- Победа! Слава! Воля!
      И отзываясь на эхо этих слов, ударили в обители колокола, и Костя, пораженный столь диковинным знамением, сорвал с головы шапку и перекрестился - широко, вольно, истово.
      А Тимоша шапки не снял - вздернул голову и, повернувшись, со скрипом, на крепком насте, увидел, что не деревья стоят вокруг него, а великаны, поднявшие к небу рубины и колья. И глядя, как качают головами подвластные ему чернорукие гиганты, слушая, как плывет над лесом победный звон колоколов, Тимоша распластал крестом руки и замер в неизведанном дотоле восторге.
      * * *
      Мал человек, и подобен пылинке на челе Земли. Рождается человек, и ничего ещё не понимая, видит над собою лицо матери, мягкие и теплые руки её, ощущает сладость материнского молока, и ещё не радуясь свету, пока что не пугается мрака. Затем он начинает различать голоса и лица других людей отца, бабушки, сестер, братьев. Улыбается теплу и солнцу, плачет от первых обид, ещё не осознанных, но уже задевающих его маленькое сердце.
      Окно, печь, узоры на потолке, свет свечи, мяуканье кошки, шум ветра, лай собаки выводят его из блаженного полусна и бездумья.
      И однажды те же руки, что подносили его к груди и укачивали, когда он не спал и плакал, вынимают его из люльки и ставят бережно на пол, а человек шагает вперед, начиная отмеривать предуказанную дорогу жизни, не ведая того, будет ли эта дорога коротка иль длинна.
      А потом выбегает он на заросший травою двор, пугаясь петушиного крика и гусиного шипа. Но наперекор стразу все дальше и дальше от крыльца родимого дома уходит человек - к дальней околице, к речке, в рощу, к исчезающему за краем света большаку.
      И вместе с тем, как раздается под небом мира его первый крик, начинают сплетаться с его человеческой судьбой судьбы живущих и минувшие жизни уже умерших людей. Родные, соседи, односельчане, обитатели ближайшего города входят в его судьбу, не спрашивая на то его соизволения, так же как и он входит в их судьбы, либо слегка касаясь, либо круто меняя, или даже переламывая их.
      И если суждено человеку, родившись в своей деревне, тут же и умереть, несколько раз за всю жизнь оставив у себя за спиной её околицу, проплутав долгие годы по ближним тропинкам, то судьбы немногих людей свяжет он с самим собою, и на жизни немногих других наложит свой след. И немногих умерших будет знать он - деда, бабку, старых земляков, переселившихся из соседних изб в соседние же могилы на ближнем погосте.
      И после того, как отправят его в последний путь, то память о нем добрая ли, худая ли, хотя и может жить долго, только помнить дела его будут немногие - те, с чьими предками пересеклась судьба усопшего.
      А если выйдет человек в необъятный мир, и крышей будет ему небо, а границами - океаны, то сонмы судеб живых и мёртвых пересекутся, переплетутся и повяжутся с его судьбой, ибо дорога его - не малая тропинка, а путь человечества.
      И в жизни такого человека непременно наступит время, когда он, начнет понимать, что его сегодняшний день связан с давно прошедшими событиями и временами, и что дела и подвиги, трусость и доблесть, благословения и проклятия мёртвых так же сильно воздействуют на его судьбу и жизнь, как дела и подвиги, трусость и доблесть, благословения и проклятия живых.
      И когда 10 июня 1649 года Анкудинов и Конюхов выехали из ворот Рильской обители, держа путь на Украину, они понимали, что отныне жизни их переплетутся с борьбой и надеждами десятков тысяч людей, вставших под прапор и бунчук мятежного гетмана Хмельницкого.
      Глава восемнадцатая. Хмельницкий и Кисель
      В давние времена конные разъезды, бежавшие на юг от Киева, на третий день пути оставляли позади себя последние бахчи, сады и пашни и въезжали в степь. И плыли их пики да красноверхие шапки над зеленью, желтизной и синевой трав и цветов, а коней их да их самих видели только коршуны, плававшие вольными широкими кругами между солнцем и степью.
