репродуктора доносилась музыка. А в отдалении, со стороны пирсов, слышалось громыхание и вой лебедки. Там, надо полагать, шла неурочная погрузка торпед в чрево одной из лодок, собиравшейся экстренно выйти в море.
      Непрядов бесцельно побрел вдоль улицы, распахивая яловыми сапогами ещё не тронутую целину снега. Дышалось легко и свободно, полной грудью. А музыка, спокойная и умиротворённая, текла за ним следом. Как догадался, передавали что-то из "Времён года" Чайковского. Потом он все же определил, что это - меланхолический "Ноябрь", тот самый, который, по его разумению, никуда не звал, не торопил и ни к чему не обязывал. "Как это кстати", - с облегчением подумалось. И оттого, видимо, глухая тоска исподволь сменилась просветлённой и тихой грустью. Так случалось почувствовать себя разве что в детстве, когда начинала проходить мимолётная и пустячная обида, о которой уже вскоре можно будет позабыть. В эти мгновенья совсем не хотелось думать о службе: пускай идёт своим путём, как ей положено. Да и куда ж она от него денется? Егор невольно размышлял о самом себе, вновь пытался разобраться в том, как оказался он в незавидном положении едва ли не отставного супруга и совсем никудышного отца. Его считали волевым, толковым командиром. Даже если он в чём-то по малости оступался, ему заведомо была обещана индульгенция - в силу накопленного им опыта и знаний, с которыми все считались. Но знал бы кто, насколько беззащитным и слабым порой считал себя Егор, как только дело касалось его личной жизни. Здесь все его вольные или невольные просчёты и промахи будто стократ множились, не оставляя малейшей надежды на снисхождение. А зацепиться можно было разве что за собственную выдержку и долготерпение, доставшиеся по наследству от дедовых страданий.
      О старике своём Егор тоже много думал. Письма от него в последнее время особенно не радовали. Дед писал, что дела у них в Укромовке шли все хуже и хуже. Молодежь всё чаще норовит в город податься, а старикам одним на земле-кормилице не сдюжить. Жаловался, что скотина на подворьях стала переводиться, да и на ферме скоро её некому будет доить. А новый председатель, пришедший вместо прежнего, "в Бозе почившего на Иванов день", помышляет лишь о собственной корысти, да греховных утехах. Всё идет якобы к тому, что и храм вот-вот прикроют. Но кое-как удаётся пока спасать приход за счёт научного авторитета, с которым пока считались в районе и даже в области. Больно сжималось Егорово сердце, когда он обо всём этом думал, бессильный что-либо изменить, предпринять, или хотя бы на время приостановить, - в надежде, что пойдут же и у них дела в Укромовке когда-нибудь по-людски, а не через пень-колоду. И не мог он не согласиться с дедом, когда тот утверждал в своих пространных посланиях, что нельзя же только на Бога надеяться, что земля рожать перестанет, коль скоро к ней рук не прилагать. Печаловался дед, что люди о деле своем извечно крестьянском забывать стали. "Эвон, в старые-то времена, - вспоминал дед. - Россия-матушка Европу хлебушком-то кормила. А теперь срам один - сами с протянутой рукой, будто калики немощные..."
      Впрочем, Егор и сам чувствовал: скверно идут дела не только в их родной Укромовке - она лишь капля в чаше российской благодати, которой отчего-то всё меньше и меньше становилось. Но им-то, на кораблях и в казармах, всегда было хлеба и масла вдоволь. Однако ни у кого ещё кусок поперек горла не стал от мысли, какой ценой этот хлеб достаётся, хотя бы в той же Укромовке. Подумалось, что и его личная
      неустроенность исходит от тех же самых, ныне усыхающих корней, которыми сотни лет живо родное село. Вот занедужили они, а плохо стало ему самому, как и многим другим людям, зелеными листочками покрывавшими некогда густую Укромовскую крону. Прав был дед: на Руси подлинное благополучие обрести возможно лишь всем миром, как и большую беду преодолеть, которая обрушивается одна на всех...
