Позывные дальних глубин

Быть может, дослужится он до пенсии, вернётся потом в свою родную Укромовку и дотянет как-нибудь до последнего оборота винта, до своего деревянного бушлата. И лежать ему тогда в земле родной, вдали от моря, где-нибудь на погосте подле деда с бабкой. А погребённому быть, хотелось надеяться, родными и близкими, кому ещё предстояло жить да жить, продолжая род их Непрядовский. И смирившись с таким исходом жизненного пути, успокоился Егор. На душе как-то полегчало, и его теперешнее существование вновь стало обретать прежний смысл и устоявшуюся определённость.
      7
      Всё в жизни кончается - даже затянувшаяся автономка, имя которой, казалось бы, вечность. В базу лодка возвращалась погожим летним днём, оставив за кормой тысячи пройденных миль. Проглядывало солнце. Море штилело. И зеленели склоны щербатых сопок.
      В гавань входили своим ходом, на малых оборотах винта. С мостика
      Егору было видно, что их встречали. На пирсе оркестр изготовился грянуть марш. Ветерок пошевеливал развешанные меж фонарями флаги расцвечивания. Вот уже последние метры отделяли корпусную сталь корабля от земной тверди. И можно было понять, каких усилий стоило выстроившимся на баке мореходам, чтобы не сигануть с борта на берег...
      Поджидал атомоход сам контр-адмирал Бахарев, находившийся во главе штабной свиты. Данила Данилович степенно расхаживал перед шеренгой офицеров, заложив руки за спину, и похоже было, что он тоже слегка волновался.
      Как только лодка ошвартовалась и подали трап, Егор лёгкой рысцой сбежал на пирс. Придерживая бряцавший кортик левой рукой и давая отмашку правой, начал по гулкому деревянному настилу печатать шаг по направлению к штабной свите. На положенной дистанции от комдива остановился и вскинул пятерню под козырёк.
      - Товарищ адмирал! - начал докладывать по привычке негромко и внятно. - Атомная подводная лодка, бортовой "К - ...", из похода возвратилась. Задание командования выполнено. Оружие и механизмы в исправности. Больных и раненых на борту нет. Экипаж готов к выполнению очередного задания.
      Отдав рапорт, Непрядов опустил руку и вдруг почувствовал, как он смертельно устал. Ноги едва держали его. Деревянные доски под подошвами ботинок, как бы прогибаясь, стали податливыми и мягкими. Видно, это его состояние почувствовал и адмирал, поскольку сам долго командирствовал и не раз оказывался в такой же ситуации. Вместо полагавшегося приветствия, адмирал крепко обнял Непрядова и запросто облобызал в обе щёки. Ощутив поддержку, Егор взбодрился. А все подумали: " Чудит опять этот наш "два Данилы" - с кого стружку
      снимает, а кого расцеловывает... Поди вот, угадай, не то адмиральский гнев, не то ласку..."
      Бахарев поднялся на борт атомохода, официально поздоровался с экипажем и поздравил с возвращением в базу. Ему ответили, как положено, гаркнули троекратное "ура". А потом адмирал пошёл вдоль шеренги, по мужски крепко пожимая руку каждому, кто стоял перед ним в строю.
      Когда официальная часть закончилась, Непрядова толпой окружили знакомые командиры. Его обнимали, запросто шлёпали по плечам, до боли стискивали ладони обеих рук. Да и как иначе могло быть, если со многими из них Егор всё же не один пуд соли в морях съел. И только особист Горохов держался недосягаемо. Он как-то двусмысленно улыбался, глядя на Егора, будто знал нечто такое, что только одному ему было ведомо. Лишь теперь Непрядов заметил, что на погонах особиста красовались две "кавторанговские" звёздочки. И всё сразу стало понятно. "Надо же, - с усмешкой подумал Егор. - Как возгордился лихой чекист, как только "подполковника" схлопотал. Видать, полагает, что теперь все на него должны лишь снизу вверх глядеть..."
