- Да известно, известно, - с досадой отвечал особист, точно ему наступили на любимую мозоль. - Да!
      - Не "да", а так точно! - угрожающе повысил голос Непрядов. - Вы что, на посиделки сюда пришли? Перед вами старший в звании - капитан первого ранга! Потрудитесь держаться в рамках субординации.
      Горохов онемел от удивления.
      - Так точно, - придя в себя, вынужденно поправился он. Однако уже в следующее мгновенье обрёл прежнее самообладание и уверенность в голосе.
      - Но всё же я очень бы советовал вам прислушаться и к другому мнению.
      - Оставьте свои сомнения при себе, - снова в нелюбезной форме оборвал его Непрядов. - В конце-то концов, мне с этими старшинами идти в море, а не вам. Вы остаётесь на берегу и ни за что уже не можете отвечать.
      - Если возьмёте меня на борт, я готов с большой охотой пойти на этот раз в море и тем самым разделить вместе с вами ответственность за личный состав, - не дрогнув, сказал на это капитан третьего ранга.
      - А вот вас я взять никак не могу, - охладил его желание Непрядов. - Должность особо уполномоченного в моём экипаже не предусмотрена, в силу того, что командир экипажа пользуется особым доверием. Лично вам, товарищ капитан третьего ранга, делать здесь в море просто будет нечего.
      Горохов с преувеличенным достоинством принял и эту Непрядовскую издёвку, верно, в душе поклявшись непременно отыграться при первом же подходящем случае. Горохов был терпелив и умел дожидаться чужого промаха. Вот тогда-то и наступал его "звездный час", когда представлялась возможность виртуозным дознанием доказать собственную исключительную значимость и необходимость на своём месте. Разумеется, ничего не было более неприятного, когда такая возможность ускользала. Он не мог не знать, что с Непрядовым считались в довольно высоких сферах. Капитан первого ранга был для бдительного особиста неуязвим, и это его особенно бесило.
      Горохов всё же добился для себя отступного, когда убедил командира в целесообразности взять на борт ещё и старшину первой статьи Шастуна - того самого, которого избили Чуриков с Ганзей. Тем самым командир брался доказать, что умеет улаживать конфликты, касающиеся вверенного ему личного состава.
      6
      В автономку отходили без лишней торжественности, более чем скромно, стараясь не привлекать к себе излишнего внимания. На пирсе адмирал Бахарев и ещё несколько штабных офицеров тепло попрощались с Непрядовым, и лодка рассталась с берегом. Она ушла, растворившись в утреннем тумане. А вскоре оборвалась и её следовая дорожка на воде. Атомоход канул в глубине, и теперь ничто уже не напоминало о его земном существовании. В отсеках потекли подводные часы и сутки, множа преодолевавшиеся мили.
      В начале похода у Непрядова не было с экипажем никаких проблем. На берегу его люди достаточно хорошо отдохнули, и поэтому ходовые вахты шли как бы на одном дыхании, с показной мастеровитой лихостью. Другое дело потом, когда бесконечные бдения и тревоги на боевых постах вымотают личный состав. Тогда и командиру забот прибавится, чтобы на походе не было бы никаких происшествий и срывов.
      С матросами, которые поочередно несли вахту в первом отсеке, так же не было хлопот. Все они пошли в море добровольно, с большой охотой и поэтому особенно старались доказать свою полезность на борту субмарины. Понимали же, что основную работу в море выполняют офицеры с инженерными дипломами. Необычайно совершенной представлялась эта лодка, необыкновенным был и её сплочённый офицерскиё экипаж. А чувство сопричастности к нему первое время приводило матросов в состояние восторга и радости за оказанное им доверие. Шутка ли, ведь все они как бы заглядывали в будущий век! Непрядов читал эти откровенные, бесхитростные мысли на лицах своих ребят и сам радовался за них. Им-то всё здесь в диковинку, тогда как основной состав команды со всем здесь освоился и ко всему привык.
