Егор мало вслушивался в разговор, который его, в сущности, не очень-то касался. Он с напряжением вглядывался в лист ватмана, где были помечены все находившиеся на дне вокруг транспорта посторонние объекты. Егор видел отметки крестиком, принадлежавшие останкам двух самолетов - вероятно тех самых, которые бомбили транспорт, а затем были сбиты корабельными комендорами. Обозначено было местоположение затонувших шлюпок и даже автомобиля, не понятно как оказавшегося на морском дне. Но только не было метки, относящейся к "малому охотнику", которым командовал отец. А ведь его корабль, можно предположить, должен был бы находиться на дне где-то неподалёку от транспорта. И Егор на всякий случай спросил об этом ещё раз, выбрав подходящий момент, когда разговор по существу дела начал подходить к концу.
      - Нет, - решительно ответил Шурик. - Я же тебе говорил: мои водолазы всё там прочесали кабельтовых на десять вокруг. Никакого "охотника" они там не обнаружили. Это уж точно. Значит, он затонул где-то дальше.
      Однако Николай Иванович на это возразил.
      - Плохо прочесали, - сказал он, тыча карандашом рядом с транспортом. - А вот в эту расщелину вы заглядывали?
      - Да ведь как-то ни к чему было туда соваться, - ответил Шурик и уточнил. - Это довольно глубокий тектонический разлом, к тому же извилистый и не очень широкий. И потом, близость его никоим образом на судоподъём не влияет.
      - Вот то-то и оно, - укоризненно изрёк Николай Иванович. - Я вот не поленился для пущей верности туда заглянуть. Там и обнаружил эту самую "мошку", как тогда называли "малые охотники" за подлодками, - потом уточнил как бы между прочим. - Да я ж и бортовой номер помню: "МО-207".
      Подмигнув Егору, Шелаботин спросил старика:
      - Может, и фамилию командира той самой "мошки" знаешь?
      - Да как не знать, если он моим соседом был - это ж Непрядов Степан, - и для большей убедительности показал отогнутым большим пальцем куда-то за спину. - Вон там, значит, на соседнем дворе, они
      и проживали. Дом-то их, правда, не сохранился, одна труха от него осталась.
      - А кто это - они? О ком ты говоришь? - продолжал Шурик допытываться, крепко сжав под столом Егорову коленку и давая тем самым знак, чтобы пока не вмешивался.
      - Да Непрядовы! Кто ж ещё? - раздражался Николай Иванович на удивительную, как ему казалось, непонятливость Шелаботина. - Сам Степан, жена его Оксана, да пацан их,.. - старик напрягся, стараясь припомнить. - Не то Борькой звали его, не то Жоркой.
      - А может, Егоркой? - подсказал Шурик.
      - Может и Егоркой, согласился старик. - Да что уж теперь гадать, все они погибли.
      При этих словах Шелаботин вопрошающе глянул на Егора, не отпуская его коленки. Тот сидел в большом напряжении, с окаменелым лицом, не произнося ни слова.
      Почувствовав непонятное замешательство, старик забеспокоился.
      - А чё? Разве я не так чё сказал?
      - Всё так, Николай Иванович, - успокоил его Шелаботин и кивнул на Егора. - Не узнаёшь, кто это?..
      - Старик в недоумении глянул на Непрядова и пожал плечами, явно не понимая, что от него хотят.
      - Да вот же он, перед тобой - тот самый соседский пацан - Егор Степанович, собственной персоной, - и слегка пожурил. - Как видишь, жив и здоров. А ты хоронить его...
      - Не может бы-ыть,.. - удивлённо протянул Николай Иванович, медленно поднимаясь из-за стола и поправляя очки.
      Егор тоже встал, сильно волнуясь и не зная, что сказать.
      - Живой, значит? - спросил старик, желая как бы удостовериться.
      - Живой, - подтвердил Непрядов.
      Взяв Егора за плечи, Старик принялся поворачивать его к свету, стараясь получше разглядеть.
      - Так и есть, вылитый Степан, - признал, наконец, и тотчас поинтересовался. - А меня-то хоть помнишь?