      Немного позже Непрядов узнал, что Горохова назначили начальником особого отдела их дивизии, в то время как его прежнего начальника, капитана первого ранга Чебыкина, отправили в запас. И теперь Егор искренне жалел, что ещё в общем-то не старого Чебыкина так неожиданно "ушли" на гражданку. С ним Егор всегда ладил, не в пример молодому и напористому Горохову, которому, вероятно, теперь ещё больше не терпелось у кого-то под койкой отыскать "ведьму"...
      А вечером комдив давал в честь офицеров лодки торжественный ужин. Устроили его в банкетном зале ресторана Дома офицеров. Музыка, цветы, тосты с шампанским. Всем было хорошо и весело.
      Непрядов сидел за отдельным столом вместе с комдивом, начальником штаба и некоторыми флагманскими офицерами. Этикет обязывал Егора выслушать полагавшиеся приветствия по случаю их удачно завершившегося похода и выступить с ответным словом благодарности за все поздравления. Но как только адмирал, тактично сославшись на дела, позволил себе удалиться, Непрядов перебрался за столик, где его поджидали Вадим с Кузьмой. Здесь же была и Регина Яновна - с распущенными по плечам тёмными волосами, в длинном чёрном платье с большим белым воротником, что делало её похожей на роковую фею.
      - Везет же мне, - сказала она с мягким латышским акцентом, расцеловываясь с Егором. - Одна сразу на трёх кавалеров. Прошу ангажировать!
      - На двух, - поправил Вадим. - Кузьма, кажется, уже нализался. Так что ему лучше не танцевать.
      - Не клевещи! - возмутился Кузьма. - Одним-то шампанским мне, разве что, горло прополоскать. Завтречка соберёмся у меня, вот тогда и посидим по-людски - дерябнем, как полагается, "чайку под селёдочку".
      - Да, да, милости просим, - подтвердила Регина, и её некрасивое лицо расцвело улыбкой уже доброй феи.
      Непрядов охотно согласился, Колбенев тоже не возражал, тем более что хлебосольная хозяйка обещала по такому случаю приготовить свой знаменитый луковый клопс, а ещё - студень с хреном, до которого Вадимыч был большой охотник.
      - Дня через три всем экипажем отбываем в санаторий, - поведал Колбенев. - Мне только что флагврач об этом сказал. Можно с детьми и жёнами. На этот счёт есть договорённость.
      - Ой, а без жён-то никак нельзя? - полюбопытствовал развеселившийся
      Кузьма. - А то ведь при них толком не выпить и не закусить. Придётся, как Аркаша Райкин, "в греческом зале"...
      - Кузьма-а, - укоризненно произнесла Регина, качая головой и цокая языком.
      - А я вот такой! - для порядка хорохорился её супруг. - Если пить - то цистерну, а закусывать - так мамонтом.
      - А не лопнешь? - сказал Вадим, строго поглядев на дружка. Однако поводом прочитать очередную "мораль" он не воспользовался. Поскольку знал, что дружок, с тех пор как у него наладилась служба, спиртным больше не злоупотреблял. Но такой уж был Кузьма, любил он перед своей женой, да перед дружками покуражиться, разыгрывая из себя отпетого забулдыгу.
      - Отдыхать вместе с вами, пожалуй, мне на этот раз не придётся, - сказал Егор.
      - Это почему? Как так! - в один голос запротестовали друзья.
      - Должок один есть, - грустно произнёс Непрядов. - Вы же знаете, что дед мой... Как только по начальству доложусь, попрошу "добро" съездить в Укромовку. Надо же его могилу навестить.
      - Конечно, надо, - согласилась Регина и по-деловому рассудила. - Опять же, дом там остался без присмотра, живность какая-никакая...
      - Какая там у старика моего живность? - горько усмехнулся Егор. - Коза была, да подохла. А собаку волки сожрали. Но дедов дом сам по себе дорог мне - я там родился,.. и отец мой, и сынишка тоже.
      - А то давай, все вместе махнём к тебе в Укромовку, - предложил Кузьма. - Помните, как тогда,.. когда курсантами были?
      - А что, я совсем не против, - подхватил Колбенев.
