Аманда очнулась от свежести и прохлады, которую почувствовала на лице — в отличие от остального тела, измученного и покрытого потом. Огромные синие глаза распахнулись под взглядом все тех же пронзительных угольно-черных глаз. Она поднесла руку ко лбу — оказывается, там лежала влажная тряпка. Лицо также было мокрым — как это ни удивительно, но Чингу взял на себя труд умыть валявшуюся без сознания пленницу.

Индеец грубо схватил ее за лодыжку, ткнул пальцем в шрам от змеиного укуса и спросил:

— Когда ты получила эту рану?

— Почти две недели назад, — в замешательстве от столь необычного вопроса пробормотала она. — А какое это имеет значение?

Но Чингу задумчиво проводил пальцем по свежим шрамам и ничего не отвечал. По-прежнему не желая ничего объяснять, он встал, отошел в сторону и вскоре вернулся с кружкой воды и ломтиками вяленого мяса. Осторожно помог девушке сесть. Поддерживая ее за плечи, поднес к губам кружку из бересты и дал напиться. Аманда выпила воду жадными, большими глотками и набросилась на мясо, а индеец не спешил уходить и поддерживал ее. Быстро расправившись со своим жалким ужином, Аманда с любопытством взглянула на своего молчаливого похитителя и была совершенно сконфужена, так как успела разглядеть выражение нежности на лице молодого абнаки, проявившего вдруг такое внимание и заботу.

Что за странное отношение! То он пугает Аманду своей ненавистью, то вдруг становится снисходительным и делает ей обувь. То проявляет жестокость и нетерпение, когда видит, что пленница не в силах поспевать за ними по лесу, то снова преображается на глазах и начинает ухаживать, как влюбленный, когда Аманда падает в обморок. Она все еще не отводила от индейца широко раскрытых глаз и вскоре была поражена еще сильнее, так как на его лице появилась улыбка. Она не верила своим глазам и могла твердо сказать лишь одно: этот Чингу оказался настоящим красавцем, а его широкая улыбка обнажила ровные белые зубы, особенно выделявшиеся на смуглом медно-красном лице. И Аманда повторила про себя, что видит перед собой необычайно красивого молодого убийцу.

Чингу еле слышно шепнул над самым ее ухом: — Мы остановимся здесь на ночь и пойдем дальше на рассвете. Еще до полудня мы доберемся до нашей деревни. Стоило Аманде подумать о том, что станет с ней, когда она попадет в руки к индейским женщинам, ее охватил ужас, и она снова задрожала. Чингу заметил ее жалкое состояние и попробовал утешить:

— Если Нинчич будет щедрой и милостивой и примет тебя в семью, тебе дадут индейское имя. Наши имена имеют определенное значение, не то что у вас, бледнолицых.

Ехидная ухмылка, скользнувшая по лицу молодого абнаки, вызвала в пленнице моментальную вспышку гнева. О недавнем страхе было забыто, и она запальчиво возразила:

— Мое имя пришло из очень древнего языка, и оно тоже имеет значение! — При этих словах она сразу вспомнила, как часто отец, присев вечером на край кроватки, ласково шептал на ушко своей маленькой дочке: «Да, Аманда, нам с мамой удалось выбрать для тебя самое подходящее имя!»

— Ну и что же оно означает? — Его ухмылка становилась все шире и постепенно превратилась в настоящую улыбку при виде того, как пленница очаровательно раскраснелась от праведного гнева и в конце концов выпалила сдавленным голосом:

— «Аманда» означает «та, что достойна любви»!

Она поспешно потупилась, не желая видеть, как юный дикарь будет потешаться над ее словами. Но он молчал, и девушка отважилась поднять глаза и наткнулась на прежний пронзительный взгляд угольно-черных глаз, светившихся на серьезном, неподвижном лице Чингу. К ее удивлению, он прошептал, ни на минуту не отводя взгляд:

— Да, Аманда, я верю, что родители дали тебе хорошее имя.

