Позывные дальних глубин

      Вновь старинный город очаровал Непрядова. Хоть на время, да вернулось ощущение его безмятежной флотской юности, когда он бродил по узким городским улочкам в бытность свою нахимовцем, а потом и курсантом. Старинные шведские казармы, пороховая башня, бастионная горка - всё будило в нём далекие, милые сердцу воспоминания. И там Катя была рядом с ним. Он представлял её под куполом цирка, как она запомнилась - юную и неотразимую, во всём чарующем блеске своего стремительного воздушного полёта. И больше не было терзавшего душу отчаянья утраты. На смену ему пришла тихая грусть по счастливо прожитым дням.
      Это было нечто более значимое, чем просто встреча старых знакомых
      и друзей. Уже бывалыми, умудрёнными жизнью людьми они прибыли со всех четырех флотов, куда забросила их моряцкая судьба. Некоторые приехали с жёнами, которые были к тому же коренными рижанками. Ведь когда-то и они покинули этот город на Даугаве юными избранницами таких же юных лейтенантов. Разумеется, и они имели право на эту встречу наравне со своими мужьями. В ресторане, что в Задвинье, сняли банкетный зал, и одной дружной семьёй собрались за общим столом. Пожалуй, каждый тогда испытывал к своим товарищам особое чувство любви и нежности, настоящего морского братства, которое по сути своей сродни разве что кровным узам.
      Егор вглядывался в лица, узнавая старых своих дружков-однокашников. Вот сидят они рядком уже навеселе, все в погонах с большими звёздами, у некоторых на тужурках боевые ордена. А в сущности своей, они всё те же ребята со школярскими прозвищами, какими запомнились с юных лет. И подруги их в эти минуты общего единения так же веселы и беспечны, как и пятнадцать лет назад, когда они на бальных вечерах в актовом зале их училища кружили головы своим будущим избранникам.
      И вот опять оркестр играл для них знакомые мелодии прежних лет, и вновь они танцевали, не чувствуя за плечами тяжесть прожитых лет, тоску дальних гарнизонов и свою извечную бытовую неустроенность. Но это была избранная ими жизнь и одна на всех моряцкая судьба.
      В самый разгар веселья к Непрядову подошёл официант. Интимно наклонясь, он передал чью-то просьбу выйти в вестибюль. Егор согласно кивнул, подумав при этом, что кто-то из ребят,
      вероятно, выбрался на воздух покурить и вот теперь просит составить ему компанию. Но из-за стола поднялся не сразу. Какое-то время продолжал слушать Шурку Шелаботина, который рассказывал забавный случай из своей аварийной практики.
      Вспомнив, наконец, что его ждут, Непрядов вышел в вестибюль. Однако никого из своих знакомых там не обнаружил. Для верности выглянул даже на улицу, но и там не было никого. Возможно, задержался он всё же до неприличия долго, и поэтому его не стали ждать, как бы тем самым укоряя за допущенную нетактичность.
      Ради любопытства Непрядов разыскал официанта и поинтересовался, кто же всё-таки его хотел видеть. Оказалось, что это была некая высокая и пышногрудая шатенка средних лет и, якобы, красоты неотразимой.
      Зря вы её сразу к столу не пригласили, - искренне посочувствовал официант. - Такая женщина долго ждать не станет. К ней полагается самому бежать со всех ног.
      Егор на это лишь самодовольно ухмыльнулся. Он-то знал, кто была эта незнакомка. Вернувшись к друзьям, Егор вскоре о ней забыл.
      А тосты шли за столом, как водится, "за тех, кто в море, на вахте и на гауптвахте..." И ещё, "чтобы число погружений всегда равнялось бы количеству всплытий..." Да и за что там "ещё", если по бокалам разлито вино и душа "огня" просит. Ведь так хотелось, чтобы эти чудесные мгновенья свидания с собственной юностью продолжались бы до бесконечности.
      Снова собравшись в тесный кружок, друзья задушевно пели:
      "На бульваре Падомью листья опадают,
      Над бульваром Падомью облака плывут.