      Что же касается троих "драчунов", то Вадим Колбенев на правах строгого отца-блгодетеля взял их под свою опеку. В присутствии командира он заставил всех троих пожать друг другу руки, чтобы
      возникший между ними на берегу конфликт был бы тем самым исчерпан. По крайней мере, Колбеневу очень хотелось бы в это поверить.
      На первый взгляд, всё складывалось наилучшим образом. Как и офицеры, матросы жили в каютах по двое. Столовались также в офицерской кают-компании. А это уже само по себе заставляло каждого из них держаться более солидно, с достоинством.
      Казалось, особенно своим новым положением был доволен старшина Никита Шастун. Его освободили от несения ходовых вахт, назначив вестовым и, тем самым, помощником мичмана Расходова по хозяйственной части. И выбор этот, полагал Непрядов, был сделан весьма удачно. Трудами и заботами Шастуна в кают-компании буквально всё блестело и сверкало от стерильной чистоты и порядка. К тому же новый вестовой сервировал стол и обслуживал офицеров с таким изяществом и лёгкостью, словно был прирождённым официантом.
      Но Егор, тем не менее, испытывал в душе и некоторое беспокойство: уж слишком легко и гладко шли дела в экипаже, а на походе в море долго так не бывает. Приближалась расчётная точка, когда субмарина должна была надолго уйти под паковый лёд, чтобы там, в немом студёном безмолвии, нести свою долгую патрульную службу. Вот тогда-то и начнётся настоящая работа, сопряжённая с избытком всяких неожиданностей и испытаний. Непрядов это хорошо знал, впрочем, как знали это и все остальные члены экипажа.
      Напоследок решил Егор побаловать своих ребят свежим воздухом. У самой кромки ледяного поля дал команду на всплытие. Стрелка глубиномера дрогнула и с облегчением поползла к нулю. Она не спеша, как бы на ощупь разворачивалась до тех пор, пока над легким корпусом
      с шумом не заходили поднятые лодкой волны. С шипением и свистом отдраился верхний рубочный люк. Тотчас в центральный шибануло морозной свежестью вперемешку с солёными брызгами.
      Непрядов распорядился, чтобы матросы выходили наверх первыми. Нетрудно понять, как им особенно не терпелось покурить на свежем воздухе. "В сущности, все они ведь пацаны ещё - отечески рассудил Егор, - ровесники моего Стёпки. А в море всегда же очень хочется того, что не всегда доступно..." Надев меховую куртку, Непрядов взобрался по отвесному трапу на ходовой мостик. Под обвесом рубки промозгло и сыро. Сапоги скользили по мокрым деревянным рыбинам, устилавшим подножье ходовой рубки. Где-то в недрах надстройки ещё журчала стекавшая вода.
      Встав на подножку, Егор возвысился над рубкой. Перед ним вкруговую раздался мрачный, глянцево тяжёлый океан. Он ещё проступал в густых сумерках кончавшейся осени. Где-то на горизонте муаровой гвардейской лентой играли полярные сполохи. Тишина казалась неправдоподобно мёртвой. Такая бывает разве что на кладбище ночью, да и то перед тем, как разгуляться нечистой силе. Даже ветер затаил дыхание, испугавшись надвигавшейся полярной жути. Егор зябко подёрнул плечами, пряча прихваченные морозом руки в карманах куртки. В надстройке негромко переговаривались матросы. Оттуда тянуло сигаретным дымком, слышался хрипловатый никотиновый кашель, сдержанный смех.
      А над головой удивительной чистоты и бесконечности северное небо. Гуляет по нему Большая медведица с малым медвежонком. И Полярная звезда будто застряла прямо на твоей собственной реснице.
      На мостик один за другим выбрались и оба старпома. Потеснив
      Егора, оба устроились рядом.
      - Редкостная ночь, - вторя своим сокровенным мыслям, мечтательно выдал Непрядов. - Такие вот у нас на Северах по пальцам перечтёшь. А то всё хмарь, да ветрище.