      Но Егор несговорчиво покрутил головой.
      - Нет, корешки. Вам надо непременно вместе со всеми отправляться в санаторий. Тебе, Вадимыч, сердчишко подлечить надо, а тебе, Кузьмич - желудок. Да мало ли ещё что при обследовании врачи могут откопать?
      Как ни настаивали дружки на своём, Непрядов был непреклонен. Сам же всем нутром чувствовал, что в Укромовке лично он скорее наберётся сил и придёт в норму, чем это возможно где-то на южном берегу Крыма. Верил, что лишь родная земля и чистейший Укромовский воздух полностью исцелят его от всех бед и напастей. Егор чувствовал, что физически он по-прежнему здоров, хотя и донельзя устал. Но не собственное тело беспокоило его, всё ещё налитое мускулами и крепкое - болела душа. Только это был уже недуг иного рода, избавление от которого он мог найти лишь в себе самом.
      На другой день Егор подробно доложил на военном совете о результатах своего длительного подлёдного плавания. Кое-какие замечания, по существу дела, оказались незначительными. Грамотными, хотя и с долей риска, были признаны его действия по "вытеснению" американской субмарины за пределы позиции слежения. Вполне правильной посчитали также организацию поиска и оказания помощи экипажу потерпевшего аварию самолёта. Отдельной похвалы удостоились все те, кто участвовал в ремонтных работах при адской жаре в реакторном отсеке.
      Однако общую благорасположенность к Непрядову слегка подпортил Горохов. Попросив слова, он доложил военному совету, что по имеющимся у него сведениям командир неоправданно покинул борт вверенного ему корабля, когда решил лично возглавить поисковую группу. Нельзя исключать, что поисковики, по мнению особиста, сами могли заблудиться, а то и погибнуть. А это означало бы , что лодка
      могла лишиться своего командира, что, в свою очередь, привело бы к срыву поставленной задачи.
      Однако Непрядов парировал, что каждый свой шаг он заранее продумал и всё взвесил. Ведь на корабле никто, кроме него, не обладал достаточным опытом ориентировки и поиска во льдах. К тому же, на борту оставались два опытных старпома, каждый из которых имел доступ к самостоятельному управлению кораблём и при необходимости вполне смог бы заменить командира. Горохов на это хотел что-то возразить, приподнимаясь со стула, но передумал. Он лишь язвительно улыбнулся в пышные усы и снова сел, продолжая бросать в сторону "удачливого командира" хитроватые взгляды. При этом кавторанга делал вид, что знает нечто такое, о чём Непрядов пока и по понятия не имел.
      Егору такая пикировка совсем не нравилась. Сразу же после совета он решил "перехватить" особиста и поговорить с ним начистоту, чтобы устранить все недомолвки. Но как только вопросы к Непрядову были исчерпаны и штабной народ начал расходиться, Горохов сам подошёл к Непрядову.
      - Егор Степанович, - с неизменной улыбочкой пророкотал он басом. - Не могли бы вы мне уделить ещё пару минут?
      По всему чувствовалось, что Горохову, в его новой должности, очень даже нравилось считать себя, по крайней мере, ровней Непрядову. Поэтому он предпочёл даже держаться слегка снисходительно, с подчёркнутой вежливостью, поскольку в любой момент мог выказать и преимущества своего нынешнего положения. "Уж теперь-то, каперанга, не повысишь на меня голос, как на какого-нибудь салажонка", - говорил его сдержанно торжествующий взгляд.
      - Добро, пара минут найдётся, - сухо бросил Егор, всем своим видом давая понять, что сам взаимно улыбаться не намерен.
      Они остались в опустевшей комнате для совещаний вдвоём. Горохов предложил присесть, поскольку коротким разговор не предвиделся. Он вытащил из кармана новенького, ладно сидевшего на нём кителя пачку сигарет. Потом, видимо вспомнив, что в этом месте курить не принято, отказался от своего намерения, при этом досадливо поморщившись.
      - Вы, кажется, не курите, Егор Степанович? - полюбопытствовал на всякий случай.