      Мальчикам и девочкам, поуши влюблённым,
      Дождики и дворники шляться не дают..."
      Недолгой была эта встреча, уже на другой день большинство однокашников Егора вновь отбыло к месту службы. Улетел на Севера и Вадим Колбенев. А ещё через пару дней Непрядов вообще остался в одиночестве. Ничего другого не оставалось, как валяться в своем номере на койке, либо бесцельно шататься по узким улочкам города, вдыхая ностальгические запахи плесени от старых стен. По сути, ничего больше не удерживало его в этом городе. Мысленно Егор уже снова настраивался на привычный рабочий лад, когда береговая жизнь отойдёт на второй план, а корабль и море вновь безраздельно завладеют всем его существом. Впрочем, как он поразмыслил, и короткий отдых на суше всё же не повредит, тем более что в морях "поболтаться" всегда успеет.
      Случилось так, что в один из оставшихся отпускных дней Непрядов забрёл в Межапарк. Время клонилось к вечеру. С Киш-озера веяло приятной свежестью. Высокие сосны, остывая от дневной жары, источали терпкий аромат смолы и хвои. Дышалось легко и незаметно, как в хорошем сне. Егор, не торопясь, шагал по тенистым, тихим аллеям и припоминал, как он с друзьями частенько бывал здесь в увольнении. Всё та же танцплощадка, огороженная решётчатым деревянным забором. Всё так же играл духовой оркестр, который размещался на круглом помосте под навесом, походившем на большой гриб-мухомор. С грустью заметил, что в толпе танцующих уже не мелькают, как прежде, голубые матросские воротнички и белые бескозырки. Казалось, в своём колорите город потерял что-то очень важное, особенно после того, как было расформировано их училище подплава. Егор полагал, что краски любого приморского города неизменно блекнут, если на его улицах, в гуще прохожих, не видны молодые, подтянутые ребята во флотской форме. В его понятии это было бы всё едино, если бы кому-то вдруг взбрело в голову оставить море без чаек или сушу без моря. Но говорят, что местные власти на этом упорно настаивали, опасаясь якобы "излишней милитаризации" своего города, поскольку морской торговый порт полностью открывался для захода иностранных судов. Только Непрядов, как и многие другие, этого никак не хотел понимать. Он оставался всё же патриотом своей профессии и потому любую целесообразность старался определять с точки зрения её полезности военному российскому флоту.
      Егор заглянул в маленькое кафе, располагавшееся на берегу озера рядом с лодочной станцией. Заказав сто пятьдесят грамм коньяку и бутерброд с кетой, он уселся за столиком на открытой веранде. Торопиться было некуда, и потому Непрядов, как мог, коротал время. Долго глядел на позолоченную вечерним солнцем гладь воды, на скользившую по ней одинокую парусную яхту, на грустных чаек, бродивших по песку опустевшего пляжа. Коньяк немного взбодрил, но мысли приходили всё равно невесёлые. Думалось, вот съехались они, друзья-однокашники, в этом старинном городе, но почему-то уже не чувствовали его своим, как это бывало всегда прежде. Лишь оставшись в одиночестве Егор стал замечать, что этот город стал для него каким-то другим, более отчуждённым. И горожане здесь как-то переменились за то время, что он не был здесь.
      Казалось, его парадная, с золотыми погонами и шевронами на рукавах форма вызывала у иных прохожих заметное раздражение, если не аллергию. Иной раз в толпе, как бы невзначай, и локтем задеть могли, двусмысленно при этом ухмыляясь и делая вид, что ничего особенного
      не случилось, будто так и должно быть по отношению к чужакам. Каким-то неласковым, менее корректным и более замкнутым становился для человека в погонах этот город на Даугаве. Отчего всё происходит именно так, а не иначе, как должно быть, Непрядов мог лишь догадываться: то ли сам он позволял быть себе излишне подозрительным, то ли времена начинались другие. И можно было предположить, что добром это всё однажды не кончится. Что-то надломится и город непременно треснет пополам, источая зловоние и смрад накопившегося гнойника. И уже отдохновением явилась мысль, как всё определенно, незыблемо и просто на Северах: там корабли роднее, там люди добрее, там и морем как-то милее пахнет... И нет никакой подколодной змеиной возни, брожения накопившихся противоречий.
