14
      В море лодка выходила незаметно и буднично, как бы всего на пару деньков для отработки в полигоне очередной учебной задачи. Не было ни провожающих, ни оркестра. Последние указания от начальства Непрядов получил накануне, и теперь, кроме двух швартовых концов, ничего не связывало его лодку, да и весь экипаж, с берегом.
      Стрелка часов показывала около трёх часов ночи. Ровно через пять минут, точно по расчётному времени, Непрядов должен был подать команду убрать сходню и отдать концы. Электромоторы чуть слышно работали на холостом ходу. Верхняя вахта в напряжённом ожидании застыла на своих местах.
      Пожалуй, больше всего нетерпения выказывал Кузьма Обрезков, пребывавший на мостике в своей прежней старпомовской должности. Его шальные цыганские глаза так и сияли торжеством, смоляной черноты вихрастый чуб задиристо вился из-под пилотки. Конечно же, ему нестерпимо хотелось моря, ветра и той самой настоящей подводницкой работы, по которой он давно истосковался.
      Непрядов, возвышаясь над ограждением рубки, так же маялся
      истечением последних минут береговой жизни. Земля всё ещё притягивала к себе лодку силой стальных тросов, но мысли Егора блуждали где-то далеко в море. Каким-то манером встретит оно: тряхнет ли семибальным штормом, исхлещет ли проливным дождём и заворожит густым туманом, или же наоборот - возблаговолит ясным горизонтом и тихой водой. Пока же погода выдалась не самой худшей. Устоялся штиль, хотя было не по-летнему зябко. На небо, во всю заполярную ширь, наброшена рваная шинель серой облачности. Незаходящее солнце тускло мерцало из-под неё у самого горизонта, напоминая собой большой медный пятак, вывалившийся из дырявого кармана подгулявшего шкипера. Дальние сопки прятались в белёсом тумане, а ближние - чуть золотились лысыми макушками, косившими в ложбины густой тенью. Редкие чайки, пролетая над темной водой, лениво взмахивали крыльями. Они, как и люди, казались смурыми и не выспавшимися.
      Причальная стенка в столь ранний час была пустынна. Посёлок спал. Лишь вахтенные в чёрных бушлатах маячили у корабельных трапов, томимые ожиданием смены.
      Непрядов снова глянул на часы: "Пора!" С жёстких губ его уже готова была сорваться команда. Но в это самое мгновенье он увидал в дальнем конце пирса грузно бежавшего по направлению к лодке человека. Издали тот махал рукой и что-то кричал. Вглядевшись, Непрядов узнал Колбенева.
      "Уж не случилось ли что?.." - невольно подумал Егор, поскольку давно не видал своего дружка столь торопливым и чем-то взбудораженным.
      Лишь у самого трапа Вадим перешёл на шаг, еле переводя дыхание и
      спотыкаясь. Одет он был явно по-походному: в сапогах, в канадке и с чемоданчиком в руке.
      Колбенев взобрался на мостик, тяжело отдуваясь, крякая, но с выражением на лице крайней удовлетворённости.
      - Вы что это, Вадим Иваныч, - с ехидцей поинтересовался Егор, глядя на вконец запыхавшегося дружка. - Не могли разве нам с берега ручкой помахать?
      - Добро дали... вместе с вами... в море, - еле выдавил из себя, жадно глотая ртом воздух. - Широбоков мне... только что позвонил. Еле успел. Уф-ф,.. - и он сокрушённо потряс головой.
      - А он что, заранее не мог тебе об этом сказать? - удивился Непрядов. - Еще чуть-чуть и ты бы точно опоздал.
      Обрезков на это лишь криво ухмыльнулся, как бы намекая: "А он, быть может, этого как раз и хотел..."
      - Вот здорово! - возликовал Кузьма. - Значит, опять все вместе?
      - Старпом, отходим, - напомнил Непрядов.
      - Есть, товарищ командир, - мгновенно среагировал Обрезков, принимая официальный вид и громко выкрикнул в раструб мегафона, высовываясь за обвес рубки:
      - На юте, отдать кормовой!