      - Эх, сейчас куда-нибудь на Юга, на солнышке кверху пузом погреться, винца б "сухаго" попить, - помечтал и Колбенев, по привычке покуривая в рукав.
      - Считайте, что этим самым всплытием я вам по бокалу "шампанского" налил, - сказал Непрядов, втягивая ноздрями пьянящий, морозной свежести океанский воздух.
      - Тогда уж лучше по стопарю "шила", - уточнил Кузьма. - Слабенькое винцо не потребляю, пусть им враги мира и социализма подавятся.
      - Не отвергай того, в чем ни бельмеса не смыслишь, - поучительно сказал Вадим. - Искрящееся "шампанское" - это радость и свет надежды. Его прекрасные женщины любят...
      - И много ж ты, Вадимыч, с его помощью баб на Югах охмурил? - с подвохом полюбопытствовал Кузьма.
      - Пошля-як, - незлобиво отреагировал Обрезков. - Так и норовишь "вмазать" стакан, а потом - под чужую юбку...
      - Это уж как придётся, Вадимыч. Я ведь ни в монахи, ни в замполиты не записывался. Мне и согрешить можно.
      При этом Кузьма игриво подтолкнул Егора, как бы приглашая к себе в союзники. Однако Непрядов дипломатично промолчал.
      - А ведь и вправду тошно, - продолжал куражиться Кузьма, - как только представлю, что где-то сейчас всё же есть и теплое море, и высокие пальмы, и женщины на пляже с загорелыми ягодицами. А тут,.. - Кузьма горестно вздохнул, - замполит со своими советами, как
      замшелой старухе девственность не потерять.
      - Кузьма, ты без кучи кирпичей, как тот рядовой Гогоберидзе из анекдота, ну никак не можешь... Оторвут тебе однажды бабы твоё "мужское достоинство" вместе с яйцами. Так и помрёшь ни за что.
      - Так по геройски всё ж погибну, - крепился Обрезков. - А ты, Вадимыч, наверное, уж и не помнишь, когда последний раз на этот счёт "оскоромился"?
      - Не беспокойся, помню, - заверил Вадим. - Только трепаться про это не люблю.
      - Не-ет, так дело не пойдёт, - заинтриговано напирал Кузьма. - Какие же здесь от друзей могут быть секреты? - и решительно потребовал. - А ну, колись до конца, непорочный ты наш батюшка: кого и сколько раз "усладить" сподобился?
      - Это уж моё дело, - заупрямился Вадим. - А вообще, порядочный ты кобель, Кузя. Но, по большей части, заочник.
      - Почему же заочник?! - вскипел Обрезков, задетый за живое.
      - Да потому как в море "на сторону" от Регины Яновны своей всё
      равно не сбегаешь. Вот и не остаётся ничего другого, как языком
      попусту молоть.
      "Ещё петушатся, - подумал командир про дружков, пряча грустную улыбку. - Потом так на вахте "ухайдакаются", что совсем не до женщин станет".
      Конечно же, знал Егор про неудавшийся отпускной роман Вадимыча. Вроде бы что-то получалось у него с одной экстравагантной модельершей. Вместе они провели в Цхалтубо целый месяц, собирались было пожениться, но потом всё расстроилось. То ли модельерша та была чересчур привередливой, то ли сам Вадимыч слишком разборчивым, только перед дверями в ЗАГС разошлись несостоявшиеся молодожёны в разные стороны, пожелав друг другу всего хорошего. Самому Непрядову это очень даже было знакомо... Безоглядно жениться позволительно в двадцать лет, сознавая себя бесконечно счастливым, а когда самому слегка за сорок, то сорок раз отмеришь, да не всегда отрежешь... Егор не осуждал дружка за упущенную им возможность жениться и наладить семейную жизнь, потому что был по этой части таким же неудачником. А потому позволительно было лишь поплакаться в душе самому себе и постараться не вспоминать того, что было у него с Лерочкой.