      Егор допил коньяк, расплатился с предельно сдержанной, неулыбчивой официанткой и направился по главной аллее к выходу из парка. Неприятно удивляло и коробило, что на выставленных рекламных щитах почти не встречались надписи на русском языке. И это было недоброй приметой, поскольку раньше такого не наблюдалось. Будто и не живут здесь совсем русские люди. Озабоченно подумалось, как и где ребята соберутся на очередной свой юбилей?.. Впервые после стольких прожитых здесь лет этот город переставал ему нравиться. И отчего-то ещё сильнее, чем на Севера, вновь потянуло в Укромовку.
      Решив сократить дорогу к троллейбусной остановке, Непрядов свернул на боковую тропку, протоптанную меж крутых, поросших травою песчаных холмов, вероятно, бывших когда-то давно прибрежными дюнами. Но море отступило, дав место для жизни корабельным соснам, вымахавшим здесь едва не до самого неба. Егор не торопился, всей грудью вдыхая бодрящий озоновый аромат. Под ногами
      мягко пружинила поржавевшая хвойная опаль. Утончённо пахло земляникой, не то сушёными грибами, отчего слегка дурманило голову.
      Но вот уже и проспект Межа, с его аккуратными особнячками, стал просматриваться между стволами деревьев. "А всё-таки, зачем это я опять понадобился Лерочке? - не без лукавства подумалось Егору. - И почему всё же ушла, так и не дождавшись, когда выйду к ней? Неужели обиделась?.." Впрочем, импульсивные порывы были как раз в её характере, Егор это знал и не удивлялся. Только немного смущало, будто он перед ней в чём-то провинился. Подумав, Непрядов рассудил, что не будет ничего зазорного, если он по старой памяти заглянет на полчасика по знакомому адресу.
      Лерочкин дом отчётливо проступал за стволами деревьев по мере того, как Егор подходил к нему со стороны парка. Всё та же калитка, от которой тянется к веранде выложенная каменным плитняком дорожка. И те же старые сосны вкрадчиво шумят над крытой черепицей островерхой крышей.
      "А так ли уж это тебе нужно, Егор Степаныч? - промелькнуло сомнение. - А не пройти ли мимо, пока не поздно?"
      Мгновение помедлив, Егор толкнул дверь калитки и шагнул за ограду. Тотчас дохнуло на него каким-то невообразимо приятным теплом благоустроенного жилья. В глаза бросилась жестяная лейка, оставленная у цветочной клумбы. Под разросшимся кустом жасмина стоял накрытый скатертью столик с придвинутыми к нему плетёными креслами. А на столе - медный самовар и ваза с крупными румяными яблоками.
      "Это свои, домашние, - вспомнил Егор. - Лерочка еще на Северах как-то говорила, что у них в саду растёт чудесный апорт..."
      Только сейчас Егор с неловкостью подумал, что не помешало бы хоть букет цветов с собой прихватить. Но возвращаться ко входу в парк, где располагался цветочный киоск, было уже поздно. Лерочка заметила его и помахала из распахнутого окна рукой.
      Они встретились как старые добрые друзья. Непрядов со снисходительной улыбкой поцеловал Лерочку в обе щеки. Она же своей горделивой улыбкой как бы позволила ему это сделать.
      - Вот уж не думала, что ты отважишься прийти, - сказала она, пряча иронию в больших карих глазах.
      - Да понимаешь, боялся здесь Чижевского встретить, - хитрил Егор. - Он же ревнивый как мавр: не забудет и не простит.
      - Дела давно минувших дней,.. - отвечала она, презрительно изогнув подведённые малиновой помадой губы. - Я и думать-то о нём забыла.
      - Вот, все вы, женщины, такие, - резонно заметил на это Егор. - Чуть что, так из сердца вон и с глаз долой!
      - Это отдельный разговор, - небрежно парировала она. - Не суди, и сам не будешь судим...