      Непрядов тотчас скомандовал ход, и винты взбуравили у пирса застоявшуюся, стылую воду. Хлёстко шлепнул по корпусу последний сброшенный с берега швартовый конец, и корабль начал медленно отваливать кормой от пирса. Сманеврировав посреди бухты, лодка нацелилась форштевнем на узкий проход между скалами, за которыми брал начало вечно студёный океан.
      Егор был бесконечно рад тому, что Колбенев идёт вместе с ними в
      автономку. Желал того вечно хмурый начпо, или же нет, но он преподнес "упрямому командиру" хороший подарок, о котором тот и не помышлял. Появление Колбенева на корабле, конечно же, выглядело не иначе, как стремлением подкрепить в экипаже партийно-политическую работу. Вероятно, и сам Широбоков не слишком-то надеялся, что малоопытный в морских делах Собенин в полной мере справится со своими корабельными обязанностями. И это ещё раз убеждало Егора в том, что он всё же был прав, когда очертя голову, что называется, лез начальству на рога. Никогда ранее он не выходил в море со столь засекреченным заданием, точно не зная, что ждёт его впереди. И всё же никогда прежде он не был столь уверен в себе и в своих людях, как в этот раз, - в том, что все они непременно выполнят поставленную им задачу, смысл которой до поры был сокрыт в конверте, хранившемся в сейфе командирской каюты. А всё оттого, что три дружка-товарища снова сошлись вместе, готовые в трудную минуту подставить друг другу плечо. Явилось даже ощущение прежней курсантской бесшабашности, когда не было таких проблем и неприятностей, которые нельзя было бы вместе одолеть. Позади Родина, впереди океан. А если цель ясна, то - полный вперед! И с песней...
      15
      В расчётной точке, у самой кромки нейтральных вод, лодка пошла на глубину. Верхний рубочный люк отрезал серый лоскут заполярного неба, и в отсеке потекли бесконечно долгие, как близнецы-братья похожие друг на друга, будни автономного плавания.
      Какое-то время береговые заботы, помыслы и волнения неотступно следовали за Егором даже на глубине. Вечно казалось, что при подготовке к походу не предусмотрел что-то важное, вовремя о чём-то
      не договорился и чего-то не сделал. Вся жизнь экипажа теперь как бы заново начиналась с чистого листа, и командир обязан был твёрдой рукой бытописать её по законам корабельного устава, сообразуясь со своим долгом и честью. Такие понятия Егор не считал излишне высокопарными, преувеличенными, истёртыми до дыр. Об этом, быть может, не следовало высказываться вслух, но хранить в душе надлежало всегда. Как никто другой, Егор знал, что экипаж на провизорски чутких весах доверия, с точностью до миллиграмма, будет теперь изо дня в день взвешивать каждый его поступок, помысел и даже вздох. И потому он должен был в глазах многих людей стать непорочным и стойким, по-монашески самоотверженным и готовым пойти хоть на плаху "за други своя". Ведь командирское бремя подчас ничуть не легче пудовых вериг страдальца-великомученика, увлекающего за собой паству единоверцев. Именно эта непреклонная вера в конечную цель похода подвигала людей к тому, чтобы им всем вместе добиться своего на пределе возможного, и пускай даже не благодаря, а вопреки здравому смыслу...
      Егор не мог знать, какие испытания в этом походе могут выпасть на долю его экипажа. Море сурово, обстановка сложна и непредсказуема. На Индокитайском полуострове всё ещё полыхала вьетнамская война, и конца ей не было видно. Дни и ночи Непрядов вёл своё "потаенное судно", сторонясь оживленных морских путей и стараясь избегать непредвиденных встреч с кораблями и самолетами "вероятного противника". А они всё чаще попадались на пути, по мере того, как лодка приближалась к заданному району. Порой так и подмывало открыть сейф и заглянуть в тот самый вожделенный пакет за пятью сургучными печатями, в котором заключался весь тайный смысл их нелёгкого похода. Но делать этого раньше положенного срока,
      разумеется, Непрядов не имел права. Он знал что их задание имело вес не только большой военной, но и государственной важности. По всей вероятности, оно было сопряжено и с немалым риском. Ещё перед отходом в штабе дали понять, что обстановка для них может в какой-то момент максимально приблизиться к боевой. И тогда уж придётся действовать по обстоятельствам, полагаясь, разве что, на его величество случай, да на самого Господа Бога.
