...Наконец, отчетливо проступил конвой. Но не силуэтами отдельных кораблей, следующих в ордере заданным курсом, а в образе каких-то водяных чёрных змей. Непрядов пробовал их ловить руками, они же, извиваясь и злобно шипя, ускользали от него... Потом возникла тётушка минёра, чем-то похожая на мегеру, и стала жаловаться, что начинает лысеть, а потому Егор должен ей наловит на парик этих самых змей. Егор наклонялся, шаря руками в воде, только змеи скользили всё мимо, да мимо. Тётка грозила пальцем и ехидно хихикала: "Смотри, командир, не наловишь - женишься на мне..."
      Вздрогнув, Непрядов проснулся. Ощущение неизъяснимого страха не проходило. Начала донимать дрожь. Сообразил, что реглан сполз на пол. "Приснится же такая вот чепуха, - подумал Егор, вновь накрываясь. - А дед бы сейчас враз растолковал, к чему змеи, а к чему - покойница..." Припомнилось, дед как-то уверял, что крещеному все сны "в руку", а просто так, без умысла Провидения, во сне и пустячок не привидится. С невыносимой тоской вновь подумалось о родном доме, о жаркой печке, долго державшей тепло даже в самые лютые крещенские морозы. Хорошо бы опять прилечь на старый кожаный диван и до бесконечности слушать в тепле и неге, как потрескивают в печке сухие поленья, как верещит себе миляга-сверчок и как монотонно бормочет перед иконостасом дед, выпрашивая у небес для своего внука лёгкого пути, да спокойной воды, будто и впрямь в океане такое возможно.
      Но что бы там ни было, Непрядов всем этим жил и дышал, этим и согревался в холода полярной ночи.
      3
      Лодка наткнулась на конвой в самый неподходящий момент, когда по трансляции объявили всегда и всем желанное "команде обедать" и когда бачковые уже разливали по мискам пряно дымящийся консервированный борщ. Зычный ревун, покрякав со злой издёвкой, надолго оставил всех натощак.
      - Вот так и наживаем себе язву желудка, - для порядка бубнил Целиков, помогая вестовым убрать со стола посуду, чтобы затем здесь же развернуть под ярким софитом свою операционную. Но его никто не слушал. Моряки, прожёвывая на ходу сухой хлеб, ошалело проскакивали по узкому коридору из первого отсека в центральный, торопясь быть по местам на боевых постах. И только штурман Скиба, торопливо одевавшийся рядом, позволил себе напомнить известный эпиграф Пушкина: "Где стол был яств, там гроб стоит..." На что суеверный доктор тут же отреагировал: "Тьфу на вас, Андрей Борисович, так вот и накаркаете беду. Если уж вам так
      хочется, чтобы здесь гроб стоял, то и ложитесь вот сюда сами, - для большей убедительности он пошлёпал рукой по столу. - Я вам отрежу чего-нибудь "на бис", как в том анекдоте... Может, и выживете ещё, точно не обещаю.
      Оба приумолкли, заметив появившегося в дверях своей каюты Непрядова.
      - Здоров, прямо как бык, - поспешил штурман упредить вопрос командира. - И температура в норме. Правда, док?
      Не успел Целиков и рта раскрыть, как Скиба уже исчез в соседнем отсеке.
      "Лихой у меня народец, с такими не пропадёшь", - заметил про себя Егор, ныряя в отверстие лаза вслед за штурманом.
      Лодка легла на курс сближения и начала осторожно подкрадываться к конвою, стараясь ничем себя не выдать. Она зловещим призраком скользила в глубине, будто смертоносная барракуда, готовая напасть из засады на свою жертву.
      А роль этой жертвы исполняла плавбаза, шедшая в
      сопровождении двух противолодочных кораблей и тральщика переменными курсами, предвидя угрозу из глубины. План атаки уже созрел в егоровой голове. Глядя на планшет, он чётко представлял себе, как надо действовать, чтобы занять самую подходящую точку для залпа. Очень кстати поблизости оказалось ледяное поле, вдоль кромки которого можно незаметно сблизиться с "противником". И глупо было бы этим не воспользоваться, полагал Непрядов. Противолодочники непрерывно "обстреливали" водную толщу ультразвуковыми посылками гидролокаторов, но субмарина оставалась для них пока что невидимой - ледяное поле
      экранировало, не давая на их рекордерах чёткой картины глубин.