      Егор сморщил лоб, напрягая память и, ничего так и не припомнив, с сожалением покрутил головой.
      - Да где уж там, - согласился Николай Иванович, - ты ж тогда совсем крохой был, только ходить научился.
      Старик вздохнул, качая головой. Потом изобразил на лице деловую озабоченность и снова принялся расставлять на столе посуду.
      Но Егору уже не терпелось посмотреть на то место, где когда-то находился их дом. Пообещав, что через пару минут вернётся, он поспешил за дверь.
      Соседний двор, на который указал Николай Иванович, выглядел заброшенным и диким. На месте дома виднелась поросшая сорной травой груда кирпичей, да несколько полусгнивших стропил. Вот это и было то самое место, где проходило его, Егора Непрядова, раннее детство, где он делал первые шаги и произносил первые слова. Оглядываясь вокруг, Егор пытался представить, как всё здесь было тогда, более тридцати лет назад, когда этот участок был обжитым и ухоженным. Комок подкатывал к горлу. Хотелось припасть к этой земле, поросшей порыжелой, пыльной травой, прижаться к ней всем телом и блаженно замереть, с нетерпением ожидая, что скажет ему эта благословенная земля, навеки хранящая следы его отца и матери.
      Без сомнения, он всё это уже видел и осязал. Эту иссушённую
      солнцем порыжелую траву, карамельно-терпкий запах чабреца и горьковатый дух полыни, настойчивое пение цикад. Вот меж камней скользнула длиннохвостая ящерка. Уж не за такой ли когда-то гнался озорной маленький Егорка, ковыляя на слабеньких ещё ножках?..
      Непрядов будто заново открывал для себя давно позабытый мир, в котором ему было хорошо и радостно. Память в какие-то мгновенья возвращала в такое, о чём прежде, казалось, и вспомнить за давностью лет было невозможно. Вот остатки столбиков от скамейки - той самой, о которую он однажды больно ушибся и долго ревел, успокаиваемый мамой. А рядом, под навесом, должна была находиться печка, на которой мать варила и жарила. При этом она всегда что-то напевала. В памяти отложилось лишь очарование материнского голоса и ещё - нежная ласка её рук.
      И конечно же, на этой самой скамейке сиживал отец, когда усталый приходил со службы, а он, Егорка, вероятно лез ему на колени... Правда, Егор ловил себя на том, что в своих воспоминаниях больше домысливал, чем помнил на самом деле.
      Долго стоял Непрядов у того места, где находился дом. Он видел всё то же море, которое простиралось за окнами - то спокойное и тихо плещущее, то штормовое и грозное, с ревущими волнами. Это было родное море его детства. В этот вечерний час оно раскинулось перед Егором во всю свою необъятную ширь. Уже ощущался надвигавшийся сумрак. Из-под нависшей тучи калеными стрелами вонзались в воду солнечные лучи и вся морская гладь под ними плавилась тусклой медью. Где-то невдалеке с глухим придыхом стучал мотор припозднившегося рыбацкого баркаса. Мористее виднелся стройный силуэт военного корабля, смещавшегося к линии горизонта.
      - А помнишь, - услыхал Егор у себя за спиной голос Николая Ивановича, - у вас тут всегда столик стоял?
      - Здесь? - Егор указал на торчавшие из земли остатки столбиков.
      Николай Иванович утвердительно кивнул.
      - Иногда любили мы со Степаном здесь вечерком посидеть. Под копчёную рыбку, вот как сейчас, - со знанием дела напомнил водолаз, - хорошо у нас водочка-белоголовочка шла. Опять же огурчики, помидорчики, редисточка с лучком - всё свеженькое, прямо со своей грядки, - старик блаженно зажмурился. - Потом спеть всегда хотелось. И хозяюшки наши подпевали нам. Весело было.
      - А что пели-то? - с интересом полюбопытствовал Егор.
      - Что пели? Да всякое, - старик повёл в стороны руками, как бы подчеркивая широту и удаль своей моряцкой души. - Хотя бы вот "Раскинулось море широко", а Степан ещё про калинушку любил...