      А обочь всадников на каиках и чайках вниз по Днепру, к порогам, и ещё дальше - к морю уходила голь перекатная - за зверем, за рыбой, за воинской добычей.
      За днепровскими порогами - на заросших вековечными лесами островах Хортице, Токмаковке, Базевлуке, Микитином Рогу - удальцы разбивали станы, называя их на татарский манер - кошами, выбирали на сходке кошевого атамана, а тот делил казаков на курени и ставил над каждым куренного атамана. Куренем называли и отряд, и шалаш, в котором отряд спал. Шалаш строили из хвороста и накрывали сверху сшитыми лошадиными шкурами. В каждом курене жило примерно полторы сотни казаков. Квашеное ржаное тесто саломаха, и рыбная похлебка - щерба - были их пищей, седло - подушкой, армяк - одеялом.
      Все коши и курени, располагавшиеся на островах за днепровскими порогами, назывались Запорожской Сечыо.
      В Сечи царили суровые, принятые самими казаками, установления и за их нарушение виновных жестоко карали. Грабеж православных поселян, поединок с товарищем, привод на Сечь женщины - за все полагалось одно - смерть.
      Сначала все запорожцы были равны между собою и даже кошевого атамана сразу же после избрания измазывали грязью, чтобы он помнил, что и он такой же казак, как и все, и не дал бесу гордыни обуять свое сердце. Но шло время и менялись порядки в Запорожской Сечи - появлялись и там богатые да удачливые казаки - хуторяне, потихоньку прибиравшие к рукам и достатки и власть.
      Иной стала Сечь - былое братство и вольность сменились новыми порядками, и тлетворный дух неравенства начал ощущаться почти так же, как и в соседних с нею странах - Крымской орде, Польском королевстве, Московском царстве. Почти, да всё-таки не так! Не было ни одного восстания, в каком не принимали бы участия запорожцы.
      Не было ни одного холопа ли, мещанина ли, какой прибежав на Сечь и став казаком, был бы выдан помещику или преследовавшим его властям.
      Непреодолимой преградой, богатырской заставой Руси, Литвы, Украины и Польши стояла Сечь на пути татар и турок. Кованым щитом была она для холопов, ищущих воли, и карающей саблей для забывших страх и совесть мироедов - панов, помещиков, корчмарей, судей. Бывало, не просто шляхтичи, а и князья прибегали на Сечь искать защиты и правды от обидчиков, на которых они не могли найти управу ни в Киеве, ни в Варшаве. И Сечь принимала их, и защищала, и мстила.
      11 декабря 1647 года на Микитин Рог, где тогда стояли почти все курени Сечи, приплыл с сотней казаков пожилой, вислоусый, широкоплечий мужчина. Он искал защиты и хотел добиться правды. Его звали Богдан Хмельницкий.
      * * *
      Прибывший в Сечь казак был давно уже известен всей Украине. Его имя знали и короли Польши, и султаны Турции и ханы Крыма, и господари Молдавии. Поляки утверждали, что Хмельницкий происходит из люблинских шляхтичей герба "Абданк", молдаване связывали его имя со знаменитым родом молдавских господарей Богданов, правивших в их стране за два столетия до описываемых событий. Украинские же казаки знали, что Зиновий-Богдан родился в семье чигиринского сотника Михаила Хмельницкого, отдан был в обучение в иезуитский монастырь в Ярославе-Галицком, но, выучившись и латыни, и польскому языку, и не ополячился и не стал католиком, сохранив верность языку и религии предков.
      Закончив обучение, Зиновий-Богдан совсем юным парубком вместе со своим отцом ушел воевать с турками. В битве под Цецорой 6 октября 1617 года турки разбили польско-казацкое войско. В этот день погиб отец Богдана Михаил, юный Хмельницкий был взят в плен и пробыл в турецкой неволе два года. Вернувшись из плена, он занял должность покойного отца, став сотником Чигиринского полка. Новый сотник отличался храбростью, независимостью воззрений, образованностью, умом и неколебимо защищал остатки прав и вольностей своих соотечественников и единоверцев.