      - Пускай будет так, - согласился Непрядов и как бы в своё оправдание пояснил. - А я вот шёл мимо...
      - ...Дай, думаю, зайду? - с насмешкой подхватила она. - Долго же ты собирался, - и царственным мановением руки повелела с веранды пройти в дом.
      Ещё в прихожей гостю предложили разуться и надеть мягкие шлёпанцы, дабы не топтаться ботинками по шикарному ковру, который устилал в гостиной паркетный пол. Непрядов понял, что разговор их накоротке, пожалуй, не получится. И теперь он этому был даже рад. Ведь столько воды утекло с тех пор, как последний раз виделись они. А вспомнить им, конечно же, было о чём.
      Непрядов уселся на диване, поближе к телевизору, и стал коротать время, ожидая приглашения к столу. Как гостеприимная хозяйка Лерочка и слушать не хотела, что он совсем не голоден и только что перекусил в кафе. Егор невольно покорился Лерочке, решив, будь что будет... Ему даже нравилось, как она слегка повелевала им на правах хозяйки. К тому же это получалось у неё совсем не навязчиво и ничуть не задевало Егорова самолюбия.
      Непрядов с интересом оглядывал просторную комнату. Здесь мало что изменилось с тех пор, как он был здесь последний раз. Тот же большой камин, на котором стояли бронзовые часы как бы в сопровождении двух массивных канделябров со свечками. На стенах знакомые пейзажи картин, обрамлённых позолоченными рамами. Тяжелые узорчатые гардины всё так же таинственно прикрывали высокие окна. Во всём ощущалось великолепие и покой, ровное течение какой-то неведомой, устоявшейся без волнений и хлопот жизни.
      Сидя на диване, Егор блаженно вытянул ноги, ощущая пятками мягкий ворс ковра. Он позволил себе даже ослабить галстук и расстегнуть воротничок сорочки. Невзначай подумалось, что на этом самом месте так же вальяжно мог отдыхать Эдик Чижевский. При этой мысли даже самодовольная улыбка тронула Егоровы губы. Он полуприкрыл веки и сделал вид, что начал дремать. Сам же с интересом наблюдал, как по комнате неслышно и легко проплывает высокая, полногрудая женщина с густой копной каштановых волос, изящными движениями сервируя стол. При этом будто творилось какое-то магическое действо, не то колдовская ворожба, в которой гостю отводилось далеко не последнее место. Позванивал колокольчиками хрусталь бокалов, позвякивало фамильное серебро приборов. И это всё было полно тайного значения и особого смысла в проворных руках великолепной хозяйки. Каждый её шаг, каждое движение завораживали до такой степени, что приятные мурашки начали пробегать по спине Егора. Поначалу устыдясь, он пробовал этому противостоять, потом же, проваливаясь в блаженной дрёме, словно поплыл по воле волн. Успокаивало сознание, что очень скоро всего этого не будет. А предстоит ему опять дальняя дорога, и уж ничего не светит ему, кроме продуваемого всеми ветрами ходового мостика, да замкнутого пространства прочного корпуса лодки. Стоит лишь отойти от пирса, как всё снова станет на свои места. Тотчас обрушится столько забот, что будет совсем не до теперешней береговой блажи. Так пускай в памяти сохранится хотя бы немногое из того, что он сейчас видит, слышит и чувствует. Ведь оставшиеся воспоминания хоть чуточку, да согревают его в холодном и штормовом море призрачным теплом чужого очага.
      Очнулся Егор от того, что душистая и мягкая Лерочкина ладонь коснулась его щеки. Из полусонного состояния окончательно вывел её негромкий, ласково звучавший голос. Егора приглашали к столу.
      Тряхнув головой, Непрядов приободрился. Улыбкой он извинился за свою минутную расслабленность и вновь почувствовал себя в состоянии залётного гостя, не собиравшегося здесь долго задерживаться. По крайней мере, ему очень хотелось бы в этом себя убедить.