Дневной свет быстро угас в лесной чаше, и пришла сырая ночная прохлада. Аманда сжалась в маленький комочек и без конца поправляла ночную сорочку в бесплодных попытках сохранить хоть немного тепла. Она с завистью посмотрела на молчаливого индейца, который устроился неподалеку, с удобством закутавшись в одеяло, извлеченное из дорожного мешка, вздрогнула от холода и зажмурилась.

Внезапно она почувствовала тепло от одеяла, мягко накинутого на ее тело. Открыла глаза и увидела, что Чингу ложится рядом, тоже забирается под одеяло и прижимает ее к своему сильному, горячему телу.

— Не бойся, Аманда. Сегодня ночью Чингу не даст тебе замерзнуть.

Живое тепло, исходившее от молодого здорового тела, быстро подействовало на измученную пленницу: напряженные, сведенные судорогой мускулы наконец-то расслабились, и она крепко заснула.

Утро пришло слишком быстро — по крайней мере так считала нисколько не отдохнувшая, страдавшая от боли в мышцах и от ссадин на ногах несчастная.

Аманда. Ее разбудили чужие руки, грубые и жестокие. Кое-как проглотив остатки вяленого мяса, Аманда заняла свое место между двумя индейцами, и они отправились в путь. Они шли целую вечность. Наконец Аманда заметила, что Са-качгук замедлил шаги. В тот же миг невыразительное лицо краснокожего осветилось улыбкой, он обернулся к Чингу и махнул рукой на противоположный берег речки:

— Смотри!

Аманда посмотрела в ту сторону, увидела в отдалении большую индейскую деревню и по счастливым лицам своих провожатых пришла к заключению, что они почти добрались до цели. Сильная рука мягко легла ей на плечо, и она оглянулась на Чингу, который тихо промолвил:

— Мы уже почти пришли в нашу деревню. Идем, нужно искупаться и привести себя в порядок.

Они отошли немного вверх по течению речки — туда, где блестела глубокая заводь, и Аманда с удивлением увидела, как дикари совершенно спокойно раздеваются донага и ныряют в ледяную воду. При виде двух голых мужчин девушка мучительно покраснела от стыда и поспешила отвернуться. Вот же она, долгожданная возможность сбежать! Однако здравый смысл пересилил этот отчаянный порыв. Ну куда она пойдет в незнакомых местах?

Пленница села прямо на землю, спиной к речке, и, задумавшись над своей несчастной судьбой, не услышала позади мягких шагов. Вдруг она вздрогнула от неожиданности, когда глубокий голос Чингу приказал:

— Искупайся, Аманда. Я не могу явиться к матери моего друга с таким грязным подарком.

Праведный гнев снова пересилил страх и ужас, и Аманда язвительно возразила:

— Разве это так важно, умру я грязной или чистой?

Но тут же поспешила подчиниться, когда Чингу раздраженно крикнул:

— Искупайся!

Укрывшись за толстым деревом, она сняла ночную рубашку и забралась в воду. Холодная чистая вода, ласкавшая покрытое потом, измученное тело, показалась несчастной настоящим бальзамом. Девушка вошла в речку по самую шею и блаженно расслабилась: пусть вода баюкает ее, пусть смоет пыль и грязь от долгого пути, пусть развеет страх и тревогу, от которых впору сойти с ума… Она не спешила возвращаться на берег и как могла затягивала купание, потому что знала: как только оно закончится, ей придется вступить в деревню и встретить свою судьбу.

Повелительный окрик грубо прервал недолгие минуты покоя, и она заторопилась назад, так как Чингу решительно сказал:

— Аманда, мы уходим!

Пленница мигом натянула на себя ночную рубашку и вышла из-за дерева. Мокрыми были не только волосы. Мокрой стала а тонкая ткань рубашки, сразу прилипшей к телу. На лице Чингу промелькнула тень усмешки. А она буквально остолбенела, когда увидела две ярко размалеванные жуткие физиономии.