      А между тем на Украине один бунт сменялся другим, один набег - другим набегом, и польские паны ни казнями, ни посулами не могли унять непокорную казацкую вольницу, которая, все более и более осознавая и чувствуя свою силу, поднимала сабли и на польских помещиков, и на извечных своих врагов татар и турок.
      Польские войска усмиряли бунтующих холопов, но ничего не могли поделать со своеволием казаков, грабивших Кафу и Трабзон, врывавшихся в Босфор и наводивших ужас на жён и наложниц султана, которые из окон сераля видели огни на мачтах запорожских чаек.
      Падишах вселенной призывал к подножию своего трона польских послов и, клянясь аллахом, обещал истребить всех поляков и украинцев, заселив города и села правоверными, если король Владислав не уймет запорожских делибашей. Королевские комиссары умоляли казаков и грозили им всеми смертными карами, но каждую осень из гирла Днепра вырывались в Черное море казацкие чайки - и снова горели Синоп, Трабзон и Батум.
      Для того чтобы преградить запорожцам дорогу к морю, коронный гетман Станислав Конецпольский приказал построить у первого днепровского порога крепость, мимо которой не смогли бы пройти ни водой, ни сушей.
      Весной 1635 года по проекту известнейшего в Европе фортификатора француза Гийома Левассер де Боплана - зело искусного хитреца и розмысла крепость была построена и в небывало короткий срок уснащена всеми возможными средствами для отражения осад и штурмов. Довольный содеянным, Конецпольский призвал казаков осмотреть её.
      - Каков кажется вам Кодак? - с усмешкой спросил их коронный гетман, зная, что приглашенные не хуже его понимают, для какой надобности вознесены были у рубежей Сечи стены и башни Кодака.
      - Что делается человеческими руками, - ими же и разрушается, ответил Конецпольскому по-латыни чигиринский сотник Богдан Хмельницкий.
      Это пророчество сбылось в августе того же года, когда большая флотилия чаек, вышедшая в море перед тем, как Боплан начал строить Кодак, возвращалась обратно на Сечь.
      Увидев Кодак, запорожцы удивились и вознегодовали. По приказу своего атамана Ивана Сулимы они ринулись на штурм и взяли крепость, перебив весь гарнизон вместе с его командиром - французским полковником Марионом. И, взяв Кодак, разнесли его по камню. Правда, через четыре года поляки вновь отстроили Кодак, но молва о том, как сотник из Чигирина ответил коронному гетману, облетела всю Украину. И потому, когда казаки в 1636 году решили направить к королю Владиславу послов, которые поведали бы ему о великих тяготах, переносимых народом Украины, этими послами стали черкасский сотник Барабаш и Хмельницкий. Тогда-то впервые перехлестнулись пути Хмельницкого и Адама Григорьевича Киселя.
      Владислав отправил Киселя на Украину, заклиная его всеми силами отговорить казаков от бунта. Гетман Василь Томиленко, подчинившись воле большинства казаков, собрал на реке Русаве генеральную раду, на которую съехались тысячи озлобленных, обездоленных людей, оставивших свои полки, свои дворы и угодья.
      Шел август месяц - страдная пора, когда земледельцы провожают и встречают солнце в поле.
      - Мы не получаем жалованья за ратную службу четвертый год. Нам закрыли дорогу на море. Хлеб осыпается на полях наших и некому убирать его, - говорили казаки.
      - Мы пойдем на города и перебьем королевских чиновников, чинящих нам притеснения и обиды! - кричали самые горячие.
      Кисель целовал крест, воздевал руки к небу и, срывая голос, со слезами на глазах клялся страшными клятвами добиться от короля исполнения всего, чего требовала от правительства рада.