      Корабельные вахты тянулись в походе нескончаемой чередой. Непрядов давно уже потерял им счёт. Его же собственная командирская вахта была бессрочной. Она лишь на короткое время прерывалась для сна и отдыха. Егор любил свою нелегкую работу, хорошо знал её, и потому она всегда доставляла удовольствие. В короткие минуты ночных всплытий Непрядов вместе со штурманами ловил секстаном далекие звёзды, чтобы по обсервации уточнить место корабля на карте. Он заглядывал в рубку к "глухарям" и вместе с ними по долгу вслушивался в далекие и близкие шумы моря. Не хуже любого "мотыля" Егор мог управляться с дизелями, а уж минно-торпедной наукой владел наравне со штурманской. Тем самым Непрядов как бы одновременно проживал несколько жизней своих подчинённых, которые изо дня в день делали свою привычную корабельную работу. Командиру до всего было дело, всякая деталь или мелочь корабельного быта мгновенно откладывалась у него в голове, чтобы затем в нужный момент трансформироваться в необходимое распоряжение или соответствующий приказ.
      Внешне Егор выглядел спокойным, ни на кого из своих подчиненных
      даже голоса ни разу не повысил, если и бывало за что. Когда он проходил по отсекам - плечистый, рослый, всегда подтянутый и бодрый - то невольно встряхивал подуставших ребят одним лишь своим видом. В экипаже его не только уважали, но некоторые пробовали даже ему подражать - в манере быть уверенным и сильным. Егор это чувствовал по устремленным на него взглядам и всегда дорожил этой матросской привязанностью к нему. Он верил в свой экипаж и потому смел надеяться, что моряки отвечают ему тем же самым, целиком доверяясь.
      В море никогда не знаешь, как начнут складываться события уже в следующую минуту. Непрядов готов был к испытаниям, и они, как водится, не заставили себя ждать...
      В тот день на поверхности гулял шторм. Подлодка шла на глубине, спасая людей от изнурительной качки. Непрядов находился в центральном посту, когда его вдруг срочно вызвали в радиорубку. Как раз в это время лодка подвсплыла для сеанса радиосвязи. Егор ткнул пальцем в стоявшего на вахте Имедашвили, мол, остаёшься за меня, и отправился во второй отсек.
      - В чём дело? - спросил Егор, заглядывая из коридора в открытое дверное окошко рубки. Вахтенный радист старшина первой статьи Дорохин ответил ему не сразу. Он лишь ещё теснее прижал руками к ушам "головные телефоны", взглядом прося командира немного подождать.
      В ответ Егор кивнул, собираясь набраться терпения. В полумраке помещения рубки светившиеся шкалы приборов достаточно отчётливо позволяли разглядеть лицо старшины - слегка надменное, с правильными чертами опереточного героя. В команде Володя Дорохин пользовался репутацией завзятого женского сердцееда. Во всяком
      случае, на танцах в гарнизонном матросском клубе ему не было равных. Не зря же злая отсечная молва утверждала, что их радист, при желании, мог бы "перепортить" половину всех местных поварих и медсестричек. Они, якобы, так и млели от одного только взгляда неотразимого старшины.
      На этот раз симпатичное лицо Володи Дорохина было искажено какой-то уродливой, страдальческой гримасой.
      - Да что там стряслось? - уже не на шутку обеспокоился и сам Непрядов.
      - Наша атомная подводная лодка в Бискайском заливе тонет! - вдруг выпалил старшина. - Дают "СОС", а их, похоже, никто не слышит.