      Коротким был перекур на мостике, да и личная меланхолия длилась у командира недолго. Снова дал он команду, и хлопнула над головой крышка верхнего рубочного люка, втугую обжимая кремальеру. Лодка пошла на глубину, вдоволь глотнув кингстонами студёной океанской водицы.
      - Товарищ командир, до кромки поля три кабельтова, - доложил капитан-лейтенант Скиба, оторвавшись на мгновенье от курсопрокладчика.
      - Добро, штурман, - принял Егор доклад. - Включить эхоледомер.
      В центральном отсеке почувствовалось повышенное напряжение, какое неизменно наступает, когда усложняется обстановка. Зачастили доклады с боевых постов. Непрядов еле успевал на них отвечать. Впрочем, особых оснований для беспокойства не было. Его лодке не впервой совершать такой манёвр. Но всё равно командир волновался всякий раз как мичман перед вручением лейтенантских погон. Кончалось одно жизненное измерение и начиналось другое, в котором предстояло заново утверждать себя. Кому же не известно, что океан ошибок не прощает, а вечные паковые льды уж тем более - они вдвойне безжалостны. Потому что они как бы авансом заполучали лодку вместе с её экипажем, не оставляя людям шансов на спасенье в случае малейшего их промаха. В аварийной ситуации на чистой воде можно как-то попытаться всплыть, но куда денешься под многометровым ледяным панцирем, когда лодка становится подобием гроба, засыпанного могильной землёй. Теперь же требовались решительные усилия всего экипажа, чтобы нащупать в океанской бездне свой верный путь и выйти из этой преисподней на свет Божий. А командир лодки - он как поводырь своему экипажу, на него возлагается последняя надежда, когда совсем станет невмоготу.
      Непрядов подошёл к курсопрокладчику и заглянул через плечо склонившегося над экраном штурмана. По стеклянному матовому полю, размеченному сеткой параллелей и меридианов, ярким солнечным зайчиком двигалась маленькая светящаяся точка, - будто откуда-то снизу гномик подсвечивал крошечным фонариком. За этой светящейся меткой тянулся прочерченный грифелем тонкий след, который показывал пройденный кораблём путь. Обозначавшая корабль точка медленно смещалась в сторону кривой ломаной линии, показывавшей кромку ледяного поля. Наконец, точка пересекла линию, и тотчас на индикаторе эхоледомера заплясал самописец, вычерчивая причудливую линию подкладки ледяного поля. Было видно, что отдельные торосы проседали вглубь метров на десять. И Егору с опаской подумалось: "Только бы не зацепиться за эти ощеренные ледяные клыки, а то, не дай Бог, рубку своротишь".
      - Центральный, слышу шум винтов, - послышался в динамике встревоженный голос старшины второй статьи Чурикова, который нёс вахту в первом отсеке. - Похоже, что над нами проходит надводный корабль...
      - Не препятствуйте, старшина, - с ухмылкой отвечал в микрофон минёр Дымарёв, принимавший в центральном доклады из своего подопечного отсека. - К счастью, это наши собственные шумы, которые отражаются ото льда. Вам понятно?
      - Теперь понял, товарищ капитан-лейтенант.
      Сидевшие за пультами офицеры снисходительно заулыбались. Такой обманчивый эффект здесь ни для кого уже не был новостью. А ведь было дело, когда экипаж впервые столкнулся с таким странным явлением, не понимая, что происходит. И в тот раз непонятные шумы возникали то слева, то справа за бортом, тогда как акустик молчал, не обнаруживая вокруг никаких целей. Потом поняли: "Это лёд так чудит". И стали дружно к его чудачествам привыкать.
      Жизнь в отсеках пошла по обычному подлёдному расписанию. Плавание было долгим. Шли дни и недели. Вахты сменялись подвахтами, бдение - положенным сном и отдыхом. А в промежутках между всем этим одна за другой следовали учебно-боевые тревоги, тренировки. И тогда весь экипаж дружно боролся за живучесть с условным огнем или водой, в душе искренне желая, чтобы такого никогда бы не случилось. Ясно же, что теперь вся надежда была только на самих себя. Если что-то произойдет, то никто им уже не поможет. До кромки ледяного сплошняка далеко, а до родного берега - ещё дальше. Но Егор не сомневался в своём экипаже, искренне надеясь, что и ему люди так же верят. Тем и жили они в своей подводной обители, надеясь друг на друга и на "его величество" случай. Таков был извечный, потом и кровью писаный извечный морской закон.