      Больше часа кружил Егор по посёлку. И сам не заметил, как ноги привели его к почерневшему от дождей и стужи деревянному домику, где он вместе с Катей какое-то недолгое время был всё же счастлив. Крепко сколоченный типовой финский особнячок мало изменился с тех пор, как Егор съехал отсюда. На покатой крыше всё так же дремали округлые каменюги, - будто калачиком свернувшиеся кошки, гревшиеся у печной трубы. "Это чтоб кровлю ветром не сорвало", - припомнилось.
      Егор немного постоял у знакомого оконца, изливавшего неяркий тёплый свет. Там, за пёстрыми занавесками, шла своя жизнь. Слышался воркующий, ласковый женский голос, а в ответ - веселёнький детский смех.
      "Живут же люди, и дай Бог им счастья", - мелькнуло в голове, и затаённая тоска вновь шевельнулась, напоминая о себе. Но негоже было слишком долго торчать под чужими окнами каким-то завистливым и роковым пришельцем. Да и скрип снега под ногами оказался довольно громким. Через приоткрытую форточку, надо полагать, он был хорошо слышен. Вот занавеска отдёрнулась и чьё-то молодое женское лицо прижалось к стеклу. Егор отпрянул к стене, хоронясь в тени. Даже дышать перестал в невольном смущении от того, что его обнаружат. Наконец, занавеска снова задёрнулась. И Непрядов, устыдившись своего нелепого положения, поспешил уйти прочь. Уж, верно, от чужого счастья так же мало тепла и света, как от севшей батарейки.
      Сокрушённо качнув головой, он даже подивился своему невольному безрассудству, с каким подглядывал за чужой, неведомой ему жизнью. "Кто она? - Подумалось о той женщине в окне. - Лейтенантская или мичманская жена, поджидающая с морей своего мужа-скитальца?.. А не все ли равно! - и от души пожелал, в тайне надеясь на силу своего прорицания. - Пускай малыш твой будет здоров и весел, а муж - бесконечно влюблён и предан тебе. И сама никогда, ни при каких обстоятельствах, да не покинешь его..." То было подсознательное излияние дедова наказа: "Пожелай от сердца другому то, что самому себе хочешь. Тогда и душу свою от греховных помыслов сбережёшь".
      Обогнув дом, Непрядов начал спускаться с откоса. Мороз принялся всерьёз донимать, всё сильнее пощипывая за уши и прихватывая ноги. Снова захотелось поскорее к теплу. И Егор повернул в сторону своей пятиэтажки, ярко светившей окнами в противоположном конце улицы. И здесь увидал Кузьму. Тот бодро шагал немного впереди, под руку с какой-то высокой и полноватой дамой в пушистой меховой шапке и с таким же роскошным большим воротником. Им было весело, они чему-то смеялись, похоже, увлечённые друг другом.
      Первым желанием Егора было свернуть куда-нибудь в сторону, или хотя бы немного поотстать. Совсем не хотелось попадаться дружку на глаза и ставить его тем самым в неловкое положение. Не составило труда догадаться, что это была та самая женщина, которая вскружила Кузьме голову. Это о ней так нелестно говорил Вадим, как о первопричине всех бед их непутёвого друга. Звали ее Ириной Марковной. Она работала в посёлке завмагом. Егор и сам немного знал эту особу, хотя и не был с ней близко знаком. Какой представлялась? Да так себе... Не сказать, чтобы слишком красива. Но было в ней нечто такое, что всегда нравится мужчинам: свободна и весела, отнюдь не глупа и довольно разворотлива. Такая военторговская фея и разведённая мичманская жена отыщется едва ли не в каждом заполярном гарнизоне. Как полагал Егор, всяких поклонников у неё и без Кузьмы хватает. И на что тот рассчитывал - трудно понять. Да и со своей Региной, насколько было известно, Кузьма окончательно расставаться совсем не спешил.
      Но уклоняться оказалось уже поздно. Заслышав за спиной скрип снега под чьими-то ногами, Кузьма обернулся, и враз широкая улыбка расплылась по его лицу.
      - Ба, Егор Степа-аныч! - вальяжно протянул он, разводя руками. - А я гляжу, кто это нам пятки, того и гляди, оттопчет?
