Позывные дальних глубин

      его рождения. Дрожавшими от волнения пальцами он завёл пружину и механизм снова заработал: секундная стрелка пульсирующими толчками пошла по кругу. Непрядов растрогался, будто бессмертная дедова душа подавала ему знак своего присутствия. Теперь он уже не чувствовал себя таким одиноким. Былое постепенно возвращалось наплывом приятных воспоминаний.
      Не забыл ещё Непрядов, какое хлебосолье бывало здесь всякий раз, когда он приезжал сюда на побывку. Как приятно пахло горячими пирогами, парным молоком, душистым мёдом. Егору захотелось вернуть под крышу этого дома хоть чуток очарования прежней жизни. Поэтому он, как мог и как умел, накрыл стол, поставив на него кое-какую уцелевшую посуду. В чемодане нашлась бутылка водки, консервы, хлеб. А что ещё нужно русскому человеку, чтобы по старому обычаю помянуть всех тех, кто когда-то жил в этом доме и чей прах теперь покоится в могилах у церковного придела?
      Хватив полстакана "Столичной", Непрядов снова загрустил и расчувствовался. Подумалось о том, что однажды стоит вернуться в этот старый дом, поселится здесь навсегда и спокойно доживать остаток дней своих. Он постарается вспомнить всё, чему когда-то учил его дед: копаться в огороде, ухаживать за пчёлами, солить на зиму грибы и делать медовуху. Вот так же он будет коротать свои одинокие вечера у жаркой печки, подбрасывая в неё дровишки, да безмятежно вспоминать прожитую жизнь со всем хорошим и плохим, что в ней случалось.
      А если не суждено ему стать одиноким, то рядом всегда будут его внуки. Они сядут рядом и станут внимать каждому сказанному им слову. Но придёт время и он, отставной военный моряк Егор Непрядов, со спокойной душой и чистой совестью станет на вечные якоря где-нибудь на здешнем погосте. Тогда уж без него продолжится жизнь. И может очень даже случиться, что кого-то из внуков тоже в своё время позовут к себе море и служба морская. Так уж, видно, всем Непрядовым на роду написано...
      На крыльце кто-то громко затопал сапогами. Дверь без стука отворилась, и в дом ворвался какой-то коренастый, небритый мужик в ватнике и с двустволкой в руках. Щёлкнули два взводимых курка.
      Егор вскочил из-за стола, ухватывая за горлышко бутылку, чтобы ею защищаться.
      - Его-орка! - вдруг сконфуженно и удивлённо протянул вошедший, отводя нацеленные было на Непрядова стволы. - Ети ж твою в дышло... Это ты?!
      - А ты думал кто, балда чокнутая? - сказал Егор, узнав Тимошу, двоюродного брата своей жены.
      - Вот так встретились! - обрадовано воскликну Тимоша. - Ну, здравствуй, своячок ты мой дорогой. Здравствуй, душа твоя пропащая.
      Они крепко обнялись.
      - А я вышел на двор, - начал объяснять Тимоша. - Смотрю, а в доме у деда Фрола, царствие ему небесное, вроде как окна светятся. Ну, думаю, опять какие-то суки в доме шакалят. Развелось тут всяких "туристов" на нашу голову, всё равно что саранчи.
      - Значит, это они здесь пошуровали?
      - Вначале заезжие шабашники поживились, а потом уж и не знаю кто.
      Непрядов удивлённо вскинул брови, мол, как это ты не знаешь? Но Тимоша лишь махнул рукой.
      - Хотел вот сберечь дом, да только не судьба, - сказал грустно Катин брат. Однако почему так вышло, объяснять не стал, поспешив
      переменить тему разговора.
      - Пошли-ка, своячок, ко мне. Казачка моя чего-нибудь на стол соберёт. Посидим, поговорим. Не в этой же конюшне тебе ночевать?
      Только Егор не внял никаким доводам, твёрдо решив остаться на ночь в своём доме. Тогда Тимоша сказал, что принесёт сейчас, чем на ночь укрыться, а заодно прихватит с собой чего-нибудь горяченького: "не гоже в сухомятку вечерять". Против такого расклада Непрядов не возражал.