      Николай Иванович помолчал, грустно улыбаясь своим воспоминаниям, а потом, будто спохватившись, решительно сказал:
      - Ступай-ка в хату, Егорша. И не страдай попусту. Все эти камни не оживишь, да и былого не воротишь. Бурьяны с собой тоже не унесёшь. Погоревал - и будет.
      - Не оживишь и не унесёшь, это точно, - со вздохом согласился Егор. - Но разве теперь всё это забудешь?
      - Вот и помни, вот и не забывай, - наказал старик. - А теперь, давай-ка помянем по-нашему, по-русски, родителей твоих, да уж заодно и мою жёнку Марию Ивановну - царствие им небесное, значит.
      Снова все сидели за столом в дедовой хатёнке. За окном стемнело. Ровный свет от абажура падал на скатерть, вытесняя сумрак за магически очерченный круг. "Наверное, так же вот бывало вечерами и у нас в доме" - подумал Егор. Вероятно, родители укладывали его в эту пору спать, а сами ещё долго сумерничали за чаем. Но что говорили они меж собой, о чём тогда думали? Дорого бы Егор дал, чтобы хоть намёком узнать об этом... Казалось, все ими сказанные слова, возвращаясь из глубины лет, витают где-то здесь, совсем рядом. И надо лишь приложить немного воображения, чтобы услышать их...
      По первой выпили, как полагается, стоя и не чокаясь - за родных и близких, чьи тени блуждали здесь, неизменно оживая в памяти дорогими образами вечности.
      И снова Егору представилось, как вместо Николая Ивановича сейчас мог бы сидеть за столом его отец - такой же вот старый, сутулый и кряжистый. Да и мать хлопотала бы где-то рядом на кухоньке, ставя самовар.
      Николай Иванович быстро захмелел. Язык у него начал заплетаться, глаза посоловели. И Егор, пока ещё была возможность, попытался выведать у старика, в каком состоянии находился "малый охотник" на тот момент, когда его впервые обнаружили, и не могло ли потом произойти чего-нибудь такого, что делало его дальнейший поиск бессмысленным?
      - А что ему сдеется? - пробурчал на это старик. - Каким он был тогда, таким, стало быть, остаётся и теперь.
      - Это как? - не понял Егор.
      - А вот так, - старик уставился на него остекленевшим, мутным взглядом, качая перед собой скрюченным пальцем. - Там ведь, в этом самом распадке, скопился сер-равор-род. Понял, да?
      Егор с готовностью кивнул, мол, как не понять?
      - Вот, - продолжал старик поучать. - А что это значит?
      Непрядов пожал плечами, прося вразумить.
      - Это консервы! П-понял?
      И только теперь до Егора дошло, что сероводород, за миллионы лет толстым слоем скопившийся на морском дне, по природе своей является превосходным естественным консервантом, в котором не ржавеет метал и даже не разлагаются микроорганизмы. Выходит, отцовский "охотник", если с тех пор с ним ничего не произошло, мог сохраниться в таком же виде, в каком он лёг на грунт более тридцати лет назад.
      - А не пробовали его раньше-то поднять? - спросил Егор.
      - Резону нет, - отрезал Николай Иванович. - Весь ют разворотило ему бомбой. Даже на металлолом не годится. Вот "Ветлуга" - это другое дело, и лежит она совсем неглубоко.
      Пригнувшись, старик поманил Егора к себе. Тот приблизился, приподнявшись со стула.
      - А твоего батю я видел, - старик таинственно зажмурился. - Он там совсем целёхонький.
      - Да где - там? - спросил Егор, чувствуя пробежавший по спине холодок.
      - В рубке. Она бронированная и потому после взрыва уцелела. Вот и Степан там, значит...
      - Но это мог быть и не он, - усомнился Егор. - И потом, как мог командир оказаться в рубке, если все его видели, что он шёл ко дну, пристегнувшись ремнями к пулемету и продолжая стрелять?