      "Или делают вид, что не слышат,.." - сообразил Егор и тут же осведомился. - Координаты есть?
      - Так точно, - отвечал Дорохин, протягивая командиру телеграфный бланк, на обратной стороне которого были записаны цифры широты и долготы места погибавшего атомохода.
      Пока Егор соображал, что в данной ситуации он мог бы предпринять, радист продолжал прослушивать эфир, узнавая новые подробности. Выходило, что атомоход лежал в дрейфе, и команда боролась с пожаром, который бушевал сразу в нескольких отсеках. Положение экипажа, как догадался Егор, было критическим.
      Координаты показывали, что потребуется не менее суток, прежде чем Непрядовская лодка придёт на выручку погибавшим морякам. Все, что мог Непрядов сделать, это немедленно всплыть в надводное положение и всей мощью дизелей устремиться в район бедствия. Правда, в этом случае он не мог не нарушить указание соблюдать скрытность своего плавания море. Но ведь и случай был необычным
      Вернувшись в центральный отсек, Непрядов дал команду "продуть балласт". Стрелка глубиномера с тридцатиметровой отметки поползла к уровню перископной глубины. И по мере того, как лодка поднималась к поверхности, её начинало трясти и валять с борта на борт. С тугим хлопком отдраился верхний рубочный люк, и в центральный вместе с солеными брызгами ворвалось свежее дыхание океана. Накинув плащ, Егор вместе с вахтенным офицером и сигнальщиком выбрался на верхний мостик.
      Океан во все края раздался перед глазами нескончаемым шевелением огромных волн. "Пожалуй, зашкаливает баллов на семь", - определил Егор. Шальные порывы ветра едва не сдувал с мостика. Приходилось изо всех сил напрягаться, чтобы устоять на ногах. Чихнув и кашлянув, заработали дизеля. Раскачиваясь бортами, лодка описала положенную циркуляцию и легла на новый расчётный курс. Теперь волны накатывались уже навстречу. Тяжёлые, непредсказуемо зловещие, они будто из милости держали корабль наплаву, продолжая дубасить его боксёрски точными, выверенными ударами. С превеликим трудом лодка вползала на очередную гигантскую хребтину волны, на мгновенье застывала там в каком-то неестественно взвешенном состоянии и тотчас по отвесному склону обрушивалась в бездну. И тогда у людей захватывало дух и леденило кровь. На самом дне впадины страшно было, задрав голову, глядеть, как огромная вздыбленная гора медленно наваливалась на субмарину, грозя поглотить её в своей ненасытной утробе. Казались немыслимыми законы бытия и природы, по которым лодка всё же двигалась к намеченной цели.
      На мостик поднялся Вадим Колбенев. Тучный, в широком прорезиненном плаще с капюшоном, он неколебимым каменным изваянием утвердился по левому борту на месте вахтенного офицера.
      И Егору сразу как-то спокойней и даже чуточку уютнее стало рядом со своим дружком.
      - Как думаешь, Егорыч?! - прокричал он едва не в самое ухо Непрядову. - Успеем дойти?
      На это Егор лишь выразительно развел руками и прокричал в ответ:
      - Сделаем, что можем! Но сам понимаешь, почти двадцать часов хода при такой-то вот крутой волне...
      - Должны успеть, командир, - подбодрил Колбенев. - Как я понял, ведь никто ж кроме нас к ним на выручку пока не торопится.
      Егор попытался представить, как нелегко сейчас приходится экипажу атомохода, в отсеках которого бушевало всепожирающее пламя. Он не знал ещё, как и чем сможет помочь погибающим людям, но главное теперь было - как можно скорее добраться до них. Только на месте можно сообразить, что конкретно потребуется предпринять во спасение корабля и его экипажа.
      Будто вспомнив что-то важное, Колбенев шлепнул себя ладонью по лбу и прильнул к мегафону переговорного устройства:
      - Центральный! - крикнул он как бы с досадой на самого себя.
      - Есть, центральный, - отозвался снизу механик Теренин, стоявший на нижней вахте.