      Так уж получается, что у командира лодки свободного времени бывает куда меньше, чем у всех остальных членов экипажа. В походе
      всяких дел и забот сваливается на него гораздо больше, чем на берегу. Но там хотя бы домой можно вечерком наведаться. Хотя в пустой квартире никто и не ждал Егора, но всё же было где расслабиться и немного отдохнуть. А на лодке никогда такой возможности нет и не будет. Командир обязан постоянно находиться в центре происходящих на корабле событий, и потому доклады об изменчивой обстановке доставали его и в центральном, когда он сидел за своим командирским пультом, и в кают-компании, когда обедал, и в собственной каюте, когда спал. Находчивый Кузьма советовал Егору поставить телефон даже в персональном командирском гальюне, чтобы таким способом быть в курсе дел в любой "критический момент" личной жизни. Непрядов за совет вежливо поблагодарил, но при этом посулил на неопределенно долгое время запереть в гальюне самого Кузьму, дабы его "ценные мысли" тут же и сбрасывать по прямому назначению - через унитаз в фановую цистерну. Присутствовавший при этом Колбенев "трюмного юмора" дружков не оценил и потому обоим посоветовал срочно обратиться к доктору Целикову - на случай "умственного или желудочного расстройства".
      Впрочем, на подводном атомоходе имелось всё же одно укромное местечко, где всем свободным от вахты предоставлялась возможность не надолго отвлечься от всех забот и немного отдохнуть. На этом проекте для личного состава предусматривался такой приятный сюрприз, как отсек живой природы. На обычной дизельной лодке, стеснённой в своих размерах, ничего подобного даже представить было невозможно. Зато здесь, на атомной...
      Скажем, после вахты спускаешься из центрального по трапу на нижнюю палубу, идёшь себе вразвалочку мимо дверей офицерских кают
      до самого конца коридора. Потому как заглядывать в свой надоевший закуток чего-то не хочется. Наконец, оказываешься перед створками стеклянной двери. Стоит только раздвинуть их, как сразу же попадаешь в чудесный сад, под размашистые кроны пальм, в гущу цветущего инжира и в утончённые запахи лаванды. Всё это заботливо взращено в кадушках, ящичках, горшочках. Здесь же зеленеет на газонах трава, на клумбе благоухают цветы. Под ногами не твердь стальных паёл, а мягкий цветной палас. В большом, подсвеченном лампами аквариуме, в таинственных зарослях водяных растений, величаво шевелят плавниками экзотические рыбки. Над головой со щебетом и посвистом перелетают с ветки на ветку чижи, скворцы, синицы. Им в зелёной куще просто рай и кормежки вдоволь.
      Взглядом невольно задерживаешься на огромном светящемся панно. Кажется, сделай ещё шаг и тотчас окажешься у тихого ручья, текущего в лесной глухомани. Всё это Егору до боли напоминало его заветный лесной ручеёк, к которому он когда-то припадал губами, чтобы напиться в невыносимую летнюю жару. И чудилось, что где-то неподалеку была там его родная Укромовка - стоило только выбраться из чащобы и пройти немного по просёлочной дороге. А там уж непременно показался бы крутой холм с дедовой церквушкой, да с родным домом...