      Наконец сошлись на полумере. "Будем ждать ещё один месяц - до Рождества Богородицы, - постановила рада, - и если требования наши останутся втуне - всей арматой уйдем в Сечь и выйдем из-под власти короны".
      Кисель использовал данную ему отсрочку, проявив необыкновенные лукавство, ловкость и двоедушие.
      "С казаками, - писал он коронному гетману, - могут удастся три способа: они испытывают уважение к православным попам, хотя сами более походят на татар, чем на христиан, они трепещут перед королем, и любят взять то, до чего могут дотянуться их руки. Поэтому я употребил для исполнения данного мне поручения все три способа сразу".
      По его просьбе киевский митрополит послал к казакам двух игуменов и те стали увещевать их и, заклиная именем бога, призывали к покорности. Сам Кисель, встречаясь с Томиленко и приближенными к нему старшинами, обещал им и их детям шляхетские права и привилегии, милость короля, почет и богатство.
      И, наконец, пятидесятишестилетний хитрец прибег к ещё одному давно испытанному и излюбленному им методу - фальшивому письму. Он послал Томиленко копию письма, якобы полученного им, Киселем, от короля. Кисель сделал вид, что переслал копию письма тайно, из одного лишь расположения к казацкой старшине.
      В фальшивом письме король укорял казаков в том, что они не верят его слову и вновь подтверждал пану Киселю прежние обещания - о соблюдении казацких прав и присылке денег. Затем король писал, что он не потерпит бунта и созовет посполитое рушение, если казаки не образумятся. К письму Кисель приложил и свою собственную приписку. Он советовал казакам послать на сейм в Варшаву депутацию и просить исполнить обещанное в королевском письме, тщательно скрывая то, что им об этом письме известно.
      Однако уловки Киселя не отвратили неминуемого. Осенью 1637 года взбунтовался чигиринский полк и направил воззвания к казакам других полков.
      Толпы недовольных собрались вместе и выкрикнули своим атаманом Карпа Павлюка - бывшего есаула Ивана Сулимы, крещеного турка, удальца и сорви-голову, каких было мало даже на Запорожье.
      Павлюк разослал по всей Украине универсалы, объявляя, что каждой живущий в этой стране должен считать себя казаком и не подчиняться панам-помещикам.
      Гетман Томиленко не знал, что делать - бороться ли с бунтовщиком или же помогать ему.
      Зато Кисель - знал. Он собрал своих сторонников, сместил Томиленко и верные ему люди избрали гетманом переяславского полковника Савву Кононовича, преданного королю не менее, чем сам Кисель.
      Узнав о случившемся, Павлюк вывел из Сечи все свои курени и, остановившись у города Крылова, послал летучий конный отряд к Переяславлю.
      Ворвавшись ночью в Переяславль, запорожцы схватили нового гетмана и его приближенных, привезли их в Крылов и по приговору запорожцев - казнили.
      Павлюк был избран гетманом и призвал Украину к оружию. Однако в первой же битве он был разбит и подстрекаемые Киселем старшины выдали его командующему польской армией Николаю Потоцкому. Тысячи повстанцев были казнены. Павлюка увезли в Варшаву и там обезглавили.
      Весной 1638 года новые отряды восставших вышли из Сечи. Ими командовал Стефан Остряница. Выиграв первое сражение, окрыленный успехом, Остряница ринулся в бой, но был разбит, как и Павлюк. Та же участь постигла следующего предводителя - Дмитро Гуню.
      Во всех этих восстаниях участвовал и Богдан Хмельницкий, снискавший славу храброго и искусного воина.
      Мало-помалу память о междоусобных бранях казаков с поляками отходила, жизнь требовала того, чтобы способнейшие из казаков занимали должности, приличествующие их способностям и знаниям.
      Хмельницкий стал войсковым писарем, заняв должность, которую бывавшие на Украине иноземцы приравнивали к канцлеру.