      - Как видите, Виталий Борисович, - подтвердил Непрядов.
      - А я вот, знаете ли, никак бросить не могу, - посетовал Горохов. - Утешаюсь лишь тем, что Марк Твен тоже всю жизнь бросал курить.
      - Что же вы хотели мне сказать? - напомнил Егор.
      Кавторанга помолчал, дабы придать своим словам должную значимость. Слишком уж медленно убирал в карман сигареты.
      Непрядов ждал, не выказывая нетерпения и с рассеянным видом поглядывая в окно. "Уж больно обходительным прикидывается, - подумал Егор. - Верно, уж опять какую-нибудь блоху отловил. Вот и не отказывает себе в удовольствии подольше её в кулачке подержать. Чекист хренов..."
      - Разговор у нас будет несколько деликатного, я бы сказал, характера, - начал Горохов, погромыхивая басом. - Касается он, в большей степени, вашего сына.
      Непрядов тотчас тревожно встрепенулся.
      - Нет, нет, он жив и здоров, - поспешил заверить кавторанга. - На этот счёт можно не беспокоиться. - И снова, больше чем нужно, помедлил, заглядывая в свою папку с какими-то бумагами. - А поговорить я с вами
      собирался ещё в первый день по вашем прибытии с морей, в Доме офицеров. Но потом подумал, что не стоит портить вам настроение в столь торжественный вечер. Шампанское, тосты, поздравления... Вы это заслужили.
      - Послушайте, товарищ капитан второго ранга, - не выдержал-таки Непрядов. - Я вам не дама с собачкой и не мадмуазель на лавочке! Что вы ходите вокруг да около, не зная, с какого боку пришвартоваться?
      - Извините, товарищ капитан первого ранга, - уже деловым тоном сказал Горохов, не считая нужным более выказывать свою благорасположенность. - Дело это, касающееся вашего сына, действительно необычное и скандальное. А суть в том, что курсант Непрядов, успешно сдавший государственные экзамены, вместо производства в лейтенанты списан строевым матросом на флот.
      - Как это понимать? - растерянно спросил Егор.
      - А так, - Горохов опять помедлил, пристально глядя на Непрядова. - Он сам подал рапорт с просьбой отчислить его из училища. Это явилось следствием его религиозных убеждений, которые он долгое время от всех скрывал. Сын ваш пожелал свою дальнейшую жизнь посвятить
      не флоту, а церкви.
      - Но этого не может быть! - сказал Егор, словно не веря собственным ушам. - Мой сын всегда мечтал о море и хотел служить на флоте.
      - И тем не менее, Егор Степанович, - подтвердил кавторанга, пряча в усах недобрую ухмылку. - Приходится верить фактам, а не намерениям.
      Открыв папку, он достал выписку из приказа, подтверждающую, что курсант Непрядов действительно отчислен из училища на флот.
      Прочитав документ, Егор задумался, нервно барабаня пальцами по столу. Потом, приняв решение, твёрдо сказал:
      - Я должен с ним лично поговорить. И как можно скорее.
      - Не думаю, чтобы это могло хоть что-то изменить, - назидательно сказал Горохов. - Воспитывать его следовало гораздо раньше, когда он поперек кровати умещался.
      - Ничего нельзя изменить только на кладбище, да после команды "пли". А во всём остальном всегда что-то можно сделать.
      - Но решение принято, и ваш сын, насколько известно мне, отбыл для дальнейшего прохождения службы в отдалённый гарнизон.
      Непрядов умолк. Всё услышанное никак не укладывалось у него в голове. Душила злость. Не хотелось верить, что собственный сын мог его так подвести.
      - Да вы успокойтесь, товарищ командир, - себе на уме, с издёвкой посочувствовал Горохов, на его лице вновь появилась хитроватая улыбочка. - Что есть, то есть. И ничего теперь с этим не поделаешь. Однако надо признать, что этот неприятнейший случай произошёл в самый неподходящий для вас момент. С присвоением вам адмиральского звания, надо полагать, надолго теперь повременят,.. если не окончательно тормознут. Это уж поверьте. А ведь всё так хорошо, так многообещающе начиналось для вас...