Чингу подошел поближе, не спеша осмотрел ее со всех сторон, вынул из своего мешка гребень и принялся расчесывать ее мокрые светлые волосы. Ловко управившись с этим делом, он еще раз оценивающе осмотрел свою пленницу и задумчиво, словно про себя, промолвил, не спуская глаз с ее лица:

— Прекрасно. Тебе нет нужды раскрашивать лицо. Я поведу тебя такой, какая ты есть.

Медленно, не спеша они направились к деревне, причем оба молодых абнаки непрерывно издавали воинственные крики, стараясь издали предупредить соплеменников о своем появлении. Аманда двигалась между воинами, завороженно уставившись на шумную толпу дикарей, высыпавших им навстречу. Немного в стороне от веселой толпы держалась пожилая индианка с двумя маленькими девочками — у них на лицах были написаны горе и скорбь. Чингу тут же оставил Аманду одну, подошел к немолодой женщине и взял ее за руку. Он что-то негромко ей говорил, и было видно, как отчаянно цепляется слушательница за его руку, пока не побелели костяшки пальцев, — видимо, рассказ причинял ей немалую боль. В глубоко посаженных темных глазах женщины заблестели слезы, проложившие влажные дорожки по морщинистым, обожженным солнцем щекам. Аманда напряженно следила, как Чингу все продолжает говорить с торжественным, горестным лицом. Вот он повернулся и указал на нее. По спине у Аманды побежали мурашки: на лице женщины жалость сменилась жгучей ненавистью, стоило ей обратить внимание на бледнолицую пленницу.

По лицу Чингу, от которого не укрылась эта реакция индианки, пробежала тень сожаления, и он снова заговорил тихим, настойчивым голосом. Вот промелькнуло имя Аманды, и во взгляде пожилой женщины возник вопрос.

Аманде казалось, что сердце вот-вот выпрыгнет у нее из груди. А индианка вдруг повернулась и побрела куда-то со своими девочками, даже не глянув в ее сторону. Чингу серьезно смотрел вслед удалявшимся фигурам, затем вернулся к Аманде, Было ясно, что он больше не уверен в благополучном исходе дела. На ее отчаянный, горестный взгляд он грубо ответил:

— Нинчич слишком страдает от горя из-за гибели сына. Сейчас она не будет решать твою судьбу.

— Значит, мне придется дожидаться ее решения? Но как долго, Чингу? Пожалуйста, скажи мне! — умоляла Аманда, теряя остатки душевных сил и самообладания.

— Ты будешь ждать столько, сколько нужно! — С этими словами он просто повернулся и пошел прочь, а Аманда, завороженно смотревшая ему в спину, внезапно почувствовала, как ее грубо пихнули к маленькому вигваму на самом краю деревни. Ее затащили внутрь хижины и оставили одну.

Пленница молча сидела в вигваме и ждала решения своей судьбы. Всякий раз при звуке чужих шагов ее сердце начинало испуганно биться, а во рту становилось сухо, но незнакомые люди проходили мимо. Почему ей нужно ждать так долго? Когда наконец прекратится эта неизвестность? Аманда не могла думать ни о чем, кроме жутких варварских пыток, которым, по слухам, подвергают беспомощных пленников злопамятные дикари.

Никогда еще Аманда не чувствовала себя такой покинутой. По пути в деревню она хотя бы иногда могла опереться на Чингу, несмотря на его жестокие выходки, а теперь даже он повернулся к ней спиной. Всякий раз, стоило Аманде закрыть глаза, перед мысленным взором возникал жуткий шест с трофеями, украшенный ее серебристым скальпом, и волна ужаса заставляла поднять веки, чтобы встретиться с иным ужасом — безнадежней реальностью. Несмотря на твердое убеждение, что ей не выдержать больше ни часу ожидания, она просидела в своей «одиночной камере» и два, и три часа, пока отверстие на самом верху крыши не потемнело: наступили сумерки. Ну что ж, значит, утром она уж точно узнает свою судьбу.