      Забранный скатертью большой продолговатый стол был с одного края накрыт на две персоны со всем изыском, на который только была способна обольстительная хозяйка. Горели свечи в канделябрах. Здесь же шампанское в кадушечке со льдом, бутылка коньяку, водка в запотевшем графинчике. И это уж не говоря о салате, венгерском
      салями, балтийской лососине и дальневосточной красной икре. В обычном магазине такое не купишь.
      Заметив неподдельное Егорово удивление, Лерочка лишь небрежно махнула рукой.
      - Это всё из дедовой кормушки, - небрежно пояснила она. - Он ведь у меня теперь академик, позавчера укатил в Париж на какой-то очередной симпозиум.
      - С дедом всё ясно, - сказал Егор. - А как ты?..
      - А я по-прежнему его единственная и любимая внучка.
      - Которой, как всегда, ни в чём нет отказа?
      - Вот именно.
      - Но если серьезно?
      - Если серьезно, то в прошлом году, наконец, защитила кандидатскую. Дед настаивает, чтобы сразу же за докторскую бралась. Но я пока не тороплюсь. Надо немного отдышаться, в себя что ли прийти.
      - Трудновато пришлось? - посочувствовал Непрядов, зная по себе, как нелегко давалось учёное звание. - Боишься, что новый воз потяжелее прежнего будет?
      - Не в том дело. Хочу получше подготовиться, побольше набрать подходящего материала, статистики. Что-то написать не проблема - было бы на что опереться.
      - Это верно, - согласился Егор. - Наш корабельный доктор Целиков тоже вот постоянно жалуется, что никак на диссертацию подходящего материала набрать не может.
      - Целиков? - начала с интересом припоминать она. - Это такой длинный и тощий, похожий на знак вопроса?
      - Точно, - подтвердил Егор и пояснил для верности. - У нас в команде матросы прозвали его "Жаком Паганелем".
      Непрядов чувствовал, как приятно Лерочке, что он интересуется её делами, подробно расспрашивает о том, что и для самого интересно и важно. Тем не менее, оба как бы нарочно старались не касаться их прежних, далеко не простых отношений. Но разговор этот исподволь назревал, и избежать его было просто нельзя. Егор это чувствовал и уже без былой боязни, скорее с какой-то приятной обречённостью, ожидал его начала. То ли от неожиданно вернувшейся к нему прежней курсантской беззаботности, то ли от выпитого коньяка, на душе вдруг стало так хорошо, как в каком-то давно забытом сказочном далеке. Словно и не было за его плечами прожитых лет, многих потерь и неудач, ранней седины на висках. Верилось, что в его жизни именно в эти мгновенья последующие события поворачиваются к лучшему. От него даже не требовалось прилагать к этому особых усилий, поскольку всё шло своим чередом, как надо.
      Они сидели за столом друг против друга, глаза в глаза. И приятной беседе их, казалось, не будет конца. А за окном уже ночь, тишина. В огромной комнате полумрак, свечи догорали, исходя терпким запахом стеариновой слезы. Таинственные тени призраками бродили по углам.
      Словно угадав состояние Егоровой души, Лерочка подошла к роялю и села перед ним на покрытый атласной накидкой пуфик. Холёные пальцы её, с ухоженными, покрытыми лаком ногтями, легли на клавиши. Она и мелодию выбрала такую, которую всегда помнил, а теперь особенно желал усталый мореход и бродяга, зашедший по старой памяти на знакомый огонёк.
      "Лунной тропой, вместе с тобой
      Мне хорошо идти.
      Взгляда нежней, сердца теплей
      Я не смогу найти.
      Милый, простой и славный
      С ласкою ты глядишь
      Так почему о самом главном ты молчишь?.."
      Егор слышал всё тот же приятный, хорошо поставленный Лерочкин голос. Так же она пела ещё в свои студенческие годы. Скрестив на груди руки, Непрядов расслабленно внимал обращённым к нему словам и думал:
      "В самом деле, а стоит ли молчать?.. Но если не молчать, то что же тогда следует сказать о том главном, что ждёт эта прекрасная, давно исстрадавшаяся женщина?.."