      - Да перестаньте вы! - оборвал особиста Непрядов. - В соболезнованиях не нуждаюсь. К тому же звания и почести совсем здесь не при чём. Не за славой, а за честью в моря ходят. Что же касается моего сына, то сам во всём разберусь и приму на этот счёт своё решение.
      - Надеюсь, Егор Степанович, - сказал Горохов и сделал при этом вид, что не сомневается в его отцовской решимости примерно "выпороть" непослушное чадо. - Ваш сын здорово начудил, вот вы и разбирайтесь. Но, но, но...
      - Что, значит - но? - неприязненно насторожился Непрядов.
      - А то и значит, что меня в данной ситуации именно вы больше всего беспокоите, - снова, в меру допустимого, повысил голос особист.
      - Уж не сомневаетесь ли, что я вслед за сыном тоже строевым матросом на флот попрошусь? - со злой иронией спросил Егор, ничуть не тушуясь.
      - Отнюдь. Я совсем так не думаю, - заверил особист, опять смягчаясь, поскольку разговаривать на повышенных тонах в его планы пока не входило. - Без лести скажу, что наш подводный флот потерял бы тогда одного из лучших своих командиров. А этого никак нельзя допустить. Мы за вас, Егор Степанович, будем драться.
      - С кем драться? Из-за чего?
      - Как ни странно получается, - но с вами и за вашу же репутацию.
      - Вот уж никак не думал, что моя репутация в ваших глазах под сомнением.
      - Вы меня совсем не так поняли. Никто не сомневается в вашей самоотверженности, в готовности исполнить свой долг. Только вот какая-то смутная и не слишком надёжная аура начинает вас обволакивать.
      - Выражайтесь точнее, - опять напомнил Егор.
      - Извольте, - в голосе особиста послышались стальные нотки. - Как прикажете понимать некоторые чуждые явления, которые имеют место быть в вашей офицерской кают-компании? Я имею ввиду, когда на пушкинском вечере к присутствующим обращались не товарищи, а... господа офицеры? Это что, по недомыслию, или с каким-то подтекстом?
      - Вот уж не думал, что такой безделице можно придать столько внимания, - при этом Егор посмотрел на Горохова как на недоумка. - Это же была чистейшей воды условность, просто забавная шутка,.. желание в стихах, в отвлечённых метафорах воссоздать доверительную атмосферу. Ведь люди затянувшимся плаванием, да к тому же под вечными льдами, до предела были измотаны. Некоторые из-за поступившего приказа продолжать плавание сверх ранее установленного срока оказались на грани психологического и физического срыва. Лично мне это было хорошо видно, о чём, кстати, на военном совете доложено. А тот пушкинский вечер всем нам был как глоток чистого воздуха. Вот и вся правда, если хотите знать. А какие там "господа"... Это же смешно. Никогда ещё все мы не чувствовали себя товарищами, единомышленниками, в полном понимании этого слова, как тот раз. Вам, товарищ капитан второго ранга, самому нужно было бы присутствовать тогда в отсеке, чтобы это понять. А не слушать каких-то придурковатых наушников.
      - Наушников? - делано удивился особист. - А что это такое?
      - Вы знаете, о чём и о ком я говорю, - напирал Непрядов. - Это всё называется "ловля блох" на чистом теле. И не более того.
      - Не скажите, Егор Степанович, - Горохов покачал пальцем. - За мелочами, как вы говорите, иногда может просматриваться и нечто большее.
      - Ну, вам виднее, в какой темной комнате искать чёрную кошку...
      - Тем более, если её там нет, хотите сказать? - подхватил Горохов, прищуриваясь.
      - Это не я, это Конфуций утверждает, - уточнил Непрядов.
      - Догадываюсь, - Горохов опять вытащил из кармана сигареты, будто там они мешали ему. - Но оставим кошку на совести китайского мудреца и вернёмся к нашим "баранам", так сказать.
      - А конкретнее?