      - И ты веришь? Брехня это всё, - решительно возразил Николай Иванович и с уверенностью ткнул пальцем Егору в грудь. - Командир находился в бою там, где ему положено быть - в рубке, за штурвалом, - и скривил губы, досадуя на бестолковость Егора. - Да чё я, твоего отца не знаю? Степка был - во и во, - для наглядности старик руками отмерял рост и размах плеч своего бывшего соседа. - Такого ни с кем не
      спутаешь - на весь дивизион был в одном экземп-пляре.
      В возбуждении старик вылил из бутылки себе в стопарь остатки водки и разом выпил, не морщась и не закусывая.
      Вскоре Николай Иванович совсем размяк, и дальнейший разговор с ним потерял всякий смысл. Егор подхватил его под мышки и поволок на кровать. Старик мотал головой, что-то невнятно бубнил. Потом вдруг мутный взгляд его на мгновенье прояснился, и старик, с трудом ворочавший языком, достаточно внятно выговорил:
      - Не ходи туда.
      - Куда?
      - Сам з-знаш. Нечего тебе там делать, - зачем-то предупредил Николай Иванович. - Слышь, не трогай, не тревожь его, плохая это примета, - и снова отключился, потеряв над собой контроль.
      Непрядова от таких слов как-то неприятно, ознобко передёрнуло, оттого что старик неведомо каким чутьём угадал его тайное желание. Он хотел предостеречь, чтобы не касались того, что находилось за пределами дозволенного. Однако Егор уже ничего не мог с собой поделать. Он должен был видеть своего отца...
      9
      Что-то есть великое, роковое и ужасающее, когда много лет пролежавшее на дне морском судно поднимается на поверхность. Само действо отчасти напоминает магический ритуал эксгумации мёртвого тела. Извлекаемое из тайников запредельного мира, оно неотвратимо и медленно обнажается в ужасающем обличье подводной смерти.
      А в сущности, была обычная, изнуряющая и долгая работа по судоподъёму, к которой в отдельном дивизионе аварийно-спасательной службы давно привыкли. Больше трех месяцев в квадрате, где затонула
      "Ветлуга", находилась целая армада водолазных мотоботов, буксиров, вспомогательных судов и самоходных барж, которые вели подготовку к подъёму транспорта. Наиболее трудная часть всей работы падала на водолазов. Сильными струями гидромониторов они "вымывали" под днищем узкие тоннели, через которые затем протаскивали прочные стальные троса. К ним такелажники крепили мощные понтоны. И судно, таким образом, оказывалось надежно схваченным по всему периметру бортов своеобразными поплавками. Требовалось из этих поплавков-понтонов вытеснить сжатым воздухом забортную воду, и тогда судно, приобретая положительную плавучесть, начинало всплывать.
      Именно эту, наиболее ответственную и завершающую часть работы должен был сделать "Аракс", которым командовал однокашник и приятель Непрядова. Шелаботин привёл свой корабль в расчётную точку судоподъёма ранним утром, когда над морем только ещё затепливался золотисто-сиреневый рассвет. Погода будто даровалась на заказ - полный штиль. Даже лёгкий бриз не в силах был поколебать обвисшие на гафеле флаги расцвечивания, обозначавшие предупредительный сигнал всем посторонним плавсредствам "Веду водолазные работы".
      По мере готовности, с борта корабля начали подводить к понтонам продувочные шланги. Наконец, заработали дизель-компрессоры, и сжатый воздух, нагнетаемый по шлангам в нутро понтонов, начал постепенно вытеснять из них забортный балласт.
      Спозаранок Егор был уже на ногах, покинув предоставленную ему каюту, в которой ночевал. Расположившись на ходовом мостике, он глядел, как бурлила и клокотала вода в том месте, где должна была показаться всплывавшая "Ветлуга". Правда, Шурик предупредил, что произойдет это не скоро. Потребуется несколько часов, прежде чем
      понтоны, получив достаточный запас положительной плавучести, смогут оторвать транспорт от засосавшего его грунта. Но Егор был уже одержим действом, которое целиком захватывало его. Чтобы унять волнение, он даже попросил у Шурика закурить, чего ранее никогда не позволял себе. Шурик понимающе похлопал его по спине.