      Вернулся Тимоша уже вместе со своей казачкой, Марьей Николаевной. Она тотчас по-простецки, по-родственному напустилась на Непрядова.
      - Это что же такое, спрашивается?! Явился на село, а к родне своей и глаз не кажет. Устроился тут, как бродяга какой. И не стыдно тебе?
      Дородная Марья Николаевна стояла перед Егором грознее тучи, упираясь в крутые бёдра кулаками. Егор стушевался перед её волевым бабьим взглядом. В знак своего раскаянья он приложил руку к сердцу, а потом трижды поцеловал её в обе щеки.
      - Ладно уж, - смилостивилась она, расстегивая пуговицы на пальто. - Вы тут погуторьте где-нибудь в сторонке, чтоб не мешать мне, а я зараз на стол соберу, - и принялась проворно извлекать из прихваченной с собой кошёлки разную домашнюю снедь.
      Егор с Тимошей вышли на крыльцо покурить. Вернее, курил только Тимоша, а Егор при этом присутствовал. Дождь совсем перестал и туч как не бывало. Полная луна облила матовым светом траву на склоне холма, подсеребрила в пруду воду и обозначила тёмные кроны деревьев на фоне ярко вызвездившего неба.
      - Надо же, как дверь-то высадил, - пожурил Непрядова Тимоша,
      ощупывая дверной косяк. - Как ты её в злобе долбанул, аж на дальнем конце села слыхать было. А ключ-то у меня хранился. Чего б тебе, Егор Степаныч, самому-то до этого не "докумекать" было?
      - Да уж не "дотумкал", Тимофей Ильич, - повинился Непрядов. - Сгоряча это получилось. Вот как увидал, что с домом стало...
      - Понимаю, - сказал свояк. - Очень даже понимаю тебя. Но ты не печалься, не бери в голову. Завтра я насажу новые петли, а замок и этот сойдёт. Лады?
      - Лады, - согласился Егор.
      - А что в церкви-то? - поинтересовался Непрядов. - Я так и не смог туда попасть. На дверях тоже замок.
      - Такой же разгром, - подтвердил Тимоша. - Алтарь порушили, утварь порастащили. С прошлого года ещё картошка там в буртах гниёт. Лучше и не видеть тебе всей этой гнуси...
      Непрядов тяжело вздохнул. А про себя решил, что бы там не стряслось, но в храме он непременно должен побывать, чтобы встретиться с бессмертным взглядом Непряда. А иначе не будет ему ни покоя, ни счастья, ни удачи...
      Они помолчали. Тимоша затягивался сигаретным дымом, хрипло откашливался. Егор слушал, как где-то на погосте сердито гукал филин и как в пруду перебранивались лягушки.
      - Должно быть, завтра степлеет, - прикинул Тимоша по своим приметам.
      - Пускай, - не возражал Егор. - Только вот никак не пойму, зачем же церковь под склад надо было пускать? Что, другого места не нашлось?
      - Так ведь службу здесь некому стало править.
      - А что же отец Илларион? Он ведь последнее время уже вместо деда управлялся.
      - Да попёрли отсюда батюшку, как только дед твой помер. Видать,
      кому-то шибко не понравился. Участковый наш всё время с пропиской донимал. Житья от него старику не стало.
      - Ну, что за люди! - возмутился Егор. - Такого человека не уважать! Да если б тогда не он, может, и не жить бы сейчас моему Стёпке.
      - Как же, как же, - подхватил Тимоша. - Это когда отец Илларион операцию Стёпке сделал?
      - Точно так, - подтвердил Егор. - Хотя этим он обет свой нарушил, чтоб никогда, значит, не иметь дело с человеческой кровью.
      - Этот "грех" ему отмаливать не надо. За спасённого ребёнка Бог всё простит.
      - Кстати, а где он сейчас? Не знаешь?
      - Слыхал, снова подался в свой монастырь. Куда ж ему теперь на старости-то лет? - и злобно саданул матом. - Начальнички наши, мать их...
      - Обидели старика, - пожалел Егор. - Могли бы и оставить ему приход. Ветеран войны всё-таки. У него же вся грудь в орденах.