      - Юрий Иваныч, пошли кого-нибудь в каюту за Собениным. Напомни-ка ему, что мы условились нести вахту вдвоём.
      - Есть, товарищ капитан второго ранга, - заверил Теренин. - Сейчас поднимем.
      - Ну-ну, пусть попробуют, - недоверчиво ухмыльнулся Егор. -"Титаник" со дна легче будет поднять...
      - Вот зря ты так, - с укоризной сказал Вадим, приблизив губы к
      уху Непрядова, чтоб лучше слышно было. - Надо же твоего замполита как-то оморячивать. Хоть через силу, но вахту всё же пускай стоит.
      Снова щёлкнула переговорка.
      - Товарищ замначпо, - с раздражением сказал Теренин. - Прошу прощения, но поднять с койки Собенина невозможно.
      - Как это невозможно?! - возмутился Колбенев.
      - Да и какой смысл? - высказал своё соображение Теренин. - Вряд ли Лев Ипполитович сейчас что-либо соображает. Вы бы сами поглядели, в каком он виде. Это же труп.
      - Механик, я дважды приказывать не привык. Да и вам, по отношению к подчиненным, делать этого не советую. В общем, поднять его, одеть, умыть и доставить ко мне на мостик.
      - Позабыл добавить, что его надо ещё сводить в гальюн пописать, - подсказал Егор.
      Колбенев лишь сердито зыркнул на дружка, не принимая его сарказма.
      Через какое-то время Собенина, облаченного по-походному, с помощью двух матросов выволокли на мостик. Замполит и впрямь находился в таком состоянии, когда бессмысленно было от него что-либо требовать. На его вытянутом, смертельно бледном лице будто отражались страдания всего человечества.
      Но Колбенев был неутомим. С беспощадностью инквизитора он усадил своего коллегу на банку, а для пущей надёжности крепко привязал его концом линя к бортовой скобе, чтоб за борт не вывалился.
      Не прошло и пары минут, как Собенина стошнило. Отплевываясь, он
      осоловело мотал головой и, казалось, совсем уже не соображал, что вокруг происходит.
      - Да отпусти ты душу его на покой, - не выдержал Непрядов, глядя на муки своего замполита. - Ведь помрёт ещё.
      - Что ж, - согласился Вадим, - если помирать, так на боевом посту, - и пояснил. - Похороним с музыкой.
      - Ну, ты и сади-ист, Вадим Иваныч, - проникновенно произнёс Непрядов.
      - Я реалист, - уточнил Колбенев. - Тем более что меня в своё время точно таким же "кандибобером" оморячивали.
      - Сравнил тоже! Тебе сколько тогда было, неполных двадцать три? А ему, - Егор кивнул на замполита, - все сорок.
      - Делу возраст не помеха, - упорствовал Колбенев. - Хочешь служить, так изволь дело делать как полагается. А пассажиры на лодке по штату не положены.
      Колбенев добился-таки своего. Собенин полностью отстоял ходовую вахту и к концу её даже стал подавать кое-какие признаки жизни. Во всяком случае, в центральный отсек он уже спустился по трапу вполне самостоятельно, хотя и сорвался с последних перекладин, с шумом и грохотом свалившись на палубу. Колбенев его поднял, отряхнул и, придерживая за плечи, повёл в каюту.
      - Полчасика, Лев Ипполитович, можете отдохнуть и, так сказать, сосредоточиться с мыслями, - напутствовал Колбенев коллегу в качестве начальствующего лица. - Потом прошу вас на плановую беседу о происках американского империализма в Юго-Восточной Азии. Весь свободный от вахты личный состав будет с нетерпением ждать вашего слова в первом отсеке. Вы уж не подведите.
      Но Собенин посмотрел на Колбенева так, будто видел перед собой идиота: какая там ещё беседа, какие империалисты со всеми их потрохами и происками, когда небо падает на воду, а лодка при килевой качке едва не встаёт "на попа". Однако встретившись с несокрушимым взглядом замначпо, замполит лишь обреченно выдохнул:
      - Есть, товарищ кавторанга. Беседу проведу.