      - Что, заново переживаешь? - участливо спросил.
      - Так себе, - уклончиво отвечал Егор и тут же напомнил. - Ну, так как же, решил?
      - Опять ты за своё, - сказал Шурик с раздражением. - Ну, посуди сам. зачем тебе соваться на эту "мошку", если это совсем небезопасно? Опытный водолаз, и тот не всякий на это пойдет.
      - Я ж тебе говорил, что у меня есть допуск, - настаивал Егор. - Или не веришь?
      - Да верю, верю, - Шурик мучительно поморщился, будто у него "прострелило" зуб. - А сколько часов тебе на поверхность потом подниматься, да в барокамере как на губе сиднем сидеть - это ты знаешь?
      - Не имеет значения. Это уже другой вопрос.
      - Ох, Егор, подведешь ты меня под трибунал.
      - Ты вроде не был трусоватым.
      - Обижаешь, командир.
      - Ну, извини - сорвалось.
      Они помолчали, не желая далее препираться в подобном тоне. Егор всё больше мрачнел, теряя надежду настоять на своём. Наконец, Шурик примирительно сказал:
      - Я понимаю тебя. И то, что отец все-таки... Давай сделаем так, - предложил он. - Ляжем в дрейф на месте гибели "охотника", а дальше -
      всё как полагается: построение личного состава по большому сбору, троекратный салют и... бескозырка на воде. Ну как, принято?
      Непрядов не сразу ответил. Было известно, что Шелаботин загодя "подсуетился" на этот счёт. Он ещё днём раньше переговорил со своим комдивом и тот, уяснив суть дела, дал разрешение на поиск. К приходу "Аракса" водолазам удалось уже нащупать "малый охотник" в той самой точке, на которую указывал на карте Николай Иванович. Местоположение "мошки", как сообщили по рации, было обозначено двумя буйками, привязанными на пеньковых линях в носу и по корме затонувшего корабля. И Непрядов ещё на подходе принялся искать их. Он с напряженным волнением обшаривал биноклем горизонт до тех пор, пока не обнаружил на воде пару оранжевых поплавков. Они приплясывали на лёгкой волне в какой-нибудь полумиле от того места, где скучились корабли и различные плавсредства аварийно-спасательного дивизиона.
      Шурик снова спросил дружка, что тот думает насчёт отдания воинских почестей. Непрядов по сути дела не возражал, но этого ему явно было мало. Егор твердо стоял на своём. В какой-то момент он готов был вдрызг разругаться с Шуриком, если не получит от него "добро" на погружение. Но помощь неожиданно, и как нельзя кстати, пришла от замполита капитан-лейтенанта Штеменко. Он появился на мостике в тот самый момент, когда Егор начинал разговаривать со своим дружком уже на повышенных тонах. Узнав, ради чего так горячился и нервничал их заполярный гость, Штеменко проникся к нему чувством расположения и даже некоторой симпатии. В Камышовой бухте, где в своё время базировался дивизион "малых охотников" за подводными лодками, всё ещё помнили легенду о подвиге "неистового мичмана", который будто
      бы продолжал стрелять по врагу из пулемета, когда его корабль шёл ко дну. Более того: какое-то время пулеметные очереди вырывались уже из-под воды... Впрочем, трудно сказать, сколько здесь было правды, а сколько вымысла. "Вот разве что нежданно-негаданно объявившийся сын героя прольёт свет на эту загадочную историю", - полагал замполит. А докопаться до истины он и сам был бы непрочь, поскольку на политзанятиях любил перед матросами блеснуть собственными познаниями в истории флота Российского. И уж вне всякого сомнения, что такая инициатива не могла быть не оценена по достоинству со стороны командования флота и, тем более, политуправления.
      Выбрав подходящий момент, Штеменко ввязался в разговор между однокашниками и совсем ненавязчиво, как бы самотёком, принял сторону Егора. Шелаботин ещё какое-то время упрямился, но потом всё же "дал себя уговорить".