      Стрелять предстояло двумя практическими торпедами. Готовясь к выбросу сжатым воздухом за борт, они жадно вбирали в курсовые приборы необходимые поправки. Там, на острие практических боеголовок, нацеленных пронзать океан, были теперь сконцентрированы командирская мысль и воля. И всё это стократ множилось усилиями экипажа, напряженно работавшего на боевых постах. Акустики щедро давали пеленга, штурман тотчас помечал их на планшете, а торпедный электрик - вводил в автомат торпедной стрельбы, который с бухгалтерским беспристрастием отщёлкивал исходные данные для поражения главной цели. И не было сомнений, что рулевой с точностью до градуса удержится на боевом курсе, а боцман - до сантиметра на заданной глубине. Не подведут и электрики, выдавая заданную скорость. Но будь на то командирская воля, передаваемая по телеграфу из центрального в шестой отсек, и можно будет прибавить ходу, чтобы их "барракуда" без промаха вцепилась бы зубами своих торпед в тело обречённой жертвы.
      Непрядов, как и всегда в азарте атак, был предельно сосредоточен и твёрд. Его властный голос звучал в отсеке непререкаемым приговором команд, возникавших мгновенной реакцией на поступавшие с боевых постов доклады. Егор напрягался до полного предела как целеустремленный фанатик, для которого весь смысл его существования сводился теперь к последнему выкрику "пли".
      Чижевский вместе с замполитом держались тем временем около рубки акустика. Оба как бы с опаской сторонились одержимого атакой командира. Решительный и сильный, он в эти минуты всех подчинял своей воле, внушая повиновение и невольный страх. Собенин, подгадав
      момент, попытался было ради любопытства заглянуть в планшет, который вёл старпом, и при этом как-то неловко наткнулся на Непрядова. Тот лишь метнул гневный взгляд, словно пригвоздив на месте, мол, не путайся под ногами. И замполит сконфуженно попятился на прежнее место. Льву Ипполитовичу именно сейчас досмерти хотелось какого-то активного действа, как при старом командире, который советовался с ним вплоть до мелочей, порой даже излишне навязчиво и нудно. Да только взошедший на мостик новый командир всецело владел ситуацией и в советах, по всему чувствовалось, не нуждался. Оттого-то Лев Ипполитович страдал и маялся, не находя себе места и хоть какого-то дела в столь ответственные минуты боя. А конкретным делом для него могло бы стать его комиссарское слово, какой-никакой совет по ходу атаки. Но только что путного мог он дать в этом запредельном для него подводном действе, если на флоте пребывал, как говорят, без году неделя.
      Не секрет, что на плавбазе вместе с комбригом находился и начальник политотдела. Им-то с высоты своего мостика видней, полагал Собенин, как развивается атака, все недочёты и промахи видны как на собственной ладони. Если же что-то произойдёт не так, замполиту за всё придётся отвечать наравне с командиром, а по партийной линии и того больше. Тогда уж никто не поинтересуется, сколько ты служишь, но наверняка спросят: "Куда глядел?.."
      Вот лодка довернула рулями на боевой курс. Напряжение в центральном, казалось, достигло взрывоопасного потенциала. И в тот самый момент, когда с языка у Непрядова должна была сорваться команда "пли", послышался голос акустика Монахова:
      - Товарищ командир, в секторе стрельбы наблюдаю посторонние
      шумы винтов.
      - Что за ерунда! - насторожился Непрядов. - Откуда взялись?..
      - Время, товарищ командир, время! - почти простонал старпом. - Курсовой уходит на корму.
      - Да стреляйте! Стреляйте, Егор Степанович! - не стерпел замполит, решительно тряхнув перед собой сухим кулачком. - Второго такого случая может и не быть.