      Меж тем королем Владиславом овладела идея начать войну против турок в союзе чуть ли не со всей христианской Европой. Папа и дож Венеции, семиградский князь и волошский господарь, царь Московии и король Франции должны были, по мысли Владислава, помочь Речи Посполитой сокрушить Империю османов. В предстоящей великой войне флоту и коннице Украины Владислав предоставлял главную роль.
      Первым шагом короля была отправка в Париж полномочного представителя казацкого войска для подписания соглашения о вооруженной помощи Франции. Этим представителем был назначен Богдан Хмельницкий.
      Украинский посол успешно провел переговоры с графом Брежи и кардиналом Мазарини, после чего две с половиной тысячи охочих казаков отправились во Францию. Под знаменами герцога Кондэ они взяли Дюнкерк, захваченный испанцами, и прославили казацкое имя на всю Европу.
      Когда Хмельницкий, возвращаясь из Франции, остановился в Варшаве, Владислав принял его и открыл ему тайну, о которой знали только сам король, канцлер Оссолинский и коронный гетман Конецпольский. Он посвятил Хмельницкого в планы подготавливаемой им коалиции для войны с турками и дал слово, что за участие в войне на его стороне вернет казакам отнятые у них права. Тем самым король превращал казаков не только в союзников в войне с турками, но и делал их своей опорой в борьбе с самовластными магнатами и шляхтой.
      Осенью 1646 года Владислав на деньги, данные ему королевой, собрал возле Львова шестнадцатитысячную армию и из Кракова, где только что состоялась коронация его молодой жены - французской принцессы Марии-Людовики - выехал к войскам.
      Прибыв в военный лагерь, Владислав отдал приказ выступать, но назначенный главнокомандующим Николай Потоцкий отказался это сделать, ссылаясь на то, что паны-сенаторы запретили ему начинать войну без их соизволения.
      Король, униженный собственным бессилием и новым неповиновением шляхты, оставил армию и уехал в Варшаву.
      Сейм, продолжавшийся четыре дня, категорически запретил Владиславу воевать с турками и татарами и, по выражению венецианского посла в Польше Тьеполо, совершенно отобрал у короля остатки власти. Сразу же после окончания сейма Оссолинский под предлогом осмотра приграничных крепостей уехал на Украину и там встретился с Хмельницким, который тоже принимал участие в заседаниях сейма и только что возвратился из Варшавы. Оссолинский просил его повести казаков в поход на турок, но Хмельницкий отказался.
      О встрече канцлера с войсковым писарем узнали паны-католики, ненавидевшие и Оссолинского, и Хмельницкого, и решили покончить со своенравным казаком.
      Орудием задуманного преступления они сделали соседа Хмельницкого, католика пана Чаплинского. Этот выбор не был случайным. Чаплинский ненавидел Хмельницкого слепо и люто. Он был влюблен в жену войскового писаря, завидовал богатству и счастью соседа, тому, что у Богдана - две дочери и три сына, а он - Чаплинский - один на всем белом свете, но более всего ревновал пан своего недруга к славе, которая давно уже вылетела за пределы Речи Посполитой.
      Богдан, живший в нескольких верстах от Чигирина, узнал, что его сосед набирает в городе отряд и решил, что Чаплинский собирается в набег на татар.
      Однако через несколько дней верные люди сообщили Хмельницкому, что Чаплинский идет наездом на его хутор Суботов. У Богдана под рукой было только несколько казаков и крестьян. Он оставил семью и поскакал в Чигирин искать защиты у властей.
      Чаплинский ворвался в Суботов, сжёг мельницу и хлеб на гумне и, ворвавшись в дом, приказал своим холопам засечь младшего сына Хмельницкого, назвавшего людей Чаплинского шайкой татар. Разграбив дом, он захватил жену Богдана и увез её к себе, заставив венчаться с ним по католическому обряду.
      Ничего не добившись в местном суде, Хмельницкий весной 1647 года поехал в Варшаву искать правды у господ сенаторов. Следом за ним отправился и Чаплинский.