      - Хрен с вами, даю "добро", - сказал, наконец, и тут же строго предупредил. - Завтра начинаем работы в шесть ноль-ноль. Постарайся, Егор Степанович, хорошенько выспаться и отдохнуть. Наш доктор должен тебя, на всякий случай, осмотреть и засвидетельствовать, - и добавил с непреклонной твердостью. - Только так.
      Егор облегчённо вздохнул и с благодарностью глянул на замполита. На полноватом, гладком лице Штеменко также светилась довольная улыбка.
      - Не знаю, как и благодарить вас, Пётр Петрович, - растроганно сказал Непрядов, проникаясь к этому хорошо упитанному, плечистому крепышу чувством искреннего уважения и даже нежности.
      - Не стоит, Егор Степанович, - сдержанно отвечал замполит. - Дело у нас общее. Но я, в свою очередь, тоже попросил бы вас кое о чём.
      - Я весь внимание, - с готовностью отвечал Егор.
      - Не взяли бы на себя труд встретиться с личным составом? - предложил замполит. - Расскажите морякам, что вам известно о подвиге вашего отца, об экипаже его корабля. Это будет весьма интересно и необычно.
      - Но я сейчас, право, в таком закрученном состоянии, - засомневался Егор.
      - Никто вас и не просит это делать именно сейчас, - пояснил Пётр Петрович. - Как говорится, всему быть по мере вашей готовности и вашего желания.
      - Даже не знаю, как это получится, - вслух размышлял Непрядов. - Дело настолько личное... Да и будет ли кому интересно это знать?
      - Не сомневайтесь, Егор Степанович - ещё как будет! И потом, это ведь не только моя идея: матросы упорно просят. Вашу личную тайну уже ни от кого не скроешь. Вы только загляните в кубрик, и у вас разом отпадут всякие сомнения.
      - Ну, раз просят, куда ж деваться, - сдался Егор, вполне понимая, что встречи с личным составом ему теперь не избежать. Матросы тоже имели право знать, ради чего они третий месяц "горбатились" на судоподъёме. Ведь не только лишь для выполнения плана по металлолому. Каждому из них, помимо всего прочего, хотелось прикоснуться к живой истории, к той трагедии, которая разыгралась в этих местах в годы минувшей войны. Да и судьба самого Егора, как сына командира погибшего корабля, конечно же всех интриговала.
      Начали сгущаться тёплые, по южному душноватые сумерки, когда из воды высунулся скособоченный топовый фонарь медленно всплывавшей "Ветлуги". Морская гладь в том месте продолжала кипеть и пузыриться, вознося к поверхности мутные клубы придонного ила. Ещё через полчаса стал обнажаться высокий полубак с небольшой пушкой, потом показались корабельные надстройки.
      Окончательно "Ветлуга" всплыла поздно вечером. Схваченная по бортам понтонами, она покоилась на воде ржавой, облепленной ракушками громадой искорёженного металла. На поваленных мачтах, на леерах и шлюпбалках густыми космами свисали зеленовато-бурые водоросли. Могло показаться, что это матросские робы, которые команда когда-то вывесила на просушку, да так и забыла их снять с тех самых пор. В свете прожекторов транспорт напоминал разлагавшуюся тушу непонятно откуда взявшегося доисторического ихтиозавра. Тайной глубины и дыханием смерти веяло от пустых глазниц иллюминаторов и дверных проёмов, из которых продолжала сочиться гнойная придонная жижа.
      После припозднившегося вечернего чая Егор снова поднялся на палубу. Работы на этот день были завершены, и только вахта несла привычную службу по якорному расписанию. С жилой палубы, где размещались матросские кубрики, какое-то время доносились голоса, бренчание гитары и пиликанье гармошки. Но и эти звуки постепенно стихли, растворившись в недрах корабля. На баке пробили склянки, лениво перекликнулись вахтенные. Сморенная духотой и усталостью команда отходила ко сну.
