем нарастало напряжение, и в то же время его охватила какая-то внезапная слабость, словно эта маленькая светловолосая девушка выпила всю его жизненную силу.

Взгляд его упал на циферблат часов, и Калем сообразил, что уже очень поздно. Так вот оно что! Он устал до предела. Калем чувствовал на себе тяжесть этого дня, как ощущаешь боль от удара. Казалось, каждый час, проходя, награждает его тумаком.

Ничего удивительного, что рассудок играет с ним злые шутки, что в груди у него что-то сжимается, а комната кажется слишком жаркой, когда эта малышка поглядывает на него. Все это, должно быть, просто от усталости, подумал Калем.

Он мог себе представить, каково ей сейчас из-за безумной выходки его брата. Девушка смотрела на него по-прежнему недоверчиво, но он только что заметил, как она, не удержавшись, пару раз прикрыла глаза и подавила зевок.

Калем вышел из-за письменного стола и направился к девушке. Он протянул ей руку.

– Уже поздно.

Она его, должно быть, не заметила, потому что так и подскочила от неожиданности.

– Что?

– Время позднее. – Девушка, нахмурившись, взглянула на часы. – Нам нужно подняться наверх.

– Зачем?

Снова этот взгляд. Настороженный. Испуганный.

– Затем, малышка, что нам пора ложиться спать.

Глава 13

Ты никогда не должен зариться на чужое,

Если не уверен, что сможешь его унести.

Марк Твен

Джорджина не стала терять времени, глядя, как ваза пролетела мимо головы этого олуха и вдребезги разбилась о стену напротив. Она была слишком занята, подыскивая, чем бы еще в него запустить.

Ближе всего к ней оказалась подушка.

«Это не больно», – с сожалением подумала девушка, отбросив ее в сторону.

– Ты промахнулась, Джорджи. В следующий раз попробуй бросить с открытыми глазами.

Взгляд ее упал на бронзовую чашу с яблоками. Джорджина смотрела, как этот верзила приближается к ней, по-прежнему широко улыбаясь, как будто это страшно забавно – погубить ее жизнь.

Она схватила яблоко, прицелилась и метнула в него.

– Вы все погубили!

Он отступил чуть в сторону.

– Уже лучше. Но все-таки еще далековато – фута два до цели, не меньше!

Джорджина бросила в него еще одно яблоко; оно ударилось о стену с мягким шлепком. Этот болван и наглец только покачал головой.

– Вас ведь это ничуть не волнует, правда? – Девушка швырнула в него следующее яблоко. – Вас ничуть не волнует то, что вы погубили мою жизнь!

Он увернулся от яблока и захлопал в ладоши.

– Чуть-чуть не попала. Оно прямо просвистело мимо уха. Теперь, если ты сосредоточишься и прицелишься...

Она бы с удовольствием набросилась на него, закричала бы, заплакала, стала бы бить его в грудь кулачками, пока он не понял бы, что натворил. Но Джорджина стояла, не двигаясь, беспомощно глядя на него; дыхание теснило ей грудь, обуревавшие ее чувства готовы были вот-вот вырваться на поверхность; еще немного – и она не выдержит.

– И как же это я погубил твою жизнь?

Девушка посмотрела ему прямо в глаза и пару раз глубоко вздохнула, пытаясь успокоиться.

– У меня было назначено свидание там, у башни.

– Как, ты собиралась остаться наедине с мужчиной, Джорджи?

– Я ведь была наедине с вами.

– Ну да. – Губы его медленно раздвинулись в улыбке.

– К тому же это свидание было вполне невинным.

– У башни, в глухом углу сада, ночью.

Взгляд его говорил о том, что он все понимает, голос был слишком самоуверенный.

– Он должен был сделать мне предложение. – Она как будто оправдывалась и сама это почувствовала, а потому добавила тверже: – Он должен был жениться на мне.

Мужчина пожал плечами:

– Жениться – для меня это не проблема. По правде говоря, это наилучший выход из положения. – Он прислонился к креслу, скрестив ноги с ленивой небрежностью, что буквально вывело Джорджину из себя. – Я женюсь на тебе.