      - В придачу могу еще и уши оттоптать, - хмурясь, не слишком любезно посулил Егор. Приближаясь, он подчеркнуто старался не глядеть на разрумянившееся, надменное лицо завмага.
      - Не выйдет, я абсолютно трезвый, - отвечал Кузьма, со смехом обнимая Егора и совсем будто не замечая его подчёркнутой нелюбезности. Затем так же весело и запросто представил Егора своей спутнице:
      - Вот, рекомендую, Ирина Марковна... Мой лучший друг, настоящий моряк и вообще - замечательный парень, каких в нашей сволочной жизни редко сыскать.
      Не успел Непрядов и рта раскрыть, чтобы одёрнуть расходившегося дружка, как Ирина Марковна, как бы себе на уме, добавила лести:
      - Ну, кто же такого видного мужчину не знает в нашей гарнизонной деревне? - заговорила она низким, грудным голосом и с томной поволокой в карих, подведённых тушью глазах. - Всех наших боевых
      капитанов по пальцам можно перечесть.
      - Капитанов, как вы изволили сказать, у нас всегда хватает, и даже с избытком, - подхватил Непрядов наигранным тоном. - А вот вы у нас, очаровательная Ирина Марковна, в качестве командира военторга уникальны.
      - Ах, благодарю, - произнесла она с деланой страстью. - Наконец-то вы с высоты железного капитанского мостика снизошли вниманием до скромной работницы деревянного прилавка.
      Кузьма захохотал, запросто ткнув дружка кулаком в плечо и тем самым как бы намекая: "Какова все же стервочка?.."
      - Да что же мы тут мёрзнем, отцы-командиры, - нашлась Ирина Марковна, - а не заглянуть ли вам к одной одинокой девушке, тем более что мы находимся совсем рядом? - Она показала рукой на ближайший финский домик и добавила. - Кстати, подходящий повод есть...
      Непрядов было заколебался, поскольку подобным образом давно уже ни к кому в гости не хаживал, но получив от Кузьмы ободряющий тычок в спину, решил снова рискнуть. Подумалось, не всё же ему бояться "тележного скрипа", спасаясь от любопытных глаз и оберегая репутацию от чьих- то сплетен. Куда важнее было "прощупать" Кузьму и его весёлую спутницу.
      Вскоре они оказались в довольно просторной комнате, с избытком обихоженной военторговским дефицитом. На полу и на стенах дорогие ковры. Сервант ломился от хрусталя и фарфора. А импортная мебель была так роскошна, что могла бы вполне украсить интерьер любой адмиральской квартиры.
      Кузьма, уловив егорово удивление, со значением подмигнул: "Во, умеют жить люди! Не то что мы с тобой, голытьба подводная..."
      Непрядов ответил ухмылочкой: "Вот именно! Ничего себе, эта "бедная" девушка..."
      На столе появилась бутылка грузинского коньяку, нарезанная ломтиками баночная ветчина, ароматный паштет из гусиной печени и даже консервированные маслины. Егор забыл уже, когда их пробовал в последний раз.
      - У меня это всё на скорую руку, - поскромничала хозяйка, приглашая к столу. - Извините, ваши благородия, если что не так...
      Непрядов деликатно смолчал, а Кузьма в знак одобрения поднял большой палец.
      - Так, по какому же, собственно, поводу честь имеем? - Напомнил Егор.
      - А вот по такому, - Кузьма подмигнул. - Надеюсь, призовую стрельбу не плохо свалил?
      - Ну, более-менее.
      - А вот мы с Ириной Марковной только что мурманскую ревизию спихнули, на все пять балов, - и он интимно поцеловал её крепкую, схваченную золотым браслетом и кольцами руку.
      - Кто это мы? - возмутилась она, с легким жеманством отстраняясь от Обрезкова. - Ты-то здесь причём?
      - Вот те раз! - обиженно возмутился Кузьма. - А кто же всё это время переживал за тебя и за пуговицу, так сказать, на удачу держался? И вообще,.. мёрз как цуцик под окнами магазина.