      Глядя на свечи, Егор вздыхал. Хотелось прийти к какому-то решению до того, как мелодия песни оборвётся, или хотя бы догорят свечи.
      "...Больше просто невозможно
      Встречаться тоскуя.
      Неужели так уж сложно
      Сказать мне: люблю я,.." - настаивала, требовала Лерочка, пробегая пальцами по клавишам. А Егор продолжал сидеть без единого движения, завороженный её чарующим голосом, и не находил в себе силы что-либо предпринять. Ему и так было хорошо и не хотелось ничего больше.
      Но вот мелодия кончилась, иссякли последние звуки. Егор ждал, что Лерочка сыграет ему что-нибудь ещё, но она отчего-то замолчала, вероятно, не находя продолжения. Руки её обессиленно опустились. Сама же она продолжала сидеть к Непрядову спиной, не поворачивая головы и словно окаменев. Егор знал, о чём она думала. Возможно, уже не сомневалась, что с последними аккордами отзвучавшей музыки для
      неё навсегда угасла и надежда на ответную любовь. Она давно уже сказала ему всё, что могла. Он же молчал, потому что нечего было ей ответить.
      "Наверное, так вот медленно и неотвратимо люди умирают,.." - ужаснулся Егор. Но он этого совсем не хотел. И вдруг неведомо какая сила подняла Непрядова из-за стола. Он приблизился к Лерочке, взял её за плечи и поднял с пуфика, поворачивая к себе настойчиво и зовущие, как бы возвращая тем самым к жизни. Она не сопротивлялась, была покорной и в то же время не находила в себе сил на ответный порыв. Казалось, что в её душе всё давным-давно перегорело, поскольку безвозвратно ушло и кануло в вечность то самое дорогое, к чему она стремилась.
      Лерочка вздрогнула, почувствовав на губах поцелуй. Потом её нежные руки сомкнулись у Егора на шее, и он почувствовал, как когда-то в юности, упоительную дрожь восторга и нетерпения. Она прижалась к нему маняще обольстительным телом и уже не отпускала. Словно целую вечность они так простояли, молча и неразрывно, как нечто единое целое. Егор вдыхал аромат её волос, чувствовал необыкновенную бархатистость её кожи и ловил чуть слышное жаркое дыхание. Щёки Лерочки начали влажнеть. И Егор понял, что это были слезы вожделенного счастья, в которое она снова начинала верить...
      Проснулся Егор под утро, с удивлением обнаружив, что находился в мансарде, на тахте. Рядом с ним лежала Лерочка, разметав по подушке волну пышных волос. Мгновенно вспомнил, какой упоительно сладостной была для него проведенная вместе с этой женщиной ночь. Он видел её обнажённую грудь и античный овал бедра, небрежно прикрытого простынёй. Даже небольшая полнота шла ей как нельзя
      лучше, ничуть не убавляя её совершенства. Рядом с ней Непрядов чувствовал себя удовлетворённым и довольным собой. Однако ловил себя на мысли, что не ощущает всё же того безраздельного упоения счастьем, которое испытывал вместе с Катюшей. И всё-таки за столько лет вынужденного одиночества ему впервые было так хорошо с женщиной. Подумалось, а стоило ли все эти годы обкрадывать самого себя в такой вот простой человеческой радости, когда засыпаешь и просыпаешься не один. Ведь сам не старый же ещё, и жизнь далеко не прожита. Внутренний голос вкрадчиво нашёптывал: "Смотри, какая она... Чего ж тебе ещё надо?" И Егор смотрел влюблённо, долго, всё меньше и меньше тяготясь прошлыми воспоминаниями, не стесняясь своего бесстыдства, оттого что позволяет себе любоваться обнажённым совершенством пока не принадлежавшей ему женщины.