      - Дождёшься милости от этих иуд. Особенно от наших-то, от районных, - Тимоша для достоверности прочесал матом пару знакомых ему фамилий, будто отводя душу. Впрочем, это мало о чём говорило Егору. Да и сводить счёты он ни с кем не хотел.
      - Я чего тебе сказал-то, что дом твой не смог уберечь? - напомнил Тимоша и откровенно признался. - Сидел ведь я. Полгода на лесоповале ни за что - ни про что отмахал.
      - Ты, сидел?! - изумился Егор. - Это за что же?
      - Да понимаешь, - продолжал свояк откровенничать. - Нагрянула как-то к нам руководящая районная верхушка в лесу поохотиться, - Тимоша затянулся дымом; передохнув, снова заговорил. - Все там были: и второй секретарь, и прокурор, и начальник милиции. Даже каких-то девок не забыли с собой прихватить. И всё у них как всегда... Разбили палатки на озере, костерок разложили, а охота вроде бы побоку. - Тимоша помолчал, с болью вспоминая прошлое, и продолжал. - Но потом спохватились, ядрёна вошь. То ли закуски не хватило, то ли моча в голову стукнула, только сел прокурор в "газик" и сходу на нём в колхозную отару врезался. Начал, сволочь, по овцам палить из двустволки. Пастухи от страха в кустах аж попрятались. А я, как на грех, поблизости оказался и всю эту мерзость собственными глазами видел. Ну, подскочил сзади к этому "ворошиловскому стрелку", вырвал из ручонок ружьишко, да им же и - хрясть по прокурорской жопе, а потом и ещё разок, - для науки. Приложил, видать, сгоряча крепко. Месяц бедолага провалялся в больнице с травмой седалища. А как выписался, дело на меня завёл. Словом, судили как за злостное хулиганство и членовредительство.
      - Но ведь судить-то надо было всю эту пьянь, а не тебя, - удивился Егор. - Это же так очевидно!
      - Вот-вот, тебе, да мне понятно и даже колченогому мерину с нашей конюшни. Но прокурор оказался прав, поскольку ружьё у него будто самопроизвольно выстрелило. И вовсе даже не три-четыре раза, как все слыхали и видали, а - всего один. Потому как известно, что даже обыкновенная палка сама по себе иногда "стреляет", но только раз. Так бы и мотать мне срок в целую ударную пятилетку, если б не амнистия.
      - Теперь вот, наверное, и жалеешь, что в это дело ввязался, - предположил Егор.
      - А нисколько, - бесшабашно признался Тимоша. - Моральное удовлетворение я всё-таки получил. Потому как этому прокурору его же собственным ружьишком не только жопу, но и яйца зашиб.
      - Ты что, нарочно? - боязливо поёжился Непрядов.
      - Да не-ет, - успокоил Тимоша. - Ну что я, зверь какой? Так уж под горячую руку получилось, подвернулось как-то под приклад нежное "хозяйство" его, вот и... Мне теперь и жалко его. Говорят, до сих пор по этому поводу на процедуры в больницу бегает и на баб не глядит.
      Марья Николаевна позвала мужчин в дом, и они снова перебрались на кухню. Теперь здесь и в самом деле стало намного уютнее, чего так желал Егор. На столе появилась белая скатерть, у рукомойника висело чистое полотенце. Даже на оконцах были теперь вновь обретшиеся знакомые занавески.
      Мария пояснила, что ей всё же удалось кое-что припрятать уже после того, как здесь первый раз побывали шабашники. Но всё самое ценное пропало: иконы, книги, кое-какая серебряная утварь. Правда, дедова лаборатория так и осталась нетронутой, поскольку в подвал никто из грабителей заглянуть не догадался.
      - Теперь все дедушкины склянки, банки, да тетрадки с записями припрятаны у нас в кладовке, - уточнила Тимошина жена. - Так понадёжнее будет. А то неровен час, и до подвала нехристи доберутся.
      Непрядов кивнул, довольный тем, что от дедова наследства хоть что-то уцелело. Втайне он и сам мечтал когда-нибудь заняться пчеловодством, а дедовы труды по этой части могли бы очень даже кстати пригодиться. Ведь главное, было теперь с чего начинать, прикинул в уме Егор.