      - Как вы мне преданы! О, дорогой Кузьма Петрович! - отвечала она, закатывая к потолку глаза, но потом всё же посочувствовала. - Совсем, наверно, замерз, бедняжка в тельняшке.
      Кивнув, Кузьма поёжился, показывая тем самым, как ему было
      холодно.
      - Но ты зря старался, мог бы и не мёрзнуть, - она самоуверенно повела густыми бровями. - Разве ты не знаешь, что у меня всегда и во всём полный ажур: комар носа не подточит?
      - Знал, верил, гордился! - скороговоркой выпалил Кузьма.
      - Тогда выпьем, господа офицеры, - призвала Ирина Марковна, чокаясь с мужчинами до краев наполненной рюмкой коньяка, и первой опростала её.
      Кузьма при этом лукаво подморгнул: "Вот это женщина, с такой не пропадёшь..."
      "И все же что между ними общего? - пытался понять Егор, тайком поглядывая то на дружка, с аппетитом закусывавшего ветчиной, то на Ирину Марковну, которая с пресыщенным видом, будто леденец, гоняла во рту кончиком языка маслину. - На любовь это не похоже. И какая же, в сущности, это интрижка, если оба они обращаются друг к другу с подковыркой, да по имени-отчеству?"
      - Так что, Егор Степанович? - предложила хозяйка, стрельнув глазами. - Выпьем-ка теперь за ваш приз.
      - За это скучно пить, - уклонился Непрядов, поскольку главкомовская награда на этот раз не светила ему. - Давайте лучше за вас, дорогая Ирина Марковна.
      - А за меня ещё скучнее, - она скривила рубиново напомаженные сочные губы. - Как говорил один мой знакомый грузин: "Пью за счастье женщины, а счастье женщины - это мужчина".
      - Тогда, значит, это за всех нас, - решил Кузьма, вновь наполняя рюмки. - За исполнение наших самых заветных желаний!
      - Ну, что Кузьма Петрович после второй всегда желает, это я
      примерно знаю... Чтобы хлобыстнуть по третьей, - и она вперилась лукавым взглядом в Егора. - А вы?.. Что вам не хватает для полного счастья?
      - Да как и вам, Ирина Марковна...
      - Догадываюсь. Вы же всё время один, да один, - её вкрадчивый голос разливался хмельной благодатью, как бы смешиваясь с дыханием коньяка и дорогих духов. - Вот поэтому вам не слишком-то весело. Или я не права?
      - Женщина всегда права, как покупатель. Но у меня просто нет времени скучать. Впрочем, как и веселиться.
      - Ну конечно же, вы весь в работе, вы на людях. И вам не до женщин. Наверно, фанатично мечтаете и готовитесь уже в академию.
      - А причём здесь академия? - удивился Егор.
      - А при том, что и женщина,.. - загадочно отвечала она.
      Егор недоуменно покривил уголками губ, не находя в обоих понятиях какой-либо связи.
      - Да что там! - Кузьма разудало тряхнул чубатой головой, как бы не желая отвлекаться по пустякам, и принялся снова наполнять рюмки.
      Ирина Марковна украдкой зевнула, похлопав кончиками розовых пальцев по губам. Этот странный разговор, видимо, наскучил ей.
      Непрядов глянул на часы и начал подниматься из-за стола. Вздохнув, за ним последовал и Кузьма, бросив напоследок печальный взгляд на недопитую бутылку коньяка. Они прошли в тёмную прихожую, где на вешалке висели их шинели. Ирина Марковна, набросив на плечи пуховый платок, собралась проводить их с крыльца.
      - Простите меня, Бога ради, - сказала она и ласково тронула рукой Егорово плечо. - Я сегодня и вправду зверски устала. Но обещайте, что
      придёте, хотя бы в субботу. Я буду вам рада. И всё будет как-нибудь иначе, не впопыхах, что ли...
      - Даже не знаю, как получится, - замялся Егор. - Со дня на день снова ждём выход.