      - А если конкретнее, то мне совсем не нравятся ваши разговоры с Колбеневым по поводу "дела Саблина", - и пояснил, не дожидаясь вопроса. - Да-да, того самого, который по приговору военного трибунала, за измену родине и присяге, был расстрелян.
      - Что именно вам не нравится?
      - Я бы сейчас не стал касаться всех деталей, поскольку разговор получился бы слишком долгий. Впрочем, ничего особо предосудительного здесь нет. Только некоторые моменты всё же настораживают.
      - Например? - настаивал Егор.
      - Да хотя бы сомнения в том, что мотивы преступления Саблина расследованы, якобы, не до конца.
      - Но сомневаться в чём-то это совсем ещё не значит разделять взгляды того же Саблина. Не так ли?
      - Допустим, что так. Однако в данном вопросе замполит Колбенев просто обязан был занимать официальную позицию, а личное мнение держать при себе.
      - Кстати, мой замполит, а вернее старпом, поступил именно так, как вы говорите. А то, что он своими сомнениями поделился не с кем-нибудь, а со своим командиром, сиречь со мной, так уж оставьте это на нашей совести. Из всего этого я делаю вывод, что вы опять воспользовались услугами испорченного телефона. И мой вам совет: как бы из-за такой вот мелочёвки действительно не проглядеть однажды нечто более важное. Когда умышленно гасят свет, то в отсеках лодки и впрямь бывает темно, только ведьмы вы там всё равно не найдёте. Нечистая сила там вообще не водится по причине кислородного
      дефицита.
      - А впрочем, что мы сейчас об этом? - примирительно согласился Горохов. - Пускай с вашим замполитом разбираются в политотделе. В конце-то концов, это их епархия. Вас же, Егор Степанович, хочу попросить об одном: не отмахивайтесь вы так вот запросто от этих самых мелочёвок, как вы говорите. Они очень даже могут повредить вашей командирской репутации. В известном смысле, они уже вам повредили. В нашем деле мелочей нет и быть не может.
      Горохов встал, давая понять, что дальше разговаривать не имеет смысла, поскольку он окончательно изложил свои соображения. Только лишь напоследок заметил, что сожалеет всё же по поводу так и не состоявшегося продвижения Непрядова по службе. А Егор пропустил это мимо ушей, дабы видимым огорчением своим не доставить особисту удовольствия. "Пускай радуется, если есть чему..." - рассудил Егор.
      Однако и Непрядов удовлетворение все-таки получил, когда вопреки возражениям Горохова несколькими днями позже всё-таки списал старшину первой статьи Шастуна с лодки на берег. За командиром всё ещё оставалось данное ему исключительное право комплектовать экипаж по собственному усмотрению. И этим он воспользовался.
      В отпуск Непрядов отбывал в скверном расположении духа. Он злился на Горохова и досадовал на Стёпку. И если нахального особиста он знал, как поставить на место, то в случае с собственным сыном у него просто опускались руки. Не понимал, как Степан мог так необдуманно поступить, даже не посоветовавшись с отцом. Больше всего Егору не хотелось "пороть горячку". Немного поостынув, он пришёл к выводу, что именно сейчас всё же не стоит встречаться с сыном, чтобы
      излить на него все свои родительские огорчения и обиды. А сделать это было бы совсем не трудно, поскольку Стёпка служил теперь на торпедных складах в соседнем гарнизоне, до которого ходу на рейсовом буксире не более двух часов.
      "Лучше всего, если мы повидаемся где-то после моего отпуска, - решил Непрядов, боясь наговорить сыну сгоряча много лишнего. - Что сделано, то сделано. И теперь надо подумать, как быть дальше". Егор всё же ловил себя на мысли, что в душе он всё-таки догадывался о самых сокровенных намерениях Стёпки. В сущности, сын ведь никогда не скрывал перед ним своих религиозных убеждений. Верно, долгие беседы с дедом не прошли даром для него. И неспроста, надо полагать, сын обмолвился однажды, что хотел бы когда-нибудь по теологии получить серьёзное образование. А сказал он это после того, как вместе с дедом на каникулах однажды побывал в духовной академии Троице-Сергиевой Лавры. Непрядов тогда посчитал эту Стёпкину затею не более, чем мимолётной блажью, не заслуживающей особого внимания. Но кто же знал, что именно после той ознакомительной поездки созрела в нём убеждённость резко изменить свою дальнейшую жизнь? Теперь же выходило, что Егор сам "проморгал" собственного сына, поскольку не хотел поверить в серьёзность его намерений.