Утром ей принесли скудный завтрак и позволили ненадолго выйти по нужде, после чего поспешили затолкнуть обратно в вигвам. Пленнице не было позволено ни с кем разговаривать, кроме юной индианки, которая выводила ее наружу еще несколько раз. Пытаясь что-то выспросить, Аманда натыкалась на пустой, равнодушный взгляд. Она с горечью подумала, что этого и следовало ожидать. Ну кому захочется тратить слова на того, кто может считаться заведомо мертвым? Ибо бедняжка не сомневалась, что суровый приговор уже произнесен и теперь остается лишь ждать, когда его приведут в исполнение.

Однако второй день, тянувшийся так же бесконечно, перешел в третий, и Аманда, чтобы не сойти с ума, постаралась развлечься, оживляя воспоминания о той неделе, что провела в лесу вдвоем с Адамом Карстерсом. Но и теперь, перебирая в памяти то одно событие, то другое, она не могла увидеть в его поведении ничего, кроме стремления как можно скорее доставить ее в форт Эдуард.

Зато с Робертом все обстояло иначе. Он твердил о своей бесконечной любви с таким упорством и старался выказать ее с такой изобретательностью, что под конец девушке стало стыдно за свой более чем сдержанный отклик на эти пылкие чувства. И Аманда тут же поклялась, что, если только сумеет вернуться, непременно вымолит у Роберта прощение и без промедления выйдет за него замуж. Да, так она и сделает — если, конечно, он не раздумал на ней жениться.

А еще ее мысли занимал Чингу. Аманда уже давно оставила попытки вникнуть в причины его странного поведения.

Так прошел еще один мучительный, бесконечный день, и Аманде уже стало казаться, что она просидит в вигваме до конца своей жизни.

«Ну что ж, Нинчич изобрела просто потрясающую пытку!» — с истерическим смехом решила она. Однако никто так и не пришел, чтобы объявить пленнице, что ее ждет.

Постепенно дни сложились в неделю одиночного заключения в пустом вигваме, и к этому времени Аманде все труднее удавалось сохранять самообладание. Муки неизвестности вымотали ее до предела, и нервы были натянуты, как струны. Даже слезы больше не приносили облегчения. Так она и сидела, скорчившись, широко распахнув сухие пустые глаза, когда снаружи прозвучали чьи-то шаги, и в вигвам вошла Нинчич. Заставив себя выпрямиться на трясущихся ногах, пленница застыла в ожидании.

— Поди сюда! — Женщина взглянула на бледную девушку, едва стоявшую посреди пустого вигвама, поманила ее рукой и направилась наружу. Аманда нерешительно двинулась следом. Возле вигвама к ним присоединились две девочки, из которых Аманде обратила внимание еще в первый день. Они молча повели куда-то пленницу, все еще не ведавшую, что ее ждет. Серьезная торжественная троица шагала в сторону от деревни, где в лесной чаще скрывалась еще одна глубокая заводь. Девочки стащили с Аманды ночную рубашку, которая окончательно превратилась в грязные лохмотья, и потянули в воду. Зайдя по пояс, они набрали со дна полные пригоршни песка и долго терли ее нежную кожу. Потом затащили ее еще глубже и с восторженным визгом стали мыть ей голову. Аманда ничего не понимала. Наконец девочки сочли свою работу законченной, взяли ее за руки и подвели обратно к Нинчич, которая с выражением бесконечного терпения на лице вытерла Аманду досуха.

Бедняжка совсем растерялась. Интуиция подсказывала, что ее готовят к какому-то ритуалу. Она стояла неподвижно, обнаженная, перед Нинчич. Индианка любовалась ее прекрасным белым телом, и светлыми длинными волосами, и огромными синими глазами, широко распахнутыми от испуга. Что-то бормоча себе под нос, женщина развернула замшевое платье, такое же, какие носили остальные женщины в деревне, и надела его на Аманду. Затем Нинчич осторожно расчесала густые светлые волосы, и они стали гладкими и пушистыми. После этого она взяла головную повязку, искусно расшитую ярким разноцветным бисером, и повязала Аманде на лоб.