      Любил Егор посидеть в это отсеке на лавочке, особенно поздно вечером перед сном. Он закрывал глаза и отрешённо слушал, как умиротворённо журчит вода, бьющая в небольшом фонтанчике, как щебечет в листве пернатая братва, устраиваясь на ночлег. В такие минуты особенно хотелось чьей-то любви, ласки, обыкновенной женской нежности, чего давно уже недоставало одинокому мореходу. Вспоминать о Катиных ласках не имело смысла. Её давно уже не было на этом свете. И поэтому чаще случалось, когда возникал образ другой, реально существовавшей женщины, с которой Егор надеялся связать свою судьбу. В походе он думал о ней как о каком-то роковом наваждении, тайном грехе, без покаяния остававшимся в его жизни. Но в том-то и дело, что в душе он был рад этому греху, желая его продолжения...
      Нередко случалось так, что засыпая в своей каюте на койке, Егор невольно думал о Лерочке. Её он не боготворил, как когда-то Катю. Та, другая женщина, казалась вполне земной, обыкновенной и потому была доступной его мечтам. Он представлял её тугие широкие бёдра, полные груди, манящую ласку нежных рук и жаркое дыхание, от которого прежде озноб нетерпения охватывал с головы до пят. Эта женщина как бы манила издалека призрачным обаянием своего податливого тела, хотя душа её продолжала оставаться в потёмках. Думалось, что не всё у них, быть может, безвозвратно потеряно. Такая пламенная любовь просто так не проходит. Однажды в старом доме повторится ужин при свечах, опять зазвучит для него старинный рояль, будет и утреннее пробуждение в мансарде под шум дождя, и вздохи вековых сосен, и её тихая молитва... Возможно, там всё ещё ждут заблудившегося морехода. Стоит только вернуться туда, чтобы никуда уже не уходить, и всё начнётся сначала. Вернётся любовь, и счастье тогда их уже не оставит, если этого очень захотеть. А нужна-то самая малость: забыть прежнюю обиду и переступить через собственную гордость. По крайней мере, Егору очень хотелось в этом себя убедить. А иначе в дальнем походе просто нечем было бы жить. Что же будет на самом деле, он не знал. Да и какие-то определённые планы строить по этому поводу совсем не хотелось. Будущее представлялось ему собственным ледяным полем, под которым предстояло идти, не видя конца.
      Не успел Егор заснуть, как зазуммерил висевший на переборке телефон. Приподнявшись, он протянул руку, выдернул из зажимов трубку и, позёвывая, поднес её к уху. Вахтенный офицер просил срочно прибыть в центральный, поскольку в момент подвсплытия и очередного сеанса радиосвязи на имя командира пришла срочная телеграмма.
      Сладкой дрёмы как и не было. Егор в мгновенье оделся и выскочил из каюты.
      В расшифровке сообщалось, что в высоких широтах, при разведке погоды, потерпел аварию военный самолёт. Пилоту и штурману, по всей вероятности, удалось выброситься на парашютах. Приводились и координаты места происшествия, откуда непрерывно подавал сигналы аварийный радиомаяк. Непрядова просили сделать всё возможное, чтобы попытаться спасти лётчиков, если они ещё живы.
      Изменив курс, лодка устремилась к месту аварии. Егору не хотелось думать, что лётчики погибли: ведь сумел же кто-то из них в момент приледнения включить портативный радиопередатчик. Это могло также означать, что экипаж перед тем, как покинуть борт самолёта, успел прихватить с собой аварийный контейнер, в котором находился некоторый запас продовольствия и питьевой воды. Была там и надувная резиновая лодка с навесом, которая одновременно могла служить жилой палаткой. Её-то и предлагалось, главным образом, поискать, поскольку она имела весьма приметную ярко оранжевую окраску. Но основная надежда была всё же на непрерывно подававший сигнал радиомаячок. Именно он, пока не иссякнут батарейки, будет давать хоть какую-то реальную надежду на спасение людей во мраке полярной ночи.
      Многое зависело от того, как скоро Непрядовская лодка сумеет прийти в точку, обозначенную на планшете координатами места аварии. Механик Теренин начал набирать максимальную скорость, которую только мог выдать на безопасной глубине. Гадроакустик Хуторнов при этом до пределе "навострил" собственные глаза и уши, стараясь обезопасить продвижение лодки по курсу на бешеной подводной скорости. А доктор Целиков, тем временем, начал готовить к работе, на всякий случай, корабельную операционную.