      - Не огорчайтесь, Ирина Марковна, - успокоил Кузьма нарочито громко, будто напоказ, чмокая ей руку. - Я-то уж точно у вас буду. А могу и вне очереди, так сказать, хотя бы завтра, Мне-то в море не выходить. Вы только дайте "добро".
      Она сокрушенно вздохнула и, высвободив руку, легонько шлепнула его ладонью по шапке, мол, что с такого балбеса взять...
      Егор успокоился. Он сообразил, что Кузьма отнюдь не был безоглядно влюблен в эту военторговскую "фею", как это отчего-то казалось Вадиму. В их отношениях угадывалось нечто дружеское, ни к чему не обязывающее влечение. Во всяком случае, влюбленные так бы запросто себя не вели.
      Как только вышли на улицу, Непрядов раздосадованно сказал дружку:
      - И на кой хрен, позволь всё же спросить, сдалась тебе эта бывшая "бедная девушка"? Решительно не понимаю. Ну, что тебе до неё, а ей - до тебя?
      - Да понимаешь, Егорыч, - признался Кузьма. - Мне у нее просто хорошо бывать, без всякой там задней мысли. Баба она простая, радушная. Вот и всё! Понимай это как знаешь.
      - Я понял бы тебя, будь ты холостым. Но как же Регина, дети?!..
      Кузьма нахмурился и с раздражением сказал:
      - Да что она, понимаешь, взъелась-то? Ведь ничего ж такого меж нами не было и нет. Ну, заглянул к Ирке разок-другой. Так ведь командир
      приглашал компанию им составить. Не мог же я отказаться, невежливо как-то.
      - Какой это ещё командир?
      - Да мой прежний, Валерка Муранов.
      - А, тот что в академию подался, - уразумел Егор и при этом подумал: "Ай, да Ирина Марковна! Теперь понимаю, зачем далась ей эта академия... Кузьма тут, кажется, и вправду не при чём".
      Лично Непрядов не знал командира лодки, с которым служил Кузьма. Однако со слов других был достаточно наслышан о Муранове. Личность эта, судя по всему, в бригаде была заметная. За ним сохранялась репутация довольно деятельного и перспективного офицера, хотя и бесшабашного, что, впрочем, не слишком ему вредило, поскольку он всё же холостяковал и по натуре считался человеком общительным, весёлым. Такие, как он, женщинам нравились. И не такой уж большой секрет, что Ирина Марковна имела на Муранова вполне определённые виды. А иначе какой резон в том, чтобы разводиться со своим прежним мужем - мичманом, который души в ней не чаял.
      Вообще-то, Егор небольшой был охотник до разного рода пересудов, которые гуляли по поселку. Во всей этой истории его заботила лишь судьба Кузьмы, вплетавшаяся каким-то странным образом в отношения между Мурановым и Ириной Марковной. Чувствовалось, что дружок темнил и что-то недоговаривал.
      Они подошли к дому Кузьмы. Тот предложил зайти к нему, чтобы "для лакировки" выпить по глотку "Кровавой Мэри" - смешанного с томатным соком спирта. Но Егор на это лишь показал кулак. Ходить по утрам на службу с больной головой было не в его правилах.
      - В общем, так, - решительно сказал, - С твоими левыми "заходонами" как-нибудь потом разберёмся. А вот как со службой быть?
      - Не понял, - насторожился Кузьма. - Служу ведь пока.
      - Да разве это служба? Мы её, помнится, только на лодках для себя искали.
      - Рад бы в моря как в рай, да комбриг за грехи не пускает, - со вздохом признался Кузьма.
      - Что-то с этим надо делать, - настаивал Егор.
      - Да что я могу, если меня поуши задвинули в дерьмо?
      - Ну, раз ты не можешь, так я кое-что могу, - и Непрядов распорядился сухим, властным тоном. - Завтра после ужина быть в кабинете торпедной стрельбы. Придётся тебе мозги там освежить, пока они совсем от безделья не прокисли. Прошу не опаздывать и... будь здоров!
      Кузьма собрался выслушать хоть какие-то соображения на свой счёт, но Егор повернулся и зашагал под уклон улицы к своей пятиэтажке, не оборачиваясь и не сомневаясь в том, что собирался предпринять.