– Вот как? Я просто не знаю, как мне унять свою радость. – Он опять засмеялся. – Я хочу выйти замуж за Джона Кэбота.

При этих словах мужчина так расхохотался, что Джорджина запустила в него еще одно яблоко. Этот дьявол поймал его прямо на лету.

– А... понимаю!

Он кивнул, подняв яблоко к свету и делая вид, что рассматривает его.

– Ты влюблена в него?

– Да! – солгала Джорджина.

Мужчина медленно опустил глаза, что раздосадовало ее почти так же, как и все, что он делал, потом посмотрел на нее долгим испытующим взглядом, говорившим о том, что он ей не верит.

Джорджина слегка вздернула подбородок:

– Я безумно влюблена в него! Безумно! Я просто без ума от него! Мечтаю о нем день и ночь. Он – моя жизнь! Мое будущее. Мое... – Девушка взмахнула рукой. – У Джона Кэбота есть все, чего только можно желать от мужа.

Мужчина подбросил яблоко, словно мячик, потом обтер его о рубашку, не глядя на нее. Он откусил от него кусок и стал нахально жевать, потом проглотил. Этот верзила стоял и преспокойно ел яблоко, точно ожидал, что она бросит в него еще одно, и был уверен, что Джорджина промахнется не меньше чем на милю.

Несколько секунд прошло в напряженном молчании, потом он сказал:

– Знаешь, что я думаю, Джорджи?

– Нет, но я не сомневаюсь, что вы мне скажете.

Верзила улыбнулся:

– Может быть, и нет.

Джорджина схватила еще одно яблоко, приняв такую же небрежную позу, как он, и пытаясь смотреть на него так же беспечно, как он на нее.

– Я думаю, тебе не стоит оттягивать лиф, для того чтобы привлечь мужчину.

Джорджина не шелохнулась, пытаясь осознать, что он только что произнес и что он мог увидеть в полумраке в саду. Ей хотелось, чтобы пол у нее под ногами разверзся и земля поглотила ее.

– Вообще-то, должен признаться, вид был что надо!.. – Он многозначительно улыбнулся ей: – Да и сейчас не хуже, но я уже решил, что хочу быть с тобой, еще прежде чем ты стянула платье чуть ли не до пупка.

«Я не позволю ему вывести меня из себя, не позволю», – думала девушка, борясь с желанием дернуть за лиф, натянув его до самой шеи, которая, она чувствовала, была такой же пунцовой, как и ее лицо.

Мгновения текли. Через минуту-другую Джорджина посмотрела на яблоко; теперь уже она тянула время, прежде чем заговорить:

– Так, значит, таково ваше мнение?

Верзила скрестил на груди руки, как будто дожидаясь, пока она бросит еще одно яблоко.

– Ага. Вот именно таково мое мнение.

– Ну что ж, прекрасно. – Джорджина легонько подбросила яблоко в воздух, точно определяя его вес. Она нарочито неспешно разглядывала голову противника, потом улыбнулась ему нежнейшей улыбкой: – Думаю, теперь-то уж я попаду.

Он рассмеялся:

– Ты не сможешь попасть мне в голову, даже если я буду стоять неподвижно, как каменный идол, Джорджи. – Он снова скрестил на груди громадные руки.

В следующее мгновение яблоко попало ему точно между ног.

– Я ни словом не обмолвилась про вашу голову.

Он согнулся пополам, изрыгая ужасные проклятия. Девушка бросилась к двери.

Она как раз ухватилась за ручку, когда дверь распахнулась настежь, с грохотом ударившись о стену.

Эмилия Эмерсон стояла в проеме, закутанная в красный клетчатый плед, и угрожающе размахивала маленьким блестящим пистолетом. Она с удивлением посмотрела на Джорджину, потом перевела взгляд туда, где, скрюченный пополам, стоял детина.

– Вот! – Вытащив из-под пледа вторую руку, она протянула Джорджине толстый моток витого шнура от портьер. – Свяжи его!