      Как в былые добрые времена, засиделись в кухоньке допоздна, не спеша беседуя под первачок, под добрую домашнюю закусочку. Вспомнили поочерёдно всех родных и близких, судили-рядили о прошлом и пережитом. И на сердце у Егора отлегло, он успокоился.
      Учинённый в доме разгром уже не воспринимался с таким отчаянием и болью, как изначально. Всё же оставались ещё в Укромовке близкие ему люди, которые искренне любили его и заботились о нём. А случись Егору со временем окончательно вернуться сюда, так всегда будет на кого опереться. Получалось, что зря Егор посчитал, что будто со смертью деда опять осиротел. В сущности, все Катины родственники давно считали его родным, близким человеком. Да и какой он сирота, если у него сын есть? Они же оба теперь навсегда здесь свои, Укромовские, прочно вросшие корнями в родную землю.
      Расставались уже заполночь. Егор вышел на крыльцо, чтобы проводить крепко подгулявшую родню.
      - Ты иди, Николаевна, вперёд, - сказал Тимоша жене. - Я тут с Егоркой покурю чуток, а потом и сам следом за тобой.
      - Да ладно уж хитровать, - не поверила Мария, погрозив мужу кулаком. - Так и скажи, что ещё выпить невмоготу.
      - А хоть бы и так, - расхорохорился Тимоша. - Я что тебе?.. Скажешь, не имею права со свояком выпить?
      - Ты ж на работу завтра проспишь.
      - Ни-ни! Ты меня знаешь, Николавна.
      Сокрушённо вздохнув, Мария махнула на мужа рукой и пошла к своему двору. Видимо, хорошее настроение всё же не покидало её. Спускаясь по тропинке к пруду, она запела сильным, довольно приятным голосом:
      "Свети месяц, светит ясный,
      Светит полная луна..."
      А молодой месяц и вправду светил так, что в ночи была видна едва не каждая травинка. За околицей, до самого леса, во всю ширь раздались
      поля. И тишина такая, что слышно лишь собственное дыхание.
      - Я что тебе сказать-то ещё хотел, - начал Тимоша, присаживаясь на ступеньку крыльца рядом с Егором и раскуривая сигарету. - Ещё прошлой осенью приезжала к нам одна женщина. Девчушка при ней была годиков эдак трёх: миленькая такая, пухленькая, глазёнки василёчками, волосики пшеничные. Разыскала та особа твоего деда и остановилась у него на несколько дней. Девчушку ту самую, слыхал, дед в храме собственноручно окрестил. А когда те гости уезжать, значит, собрались, то Фрол Гаврилович попросил меня подбросить их на "газике" до станции. Машина служебная тогда всегда при мне была. И понимаешь, очень даже удивительным показалось, как трогательно дед прощался с ними, ну, прямо как с очень близкими родными. Девчушку ту всё прижимал к себе, плакал. Уехали они, а дед долго ещё горевал о чём-то. Только и делал, что вздыхал, да молился.
      - А что эта женщина? - на всякий случай полюбопытствовал Егор. - Не говорил, кто она и откуда?
      - Не до того было, она тоже всю дорогу находилась в расстроенных чувствах. Но я всё же прикидываю, что мамаша с дочкой была откуда-то из Прибалтики. Потому как посадил их на рижский скорый, который делает у нас остановку.
      - А какая она из себя? - допытывался Егор, начиная уже кое о чём догадываться.
      - Какая, говоришь? - Тимоша курнул и таинственно улыбнулся. - Будь здоров, какая! Уж на что наша Катька была картинкой, но эта, скажу я тебе... Такие разве что в сказках царицами, да королевами бывают: глаза миндалинами, брови соболиные. А груди, груди! Поцеловать бы такую хоть разок, прижаться бы к ней,.. а там и помереть можно. Не поверишь,
      но я впервые перед бабой оробел. Такая уж если за душу возьмет, то хоть кого с ума сбрендит.
      - Ну, что ж? - рассудил Егор. - Бывают, конечно, красивые женщины. Только голову из-за них терять не стоит, последнее это дело.
      - Что ж, тебе видней, - сказал Тимоша. - А ты сам-то разве не знаешь её?
      - Почему ты думаешь, что я должен её знать?