По-прежнему не вымолвив ни слова, женщина повела пленницу к себе в вигвам и заставила войти внутрь и сесть в самой середине. Мало-помалу в вигвам стали собираться другие женщины — они садились вдоль стен, пока девушка не оказалась окруженной со всех сторон. Одни с любопытством трогали удивительные волосы, другие проводили пальцами по гладкой белой коже, тогда как третьи просто глазели на Аманду. И тут заговорила хозяйка.

Женщины, внимательно слушавшие каждое слово, вдруг принялись плакать и выть, издавая горестные стоны. Но тон Нинчич изменился, как и выражение лица, когда она произнесла имя Аманды. Индианка заговорила гораздо веселее, стали радоваться и другие женщины. Когда речь подошла к концу, в вигваме уже царила явно праздничная атмосфера, а окружавшие Аманду женщины потянулись к ней с приветственными возгласами. Ничего не понимая, девушка беспомощно оглянулась на Нинчич. Морщинистое, округлое лицо светилось искренней радостью и гордостью при взгляде на Аманду, и той больше не требовалось слов, чтобы понять всем сердцем: Нинчич объявила о том, что взяла пленницу в приемные дочери.

Наконец-то она свободна! Они не станут убивать ее, они подарили ей жизнь! С поющим от восторга сердцем Аманда вышла из вигвама. Она впервые ощущала себя настолько живой, так чутко радовалась всему: и теплым солнечным лучам, падавшим на лицо, и ласкавшему волосы свежему ветерку… Внезапно окружающий мир показался ей более прекрасным, чем прежде, и она с трудом удерживалась от того, чтобы не пуститься в пляс от простой радости бытия. Повернувшись, чтобы впервые прогуляться по деревне, она снова наткнулась на взгляд знакомых угольно-черных глаз. Девушка замерла в нерешительности, не зная, как ей теперь положено приветствовать молодого воина, и стала ждать, что сделает он,

На лице Чингу засияла широкая, искренняя улыбка, от которой у Аманды что-то дрогнуло в груди. Своим глубоким голосом индеец произнес:

— Добро пожаловать, дорогая сестра, Аманда! Добро пожаловать домой!

Неделей позже, сидя в вигваме своей новой семьи, Аманда припоминала первые дни свободной жизни в племени абнаки. После гибели сына Нинчич осталась без мужчины в доме, потому что ее муж был убит на войне много лет назад. И теперь она целиком зависела от милосердия и щедрости других охотников племени, делившихся с ней мясом. Дичь готовили вместе с зерном, бобами и кореньями, которые трудолюбивая женщина и ее маленькие дочки выращивали на поле и собирали в лесу. Но даже несмотря на эти трудности, Аманда ни разу не могла заметить, чтобы при распределении пищи делались какие-то различия между ней и родными детьми. Всю эту неделю она украдкой наблюдала за лицами своих новых родных, опасаясь какого-либо скрытого неприятия или раздражения, но так ничего и не заметила и поверила, что ее принимают за свою искренне, от всей души.

Аманда смотрела, как проворно двигается ее приемная мать в тесном вигваме, Нинчич была невысокой женщиной, располневшей с возрастом, и ее округлое, морщинистое лицо носило на себе отпечаток долгих лет тяжкого труда и недавно свалившегося на нее горя. Черные миндалевидные глаза казались особенно маленькими в сравнении с крупными носом и ртом. Длинные черные волосы, щедро посеребренные сединой, были стянуты в пучок на затылке, и во всем облике чувствовался опыт долгой, нелегкой жизни. Но вот женщина заметила взгляд Аманды и улыбнулась в ответ. Живой огонь, сверкнувший в глубине маленьких черных глаз, мигом изменил все лицо — оно осветилось чистым пламенем материнской любви. Сколько раз Аманда видела это превращение и все же не уставала удивляться! Ведь после того ужасного дня под стенами форта Уильям Генри она уже не надеялась снова испытать по отношению к себе это горячее чувство и вдруг по странной прихоти судьбы сумела найти его возле очага того самого племени, которое уничтожило ее настоящих родителей!