Верзила распрямился и стоял, с недоумением глядя на них; потом глаза его сузились. Он больше не смеялся.

– Где Калем?

– Ваш брат? – Эми помахала пистолетом, как будто бы он задал несуразный вопрос. – Не беспокойтесь. Крови было совсем немного.

– Крови?

В его голосе звучала угроза; Эйкен шагнул вперед. Эми обеими руками подняла пистолет, направив его прямо на него.

– Не двигайтесь!

Он замер; его ставший теперь суровым взгляд скользил с пистолета на лицо девушки, потом обратно на пистолет, дуло которого было нацелено ему в грудь.

– У вашего брата совсем небольшой порез.

– Порез? Где ты могла достать нож?

Эми, нахмурившись, взглянула на него.

– У меня не было ножа. – Она посмотрела на Джорджину. – Разве я упоминала про нож?

Джорджина покачала головой.

Эми снова посмотрела на Эйкена Мак-Лаклена.

– Я ничего не говорила про нож. Мне кажется, вы пытаетесь сбить меня с толку.

– Ты сказала, у него пошла кровь из раны, – сквозь стиснутые зубы пробормотал Эйкен.

– А... так это от стаканчика из-под виски.

– Мой брат поранил себе руку стаканом из-под виски?

– Не руку, а голову.

Эйкен, похоже, был совершенно сбит с толку:

– Он поранил себе голову стаканом из-под виски?

– Совсем маленьким стаканчиком. Так, небольшой порез... – Эми раздвинула пальцы, показывая, какой был порез, и посмотрела на Джорджину: – По-вашему, какого он может быть размера?

– Примерно с полдюйма, – ответила Джорджина, потом добавила: – Вряд ли это смертельно.

– Да, верно.

Эми посмотрела на Эйкена и повторила вслед за Джорджиной:

– Вряд ли это смертельно. С ним ничего не случится. – Девушка помолчала, лицо ее было задумчивым. – А вот шишка у него на лбу и вправду великовата. Но не волнуйтесь, он как раз приходил в себя, когда я его связывала. Могу поклясться, что он в ясном уме; вид у него был такой, будто он жаждал немедленно убрать все это разбитое стекло.

Великан застонал и потряс головой.

– Сядьте, прошу вас!

Эми нацелила на него пистолет и легонько помахала им. Мужчина поднял руку.

– Ради всего святого, перестаньте размахивать пистолетом! Он может выстрелить!

Девушка еще раз взмахнула пистолетом.

– Ну что же, если вы не хотите, чтобы я им размахивала, – заметила она рассудительно, – тогда вам придется сесть.

Мужчина так рванулся к ближайшему креслу, что Джорджина чуть не расхохоталась. С лица у него все это время не сходило мрачное выражение.

Кресло представляло собой нечто чудовищное; оно было завалено клочьями мятой бумаги, скомканными рубашками, тарелками с присохшими остатками пищи и целой кучей ореховой скорлупы. Он слегка наклонился и огромной рукой сбросил все это на пол.

Потом повернулся, глядя на девушек; лицо у него было весьма неприветливое. Эйкен осторожно присел, чуть поморщившись. При этом он бросил на Джорджину свирепый, испепеляющий взгляд.

– Что это с ним? – спросила Эмилия шепотом, не отводя пистолет.

– Ничего, – невозмутимо ответила Джорджина, разматывая шнур. – Он просто слишком усердно размышлял.

Эйкен беззвучно выругался.

Джорджина не улыбалась; она подошла к нему, встав так, чтобы не мешать Эмилии целиться и не подвергаться опасности. По тому, каким пронзительным взглядом он смотрел на них обеих, девушка видела, что он только и ждет, что кто-нибудь из них совершит оплошность.

– Вытяните руки!

Эйкен медленно повернулся и поднял глаза на Джорджину. Взгляд его сулил ей страшную месть. Но она, не обращая на это внимания, обматывала шнур вокруг его запястий.