      Вдоволь насладившись, Непрядов осторожно поцеловал безмятежно спавшую Лерочку и поднялся с тахты. Просунул ноги в шлёпанцы, надел заранее приготовленный для него просторный халат и вышел на балкон. Там он, воздев руки, блаженно потянулся, легко вбирая в себя всей грудью бодрящую свежесть хвойного озона. Солнце ещё не взошло. Однако верхушки сосен уже отчетливо прорисовывались на светлевшем небосклоне. Повеял ветерок, и хвойные кроны тотчас ответили тихим, мечтательным шепотком. В чащобе парка всё громче и настойчивее начинали переговариваться скворцы, а где-то над головой с отдалённым тоскливым криком пролетали чайки, направлявшиеся в сторону Киш-озера.
      Думалось Непрядову так же легко, как и дышалось. Представил даже, что он всегда здесь жил, а если и уезжал иногда, то всегда возвращался. Эта женщина преданно ждала его, и никого другого ей не было нужно.
      Даже Чижевский представлялся каким-то случайным, незначительным в их жизни явлением.
      Озябнув от утренней свежести, Непрядов вернулся в дом. Но Лерочки в комнате не обнаружил. Наскоро одевшись, спустился по лестнице в гостиную. Но и там её не было. И здесь, в тишине дома, до Егорова слуха дошёл еле слышимый голоЛерочки. Она будто в глубокой тайне с кем-то взволнованно разговаривала. Неслышно ступая по мягкому ковру, Егор приблизился к не плотно затворённой двери соседней комнаты и заглянул туда. Он увидал Лерочку, стоявшую к нему спиной, в углу просторной спальни перед образами. Она молилась, сотворяя низкие поклоны. О чём она говорила с Богом, Егор не знал. Мог лишь догадываться: то ли она благодарила Всевышнего, то ли просила у него прощения.
      На мгновенье в памяти промелькнуло, как он, когда-то давно, схоронившись за колонной, так же вот тайком подглядывал за совсем ещё юной девушкой, наивно и доверчиво разговаривавшей с образом Непряда. Но в Лерочкиной молитве не чувствовалось, так хорошо памятной Егору, доверчивой восторженности и, вместе с тем, одухотворённой наивности его Кати. То была скорее покорная обречённость, а может и глубокое раскаяние зрелой женщины за свою позднюю любовь. Впрочем, Непрядову это только казалось. Поскольку мысленно он тоже молился, прося прощения за своё отступничество перед Катей. Большого труда стоило хотя бы в эти минуты не вспоминать о ней. Ведь жизнь всё-таки продолжалась. И, возможно, случилось в ней то самое, чему суждено было произойти. Отчего-то всё меньше и меньше оставалось желания считать себя вершителем собственной судьбы. С годами хотелось просто не повредить в жизни
      самому себе.
      От отпуска у Непрядова оставалось еще целых два дня. Он провел их вместе с Лерочкой. Ей удалось отпроситься на это время с работы, взяв неиспользованные отгулы за воскресные дежурства. Для обоих это было чем-то вроде безмятежного и радостного медового месяца. Они взаимно не клялись в верности и ничего друг другу не обещали, потому что охватившему их чувству верили больше, чем словам. Просто по глоточку пили своё выстраданное счастье из одного бокала и этим наслаждались.
      Днём они бродили по тихим аллеям Межапарка, катались на лодке по спокойной глади Киш-озера. А вечером допоздна засиживались в своём саду за самоваром. О чём бы ни принимались разговаривать, - обоим это было интересно, значимо и важно. Каждое сказанное слово ценилось на вес золота. Лерочка внимала Егору с таким неподдельным участием, словно этим только и занималась всю свою жизнь. И куда только подевалась её прежняя гордыня и непокорный нрав. Это была совершенно другая женщина, страстно любящая и безмятежно счастливая, которой Непрядов прежде никогда не знал.
      - Какие мы все же были дурные, - с раздумчивой улыбкой говорила она, при этом наливая в стакан Егору крутого самоварного кипятка. - Созданы друг для друга, но вот никак не могли найти дорогу к самим себе.
      Егор молчал, хорошо понимая, что вина за потерянные годы целиком лежит на нём. Да и виноват ли он в том, что любил другую женщину? Так уж сложилась их судьба и, пожалуй, некого в этом осуждать.