      Только Непрядов принял другое решение. Обречённо махнув рукой, дал отбой атаке. "Не повезло..." - подумал он, вытирая носовым платком со лба пот.
      В отсеке настала гнетущая тишина, которая бывает разве что в минуту молчания, когда чтят память о погибших. На командира поглядывали кто с недоумением, кто с досадой.
      Всплыли под перископ. Потанцевав в обнимку с трубой, Непрядов поймал линзами силуэт рыболовного сейнера, пересекавшего возможные трассы торпед между лодкой и конвоем.
      "Что б ты протух вместе со своей дохлой селёдкой!" - только и мог всердцах пожелать Егор капитану того самого судёнышка, нивесть как затесавшегося в полигон. Однако тут же смекнул, что не всё ещё потеряно. И вновь дал команду: "Боевая тревога! Торпедная атака!"
      На этот раз цель удалось подловить на острых курсовых углах, почти на пределе возможного. К тому же в самый последний момент стало ясно, что лодку обнаружили. Противолодочные корабли, покинув места в ордере, устремились к подводной цели. Тральщик тем временем начал маневрировать, стараясь заслонить собой плавбазу. Но было уже поздно. Торпеды стремительно прочеркнули трассы в направлении корабля-мишени. И, как обнадежил Монахов, по крайней мере одна из них всё же прошла под днищем: пеленга совпадали.
      Надводные корабли около двух часов гоняли лодку. Сигнальные гранаты, имитировавшие взрывы глубинных бомб, хлопали то далеко, то совсем близко. Маневрируя глубиной, скоростями и курсами, лодка старалась уйти в отрыв. И, наконец, это ей удалось. Сначала над рубкой стали появляться отдельные небольшие льдины, потом они пошли едва не сплошняком, стесняя манёвр и погашая скорость у преследователей. Лодка же получила полное преимущество, прикрывшись ледяным полем. И поскольку командир её дело свое знал, дальше уже не составляло особого труда благополучно запутать следы и выбраться из зоны активного поиска.
      Разбор учений решено было проводить на внешнем рейде. Вернувшиеся с моря корабли становились у берега на якоря и бочки. Близился конец дневных сумерек. Серый лоскут неба ещё полоскался в отверстии рубочного люка, когда Непрядов начал выбираться на ходовой мостик. В полумиле просматривался силуэт плавбазы. Вскоре оттуда замигал желтоватый огонёк семафора: "Командиру прибыть на доклад к комбригу".
      Шлёпая вёслами, к борту субмарины подошла шлюпка.
      - Не могли катер послать, - недовольно проворчал замполит, усаживаясь на банке рядом с Егором. Собенин заметно нервничал, загодя не ожидая от начальства ничего хорошего.
      - Шлюпкой оморячивают, Лев Ипполитович, - успокоил его Непрядов, уже сидевший на корме около старшины команды гребцов. - А вообще же радуйтесь, что нас не заставляют на доклад к флагману добираться вплавь,.. - и пояснил. - Как иногда приказывал своим офицерам одноглазый Гораций Нельсон.
      - Ну, положим, это он приказывал молодым лейтенантам и мичманам, - заметил Собенин, зябко поеживаясь. - А мне уж, извините, слегка за сорок.
      Непрядов молчал, обдумывая самые убедительные и веские слова в защиту своей атаки. Трудно было предвидеть, как её расценит начальство. И всё же он не сомневался в том, что принял единственно верное решение, отказавшись от первоначального варианта действий с его, в общем-то, непредсказуемыми последствиями.
      4
      Просторный салон плавбазы, где обычно проходили совещания, был хорошо знаком Егору ещё по тем временам, когда бригадой командовал Христофор Петрович Дубко. По стенам всё та же великолепная ореховая отделка, искрящийся хрусталь плафонов и золоченые рамы зеркал. Шаги скрадывал огромный ковёр. А кожаные кресла, расставленные вдоль длинного совещательного стола, всё так же тепло и мягко охватывали бока и спину, ввергая в предательскую дрёму.