      - Да потому, что она в разговоре вроде как назвала твоё имя, когда с дедом прощалась.
      - А ты не ослышался?
      - Может и ослышался, в спешке всякое бывает.
      Похлопав Егора по плечу, мол, сам "прикинь мозгами", Тимоша встал, потянулся и вразвалочку пошагал домой.
      А Непрядов, будто ошарашенный, долго ещё сидел на крыльце. Мысли, одна невероятнее другой, роились в его голове. Уже не было сомнений в том, что к деду приезжала именно Лерочка, а не какая-то другая женщина, какой было известно его имя. Но девочка при ней... Откуда вдруг взялась она? И не оттого ли напоследок так печаловался дед, что признал в той самой девчушке свою единокровную правнучку?.. Одно теперь твёрдо знал Егор: завтра спозаранок он отправится на станцию, чтобы первым же возможным поездом отправиться в Ригу.
      Как водится по закону подлости, на единственно проходящий в тот день поезд Непрядов безнадёжно опоздал. Однако на станции ему посоветовали выйти на шоссе Псков-Даугавпилс и попытаться "тормознуть" там какую-нибудь попутку. Егор так и поступил. Отмахав пешком пару километров по просёлку, он добрался до поста ГАИ, и дежурный милиционер помог ему "подсесть" в кабину рефрижератора ,
      следовавшего до самой Риги.
      Шофёр был даже рад, что нашёлся попутчик, тем более обещавший хорошо заплатить. В путь они двинулись около полудня, и к вечеру уже подъезжали к Вецмилгравису, что на восточной окраине города. Это была самая мучительная и тяжкая из всех дорог, которые Непрядову когда-либо приходилось преодолевать. Не терпелось поскорее добраться до места, чтобы уладить свои отношения с любимой женщиной. Как ненавидел и проклинал себя Егор за то, что в порыве уязвлённой гордости рвал на куски её письма, даже не читая их. Негодовал и обижался, что она отказалась ехать к нему на Севера. Но может, потому и не ехала, что ждала от него ребёнка. Нет сомнений, что она ему об этом писала. В ответ же от него - ни строчки и ни одного телефонного звонка. Верно, запамятовал Егор, что Лерочка всегда была гордой. И вот теперь, вольно или невольно, она нашла способ, чтобы наказать его. Стыд и раскаяние сжигали Егорову душу. Он уже не знал, есть ли вообще в лексике такие слова, которыми можно обругать себя "на чём свет стоит" за собственное равнодушие и подлость. Ведь он же любил эту женщину, мечтал о ней. И в то же время почему-то мистически боялся её. Получалось, что он лишь нашёл повод, чтобы не сблизиться с ней.
      "Скорей, скорей,.. - мысленно торопил он дорогу, бежавшую под колёса автофургона. - Только бы увидеть её, встать перед ней на колени и не подниматься до тех пор, пока не простит, не пожалеет..."
      Рефрижератор довёз Непрядова до того места, где была конечная остановка трамвая. И вскоре он уже трясся в челночке-вагончике, шустро бежавшим по рельсам в сторону Саркан-Даугавы, от которой до желанного проспекта Межа было рукой подать.
      Подходя к Лерочкиному дому, Егор заставил себя собраться с мыслями и чётко представить, что и как он должен сказать в своё оправдание. Впрочем, готов был даже и к тому, что его прогонят прямо с порога, даже не выслушав и сделав тем самым навсегда несчастным человеком. Нестерпимо хотелось увидать свою маленькую дочку. Он уже по-отцовски нежно и трепетно любил её, в сущности, даже не зная. С особым наслаждением Егор пытался вообразить себе девчушку, какой она представлялась Тимоше: голубоглазенькой, пухленькой, весёленькой... И ему, взрослому человеку, нужно было как-то по особенному бережно воспринять этого маленького человечка с его, надо полагать, уже появившемся характером, со всеми детскими капризами и привычками. Да и есть ли что-нибудь более приятного на свете, чем слышать голосок своего ребёнка, ежеминутно жить всеми его маленькими радостями, огорчениями, шалостями! И с этой поры уже готовить благоприятную почву, чтобы со временем стать ему и советчиком, и учителем, и другом. Не сомневался Егор, что и Стёпка полюбит свою обретшуюся сестричку, когда узнает о её существовании. В них же в обоих течёт Непрядовская кровь...