      Теперь дорога была каждая минута. Но штурман Тынов докладывал, что даже при самых благоприятных условиях в расчётную точку могли прийти не раньше, чем через полтора суток. И командиру было отчего озаботиться и поломать голову. Ведь никто не мог заранее сказать, насколько возможно будет всплыть в заданном квадрате, стараясь как можно ближе подойти к намеченной точке. Неясной было, какой окажется погода, от которой также зависело очень многое. И уж совсем невозможно предвидеть, как поведут себя многолетние паковые льды, которые по природе своей находились в непрерывном движении. Можно было лишь надеяться на счастливый случай, хотя бы на один шанс из возможных ста, который позволил бы спасти людей. Непрядов дал указания и снова отправился досыпать к себе в каюту.
      На этот раз он раздеваться не стал, завалившись в одежде поверх одеяла. Только начал дремать, как снова нудно проверещал телефон. Из центрального доложили, что резко ухудшилась ледовая обстановка. И снова Егор на ногах.
      - Застопорили ход и легли в дрейф, товарищ командир, - слегка волнуясь, доложил Непрядову стоявший на вахте Дымарёв. - Перед нами сплошная ледяная стена, дальше хода нет. Похоже, что это айсберг.
      - Ничего, Василий Харитонович, безвыходных положений не бывает даже подо льдом, - с напускной небрежностью отвечал Непрядов, садясь в кресло к своему командирскому пульту. - Айсберги тоже ведь не бесконечны.
      К Егору в центральном тотчас поближе подсели Обрезков с Колбеневым. Вадим, как обычно, деловит и сосредоточен. Кузьма же слегка раздражён и недоволен тем, что ему не дали доспать.
      Непрядов оценил обстановку и пришёл к выводу, что лодка, по всей вероятности, наткнулась не на айсберг, а на огромный ледяной остров, который врос в ледяное поле, совсем не кстати оказавшись на пути лодки. Старпомы, сверив данные, также с этим согласились.
      Здесь было над чем задуматься. К обычной ледяной шапке, под которой шла лодка, все уже давно привыкли, перестали даже ощущать её изначально пугающее давление на собственную психику. Теперь же всех подстерегала опасность иного рода - более зловещая, непомерно огромная и непроходимая. Ведь никому неведомо было, до каких пределов вглубь и вширь простиралась вставшая перед лодкой ледяная твердь. Волей-неволей предстояло теперь вступить с ней в борьбу, преодолевая неведомую пока преграду всеми доступными способами и средствами, имевшимися на борту корабля. Другого выхода не предвиделось. Ведь ценою любого промедления были человеческие жизни. Поэтому Непрядову следовало как можно скорее привести свой корабль в расчётную точку и там попытаться всплыть в какой-нибудь полынье или трещине. Только ведь их тоже надо было поискать.
      Включив айсбергомер, начали обследовать ледяную преграду. Оказалось, что она проседала вглубь на многие десятки метров. Обходить её с одной из сторон не имело смысла, потому что неизвестно
      было, насколько далеко простирался в обе стороны этот гигантский остров. Поэтому более обоснованным представлялось поднырнуть под это препятствие и попытаться на предельной глубине погружения преодолеть его, не сворачивая с проложенного штурманом курса. Глубины вполне позволяли совершить такой манёвр, да и сверхпрочный корпус атомарины к тому же вполне выдерживал давление почти километровой глубины.
      Только лёгкого "подныривания" не предвиделось. Была опасность каким-либо образом застрять в ледяных расщелинах, или того хуже - удариться корпусом о ледяной монолит и получить пробоину. Тогда уже точно не избежать большой беды. Но выбора не было, предстояло идти в эту неведомую бездну.