      Непрядов сидел по правую руку от Струмкина, в одном ряду с командирами других лодок, которые по пути следования конвоя так же в разное время выходили в атаку. А напротив них разместились противолодочники. Лица у всех сосредоточены, серьёзны. И только в глазах командира тральщика, упитанного и весёлого капитан-лейтенанта Стокова угадывалась двусмысленная усмешка, которую можно было истолковать как вопрос Непрядову: "А не вмазались ли твои торпеды в мой борт, прежде чем они попали, как ты думаешь, в плавбазу?.." На что Непрядов с такой же немой усмешкой отвечал: "Не радуйся, Стоков. Даже в этом случае тебя сейчас теоретически должна была бы кушать какая-нибудь голодная рыбка..."
      Пока на доске укрепляли ватманский лист с изображением на нём только что закончившихся морских баталий, вестовые подали крепко
      заваренный чай с лимоном.
      - Ну, что ж, приступим, - сказал Струмкин, поднимаясь со своего места. - Разумеется, оценка действий каждого экипажа будет предварительной. Однако общая картина действий достаточно ясна, чтобы квалифицировать оперативность и грамотность решений, принимавшихся командирами кораблей, - и обратился к Непрядову.- Начнём с вас, Егор Степанович, как с наиболее опытного.
      Комбриг сделал несколько маленьких глотков чая. Вернув обжигающий стакан на блюдечко, легонько тронул тыльной стороной ладони бородку, как бы охорашивая её.
      - Если в целом, - сказал, кося взглядом в сторону Непрядова, - то атаку с некоторой натяжкой можно считать удовлетворительной. Цель поражена одной торпедой. Другая прошла метрах в десяти по корме и едва не "зацепила" тральщик.
      Упитанное, розовое лицо Стокова разочарованно вытянулось, поскольку он жаждал получить в свой борт обе торпеды, спасая тем самым плавбазу. Да, видать, не судьба.
      - Однако решительно не понимаю, - говорил комбриг. - Чего вы так испугались, выходя в атаку в первом случае? Ведь осадка сейнера была ничтожно малой. А позиция для залпа - лучше и желать нельзя. К тому же и оторваться смогли бы без проблем: надводные акустики вас тогда и в упор не слышали. Понимаю, что произошла нелепейшая случайность, ограничившая свободу действий. Но всё же надо было рисковать.
      Комбриг выглядел раздосадованным. Да и как его не понять, когда до заветного приза оставалось "рукой подать". А получалось, экипаж на этом выходе едва оправдал сожжённое топливо и съеденный доппаёк.
      Однако Егор уверенно отвёл от себя все обвинения. И формально, и по
      существу считал себя правым, не боясь даже показаться излишне осторожным, если даже не перестраховщиком. Худо ли - бедно ли, только цель удалось поразить, а победителей, как известно, не судят. Другой вопрос, что оценка по тактическому исполнению оказалась невелика.
      Но вот заговорил Чижевский, немного вальяжно и с улыбочкой, давая тем самым понять, что его слово имеет особый вес как представителя вышестоящего командования.
      - Я бы квалифицировал действия командира следующим образом, - он поочередно обвел долгим взглядом всех присутствующих. - Да, первая атака, дававшая полное право на высокую оценку, действительно сорвалась. Результат второй можно расценить как простое везение, поскольку торпеда попала по самому срезу кормы, как бы зацепив плавбазу. Но кто виноват? - спросил, гневно повышая голос и тут же ответил. - Да пьяный рыбак, нарушивший элементарные правила судоходства. - Чижевский вытянул руку, словно пронзая Непрядова указательным пальцем. - А командир всё же оказался мудрее... Догадываюсь, чего ему стоило подавить в себе готовую было сорваться с языка команду "Пли!" Ну что ж, есть атаки более удачные. И право же обидно, что приз теперь будет принадлежать другой бригаде. Но я решительно верю в Непрядова, в его потенциал командирского мастерства и везения, - и подтвердил, как бы наперёд отвергая возможные возражения. - Да-да, именно везения. Я не оговорился. Потому что Божьей милостью командир подводный без этого немыслим. И пусть, как говорится, неудачник плачет... А у Непрядова самые лучшие его атаки ещё впереди.