      Вот и он, знакомый дом под соснами - теперь уже не чужой, не отдалённый, а такой же свой, как в Укромовке. А как же иначе? Потому как живёт здесь прекрасная женщина, которая родила ему дочь и которая, может быть, всё ещё не устала ждать возвращения своего непутёвого морехода.
      Безуспешно Егор старался сдержать охватившее его волнение. Тревожно и радостно стучало сердце, даже в коленках появилась мелкая дрожь, чего давно уже с ним не бывало. В руках Непрядов держал плюшевого медвежонка, которого ему удалось купить в
      подвернувшемся, как нельзя кстати, магазине детских игрушек. Негоже было к родной-то дочке прийти с пустыми руками. Ведь это был его первый отцовский подарок, без которого никак не обойтись.
      Отворив дверь калитки, Непрядов пошёл по мощёной дорожке к дому. Хозяйским глазом успел заметить, что в глубине участка, под тенью сосен, появились детские качели, а рядом песочница, чего прежде здесь не было. "Ну, ясное дело, - подумал Егор. - Теперь же в доме появился ребёнок и, конечно же, всё здесь подчинено тому, чтобы создать малышке уют".
      Непрядов поднялся на крыльцо. Входная дверь оказалась незапертой, и он смело шагнул в прихожую. Но сходу, едва не нос к носу, столкнулся с какой-то долговязой и тощей женщиной. Та от неожиданности ойкнула и отшатнулась.
      - Извините, - сказал Егор, для приличия откозыряв. - Могу ли я видеть Валерию Ивановну?
      - Нет, не можете, - оправившись от испуга, с сильным латышским акцентом сказала женщина. - Она здесь больше не живёт.
      - Как не живёт? - не понял Непрядов.
      - Да так. Не живёт и всё, - категорически отрезала долговязая. - Валерия продала нам этот дом, а сама, если не ошибаюсь, вместе с мужем уехала в Канаду.
      - Какой ещё муж?! Какая Канада?! - не поверил Непрядов.
      - Этого я тоже не знаю, - весьма нелюбезно ответили женщина. - Поскольку с мужем её лично не знакома и в Канаде тоже не бывала.
      - Как же так? - совсем растерянно произнёс Егор.
      - Да вот так, - со злорадством, будто мстя за свой испуг, отвечала долговязая. - Слишком долго плавал, капитан...
      - Но при ней должна была находиться маленькая девочка, её дочка, - не зная даже зачем, напомнил Егор. - Вы видели её?
      Это уж совсем вывело женщину из себя.
      - Никакой девочки я не видела, - сказала она рассерженно. - Разбирайтесь в этом как-нибудь сами. Больше я ничего не знаю.
      - Но ведь кто-то должен хоть что-нибудь знать? - настаивал Егор.
      Долговязая молчала, скрестив руки на хилой груди и всем своим видом давая понять, что разговор окончен.
      - Тогда ещё раз извините за беспокойство, - сказал Егор и, повернувшись, понуро побрёл к выходу.
      Когда он открывал дверь калитки, женщина окликнула его. Величаво возвышаясь на крыльце, она показала в сторону соседнего дома.
      - Там живёт подруга вашей знакомой, - сказала, сменив гнев на милость. - Спросите Нонну Александровну. Может, она вам что-нибудь и скажет.
      Холодновато кивнув, Непрядов направился на соседний участок, так же огороженный забором. А про себя подумал про долговязую: "Вот же, выдра болотная, сразу не могла сказать..."
      Нонной Александровной оказалась женщина лет сорока с добрыми чертами лица и подслеповатым прищуром глаз. Не в пример соседке, появлению Непрядова она ничуть не удивилась, будто давно ждала его появления. Оттянув недобро лаявшую и рвавшуюся на цепи мохнатую собаку, Нонна Александровна без лишних расспросов пригласила Егора в дом.
      - Хотите кофе или чаю? - предложила хозяйка, когда они оказались на чистенькой, уютной веранде.