      6
      По-разному возвращается к людям их далёкое прошлое. Одни с ностальгией вспоминают о счастливых годах, когда избыток сил и полноту чувств некуда было девать. Другие с грустью перебирают памятные камешки несбывшихся надежд, упущенных возможностей и разочарований, пеняя при этом на кого-то, если не на самих себя. А иные вообще предпочли бы не ворошить былое, поскольку в нём много такого, что кровоточит в памяти незаживающей раной - независимо от того, сколько бы ни прошло лет.
      Егор полагал, что в его судьбе от прошлого всего скопилось поровну,
      как благоприобретений, так и потерь, и потому он не считал себя закомплексованным. И всё-таки однажды произошло нечто такое, что нарушило это устоявшееся равновесие.
      Случилось так, что кому-то из старших офицеров бригады необходимо было в срочном порядке отправиться в Севастополь, чтобы по разнарядке главкомата принять в тамошнем учебном отряде новое пополнение для экипажей лодок. Кандидатуру Непрядова для этих целей посчитали в штабе самой подходящей, поскольку его субмарина вставала на двухнедельный планово-предупредительный ремонт. Да Егор и сам против такой командировки, разумеется, ничего не имел против. Подумалось, в кои-то годы снова придётся побывать в городе своего раннего детства, о котором он всегда вспоминал с тёплой грустью.
      Непрядову поручалось просмотреть личные дела и подобрать нужных специалистов, которым предстояло заменить уходивших в запас моряков. В помощь, как полагается, выделили мичмана и двух старшин. Они должны были сопровождать молодых подводников на Севера, к месту их новой службы.
      Два дня прошли в неизбежной канцелярской суматохе, когда нужно было на всех четверых выписывать аттестаты и проездные документы, доставать билеты на прямой авиарейс, чтобы следовать без пересадки. Но самому Егору не так уж и много выпало хлопот, поскольку его помощник, мичман Капуста, оказался довольно разворотливым и хватким парнем. Он всё сделал и всё устроил как нельзя лучше. Даже авиабилеты, столь дефицитные на Северах в начале июля, умудрился-таки раздобыть через знакомую аэрофлотовскую кассиршу без излишней мороки и нервотрёпки.
      И всё же Непрядов с облегчением вздохнул, когда винтокрылый рейсовый лайнер с натугой разбежался по взлетной полосе мурманского аэродрома, подпрыгнул и рванулся в небо. С этой самой минуты для Непрядова начался отсчёт времени в прошлое, куда память возвращала его вихрем встрепенувшихся чувств и переживаний. Да разве можно забыть, чей он сын и кому всем и вся обязан хотя бы за то, что сейчас вот летит, дышит, мыслит себя, что жизнь его, вопреки всем превратностям и бедам, все же продолжается?
      Нетрудно быть циником, воспринимая своё существование без связи с прошлым, как нечто мгновенное, имеющее лишь реальную лотерейную цену сегодняшнего дня. И не ведать бы того, что ущербность памяти является непременным следствием потравы не только разума, но и совести. Человек может не знать своего первородства, не помнить ближайших предков во втором или в третьем колене, но не в его силах нарушить связь времён, в которой он существует помимо собственной воли. У каждого есть родные могилы, порой разбросанные неведомо в каких краях и весях. Ждущие сыновнего покаяния, благодарной памяти - они-то и есть нетленные ориентиры бессмертия души человеческой, обозначившие весь род людской. А сам-то, Непрядов, разве не от мира сего? Неверно было всё же, как понимал Егор, чудесное "веление" судьбы, позволившее ему сверить собственный жизненный курс по расположению дорогих могил, сокрытых в черноморских глубинах.
      В салоне, тем временем, шла обычная полётная жизнь. Нудно гудели моторы, навевая скуку и убаюкивая пассажиров. Оба старшины "кимарили", свободно развалившись в откинутых креслах. Черноусый красавчик мичман Капуста заигрывал с миловидной бортпроводницей, которая частенько порхала мимо его кресла.