      Комбриг при этих словах отходчиво улыбнулся.
      - Не хочу, Эдуард Владимирович, чтобы у вас обо всём этом сложилось превратное впечатление. Мы и не помышляем осуждать или порочить Непрядова, - и он попросил взглядом поддержки у сидевшего рядом начальника политотдела капитана первого ранга Широбокова. Тот, мгновенье поразмыслив, как бы с усилием кивнул.
      - Вот, видите? - ободрённо продолжал Струмкин. - Никто и не ставит под сомнение командирский талант Непрядова. Он есть и никуда от него не денется. Но право же, мы от Егора Степановича вправе ожидать большего.
      Слушая комбрига, Егор машинально чертил в своей записной книжке силуэты парусных кораблей. В минуты наивысшего напряжения это давало ему успокоение и разрядку. Странные чувства бродили в нём от весьма неожиданной и непростой поддержки однокашника. Думалось, уж лучше молчал бы, чем так вот, напрямую выказывать своё покровительство. И так бы никто не схарчил. От такого поворота событий Егор испытывал не столько удовлетворение, сколько досаду и неловкость, потому что не привык жить в долг. И всё же где-то подсознательно шевелились мысль: "А что если "Милорд" от чистого сердца подставил своё плечо, как однокашнику и старому товарищу, который слегка покачнулся? Ведь вместе как-никак пуд соли съели... А что было плохого меж нами, того давно уж нет. И всё прошлое теперь обоим одинаково должно быть дорого. Не швырять же камнем в того, кто протягивает тебе кусок хлеба..."
      На обратный путь Непрядову и его замполиту, вместо шлюпки, дали небольшой катерок. Собенин так обрадовался, словно исполнилось его самое заветное желание. Но Егору было всё равно, на чём возвращаться на свою лодку. Таким мелочам он не придавал особого значения.
      Душевно простившись с Чижевским, остававшимся на плавбазе, Егор проворно сбежал по шторм-трапу на поджидавший его катерок. Следом, неловко ступая по поперечным деревянным балясинам, спустился замполит. Борт плавбазы был довольно высоким, и Лев Ипполитович с
      непривычки весьма осторожничал, опасаясь свалиться в воду. Егор со снисходительной усмешкой поддерживал его, помогая утвердиться на кормовой банке.
      Собенин принял Егорову опеку с раздражением, смущаясь своей штатской неловкости и чувствуя неколебимо крепкую руку командира. Он пробовал закурить, но ветер гасил спички, и потому Лев Ипполитович ещё больше нервничал и раздражался. Наконец, Непрядову надоели его муки. Он отобрал коробок и, сложив ладони "пещеркой", защитил слабо трепыхавшийся, живой язычок пламени. Глубоко и жадно затянувшись дымом сигареты, Собенин немного успокоился и подобрел. Кивнув из вежливости, замполит на некоторое время прикрыл веки, показывая тем самым, насколько он устал.
      Как на зло, мотор долго не заводился: обиженно чихал и фыркал на моториста, пытавшегося его наладить. И Егор терпеливо ждал, поглядывая на маячившие неподалёку отличительные огни стоявшей на якоре лодки. Ветер понемногу стихал. Океан упруго ходил под днищем, всплескивая по бортам. Было свежо и зябко. Накидывая капюшон альпака на шапку, Непрядов глянул в небо. Оно было чистым и потому отчётливо высвечивало холодным, искрящимся хрусталём звёздной россыпи.