      Сенат не признал Хмельницкого хозяином хутора, ибо у Богдана не было выправленного по всей форме свидетельства о владении Суботовым.
      Сенат не признал Чаплинского виновным в смерти сына Хмельницкого, ибо перед панами-сенаторами предстали свидетели, которые заявили, что мальчик, хотя и умер после порки, но причиною тому были не плети, а болезнь и хилость хлопчика.
      Сенат признал брак, заключенный между бывшей женой Хмельницкого и паном Чаплинским абсолютно законным, ибо она венчалась со своим похитителем по католическому обряду.
      Хмельницкий уехал из Варшавы, твердо зная, что он будет делать дальше. Уже по дороге в Чигирин он совсем по-иному смотрел на леса и балки, реки и болота, замки и города. Он разглядывал все, что встречалось у него по дороге, не как путешественник, ню как воин, которому предстояло переходить реки, ставить таборы в полях и штурмовать города и замки.
      И с людьми, какие встречались ему на дороге, он говорил не как путник, но как предводитель войска, которому в каждом селе и на каждом хуторе нужны будут союзники.
      Медленно ехал он через области, насаленные православным крестьянским и казацким людом. Останавливаясь в деревнях и на постоялых дворах, он слушал горькие повести о бедствиях народа и сам рассказывал о постигших его несчастьях, несправедливостях и бесчестье. Его слушали, расспрашивали, задумывались.
      Уезжая дальше, Хмельницкий говорил прощаясь:
      - Скоро подниму я саблю за поруганную веру и обращенный в рабов народ. Помогите мне, братья!
      - Поможем, батько! - отвечали Хмельницкому его единомышленники, и потому, когда пошел он во главе повстанческой армии, обратно - на запад не было ни одного города и ни одного села, в котором не оказалось бы людей, верных слову, данному казацкому предводителю.
      Возвратившись домой, Хмельницкий собрал верных ему казаков и объявил им о намерении начать новую войну против шляхты. Однако один из участников встречи донес на Хмельницкого и польный гетман Николай Потоцкий приказал казнить злоумышленника Богдана.
      Узнав об этом ранее, чем гонцы Потоцкого поспели к Чигирину, Хмельницкий, взяв с собою старшего сына Тимофея, бежал на Сечь.
      * * *
      Днепр в ту зиму замерз к Рождеству. В начале декабря, когда струги Хмельницкого подошли к Микитиному Рогу, хотя и дымилась днепровская вода от надвигающихся холодов и по закраинам уже схватило реку тонким ледком стрежень её был чист и легко было гребцам гнать вниз по течению тяжелые лодки.
      Хмельницкий первым ступил на землю Сечи, за ним вышли из стругов остальные.
      Из прибрежных куреней неспешно выходили старые казаки. Узнав войскового писаря, снимали шапки. Богдан тоже стоял с непокрытой головой, заметив старых товарищей, кланялся, смотрел сурово и невесело. Богдан стоял, а к нему все подходили и подходили казаки. Когда никого уже не осталось в ближних куренях, Хмельницкий низко поклонился запорожцам.
      - Смотрите, братья, на меня, старого казака, писаря войска запорожского. Я ждал покоя, а меня гонят из собственного дома. У меня посрамили жену и убили сына, и самого меня осудили на смерть. За кровь мою, пролитую для пользы отечества, за раны мои - нет мне иной награды, кроме смерти от руки палача. К вам принес я душу и тело, к вам привел друзей моих и сына. Укройте нас и подумайте о собственной защите, ибо каждому из вас угрожает то же, что и мне.
      - Принимаем тебя, Хмельницкий, хлебом-солью и добрым сердцем, ответил кошевой.
      - Принимаем! - откликнулись казаки.
      * * *
      Весной 1648 года Хмельницкий с сыном уехал в Крым и, оставив Тимофея заложником, заключил с ханом Ислам-Гиреем союз против Речи Посполитой. Он вернулся на Сечь 18 апреля 1648 года с четырьмя тысячами татар и на следующий день был провозглашен гетманом.