– А теперь ваши громадные ноги. Прошу!

Гигант не шелохнулся.

Присев на корточки, Джорджина потянула вниз шнур от портьер, дернув за него с такой силой, что Эйкен резко втянул в себя воздух; она несколько раз обвязала шнур вокруг щиколоток. Опустившись на колени рядом с его видавшими виды сапогами, девушка опять улыбнулась ему сладкой улыбкой, потом затянула узлы еще крепче.

– Ты пожалеешь об этом, Джорджи, – пробормотал он сквозь стиснутые зубы.

– Надеюсь, что нет.

Джорджина протянула руку и потрепала великана по щеке, затем, умышленно перегнувшись через него, схватила еще одно яблоко. Слегка откачнувшись назад, она поднесла ему яблоко почти к самому лицу.

Глаза его сузились, и он приоткрыл было рот, собираясь что-то сказать.

Джорджина быстро заткнула его яблоком и притворилась удивленной.

– О Господи, вы, кажется, хотели мне что-то сказать? Я полагаю, ничего особенно важного.

Шея его стала медленно заливаться краской, все гуще багровея.

– Вы сердитесь, мистер Мак-Лаклен? – спросила Джорджина, глядя прямо в его бешеные глаза. – Ай-яй-яй, как не стыдно! Ваша мама должна была научить вас не трогать того, что вам не принадлежит. – Она встала, отряхнула ладони и посмотрела на Эми. – Готова?

Та кивнула, потом оглядела комнату; взгляд ее упал на стену напротив.

– Возьми вон тот плед, он может тебе пригодиться.

Джорджина прошла через комнату, перешагивая через расплющенные яблоки и весь этот хаос, которого она до сих пор почти не замечала. В комнате все было перевернуто вверх дном. Девушка взяла еще один красный шерстяной плед, висевший на колышке на стене, накинула его себе на плечи и обернулась.

– Пойдем, – сказала Эми, еще раз помахав пистолетом перед Эйкеном, прежде чем повернуться и направиться к двери.

Джорджина, проходя через комнату, бросила на гиганта прощальный взгляд – взгляд триумфатора, говоривший, что на этот раз победа осталась за ней; потом закрыла за собой дверь.

Эми подхватила прикрытую салфеткой корзинку.

– Идемте.

Через несколько минут они уже стояли на крыльце. Эми остановилась; она оглядывалась, нахмурившись, потом посмотрела на Джорджину.

– Куда мы теперь пойдем?

Все, что Джорджина могла увидеть, была белая завеса тумана.

– Туман, похоже, еще больше сгустился. Здесь, на островах, берега очень опасные: скалы, обрывы. Один неосторожный шаг – и мы можем упасть с них.

– Фонарь остался на палубе баркаса. Калем поставил его, перед тем как привести меня сюда.

– Ну так пойдемте!

Джорджина потащила за собой Эми; они спустились на две ступеньки.

Эми вдруг остановилась и вскинула голову.

– Что это за шум?

– Где?

Джорджина огляделась, но вокруг был только туман да темные очертания дома за ними.

– Мне показалось, что-то скрипнуло, как будто дверь.

Обе посмотрели на входную дверь.

– Она закрыта.

Джорджина опять повернулась к Эми.

– Наверное, это какой-нибудь зверек, белка или птица. Звук отдается в тумане, особенно по ночам. – Она опять взяла Эми под руку. – Пойдемте отсюда.

Они спустились еще на две ступеньки.

Позади них послышался страшный грохот. Эми так испугалась, что выронила пистолет и обеими руками ухватилась за руку Джорджины. Джорджина ахнула, стремительно обернулась, почти ожидая, что этот верзила каким-то образом выбрался и стоит у нее за спиной.

– Что это было? – шепнула Эми, слегка разжав пальцы.

Джорджина сняла руку Эми со своего локтя и поднялась на одну ступеньку. Под ее бальной туфелькой что-то хрустнуло. Девушка наклонилась – это был умывальный фарфоровый таз, разбившийся на мелкие осколки о камень площадки.