      "Эх, сынок, сынок, - с горечью думал Непрядов. - Не сошлись, значит, наши с тобой морские пути-дорожки, о которых когда-то вместе мечтали. И не уступить мне теперь тебе место на ходовом мостике. Ты пошёл за верой прадеда своего, а мне же до конца идти по отцовским стопам..."
      8
      В Укромово Селище Егор прибыл ненастным хмурым днём. Холодный дождь, ещё недавно хлеставший как из корабельного брандспойта, постепенно иссяк. Но земля оставалась мокрой и скользкой, будто не выплакавшейся. Воздух до предела насытился удушливой влагой, как и Егорова душа, которая донельзя переполнилась тяжкой скорбью.
      У знакомой развилки дорог Непрядов вылез из кабины попутного грузовичка. Дав шофёру на "полбанки", свернул на приметную тропку, которая мимо перелеска вела к родному дому. За деревьями его ещё не было видно. Лишь золочёный крест церквушки возносился над кронами деревьев, будто осеняя знамением своим из дальних странствий возвращавшегося морехода. Непрядов шёл, раздвигая ногами высокую, мокрую от дождя осоку, и непонятное смятение всё больше и больше охватывало его душу. Он боялся, сам даже не зная толком чего. А ведь сколько раз в дальних походах, устало засыпая на койке в своей каюте, он в утешительном воображении проделывал этот путь, который вёл его прямо к порогу своего дома. Но вот только никто его теперь там не ждал, не печаловался и не молился за него. Со смертью деда будто оборвалась живая нить бытия, и безвременно пропало что-то очень важное, что неизменно влекло его в эти благодатные края. Вот не стало деда, и всё здесь сделалось немилым, отчуждённым и далёким. Думалось, а туда ли он вообще идёт и зачем, если всё равно больше никому там не нужен? Только ноги сами собой несли его вперёд, в самую гущу высоких берёз и разросшегося орешника. Наконец, из-за белых стволов начал проглядывать высокий холм с утвердившейся на его вершине церквушкой, а рядом - родной дом. Егор невольно прибавил шагу и вскоре подходил уже к железной ограде, примыкавшей к стене церковного притвора.
      Дедову могилу отыскал без труда. Аккуратный, ещё не успевший
      зарасти травой холмик с деревянным крестом. Он как бы встраивался в один ряд с каменными надгробьями, под которыми покоились все Егоровы предки.
      Непрядов поставил на землю чемодан, бросил на него плащ-накидку и, отворив жалобно заскрипевшую железную дверцу, прошёл за ограду.
      - Здравствуй, дедусь, вот я и вернулся,.. - произнёс Егор негромко, слегка дрогнувшим голосом, стягивая с головы фуражку. Стоял долго, в мыслях винясь перед стариком за огорчения, которые вольно или невольно доставлял ему. Только здесь, находясь в ограде небольшого пространства, Егор с особой остротой почувствовал, как много потерял он в своей жизни, так и не успев расспросить мудрого старика о многом из того, что его нынче терзало и мучило. Казалось, как облегчил бы душу свою, услышь только хоть одно единственное слово от него.
      - Скажи, родной,.. - не зная сам для чего, жалобно попросил Егор, смахивая со щеки запоздалую слезу. Но дед молчал. Лишь в ближних зарослях погоста шелестела на ветру листва, да щебетали осмелевшие после дождя птицы.
      Подбежала чья-то деревенская собака в замызганном ошейнике. Посмотрела на пришельца гноившимися глазами, гавкнула для порядка и затрусила к погосту, то и дело оглядываясь и как бы приглашая следовать за ней.