      И припомнилась другая ночь, более тёплая и ласковая. И другой океан, намного спокойный и по-кошачьи изнеженный. А вместо угрюмой и громоздкой плавбазы виднелись тогда стройные очертания белоснежного парусника. Его мачты раскачивались и вычерчивали на небосклоне какие-то каббалистические знаки, вызывая чудо. И оно являлось, рождённое августовским звездопадом... Тогда всё ещё только начиналось, всё было впервые, всё было впереди. С какой-то немыслимо
      приятной ностальгической теплотой подумалось, что эти ощущения прошлого никуда не сгинули за давностью лет. Они лишь до поры притаились в тайных закутках Егоровой души, чтобы однажды, вот как сейчас, напомнить о себе и чуточку согреть.
      Непрядов не устоял перед искушением. Сдернув перчатку, он перегнулся через борт и окунул руку в студёную воду. Ладонь сначала ожгло, а потом запястье будто сковало браслетом ледяных наручников.
      Ответного рукопожатия океана, как в далёкую пору юности, не получилось...
      - Гляжу на вас и не могу не удивляться, - подал голос Собенин.
      - Чему же именно? - отозвался Егор, вытирая закоченевшую мокрую пятерню о полу альпака.
      - Хотя бы тому, как вы умеете замыкаться в собственных мыслях, а потом, как-то вдруг, поступать вопреки здравому смыслу и логике...
      - Да и у вас, Лев Ипполитович, душа не на распашку, и в прагматизме вам не откажешь. Однако не могу не напомнить, что на парадоксах весь флот Российский как хлеб на дрожжах замешан. Думаю, оттого он и непобедим: большие дела и громкие победы порой вопреки, а не благодаря здравому смыслу творятся. Я мог бы вам привести немало примеров из истории флота, на которые, по существу, вам бы нечем было возразить.
      - А почему вы думаете, что я должен вам непременно на каждом шагу возражать? В данном случае мне трудно было бы с вами спорить Я ведь не кадровый. Однако в истории чётко делаю различие "до" и "после" революционного периода. Это даёт мне основание делать правильные, классовые выводы в ходе развития исторических процессов.
      - Что значит "до" и "после"? - не поверил Егор. - Одно от другого не
      отделимо. Мы ведь не иваны, не помнящие родства... Тоже ведь кое-что за душой имеем. Лично мне матрос Пётр Кошка так же дорог, как и матрос Анатолий Железняков. Это всё наша история, хотим мы того или нет.
      - Будем считать, что вы немного приоткрылись, хотя и с некоторой передержкой во взглядах, - смилостивился Собенин. - Теперь я лучше буду вас понимать, - и предложил, трогая Егора за плечо. - А хотите знать, что я думаю о вас, Егор Степанович?
      - Валяйте, Лев Ипполитович, - согласился Непрядов, заранее готовый к такому повороту их разговора.
      - И без обиды?
      - Не знаю такого слова. Это удел слабых.
      - Извольте. Так вот, если возвращаться к анализу нашей атаки... Я бы не стал вас отечески утешать, как капераз Струмкин, или дружески выгораживать, как кавторанга Чижевский. Я бы вас осудил, - и покосился на Непрядова, ожидая его немедленной реакции.
      Непрядов даже не шевельнулся, продолжая сидеть, облокотившись о привальный брус.
      - Осудил бы именно в силу того, - продолжал Собенин, - что вы не просто по командирски обыкновенно грамотны, вы по командирски талантливы. Вам под силу добыть успех на пределе возможного, а это не каждому дано. Однако вы не понимаете существа момента. Настораживает алогизм, непредсказуемость вашего поведения. Да любой командир на вашем-то месте не задумываясь дал бы торпедный залп! Ведь мы же учим экипаж действовать на учениях как в бою: самоотверженно и с полной самоотдачей. А получается, что атакуем с оглядкой.
      - А без оглядки никак нельзя, на то и существует на лодке перископ, - бросил Егор, не поворачивая головы и не изменив вальяжной позы. - Благодарю за комплимент в мой адрес, но безрассудство и талант вещи на флоте несовместимые. Предпочитаю всё же здравый расчёт. В данном случае мой риск не был бы оправдан.
      - Да не в том дело! А вы подумали, что все мы теперь оказались в самом незавидном, дурацком положении? Экипаж не выполнил тех обязательств, которые брал в юбилейный-то год. Вот о чём никак нельзя забывать.