      Непрядов отказался, терзаемый нетерпением поскорее узнать, что же произошло в его отсутствие с Лерочкой. Они сидели за круглым столом, посреди которого красовалась ваза с роскошными розами, и хозяйка из-за цветов как бы с любопытством всё время подсматривала за гостем.
      - Мне сказали, что вы давно знакомы с Валерией Ивановной, - осторожно напомнил Егор.
      - Более чем, - сказала хозяйка. - Мы с детства дружим. Дома-то наши рядом. Да я и вас хорошо помню, - и пояснила. - Мы же когда-то вместе новый год встречали. Помните? Вы тогда курсантом были ещё.
      - Было такое, - подтвердил Егор, но сам решительно не помнил этой Лерочкиной подруги. Впрочем, слишком редким гостем бывал он здесь, чтобы со всеми перезнакомиться.
      - А это и не важно, что вы не запомнили меня, - хозяйка небрежно махнула рукой, заметив смущение гостя. - Вы же тогда всё равно, кроме Лерочки, никого кругом не замечали. Но под конец нашей вечеринки поссорились с ней и ушли. Так ведь?
      - И это было, - признался Непрядов. - Только что уж об этом вспоминать?
      - Да я к слову. А что было, как говорят, то быльём поросло.
      - Так что же произошло? - настойчиво спросил Егор. - Что такое с ней стряслось, что она так неожиданно бросила всё и уехала?
      - А вы разве ничего не знаете?
      - Если б знал, так не спрашивал бы.
      - Что ж, логично, - согласилась Нонна Александровна. - А ведь Лерочка всё это время ждала вас. И очень,.. очень страдала, что дочка ваша без отца росла.
      - Да я же ничего не знал, - страдальчески изрёк Егор. - Из-за какой-то ерундовой размолвки, из-за глупой обиды рвал все её письма, не читая.
      - А теперь выходит, что судьбу свою рвали...
      - Выходит, что так, - признался Егор. - Но поверьте, Лерочка далеко не чужой была мне. А что уж про дочку-то говорить!
      - Вот именно, теперь совсем уж нечего говорить...
      - В каком это смысле?
      - Да в том самом, что... - Нонна Александровна на полуслове запнулась, как-то странно поглядев при этом на Непрядова. - Вы и в самом деле ничего не знаете?
      - Не-ет, - протянул Егор, улавливая в словах хозяйки что-то недоброе.
      - Помолчав, она тихонько произнесла:
      - Нет больше вашей дочки, Егор Степанович.
      - Как это нет? Тоже уехала, что ли?
      - Умерла она.
      - Что-что? - не понял Егор, будто слова хозяйки были обращены не к нему, а к кому-то другому, для кого требовалось бы на этот счёт внести небольшую ясность.
      - Умерла ваша малышка, - повторила хозяйка уже смелее. - Прошлой зимой, в начале декабря.
      Непрядов почувствовал, как страшной силы молния полосонула его мозг, в глазах потемнело. Стиснув голову ладонями, он раскачивался в скрипевшем под ним плетёном кресле и не понимал, что с ним происходит. Нонна Александровна, перепугавшись, поднесла ему чашку с водой. Но Егор, тупо глядя перед собой, продолжал раскачиваться. Трудно стало дышать. Впервые он почувствовал, что у него есть сердце, которое может болеть.
      - Валидольчик, Егор Степанович, валидольчик подсуньте под язык, - старалась Нонна Александровна протолкнуть ему через плотно сжатые
      зубы таблетку.
      Что есть мочи, со стоном, Егор хрястнул по столу кулаком. "Эх, судьба ты подлая, - мелькнуло в разгорячённой голове. - За что же так больно бьёшь меня, как врага какого? Мало ли беды я и без того в жизни-то хлебнул?.."
      Женщина, глядя на Егора, и сама едва не плакала. Он же тёр пятернёй грудь и морщился от нестерпимой боли. Такое впервые с ним происходило.
      Когда боль отпустила, Непрядов одурело потряс головой, будто приходя в себя после сокрушающего удара в челюсть. От таблетки он отказался, но воду жадно выпил, пролив половину содержимого чашки себе на галстук.
      - Может, неотложку вызвать? - на всякий случай предложила хозяйка.