Аманде тут же захотелось посмотреть на своих младших «сестренок». Ведь она росла одна в семье и всегда мечтала иметь братика или сестричку, а вот теперь, совершенно неожиданно, потеряв всех родных, взамен получила сразу двух сестер!

Чолентит — это имя Чингу перевел как Маленькая Птичка, и оно совершенно совпадало с обликом младшей девочки. Ей было около одиннадцати лет, и хотя круглая мордашка носила признаки несомненного сходства с самой Нинчич, черты ее лица казались более пропорциональными и правильными. Это была милая, живая и веселая малышка.

Мамалнунчетто, то есть Пятнистая Лань, в свои тринадцать лет радовала глаз распускавшейся девичьей красотой. С первого же взгляда лицо названой сестры привлекло Аманду своеобразным обаянием. У матери были маленькие, глубоко посаженные глаза, а Мамалнунчетто природа наградила огромными бархатными глазами, почти скрытыми под пушистыми длинными ресницами. В целом черты ее лица были довольно мелкими, но столь изящными, что подходили скорее фарфоровой статуэтке, чем живой девочке. Стройное тело, еще только начинавшее приобретать округлые женские формы, поражало легкостью и грацией.

Обе девочки не скрывали своего восхищения и гордости, глядя на названую сестру, и старались как можно чаще гладить и просто трогать ее светлые волосы, особенно когда все вместе гуляли по деревне, — они словно предлагали окружающим отдать должное этой необычной красоте.

Вся семья с бесконечным терпением относилась к тому, что Аманда совершенно не разбирается в обычаях племени. Ее образование началось с первого же дня, когда Аманде вместе с сестрами поручили аккуратно рассыпать намолоченное зерно для сушки на солнце. Позднее ей показали, как небольшую часть зерна мелют в муку, еще часть запасают в самих вигвамах, подвешивая вдоль стен в больших туесах, а основную часть засыпают в самые большие туеса и закапывают в землю, чтобы пользоваться на протяжении долгой зимы вместе с овощами, орехами и ягодами.

В тусклом отблеске слабого огня в очаге Аманда в который уже раз внимательно разглядывала обстановку вигвама, ставшего теперь ее домом. Внутри стены были украшены яркими цветными ковриками, и на крючках висело множество корзин и туесов самых разных размеров и форм. Так индейцы хранили зерно, семена, вяленое мясо и рыбу — когда пищи было много и находилось, что запасать.

Как и ее сестры и мать, Аманда сидела на низкой скамье, застланной слоями таких же ковров и шкур, что свисали со стен вигвама. Скамьи служили двум целям: на них спали ночью или сидели днем. В самом центре вигвама, в маленьком углублении, обложенном камнями, был устроен очаг, дававший обитателям индейского жилья тепло, свет и возможность готовить пишу. Дым поднимался прямо вверх, скапливался под высокой конической крышей и постепенно уходил через специально устроенную для этого дыру прямо в небо.

Ее семья! Как быстро рассудок свыкся с этими словами и стал это воспринимать совершенно естественно! Всего несколько недель назад она готова была обрушить на этих вот самых людей всю силу своей ненависти и обзывала их дикарями, убийцами, которые отнимают жизни без жалости и без повода! А вот теперь она поняла, что индейцы точно так же способны испытывать горе и что в этой войне им тоже довелось пережить утраты своих близких. Все, что узнала на этой неделе, подталкивало девушку к единственно возможному решению: чем скорее она разорвет узы, терзавшие ей сердце и связывавшие с прошлой жизнью, тем лучше. Пока она не выбросит из головы свое прошлое, ей ни за что не справиться с настоящим. Она обнаружила, что даже в редко выдававшиеся минуты одиночества не имеет возможности позволить себе возвращаться мыслями к прежней жизни и образам тех, кто был ей дорог целую вечность назад. Даже малейший намек на воспоминания вызывал слишком острую душевную боль и смятение. Разве ей станет лучше, если она без конца будет терзаться догадками о том, что подумал Роберт, когда узнал, что его невесту похитили всего за день до свадьбы, или воспоминаниями о теплом взоре дружеских зеленых глаз и их с Адамом прощальном поцелуе? Душевные раны были слишком глубокими и свежими, и Аманда понимала, что не надо их бередить.