      Егор лишь делал вид, что дремал. Сам же с усилием старался припомнить то немногое, что отложилось у него в памяти со времён детства. Ощущение было таким, будто он возвращался на побывку в город своего детства, где на пороге родного дома его давно уже заждались родители. Будто и не погибли они тогда, в июне сорок второго, а все эти годы были живы и здоровы. Лишь по чистой случайности не довелось им встретиться. Но вот уж теперь ничто этой встрече не помешает.
      Вспомнил Егор, как он сильно переживал и огорчался, когда волей начальства не суждено ему было после Нахимовского училища попасть в Севастополь, чтобы курсантом продолжить там свою учёбу. Да мало ли в его жизни потом было всяких несостыковок, неувязок и несовпадений желаемого с возможным. Многие печали промелькнули и развеялись, как туманная дымка над морем. Но именно тот день, когда его оставили учиться в Риге, долго вызывал сожаление и досаду, поскольку тогда всё же крепко не повезло. Теперь же, спустя годы, хотелось как-то наверстать упущенное своим нежданным - негаданным возвращением.
      По мере того, как лайнер скользил крыльями по километрам выверенного от Мурманска до Севастополя пути, волнение и радость от воображаемой встречи переполняли всё Егорово естество. Отчего-то наивно думалось, а ведь могло в жизни получиться как-то иначе, не будь распроклятой войны. Мог бы отец остаться в живых, да и матушка могла бы не погибнуть, не случись совпадения роковых обстоятельств, сделавших Егора сиротой.
      Совсем размечтавшись, Егор стал воображать, как сложилась бы судьба его родителей после войны, останься они живы. Отец, по всей вероятности, уже вышел бы с военной службы в отставку, но мог ещё
      работать в порту капитаном какого-нибудь буксира или рейдового катера. Матушка, разумеется, хлопотала бы по хозяйству, смиряясь со своей извечной долей ждать с моря мужа, а теперь вот и сына, возвращавшегося к ней нежданно-негаданно, хотя бы вот как сейчас...
      Непрядов опомнился, вновь возвращаясь к действительности, когда лайнер чиркнул по бетонной полосе тугой резиной колёс. Стюардесса торжественно возвестила окончание рейса, передав пассажирам наилучшие пожелания от экипажа и напоследок одарила многообещающей улыбкой неотразимого Капусту. "Надо полагать, уже договорились где-нибудь встретиться", - с усмешкой бывалого и занятого человека мельком подумал Непрядов.
      Вот хлопком пробки шампанского откупорилась бортовая дверь, и тёплый, настоянный на ароматах крымского лета воздух тугой волной ударил в душноватую ёмкость салона. После устоявшегося и порядком надоевшего заполярного ненастья Юга представлялись какой-то неправдоподобной благодатью, мимолётной шуткой природы над суровыми североморцами. В эту пору не было ещё изнурительного зноя и выжженной солнцем земли. Трава за бетонной полосой пока не пожухла, а пирамидальные тополя представлялись такими изумрудно-яркими и значительными, будто их специально покрасили из пульверизатора к приезду Непрядова. Его начал опьянять приятный, тихий восторг от всего, на чём останавливался взгляд. Мысли путались, и улыбка то и дело просилась на губы. Это было ощущение состоявшегося свидания с собственным детством, которое, оказывается, никуда напрочь не уходило, а всё это время жило в нем самом, поджидая подходящего случая воочию проявиться. Оно лишь до поры пряталось где-то в закутках Егоровой души, чтобы в подходящий момент, вот как сейчас, заявить о себе в полную силу своих извечных привилегий. Вероятно, на всей планете нужен был именно этот кусочек земли, чтобы хоть на мгновенье ощутить себя по-детски счастливым и беспечным. Тотчас пришла непонятная легкомысленная веселость: хотелось острить и подмигивать загорелым крымчанкам, как это позволял себе мимоходом не унывающий Капуста.
      До Севастополя, как оказалось, можно было добраться троллейбусом, который каждые полчаса отходил от здания Симферопольского аэропорта. Ждать на остановке пришлось совсем недолго, и вскоре все четверо заняли места в салоне.