      - Неужели ты не знал, не понимал, что я всю жизнь шла за тобой, где бы ты ни был? - говорила Лерочка с одним лишь желанием до конца высказаться. - Да я и за Чижевского-то вышла замуж очертя голову, чтобы только к тебе быть поближе.
      Егор кивнул, принимая из её рук стакан с крепко заваренным, как он любил, чаем.
      - А помнишь,.. помнишь тот новогодний вечер у нас в Майва-губе, когда мы смотрели друг на друга через оконное стекло?
      Непрядов на мгновенье зажмурился, мол, как же не помнить такую странную выходку: ведь Лерочка тогда в одном лёгком платьице выскочила из дома на лютый мороз.
      - И всё-таки, первый раз ты по-настоящему поцеловал меня именно тогда, на Северах, а не сейчас. Одним лишь своим взглядом, своим прикосновением к оконному стеклу. И я почувствовала, что небезразлична тебе. Мне казалось, что ещё одно усилие - и ты был бы мой навсегда, - она страстно заглянула Егору в глаза, требуя немедленного подтверждения своим словам. - Так? Ведь это было так?
      Непрядов вынужденно кивнул, не желая Лерочку разубеждать в том, в чём она нисколько не сомневалась. Уже не имело значения то, что когда-то давно произошло между ними и о чём каждый из них судил по-своему. Куда важнее было всё происходящее именно сейчас. Егор уже не сомневался в том, как ему следовало поступать. В самый момент отъезда, когда они прощались и когда вызванное по телефону такси уже стояло за калиткой, Непрядов сказал по-флотски сухо и прямо:
      - Вот что, Валерия Ивановна, даю на сборы семь, ну, десять от силы дней и жду тебя на Северах. Считай это моим официальным предложением руки и сердца.
      Но каково же было Егорово удивление, когда в ответ она как-то грустно улыбнулась и покрутили головой, не соглашаясь на его предложение.
      - Не понял, - растерянно сказал Егор.
      - Давай пока оставим в наших отношениях всё как есть, - предложила Лерочка. - Я буду тебя всегда ждать. Потом и решим, как нам быть.
      - Тем более не понял.
      - А ты постарайся понять меня...
      - Тогда чего же ты желаешь?
      - Тебя желаю. Только тебя и никого другого.
      - Так вот же я, перед тобой...
      - Прости, но я хочу, чтобы ты был со мной, а не я при тебе.
      - Совсем уже не врубаюсь... Разве это не одно и то же?
      - Я ни с кем больше не хочу тебя делить, даже с твоим морем.
      - Но что я могу? Нельзя же бросить свой корабль, службу! И потом, кто я тогда стану при тебе: санитаром что ли?
      - Вот и я, милый, никак не могу бросить свой институт, мою уникальную лабораторию. Ведь столько сил и нервов здесь вложено. Теперь в ней вся моя жизнь, все надежды. Но и без тебя не могу.
      - Чудная ты, - с раздражением и досадой вымолвил Егор. - Сама не знаешь, что тебе надо.
      Егор чувствовал, что совсем не в её лаборатории было дело. Что-то несомненно более важное тяготило Лерочку, удерживало её от того, чтобы на этот раз последовать за ним "на край света".
      - Что же нам делать, хороший мой? - с отчаянием сказала она, повисая у Егора на шее и заглядывая ему в глаза.
      - Не знаю, - отрезал Непрядов. - Я всё сказал.
      - Но дай мне хотя бы какое-то время опомниться. Я же не могу так вот сразу всё бросить и кинуться за тобой. Мне уже не двадцать лет.
      - Как знаешь. Больше мне предложить нечего.
      - Что, так и расстанемся? - она ещё больше заволновалась, прижимаясь к Непрядову.
      - Увы, море зовёт, - отвечал он
      - И ты больше ничего не скажешь?
      - Теперь только одно - жди.
      - Ненавижу это слово.
      - Другого нет.
      - Но где я найду тебя, если ты мне будешь вдруг очень нужен?
      - На Северах, адрес ты знаешь. Где же ещё?
      - Там искать бесполезно. Мечешься ты как неприкаянный.