Разве будет польза от бесплодных сожалений о том, что закончилось и миновало без следа и никогда уже не вернется? Здравый смысл подсказывал Аманде прекратить эту бесконечную пытку и постараться принять жизнь такой, какая она есть, и смириться с тем, что уготовано ей судьбой.

И хотя отчасти она даже ненавидела себя за это смирение, ужасная первая неделя в «одиночной камере» преподала девушке суровый урок: теперь она знала, что больше всего на свете дорожит собственной жизнью и главное для нее — это выжить в любой обстановке.

Чингу заглядывал к ним каждый день, чтобы поделиться с семьей Нинчич частью своей добычи: это могла быть рыба, выловленная в реке, или белка, или дикая индейка. Он появлялся еще раз ближе к вечеру, когда жители деревни заканчивали дневные труды, и посвящал свое свободное время Аманде, терпеливо продолжая рассказ об образе жизни его племени. С его помощью Аманда быстро выучилась понимать многие фразы на языке абнаки и очень гордилась тем, что теперь вполне способна сама объясниться со своей семьей.

Однажды вечером они забрались на небольшой холм на самом краю деревни. Здесь было вкопано в землю множество высоких столбов. Покрытые затейливой резьбой и увешанные ярко раскрашенными изображениями птиц и животных, столбы тут же вызвали у Аманды массу вопросов.

— Что это за столбы, Чингу? Они какие-то особенные? Индеец с неизменным терпением отвечал ей как можно подробнее:

— У каждого абнаки есть свой дух-защитник, и от расположения этого духа зависит то, как сложится его жизнь. Эти духи принимают облик птиц или зверей, или того, кто их создал. Мы верим, что все живые существа — люди, звери и птицы — братья и все они находятся под покровительством Божественного Духа, Великого Манито. А здесь на столбах висят тотемы — то есть изображения наших добрых духов.

От удивления Аманда встряхнула головой так, что ее светлые волосы ярко блеснули в последних лучах заходящего солнца, заколыхавшись, словно расплавленное золото. Чингу, затаив дыхание, любовался ею, пока она грустно говорила:

— Чингу, я знаю, что стала теперь абнаки и должна принять вашу веру, но боюсь, что в душе я так и останусь другой. И никогда не сумею преодолеть пропасть между нашими религиями.

Чингу по-прежнему не отрывал глаз от нежного, слегка загоревшего лица, на фоне которого еще ярче казалось сияние огромных синих глаз. Он горячо возразил:

— Аманда, а ты сама можешь определить ту пропасть, о которой говоришь? Разве большинство твоих соплеменников не верят в собственных ангелов-хранителей, а ты сама не веришь в Единого Бога, что правит всеми людьми и животными?

— Да, мы верим во все это, Чингу.

— И мы тоже верим в то, что некогда земля подверглась бедствию в виде Всемирного потопа. Великий Манито послал четырех божественных зверей, и они ныряли по очереди, один за другим, пока не достали немного земли с самого дна, и из этой земли Великий Манито снова создал землю и всех, кто сейчас на ней живет. Разве миссионеры не рассказывают нам очень похожую историю из вашего Святого Писания?

— Да. — Лицо Аманды выражало искреннее изумление. — Это история про Всемирный потоп и Ноев ковчег.

А Чингу негромко добавил:

— Аманда, а не могло ли случиться так, что различия в наших историях возникли не оттого, что все происходило по-разному, а оттого, что за столько времени от бесконечных пересказов « них могли вкрасться ошибки?

Еще долго в тот вечер Аманда, сидя у себя в вигваме, с теплотой вспоминала искреннюю попытку Чингу помочь ей разобраться в своей вере и отыскать достаточно связей с верой белых ради того, чтобы ей было легче освоиться с религией абнаки. Она давно уже перестала относиться к молодому воину как к неблагодарному похитителю и видела в нем друга и наставника: повинуясь внезапному порыву, девушка вдруг легонько обняла его за плечи и прижалась лицом к груди.