      Егор сидел у окна, вглядываясь в однообразно каменистую голую степь, тянувшуюся до самого Бахчисарая. Временами глазом даже не за что было зацепиться - настолько безжизненной и дикой представлялась ему здешняя природа. Зато уже потом, ближе к морю, почти сплошняком потянулись сады, виноградники. Стоявшие особняком дома и небольшие поселки стали ближе лепиться к шоссе, выставляя себя напоказ.
      Неугомонный Остап Капуста, сидевший рядом с Егором, всю дорогу без умолку говорил и говорил, выказывая свою осведомлённость завзятого старожила, поскольку родом был из этих мест.
      - Крым без Массандры - это не Крым, - убеждал он Егора. - Здесь бывают порой такие необъяснимые чудеса, какие и в сказке-то не происходят. Потому как всё это кажется полным абсурдом. Но это факт!
      - Будто уж,.. - с ухмылкой не поверил Егор, отрываясь на мгновенье от окна.
      - А как же тогда объяснить, что здешние винные погреба при
      своём отступлении не смогли взорвать ни наши, ни немцы? - напомнил мичман. - Рука ни у одного сапёра не поднялась, чтобы выполнить дурацкий приказ своего начальства. Представляете, многокилометровые тоннели, уставленные бочками с вином. Да ещё с каким! Уж если солдат дорвался на фронте до спиртного - это уже не солдат. Это, прежде всего, мужик - будь то русский или немец. Прежде чем взорвать подвал, и те и другие вусмерть хлестали вино прямо из касок. И до того напивались, что хоть наши, хоть их - все "тёпленькими" прямиком в плен попадали, потому как спали мертвецким сном.
      - Враньё это всё, - вновь не поверил Егор мичманской байке.
      - А хоть бы и так, - совсем не обиделся Капуста. - Зато фартово получилось. Ведь главное, все винные подвалы уцелели.
      "Что ж, - подумалось Егору, - быть может и вправду мир спасёт не только красота, но и доброе вино как дар Божий. Вероятно, есть какой-то высший подсознательный смысл в том, что солдат на войне может однажды отложить в сторону оружие и до краев наполнить свою стальную каску благодатным вином. Но если это было именно так и легенда не врёт, то почему бы солдату не подумать: "Ведь однова, братцы, живём. Пей, пока пьётся! А там хоть трибунал, хоть пуля от своего же русского старшины или от немецкого фельдфебеля..."
      Капуста сыпал названиями таких вин, о которых Егор и понятия не имел. И о каждом из них мичман говорил основательно и подробно, со знанием потомственного винодела и "не дурака" выпить.
      - Ой, молодой человек, ну что ты в этом понимаешь! - вдруг обернувшись, оборвала Капусту сидевшая впереди широкоскулая пожилая женщина. - Какой там "Крымский камень", какой "Леди Чарльстон"! - воскликнула она, с восточной страстью всплеснув
      руками. - Послушай, что я скажу...
      Капуста от неожиданности онемел, удивленно вскинув чёрные брови. "Надо же! Встряла в разговор, ведьма худая" - говорило брезгливое выражение его румяного лица.
      Егор догадывался, что их соседка, по всей вероятности, была крымской татаркой, решившей из какой-нибудь казахстанской ссыльной глубинки наведаться в родные места. Припомнилось, что от самой Москвы они летели вместе. Татарка подсела к ним в Домодедово, когда самолет заправляли керосином.
      - А слышал ли ты, добрый юноша, про благороднейший напиток "Сарбуз"? А что ты знаешь про "Тамкуй"? И разве целовали твои розовые уста чашу с "Ай бары"?
      - Я бы не прочь всё это выпить, - нашелся Капуста, подмигивая Непрядову - Так наливай, мадмуазель!
      - Налила бы, - морщинистое лицо татарки болезненно передёрнулось. - Но где тот нектар богов теперь? Виноградники вырубили, дома порушили, источники высушили... На развалинах аулов гуляет злой ветер, и собаки воют на наших родных пепелищах. А за что? Ну, кому и что такого крымчаки сделали, чтобы сейчас вот ехать к себе домой как в гости?