      16
      Глубокой ночью лодка проделала уже добрую половину пути, спеша на выручку к своим подводным собратьям, когда радист передал Непрядову очередной радиоперехват. Из него следовало, что случилось самое худшее из того, что можно было предположить. Атомарина с частью личного состава пошла на дно. Оставшихся в живых членов экипажа взял на борт подоспевший к месту катастрофы советский танкер. По трансляции Егор немедленно сообщил эту печальную новость всему личному составу и объявил в память о погибших подводниках минуту молчания.
      - Вот нам истинная тема для беседы, - вслух подумал Колбенев. - О долге, о чести, о мужестве и стойкости до последнего вздоха.
      - ... И о всех превратностях судьбы нашей моряцкой, - с грустью добавил Егор.
      Теперь уже не имело смысла спешить на помощь, надеясь кого-то спасти. Вновь лодка описала циркуляцию и легла на прежний курс. Вскоре волны опять сомкнулись над её рубкой, и в отсеки пришла долгожданная тишина. Шторм продолжал бушевать и яриться где-то высоко над головами людей, только никто уже не испытывал на себе гнетущую одурь качки, ощущение тошноты и размягчённости каждой клетки собственного тела. Только подводнику дано в такие минуты
      испытать, сколь упоительной и вожделенной бывает глубина. Её тишина и покой чудотворным образом излечивали душу и тело исстрадавшихся подводных мореходов. В такие минуты вкуснее становился сготовленный коком наваристый борщ, слаще сон после вахты на жёсткой матросской койке и приятнее воспоминания о самом дорогом и близком, что хранилось в каждой флотской душе. То была обычная флотская жизнь со всеми её бедами и радостями, с разочарованиями и надеждами, с просчётами и предвидениями одной на всех подводной судьбы.
      Спустя сутки подлодка вышла из зоны глубокого циклона, охватившего центральную Атлантику. А ещё через несколько суток настала такая нестерпимая жара, что в отсеках начали раздеваться до трусов. Всем стало ясно, что лодка оказалась в тропических широтах.
      Долго ещё не иссякали в матросских кубриках разговоры и толки по поводу гибели атомохода. Непрядов видел, с какой болью и горечью воспринимали эту трагедию его ребята. Кому ж не понятно было, что на дно пошли их "корешки", их сверстники, такие же в сущности недавние пацаны, призванные на флот со всех концов страны? И каждый живой невольно ставил себя на место погибшего, задаваясь вопросом, почему же так произошло, как могло случиться, что новейшая атомная подлодка, гордость отечественной науки и кораблестроения, вдруг погибает на виду у всех и, оказывается, нечем было ей помочь? Сколько-нибудь определённого ответа ни у кого не было. По существу дела ничего не мог сказать и Непрядов. О случившемся он знал не больше других, а добытая Дорохиным на перехвате информация была слишком скудной и расплывчатой. Когда же лодка подвсплывала на сеанс радиосвязи, радистам разрешалось работать лишь на приём
      радиограмм, в то время как передатчик, в целях скрытности, использовать строжайше запрещалось. Указания от начальства следовали чисто служебного характера и ни слова не было о том, что же произошло в Бискайском заливе.
      Не думал Егор, что его благой порыв во спасение погибавших будет воспринят замполитом столь неоднозначно. Как только шторм поутих, Собенин явился к командиру, чтобы высказать свои соображения по поводу некоторых накопившихся у него мыслей. Непрядов находился в своей каюте вместе с механиком. Сидя за письменным столом, они обсуждали возможность замены на ходу одного из гидроприводов горизонтальных рулей. Работа была сложной, требовалась большая сноровка. И Собенин, усевшись в кресло, терпеливо ждал, когда командир освободится и уделит ему время.
      Наконец, Непрядов с последними наставлениями отпустил Теренина и повернулся к замполиту.
      - Я весь внимание, Лев Ипполитович, - сказал Егор, пряча в стол папку с документами.