      Медленно, почти крадучись, атомоход начал набирать глубину, ощупывая посылками гидролокатора простиравшуюся перед ним стену. Собственными глазами никто из моряков её не видел, но каждый чувствовал, что она где-то совсем рядом: неприступная, немая, беспощадная. Она затаилась и ждёт одного лишь неверного движения стоявших на вахте людей, чтобы дать почувствовать себя чудовищной силы ударом в корпус лодки.
      Люди замерли на боевых постах, до рези в глазах всматриваясь в показания приборов. И как всегда в таких случаях - последняя надежда на командира, безраздельная вера в его предвидение, в его несомненный талант и удачу.
      Не скоро достигли нижнего уреза ледяной стены. Но и после какое-то время продолжали погружаться, чтобы иметь необходимый запас чистой воды над рубкой. Потом Егор дал команду, и ожил винт, придавая подводному кораблю медленное движение. Лодка пошла под ледяным островом, постепенно увеличивая ход. Миновал час, другой. "Пора бы уже кончиться этой ледышке", - в нетерпении думал Егор. Только чуткие приборы не меняли своих показаний, удерживая лодку на большой глубине.
      Все ожидали, что эхоледомер вот-вот обнаружит кромку ледяного острова, за которой можно было бы снова почувствовать себя в большей безопасности. Но вместо этого прибор показал, что океанское дно начало как бы полого восходить, приближаясь к днищу лодки. Это означало, что глубина под килем стала угрожающе уменьшаться.
      "Этого ещё не хватало!", - подумал Егор, с досадой глядя на показания эхоледомера и приказал механику сбавить обороты винта. Погасив скорость, лодка двигалась самым малым ходом, на который только была способна. Вскоре она уже едва не ползла брюхом по грунту, при этом стараясь не зацепить рубкой нависавший сверху ледяной потолок. Шли на пределе возможного, готовые в любое мгновенье застопорить "машину" и дать задний ход.
      Нервы у Егора напружинились до предела. Он сидел в кресле, подавшись вперед и "пожирал" взглядом шкалы приборов. На лбу выступила испарина, во рту пересохло. Казалось, руку облобызал бы тому, кто догадался бы дать глоток холодной воды.
      Какое-то время стрелки приборов как бы вообще перестали двигаться. И Егору померещилась, что лодка застыла на одном месте, оказавшись в дрейфе. Однако датчики лага всё же выдавали существование слабого движения вперёд. Это если и не успокаивало, то хотя бы давало надежду, что не всё ещё потеряно.
      - Прямо по курсу над рубкой чисто! - как из потустороннего мира
      послышался, наконец, голос акустика Пети Хуторнова. Но в отсеке какое-то время ещё продолжала сохраняться гробовая тишина, будто никто не верил, что из этой ледяной западни когда-нибудь удастся выбраться.
      - Чистая вода! - ещё раз громко повторил Хуторнов, словно из опасения, что его не все расслышали, или неправильно поняли.
      Только после напоминания отсечный народ зашевелился, задвигался, как бы постепенно оттаивая и приходя в себя. Хуторнову, наконец, поверили, что в его словах нет обмана или розыгрыша, и что все они действительно освободились от ледяной ловушки, в которую едва не угодили всем скопом.
      Вслед за командой этому поверил и сам командир, которому по должности полагалось в таких случаях сомневаться больше других, - но не ранее, чем лодка удалилась от острова на приличное расстояние и снова подвсплыла на рабочую глубину. Теперь для неё и покрывавшая океан ледяная шапка стала не такой страшной, поскольку под ней всегда можно было сманеврировать по глубине и по курсу.
      Где-то с полчаса Непрядов оставался ещё в центральном посту. Лодка шла изначально заданным курсом и с расчётной скоростью. Никаких препятствий больше не возникало на её пути. Эхоледомер вычерчивал привычные глазу ломаные очертания нижней подкладки ледяного поля.
      "Пожалуй, теперь можно чуток доспать", - расслабленно подумал Непрядов, с трудом подавляя зевоту. До утренней побудки оставалось чуть больше часа, которая была бы на берегу. Но какой уж под водой режим, когда спать приходилось урывками, сообразуясь с обстановкой.