      - Я думал о рыбаках... Кто же знал, что ещё могло взбрести в голову их не то полоумному, не то пьяному капитану? В данном случае даже малейший риск следовало исключить. Я это и сделал. А потому сегодня могу спать спокойно.
      - Рад за вас. Зато у меня опять будет бессонница.
      Поведя в сторону рукой, Собенин демонстративно отвернулся, как бы давая понять, что оставляет за собой последнее слово. Именно эта его привычка раздражала Егора, заставляя быть настороженным и скупым на откровенность. Не нравились нарочито прямолинейная манера суждений замполита, вероятно, ещё с гражданки привыкшего являть собой истину в последней инстанции, и это стремление держаться подчеркнуто независимо, с легкой брезгливостью на лице. Даже походка его представлялась какой-то особенной. Лев Ипполитович будто и не шёл, а с преувеличенным достоинством нёс по отсекам свое тело. Злые матросские языки тотчас подметили эту особенность и за глаза окрестили Собенина "монументом". Высокий, прямой, тощий, в мешковато сидевшем на нём кителе, Лев Ипполитович и впрямь чем-то походил на небрежно изваянный памятник самому себе.
      Взревел мотор. Описав циркуляцию, катерок нацелился форштевнем на тускло светившиеся огни субмарины. И по мере того, как они приближались, привычные дела и заботы опять начинали тесниться в егоровой голове. Он думал о том, что, вернувшись в базу, надо непременно успеть до следующего выхода отремонтировать забарахливший репитер гирокомпаса, обязательно покрасить в береговых кубриках обшарпанные деревянные полы и, наконец, отправить в краткосрочный отпуск гидроакустика Медведева: "Заслужил ведь, глухарь ушастый...". А впрочем, не грех и о себе подумать. Пора было из каюты перебираться в отдельную квартиру, которую начальник береговой базы всё-таки выделил Егору.
      5
      Зиму на Северах всегда ждут с неотвратимостью злого рока. К ней готовятся, в меру необходимости, загодя. Она же, будто капризная и злая фея, любит являться без предупреждения и совсем некстати, вызывая к себе повышенное внимание и озабоченный интерес. Так было и на этот раз, когда лодка вернулась в базу. Глубокий скандинавский циклон, взбаламутивший небеса и море штормовыми ветрами, обрушился на стылую землю несметной ратью мятущегося снега. На берегу сплошная мгла, и вода парила по всей акватории бухты, словно в кипящем котле.
      Для большей надёжности швартовку Непрядов взял на себя. Возвышаясь над обвесом рубки, он с усилием выдавливал через раструб команды. Взбесившийся ветер заглушал их. Большого труда стоило прижаться к пирсу, не помяв обшивки лёгкого корпуса. А сделать это под напором расходившейся волны оказалось не так-то просто. Всё перемешалось, спуталось, схлестнулось в неистовой толчее стеснённого пространства бухты. Электромоторы выли, изнемогая болью перегрузки. В свете прожектора по палубе ошалело метались люди в оранжевых спасательных жилетах, растаскивая стальные троса. Ветер валил с ног, слепил глаза, леденил холодом душу. И без передышки крыл матом боцман, распоряжавшийся на баке.
      Наконец, лодка притерлась бортом к тугим плетеным кранцам, унялась и успокоилась, как могла. Лишь швартовы продолжали стонать, напрягаясь в извечном подвиге великомучеников.
      Приведя механизмы в исходное положение, команда сошла на берег. Егор видел, как намаялись и устали его ребята за этот недолгий поход. Но всё же на лицах заметно было, столь знакомое и ему самому, удовлетворение всем тем, что они в море сообща исполнили. Теперь нет больше изнурительной качки, под ногами вновь ощущалась надежная твердь земли. Сама душа в успокоении расслаблялась и пела. Все уже предвкушали жаркую парилку в бане, ужин с обещанными жареными пончиками и свежие простыни, на которых приятно растянуться, отходя посоле отбоя ко сну. Да много ли нужно матросу, вернувшемуся с морей? В том и состоит прелесть моряцкой службы, что позволяет она даже в ничтожной малости, хоть на мгновенье, находить полнейшее удовлетворение своей судьбой. Было бы дело сделано, да не поскупился бы на похвалу сам командир, если уж, на худой конец, не придира-боцман.