      Собенин выдержал паузу, чтобы придать своему появлению больше значимости. Морская болезнь, похоже, отпускала его неохотно. С покрасневшими глазами и с ещё больше заострившимся орлиным носом на бледно-восковом лице, он напоминал собой крепко грипповавшего человека.
      - С вами всё в порядке? - на всякий случай поинтересовался Егор.
      - Можете не беспокоиться, - заверил его Собенин. - Чувствую себя вполне нормально. А вы?
      - Спасибо, тоже ничего, - недоумённо отвечал Егор.
      - И вас ничто не беспокоит?
      - А отчего я должен беспокоиться? Разве к тому есть какие-то особые причины?
      - Думаю, что есть, Егор Степанович, - с глубоким вздохом отвечал замполит. - Я вот не понимаю, как можно было, вопреки чёткому предписанию, отклоняться от заданного курса и демаскировать себя всплытием в надводное положение. Разве у нас было на это разрешение?
      - Что ж, формально вы действительно правы, не было у меня такого разрешения, - согласился Егор. - Но ведь погибали наши товарищи, наши братья, советские моряки... И не просто моряки, а подводники!
      - А вы не нервничайте, товарищ командир, - Собенин поколыхал перед Непрядовым ладонями, как бы успокаивая. - Мне хотелось бы уяснить, какие последствия, в данном случае, могут всех нас ожидать. Не исключено же, что лодку засекли радарами. А это значит, что незамеченными в расчётную точку нам прийти уже не удастся.
      - Товарищ капитан третьего ранга, - еле сдерживаясь, начал вразумлять своего замполита Егор. - Вы на флоте человек новый, поэтому слишком многое вам здесь не понятно. На все случаи жизни правил не бывает. Запомните раз и навсегда: в море чужой беды не бывает - она здесь на всех одна. Настоящий кадровый моряк, и уж тем более подводник, никогда бы себе не простил, что не протянул руку своему погибающему товарищу. Это же первейшая морская заповедь.
      - Вы правы, но только отчасти, - Лев Ипполитович развел руками. - В самом деле, почему не поспешить на сигнал "СОС", если поход наш был бы обычным, не сопряжённым с требованием соблюдения строгой скрытности передвижения? - крючковатым пальцем Собенин ткнул в
      сторону командирского сейфа. - Там лежит документ, истинный смысл которого пока что нам не ведом. Поэтому сам собой напрашивается вопрос: а что если, желая спасти десятки людей, в действительности мы можем в глобальном масштабе не уберечь их тысячи, а то и сотни тысяч?.. Вот этой самой своей необдуманностью. Вы же знаете, Непрядов, какая сейчас сложная в мире обстановка. Так можем ли мы, имеем ли право так рисковать?
      "Вот как, - с удивлением и настороженностью заметил про себя Егор, - уже и товарищем не называет..."
      - Обстановка в мире, Собенин, - Егор сделал соответствующий нажим на замполитовской фамилии, - я знаю не хуже вас. Ведомо мне и то, что в данный момент ситуация не предвещает какого-либо кризисного развития, подобного Карибскому. А поэтому смею заверить вас, что никакой такой чрезвычайной опасности ни для советского народа, ни для человечества в целом, не вижу. Если же быть совсем откровенным, то командиру положено знать кое-чего побольше, чем его замполиту или даже старпому. На то он и командир. Вы с этим согласны?
      - Именно с этим трудно не согласиться. Но опыт моей партийной работы подсказывает, что вы, Егор Степанович, всё же недооцениваете остроту момента.
      "Так-так, - подумал Егор, - уже политика в ход пошла".
      Эта замполитовская навязчивость всё больше раздражала Егора. Похоже было, что Собенин пытался играть на корабле какую-то явно завышенную, им самим придуманную роль, не свойственную его положению. И Егору ничего не оставалось, как поставить его на место.