— Спасибо тебе, Чингу. Ты так много сделал для того, чтобы я быстрее здесь освоилась!

В ответ он также обнял ее, привлекая к себе еще ближе, и промолвил:

— Нет, Аманда, между нами и нашей верой не так уж много отличий.

Все еще согретая этим несмелым объятием, Аманда с задумчивой улыбкой улеглась на постель и моментально заснула.

Время в индейской деревне летело необычайно быстро, и это было особенно заметно по тому, как менялся облик окружавшего ее леса. В конце сентября с каждым порывом ветра с деревьев облетало много ярко раскрашенных листьев, устилавших землю под поредевшими кронами ослепительным разноцветным ковром.

Аманда не теряла времени даром и старалась в совершенстве усвоить образ жизни принявшего ее племени. Чингу постепенно стал непременным гостем в их вигваме, и ей казалось вполне естественным, что после ужина молодой воин проводил время в их компании. Иногда они вместе отправлялись к большому костру, где старейшины племени рассказывали детям сказки и легенды, и Чингу явно был тронут, увидев, как живо задевали Аманду услышанные ею истории, — она реагировала на них с детской непосредственностью.

Аманда не переставала удивляться тому, с какой легкостью принял ее этот удивительный народ, и ей становилось стыдно за предубеждения и предрассудки, порождавшие у большинства белых презрение и недоверие к индейцам. Она не могла вообразить, что к индейцу, принятому белой семьей, все окружающие относились бы столь же дружелюбно, не делая никаких различий между ним и полноправными членами общества.

«Да, Чингу, — рассуждала в мыслях Аманда, — в одном ты все же ошибся. Между нашими народами есть одно серьезное различие, и оно говорит не в пользу белых людей».

Ей же самой почти не довелось почувствовать себя лишней в этой новой жизни. Один из таких редких случаев произошел во время прогулки по деревне, когда какая-то девушка что-то буркнула в ответ на вполне дружелюбное приветствие. Удивленная Аманда громко спросила у шагавшей рядом Мамалнунчетто:

— Послушай, почему все в деревне охотно разговаривают со мной, кроме девушек моего возраста? Мне даже кажется, что им доставляет удовольствие издеваться надо мной!

Мамалнунчетто тихонько захихикала, смущенно прикрывая рот ладошкой, — у абнаки не было принято шумно выражать свои чувства на людях. В ответ на настойчивый взгляд Аманды она шепнула, лукаво блестя глазами:

— Они ревнуют к тебе, Аманда. Все до одной девушки к тебе ревнуют.

— Ревнуют?! — Ее явно поразил столь необычный повод для неприязни. — Да с какой стати они могли бы ревновать ко мне, Мамалнунчетто?! — Судя по голосу, Аманда явно не поверила этой новости.

— Ах, Аманда, — голос Мамалнунчетто стал тихим, — разве ты не видишь, что Чингу нравится многим девушкам в нашей деревне? Разве тебе самой он не кажется красивым? Многие из наших девушек были бы счастливы сделать его своим мужем, но он не взглянул ни на одну из них. Ну а потом он вернулся вместе с тобой и постарался, чтобы тебя приняли в племя. И теперь не отходит от тебя ни на шаг. Вот девушки и боятся с тобой разговаривать — не хотят, чтобы ты увидела, как они ревнуют!

И Мамалнунчетто снова засмеялась, по-прежнему прикрывая рот ладошкой, — уж очень весело было ей вспоминать завистливые физиономии своих соплеменниц, смотревших на Аманду. Все еще возбужденно поблескивая живыми черными глазками, девочка еле слышно добавила:

— Аманда, они боятся, что Чингу возьмет тебя в жены!

— Ну что за чушь! — искренне возмутилась та. — Чингу мой хороший друг, и не больше! — Однако голос ее вдруг утратил былую уверенность — семена сомнения уже успели пустить свои ростки.