      Облокотившись о фальшборт, Непрядов в глубоком раздумье глядел на транспорт, который в сгустившемся сумраке всё больше походил на ихтиозавра. Облитое лунным светом чудище дремало, или только притворялось спящим. Даже неправдоподобно яркие, крупные южные звёзды недоверчиво подмигивали, будто наперёд зная, что этому
      чудищу нельзя доверять, что оно вот-вот встрепенётся, с неистовой силой рванёт троса и... вновь уйдет в черноморскую глубину.
      Было тихо, настолько тихо, что Егор улавливал собственное дыхание и стук сердца, взволнованного нахлынувшими воспоминаниями. Память вновь возвращала его к тому роковому часу, когда "Ветлуга" уже горела, но всё ещё держалась наплаву. Что отпечаталось тогда наиболее отчетливо в его детском сознании? Не грохот взрывов, не смрадная гарь и даже не отчаянные крики погибавших людей, а оцепенение и страх, когда мать вместе с ним прыгала с высокого борта в воду... Это ощущение чего-то холодного, мерзкого и удушливого, что с головой заглатывает, втягивает в себя, в свою жутко леденящую утробу.
      Вспомнилось, что очнулся, пришёл в себя он уже в шлюпке. Долго откашливался, перхал просоленной горечью, застрявшей у него где-то в горлышке. Не хватало даже сил плакать. И нигде не было перед глазами мамы. Позже узнал, что по всей вероятности она была ранена, но плыла вместе с ним из последних сил, пока не наткнулась на весло оказавшейся поблизости шлюпки. Уже теряя сознание, повинуясь лишь материнскому инстинкту сохранения своего малыша, она в последнем движении всё же смогла вытолкнуть его из воды, чтобы затем навсегда кануть в морской глубине. Теперь же, по прошествии стольких лет, Егор совсем не помнил лица своей матери - вот разве что руки, прижимавшие его все время к своему телу... Он до сих пор ощущал на себе их спасительное прикосновение.
      Вновь пробили склянки. И Егор, отстраняясь от тяготивших его мыслей, решительно скомандовал себе: "А теперь - спать, командир! Полный отбой и - никаких гвоздей". С тем и сошёл на нижнюю палубу.
      Однако Егору долго не спалось. Донимала духота. Не спасали даже
      настежь распахнутая дверь каюты и отдраенные иллюминаторы, через которые не происходило ни единого дуновения воздуха. Егор лежал на жёстком кожаном диване, где ему постелил вестовой и мучительно ворочался с боку на бок. Он терзался мыслями о завтрашнем дне. Из памяти никак не шли прочь, казавшиеся теперь зловещими, слова старика: "Не смей, не трогай его..." Но ведь Егор и не собирался ничего трогать там, на запредельной для человеческого разумения глубине вечного небытия. Лишь бы видеть собственными глазами то самое, что удалось узреть Николаю Ивановичу: и не праздного любопытства ради, а лишь из необходимости сыновнего долга поклониться глубинной могиле своего отца.
      Собравшись с мыслями, Непрядов нашел в себе силы отринуть от себя мистический страх Николая Ивановича перед потревоженными таинствами глубин. Егор знал, что бывалые водолазы, особенно в старости, всегда бывают особенно суеверны и предубедительны. Но он-то, Егор Непрядов, в здравом уме и в ясной памяти, чтобы не поддаваться минутной слабости или сомнению в том, что он должен был непременно сделать.
      10
      Чуть свет Егор был уже на ногах. Побрился, принял холодный душ, позавтракал - делал всё как обычно, приводя себя в нормальное рабочее состояние. Он ощущал в себе достаточно силы и уверенности, чтобы напрочь отмести вчерашние сомнения в необходимости того, что предстояло исполнить. Черноморская глубина неудержимо влекла его, и он не противился её зову.
      Весь личный распорядок у Непрядова с самого утра был расписан едва не по секундам. Для начала ему, как полагается, назначили
      медосмотр. В корабельном лазарете доктор прослушал его лёгкие, сердце, измерил давление и посчитал пульс. Никаких противопоказаний не нашлось. Опытный морской эскулап даже на глаз мог убедиться в отменном здравии своего пациента: мускулистый торс, ровное дыхание, уверенность и сила в каждом движении.