      И запылала Украина от Ворсклы и до Днестра. Всевеликое войско запорожское, поддержанное холопами и казаками всех сел и городов, двинулось в победоносный поход. Битвы следовали одна за другой, и каждая приносила казакам победу. 8 мая отгремело первое большое сражение под Желтыми Водами. В этом бою пали многие знатнейшие паны и сын Потоцкого - Стефан. И когда отец погибшего узнал о разгроме армии и гибели сына, то, по словам летописца, "всё польское войско стало так бледно, как бледна бывает трава, прибитая морозом, когда после холодной ночи воссияет солнце".
      16 мая в битве под Корсунем была разгромлена вся армия и старый Потоцкий сдался в плен.
      А ещё через несколько дней Хмельницкий узнал, что 20 мая умер король Владислав. В Речи Посполитой настало безкоролевье.
      Города Украины один за другим признавали власть Хмельницкого. Только Иеремия Вишневецкий с трехтысячным отрядом метался среди поднявших бунт холопов, предавая тысячи мятежников самым страшным казням.
      Вслед за Украиной восстали православные села и города Белой Руси и Литвы.
      Тогда протектор Речи Посполитой, кардинал Матвей Лубенский, регент короны, первое лицо в государстве до избрания нового короли - созвал чрезвычайный сейм. Сейм постановил выставить против Хмельницкого тридцати шеститысячную армию и одновременно для переговоров с казаками отправить четырех комиссаров во главе с Адамом Киселем.
      От казаков требовали возвращения захваченного оружия, освобождения пленных, отказа от союза с татарами, но ничего не предлагали взамен. Требования шляхты были с негодованием отвергнуты казацкой радой.
      Кисель обратился к киевскому митрополиту Сильвестру Коссову, убеждая пастыря воздействовать на Хмельницкого. Но и митрополит не помог - гетман был тверд и соглашался только на справедливый и достойный мир.
      Польская армия двинулась вперед и остановилась восточное Львова, на берегу маленькой речки Пилявки.
      Как и прежде, поляки потерпели поражение из-за чванливости, разброда, ссор между военачальниками. В их обозах золота и серебра было больше, чем свинца, а бочек с вином больше, чем лядунок с порохом.
      После двух дней битвы, испугавшись ложного слуха о подходе на помощь Хмельницкому сорока тысяч татар, шляхтичи оставили лагерь и побежали ко Львову. Беглецы достигли города на третий день, хотя, по едкому замечанию летописца, в мирное время польский пан со свитой ехал бы туда полгода. Почти не останавливаясь, остатки разбитой армии, еле-еле приведя в порядок свои ряды, ушли к Висле, забрав все церковные сокровища и имущество богатых мещан и купцов.
      В конце октября 1648 года, после нескольких дней осады, войска Хмельницкого вошли во Львов. Взятие Львова было последним крупным успехом восставших вначале столь удачной для них войны.
      * * *
      Повстанческая армия, движимая вперед на запад неудержимой силой инерции, остановилась 5 ноября у замка Замостъе. Хмельницкий понимал, что если он пойдет дальше, то война, которую он ведет, может быть воспринята во многих европейских государствах не как восстание против поработителей его родины - Украины, а как завоевательный поход в чужую страну.
      Гетман остановил свое войско и послал в Варшаву мирную делегацию с наказом сообщить членам сейма, что если королем будет избран Ян-Казимир, а не Карл - второй брат покойного Владислава, - то казаки подчинятся воле угодного им монарха.
      Сразу же, как только умер король Владислав, один из претендентов на трон Речи Посполитой - семиградский князь Дьердь Ракоци предложил Хмельницкому союз и дружбу. Однако Дьердь ненадолго пережил Владислава - не прошло и полгода, как он умер, а его сын Юрий, наследовавший престол Семиградья, не помышляя об избрании на польский трон, хотел добыть его иными путями. Он предложил Хмельницкому военный союз против поляков, обещая овладеть Краковом, когда казаки выйдут к Варшаве.