      - Послушайте, Лев Ипполитович, - сказал Непрядов, напрягая всю свою выдержку. - Если бы, как вы говорите, я чего-то там недопонимал
      или недооценивал, то, по всей вероятности, командование поменяло бы нас в корабельном штатном расписании местами. Пока же имею честь быть вашим начальником. А поскольку единоначалие в армии и на флоте никто ещё не отменял, поэтому прошу вас мое решение считать свершившимся фактом. Дальнейшему обсуждению оно не подлежит.
      При этих словах Собенин нервно скривил тонкие губы в недоброй усмешке, худые плечи его под широким кителем как-то зябко передёрнулись.
      - Хотите, и я буду с вами до конца откровенным? - вдруг предложил он.
      - Валяйте, - с пренебрежением согласился Егор.
      - Иногда я искренне сожалею, что институт комиссаров у нас больше не существует в том виде, в каком он был в годы гражданской войны. Многих ошибок тогда удавалось избежать именно потому, что в боевом приказе рядом с командирской непременно должна была стоять и подпись комиссара. Честно скажу: в данном случае я бы свою подпись рядом с вашей ни за что не поставил бы.
      - Да этого, к счастью, от вас и не требуется. Вы опять забываете, что у нас на флоте давно уже существует единоначалие. Вы хотя бы понимаете, что это такое? Вы же, наконец, пребываете не у себя в сельском райкоме, а на борту боевого подводного корабля. Это, между прочим, большая разница, а то и целых две - как говорят на одесском привозе.
      - Я понимаю ваш упрёк. Разумеется, я не кадровый офицер, и это даёт вам право говорить, что я недостаточно компетентен в узко специальных вопросах службы. Но ведь в политорганах тоже о чём-то думали, когда назначали меня на лодку. Выходит, мне тоже доверяли. Или как?
      - Возможно, - согласился Егор и сразу резанул. - Вопрос в том, насколько вы оправдываете это доверие. Во-первых, вы до сих пор не сдали положенные зачёты по устройству лодки, вследствие чего можете стоять вахту лишь в качестве дублёра. Но даже этого выполнять в полной мере вы не в состоянии. Возьмите, к примеру, хотя бы ваше недостаточное самообладание во время недавней качки...
      Непрядов хотел было напомнить Льву Ипполитовичу, что он во время своей последней политинформации настолько расслабился, что не утерпел и, на виду у всех, "блеванул" прямо под стол. Однако решил своего боевого комиссара окончательно не добивать.
      - Это уже другой разговор, - буркнул Собенин.
      - Вот именно, и довольно серьезный... Кстати, замначпо на эту тему беседовал с вами?
      - Да беседовал, беседовал, - с досадой ответил Собенин. - И не только об этом.
      - А ему вы что, тоже не доверяете?
      - Что, значит, не доверяю?
      - А то самое...Колбенев полностью согласен был с принятым мною решением.
      - Это его дело, он за это отвечает. Свою точку зрения по такому случаю я достаточно ясно ему изложил. Одно могу лишь сказать: пока чувствую небольшую красную книжицу вот здесь, у самого сердца, - для большей убедительности Собенин постучал себя скрюченным пальцем в нагрудный карман кителя, - я не потеряю партийной бдительности.
      - Что ж, эта самая книжица, как вы говорите, есть и у меня, и у многих других на корабле. Кичиться этим здесь не принято. По делам оценивается человек, а не только по его партийной принадлежности.
      - Как говорится, история нас рассудит, - изрёк Собенин, глядя куда-то мимо Егора, точно перед его взором открывались такие беспредельно светлые дали, о которых командиру было невдомёк. В это мгновенье Собенин будто возвышался над самим собой.
      "И впрямь как монумент нерукотворный", - невольно подумал Егор, припомнив прозвище, которое моряки дали своему замполиту. И Непрядов с подчеркнутой жёсткостью сказал:
      - Прежде всего, море нас рассудит, а потом - начальство, когда в базу вернёмся. Что же касается истории, то будем поскромнее и оставим её
      своим потомкам. Они уж точно во всем разберутся. Недаром же говорят: большое видится на расстоянии...