      "Колокола громкого боя", тем временем, сыграли аврал, и "Аракс", снявшись с якоря, подошёл вплотную к оранжевым буям, обозначавшим последнее пристанище затонувшего "морского охотника". На юте началась привычная суетня, сопутствующая началу водолазных работ. Доктор дотошно проверял барокамеру, мотористы прокачивали водолазную помпу, боцманская команда отваливала за борт отвесный трап.
      Егор с помощью двух матросов облачился в водолазное снаряжение, будто рыцарь в доспехи перед началом смертельного поединка. Прорезиненный костюм свободно облегал тело, на груди и на спине - для остойчивости под водой - пришкертованы увесистые грузы, ноги обуты в бахилы на свинцовой подошве, а голова увенчана медным шлемом с круглыми иллюминаторами для обзора.
      - Помни уговор, - напутствовал Непрядова Шелаботин. - Будь всё время на "товсь", не расслабляйся. Обо всём докладывай по телефону - сам буду на связи. Усёк?
      Егор кивнул.
      - Чуть что не так - давай сигнал и немедленно прерывай спуск.
      Егор снова кивнул, ободряюще подмигивая приятелю. Похоже, тот волновался куда больше самого Непрядова, поскольку брал на себя всю ответственность. Случись что, с него и впрямь "семь шкур" спустят. И Егор не мог не оценить этой жертвенности своего друга.
      Погружаться предстояло в специальной водолазной беседке, представлявшей собой деревянную доску с грузом, подвешенной на тросах. Непрядов поудобнее сел в неё, для верности подергал крепкие стальные стропы и дал знак рукой, после чего корабельная стрела прямо с палубы плавно вынесла его за борт. Загудел электромотор лебёдки, и Непрядов начал медленно приводняться, восседая на доске. Какое-то время его держали навесу, в полупритопленном состоянии, давая возможность оглядеться и обвыкнуться. Шлем высовывался из воды, тогда как сама водолазная рубаха, вплотную обжимая тело, находилась в погружённом состоянии. В шлемные оконца было видно, как стоявший у борта Шелаботин взял в руки микрофон, и сразу же в наушниках послышался его какой-то неестественно скрипучий, искажённый пространством голос:
      - Как чувствуешь себя, Ихтиандр?
      - Держу хвост морковкой, - в тон ему, весело отвечал Непрядов.
      - Тогда - пошёл помалу! - дал команду Шелаботин и сделал резкую отмашку рукой.
      Беседка дрогнула, и тотчас дневной свет в иллюминаторах померк, захлопнувшись зеленоватой мутью воды. Давление начало ещё плотнее обжимать прорезиненную даместиковую ткань костюма, выдавливая из него последние остатки воздуха.
      Глубина неотвратимо и медленно заглатывала Егора в свою ненасытную утробу. Зеленоватая муть за стеклами иллюминаторов начала сгущаться, и вскоре наступил сплошной непроглядный мрак не проходящей глубинной ночи.
      Егор затруднился бы сказать, как долго продолжался его спуск. Да это теперь было и не столь важно. Разум воспринимал лишь свободное
      падение в невесомости и безвременьи. Казалось, будто он переплывает библейскую реку Харон, о которой рассказывал дед, отделяющую жизнь от смерти. С глубиной он и прежде был знаком накоротке, почти по-свойски, но никогда ранее не ощущал на себе её сверхъестественную, потустороннюю субстанцию, её адскую силу умерщвления живой человеческой плоти. Эта сила непрерывно несла его в бездну небытия, лишая малейшей возможности что-либо предвидеть и уж тем более чего-либо избежать или сделать как-то иначе. То была сама судьба, которой следовало со всей покорностью повиноваться.
      В наушниках всё время слышался ободряющий голос Шелаботина. Егор отвечал ему вполне осмысленно и твёрдо, хотя сам уже чувствовал, что не властен над собой. С минуты на минуту предстояла встреча, которую он так долго ждал, которую представлял до малейших подробностей и которой так боялся.