      - Нет, - отрезал Непрядов, окончательно приходя в себя и попросил. - Расскажите, как это случилось.
      - Да сама вот ума не приложу, как такое произошло. - На полном лице Нонны Александровны отразилось мучительное недоумение. - Леночка ваша была всё время такой крепенькой, подвижной, бойкой. Чудо, а не ребёнок! Стишки разные знала, песенки пела. Валерия души в девочке своей не чаяла. Всё свободное время с не, да с ней. Хотя, сами понимаете, женщине одной ребёнка растить не так-то просто.
      - Какой же я дур-рак! - с ожесточением выжал из себя Непрядов. - Если б только знать...
      - Не зря же говорят: соломки бы постелил, кабы знать, где упадёшь, - укоризненно напомнила Лерочкина подруга. - Только теперь уже ничего не вернуть. Но вы же не знаете, что Лерочке пришлось пережить. Дочка умирили у неё на руках, а она как врач ничем не могла её помочь. Потом
      сама уже стала будто неживой.
      - Как же это так получилось? Как?!
      - Наверно, в детсадике недоглядели. Простудилась бедняжечка. Получила двустороннее воспаление лёгких, потом осложнение. Вот и не стало Леночки.
      На самого Непрядова, наверное, жалко и страшно было глядеть. Поэтому Нонна Александровна снова протянула ему валидол, но Егор отвёл её руку, надеясь как-нибудь превозмочь самого себя. Он всё же чувствовал в себе достаточно силы, хотя и не в том избытке, что была раньше. Что-то надломилось в его могучем организме. Прежним, верно, уже не сможет стать. Порастратил себя до последней копейки, как отпускную получку. Теперь ничего не оставалось, как жить в долг...
      - Лерочка ждала вас до самого последнего мгновенья, пока жива была дочь, - говорила Нонна Александровна. - Потом это потеряло для неё всякий смысл. Она и сама-то стала похожей на собственную тень. - так исхудала и подурнела. И замуж-то пошла, надо полагать, скорее от тоски своей безысходной, чем по любви. Подвернулся какой-то иностранец, уже немолодой, но довольно известный учёный. Они познакомились на кардиологическом симпозиуме, который проходил у нас в Риге. Влюбился он в Лерочку до безумия. Потом из своей Канады письмами заваливал, всё уговаривал приехать к нему.
      - Вот и уговорил, - горько усмехнулся Егор. - Недолго же она сопротивлялась.
      - И это вы говорите?! - возмутилась Нонна Александровна. - Она же осталась совсем одна со своим горем. Да вы хоть понимаете, что это такое в её положении? Собиралась было перебраться к вашему деду, он тоже всё время звал её к себе, но только вот опоздала...
      - Вы правы, - обречённо согласился Егор. - У меня нет права её осуждать. Получается, кругом один я виноват. Чего ж теперь... Даже прощенья не попросить, - и в последней надежде спросил. - А может, Лерочка письмо для меня оставила, или хотя бы записку?
      Поджав губы, Лерочкина подруга отрицательно покрутили головой.
      - Уехала, как отрезала. Даже адреса не захотела оставить. - и обнадёжила, будто сжалившись. - А может и вернётся когда-нибудь, чтобы дочкину могилку проведать. Но, думаю, это будет не скоро.
      - Да-да, я понимаю, - растерянно пробормотал Егор, окончательно смирившись с тем, что Лерочку он потерял навсегда. Подумал, она теперь на всю жизнь возненавидела его за предательство и равнодушие, посчитав это незаслуженной платой за свою любовь.
      Непрядов попросил, чтобы его отвели на кладбище. Как выяснилось, было оно неподалёку, здесь же в Межапарке. И Нонна Александровна согласилась показать туда дорогу.
      Женщина повела Непрядова какими-то задворками, мимо сарайчиков и огородов. Она шагала, не оглядываясь и быстро, словно хотела поскорее избавиться от своей неприятной обязанности. Егор еле поспевал за ней, то и дело спотыкаясь о какие-то бугорки и корни, подворачивавшиеся на тропке под ногами. Состояние неотвратимости какого-то страшного возмездия охватывало его по мере того, как они приближались к невысокой ограде, за которой просматривались могильные плиты и кресты.