      Посол Юрия Ракоци, приехавший в Киев в феврале 1649 года, говорил гетману:
      - Если мой государь получит польскую корону, то не забудет казаков и сумеет выказать ив) свою благодарность. В его царстве русская вера будет равной с верой католической, а гетман будет удельным государем Украины и независимым владетелем Киева.
      Вопрос об избрании нового короля решал очередной сейм, собравшийся в Варшаве.
      Хотя вначале и этот сейм проходил бурно и несогласно, головане казацкие наезды, показавшиеся в окрестностях Варшавы, сделали панов-электоров более сговорчивыми: во наущению канцлера Оссолинского карл добровольно отказался от притязаний на корону, и Ян-Казимир 20 ноября 1648 года был избран королем Речи Посполитой.
      Новый король немедленно послал Хмельницкому письмо с просьбой отвести армию на землю Украины и там ждать начала мирных переговоров. Богдан выполнил желание Яна-Казимира и повернул войска на восток.
      В начале января 1649 года Хмельницкий въехал в Киев под звон колоколов, грохот пушек и радостные клики народа. У стен Софийского собора его встретил митрополит Сильвестр и остановившийся в Киеве по пути в Москву иерусалимский патриарх Паисий - высокий седовласый старец с глазами библейского пророка. Именем всех православных христиан Востока он благословил гетмана и, сравнив его с защитником истинной веры византийским императором Константином Великим, призвал к беспощадной войне с католиками. Паисий и Сильвестр, встав слева и справа от гетмана, вошли в собор, сверкающий огнем сотен свечей и золотом окладов, и преклонили колена перед алтарем.
      * * *
      Королевские комиссары, приехавшие в Киев во главе с Адамом Киселем, уехали ни с чем - Хмельницкий не согласился на условия, предлагаемые ему сеймом, а комиссары не могши принять условий полновластного победителя.
      Война продолжалась. Ян Казимир собрал почти со всей территории Польши посполитое рушение - шляхетское ополчение и пошел на выручку осажденному гарнизону города Збараж. Туда же двинулся Хмельницкий со всеми своими силами. Как и прежде, во дороге приставали к нему отряды казаков, крестьян и холопов. Однако на этот раз присоединился к нему и отряд, возглавляемый шляхтичем Юрием Немиричем - паном-католиком, давно уже не верившим ни в бога, ни в чёрта. Немирич насмехался над папой, издевался над верой в непорочное зачатие, над Троицей и Святым духом, и потому был проклят ксендзами, объявлен еретиком и арианином и изгнан из страны.
      Собрав отряд из таких же отверженных, он пошел навстречу Хмельницкому и с радостью был им принят, ибо гетман, вступивший в союз с татарами, не очень-то дотошно выспрашивал своих соратников, какому богу они поклоняются.
      Ян Казимир в это время остановился в пяти милях от осажденного Збаража, надеясь помочь своим войскам, попавшим в беду. Однако он не только не спас Збараж, но попал в окружение сам со всем своим войском и был бы непременно пленён, если бы татары не изменили Хмельницкому.
      Поляки сумели договориться с Ислам-Гиреем, возглавлявшим орду в битве под Збаражем, и, заплатив огромный выкуп, пообещали впредь ежегодно посылать хану дань в тридцать тысяч червонцев.
      Хмельницкий вынужден был удовольствоваться договором, прекращавшим войну и удовлетворявшим главные требования казаков.
      По всей дороге - от Зборова, где был подписан договор, до Киева Хмельницкого встречали тысячи людей. Они поднимали на руках детей, чтоб те на всю жизнь запомнили великого воина, выносили на вышитых рушниках хлеб-соль, хоругви и самые почитаемые иконы. Второй въезд Хмельницкого в Киев был не менее торжественен, чем первый.