      Догадавшись, навестил заодно Егор и бабушкину могилу. И там постоял, прося прощения и каясь.
      Но вот снова занялся дождь, источаясь небесными слезами на обнажённую голову бродяжного морехода. Продрогнув, он начал поёживаться. Пора всё же было идти в дом.
      Но всё, что увидал Егор, повергло в уныние и растерянность. На
      входной двери висел большой ржавый замок, оконца наглухо заколочены досками. И не так-то легко было попасть внутрь собственного дома. Вероятно, у кого-то всё же хранились от него ключи. И надо было бы сходить в деревню, чтобы поспрашать людей. Однако пускаться на поиски не очень-то хотелось. Дождь припустился ещё злее. Ничего не оставалось, как спрятаться под навесом крыльца. Но и там холодный ветер и сырость не давали покоя.
      Непрядов сошёл с крыльца и начал поочерёдно отдирать от оконных рам трухлявые доски, которые вместе с гвоздями отлетали без особого труда. Одно из окон оказалось выбитым. Порядком испачкавшись в пыли, Егор всё же протиснулся через глубокую каменную нишу в ту комнату, где была дедова библиотека.
      Дикая, ужасающая картина разорения предстала перед его глазами. Почти все книги исчезли, полки поломаны, под ногами хрустело битое стекло. В том месте, где располагался дедов домашний иконостас, на обоях остались только отпечатки от некогда находившихся там старинных икон. Такое же запустение и разор царили во всех остальных комнатах. Из дома было вынесено всё, что могло представлять хоть какую-то ценность. Осталась лишь всякая рухлядь, да громоздкий кожаный диван, на который, вероятно, никто не позарился из-за его непомерной тяжести. "И на том спасибо, - с грустью подумал Егор. - По крайней мере, будет на чём переспать"
      Припомнилось, а ведь когда-то всё здесь было чистенько, опрятно. Упоительно пахло свежим хлебом и ладаном. Но зачем и кому понадобилось всё здесь крушить? Да и какое удовольствие от этого можно было получить?.. Как потерянный, совсем обессилев, сидел Егор на пыльном диване и, казалось, ничего уже в жизни больше не хотел и
      не мог. Слёзы отчаянья и безысходности душили его. "Это надо же, это надо же, Господи! - взывал он в сердцах. - Всю державу охраняю, а вот родной дом не смог уберечь... Так неужели это всё, что могу я оставить в наследство своему сыну?.."
      И озлясь неведомо на кого, кто такой разор мог учинить, Непрядов угрожающе, тяжело и решительно поднялся. "Да будь ты проклят, нелюдь поганая!" - пожелал он тому самому, кто был теперь его личным врагом на всю жизнь. Но пускай тот, некто, всё же знает, что пришёл хозяин этого дома, который больше не потерпит позорища своим святыням.
      Первым делом, Егор настежь распахнул все окна, впустив в комнаты свежий ветер. Потом сильным ударом ноги вышиб входную дверь - ведь негоже хозяину, будто вору, лазать в собственный дом через окно. В сарайчике отыскал ведро и тряпку, сбегал к колодцу за водой и устроил в комнатах настоящий аврал. До самого вечера он тёр, мыл, отчищал и отскрёбывал, пока, наконец, запущенное жилище не обрело более-менее прежний ухоженный вид. С превеликим трудом деревянные половицы были отмыты, уцелевшие стекла засияли чистотой, а высаженная фрамуга заделана. Когда же затопилась печь, в доме снова повеяло прежним теплом и уютом.
      И всё же, как бы нечаянным подарком за все горестные хлопоты, явилось Непрядову маленькое чудо. Когда он, встав на лавку, начал протирать от пыли и паутины полочку, где раньше в самом углу под потолком стояли образа, то наткнулся на небольшой свёрточек. Грабители, снимавшие отсюда иконы, вероятно, не обратили впопыхах на него внимания. Но как же удивился Егор, когда в этом свёртке обнаружил свои же часы - те самые, которые дарил деду на день