      На другой день ветер стал понемногу стихать, снегопад прекратился. Дела и заботы дали Непрядову передышку, и он решил наведаться в своё береговое жилище.
      Квартира на третьем этаже блочной пятиэтажки оказалась довольно запущенной и грязной, поскольку её держали прозапас и в ней давно никто не жил. Почти весь остаток дня Егор потратил на то, чтобы привести комнаты в порядок. Как в курсантскую бытность, облачился в синюю робу, закатал до колен штанины и принялся мыть, скрести, чистить, пока всё вокруг не заблистало чистотой. От прежних хозяев оставалась кое-какая убогая казённая мебель, но и её по егоровой неприхотливости вполне хватило для скромного и поневоле холостяцкого бытия. Излишний комфорт, с культом дорогих и ненужных вещей, он по-прежнему не любил. С убеждённостью отшельника "подводной обители" он и на берегу полагался лишь на самое необходимое, что всегда должно быть к месту и под рукой.
      Если бы он, как прежде, ждал к себе Катю, то мог бы расстараться, обставив квартиру более подходящей мебелью - по распределению в военторге ему предлагали вполне приличный чешский гарнитур. Но ради чего стоило создавать уют, если всё равно нет огня в его семейном очаге? И Егор без сожаления отказался от того гарнитура, поскольку он старпому Тынову был нужнее.
      Переделав неотложные дела, Непрядов долго сидел за пустым
      столом. Он отрешённо глядел на голое окно, в котором стояла густая чернота полярной ночи. Настало какое-то изнеможённое отупение, когда не хотелось даже пальцем шевельнуть. Он и сам не заметил, как в душу змеёй подколодной вкралась тоска. Она растеклась по всему телу, расслабляя мускулы и волю, парализуя разум. И уже ни о чём не хотелось думать и ничего не хотелось делать. Вот когда бы хоть раз в жизни напиться так, чтобы самого себя не помнить. Будь Кузьма на его месте, он бы по простоте душевной так бы и поступил, махнув на всё рукой. Но Егор и такой бесшабашной малости позволить себе не смел. Даже на берегу, в домашней обстановке, субмарина продолжала входить в его кровь и мозг сильной дозой отрезвляющей инъекции. Она всё время исподволь держала его в напряжении, не давая и шагу ступить без помыслов о ней. И всё-таки, тоска сильнее была его командирского подсознания, ограниченного рамками служебной необходимости. Лукавым искусителем она нашёптывала, что он обыкновенный смертный человек, не без собственных грехов и слабостей. Который раз, прорываясь через паутину отупения и мрака неведомых расстояний, обращался он мысленно то к жене, вновь затерявшейся со своей цирковой труппой неведомо в каких краях и весях, то к сынишке, росшему целиком под бабкиной опекой, без родительской заботы и ласки. Егор не считал себя слабым человеком. Но здесь он был бессилен что-либо изменить. Судьба распоряжалась им по собственному усмотрению, не оставляя даже просвета на своём неясном, сумрачном горизонте.
      Как Егор ни старался, опять ничего так и не придумал. Голова лишь разболелась. Чтобы хоть как-то прийти в себя и упорядочить мысли, решил немного проветриться.
      Надев шинель, он спустился по лестнице и вышел на улицу. Свежий, с морозцем, воздух тотчас взбодрил, развеивая гнетущее состояние и облегчая душу. Под ногами чуть пожмыхивала пушистая снежная крупчатка. Сквозь поредевшие тучи лезвием прорезалась ущербная луна, заискрились голубые звёзды и даль окрест раздвинулась, обнажая смутные очертания дальних сопок.
      В наступившем безветрии посёлок ожил, повеселел. У соседних домов с криком и со смехом резвилась ребятня. Поблизости из