Последний император
ModernLib.Net / История / Балязин Вольдемар / Последний император - Чтение
(стр. 9)
Суть очерка состояла в том, что В. Г. Короленко, признав доминирующее положение капитализма как новой движущей силы в развитии производительных сил и экономики России, не соглашался с тем, что капиталистический путь развития единственный и не имеет альтернатив. «В первые времена после освобождения крестьян капитализм представлялся мыслящему русскому человеку в виде не то некоторого загадочного международного джентльмена, не то своего Тит Титыча, – значительно изменившего физиономию и внешность. Во всяком случае это был господин не первой уже молодости, давно переживший период своей непосредственности и своих юных увлечений, в изрядно поношенном костюме и с плутовато бегающими глазами. И при том „друзья“ русского человека, его хорошие европейские знакомцы и наставники отзывались о джентльмене очень и очень недвусмысленно, советуя держать с ним ухо востро. Совершенно понятно, что русский мыслящий человек оглядывался и ломал голову. Беда в том, что в багаже сомнительного джентльмена находилось сокровище, без которого обойтись человеку трудно: секрет развития промышленного гения. Совершенно понятны и период раздумья, и некоторая оглядка: хотелось взять сокровище и избегнуть ближайшего знакомства с джентльменом сомнительной репутации». И далее Короленко давал этическую оценку «джентльмену»: «Действительность берет свое, и давно уже пришлось сказать почтенному незнакомцу: “Пожалуйте”. Но все же не нужно забывать, что нам дорог не сам незнакомец... и если нам пришлось сказать ему: “Пожалуйте”, то вовсе не потому, что нам дорог он, “сам в себе”, а лишь потому, что мы не можем обойтись без его багажа, и потому что наши дореформенные Титы Титычи не лучше, а много похуже, хотя и глупее». И вот капитализм вошел в Россию, «и благо, которое он несет с собою, значительно превышает сопряженные с условиями неудобства. Однако, эти неудобства существуют и они громадны». Главным из этих «неудобств» В. Г. Короленко считал античеловеческую, антигуманистическую сущность капитализма. «Кустарь бьется где-то из-за своей собственной жизни... мужик желает сохранить свой надел и последнюю лошадь, – но мы давно уже объявили их процесс проигранным в последней инстанции... Суббота “роковых законов”, фетишизм схематических процессов, своеобразная телеология “конечных целей” – закрывают нередко многообразие и живое волнение жизни с ее “требованиями...” Что же делать? Каким путем идти? В чем спасение?». И Короленко противопоставляет антигуманной сущности капитализма, его мертвой безжалостной схеме неукротимого развития производительных сил главное действующее лицо великой драмы Истории – человека. «Вообще человек, – пишет В. Г. Короленко, – живет не для того, чтобы служить материалом для тех или других схем, и процесс жизни важен не по тем лишь конечным формулам, которыми отмечаются те или другие периоды, а и сам по себе. Дорог человек, дорога его свобода, его возможное на земле счастие, развитие, усложнение и удовлетворение человеческих потребностей. Поэтому, несомненно, важны не одни конечные результаты, а и то, как они достигаются». И Короленко полагает, что этической силой, которая могла бы противостоять антигуманной сущности капитализма, может стать еще живая русская сельская община. «Теперь вопрос: в том “новом” (т. е. капиталистическом. – В. Б.), что несет все “усложняющаяся жизнь” (т. е. капитализм) уцелеют ли существенные черты общины, или она потонет? Вынесет ли ее поток не вполне еще разложенной и способной принять участие в дальнейшем развитии, или балласт исторических пережитков потянет ее, перегруженную и ветхую ладью, ко дну гораздо раньше?». И сам отвечает: «Для меня, пишущего эти строки, это вопрос еще нерешенный». Для В. Г. Короленко, в конечном итоге, и капитализм, и община – исторические категории, преходящие во времени. Вечной же категорией для него остаются человек, его жизнь, его борьба и заботы. Возвращаясь к этому, он писал: «...важны не “окончательные итоги”, а процесс жизни. Новое выступает не как актер по режиссерской палочке; оно тихо просачивается в жизнь и в сознание, как весенняя влага из оттаивающей почвы. Новое рождается постоянно и ежеминутно, и элементы нового мировоззрения пробиваются всюду на живой почве, которая остается одна на протяжении всей сознательной истории человечества. И это одно – человечность, постоянный рост человеческой личности, с ее усложняющимися материальными и нематериальными потребностями. В этом – главное».
Листовка «Второй год Николая Второго»
«Сидит ли на престоле Александр III или Николай II, для России безразлично. Власть принадлежит не ему, а бюрократии, которая, оставив за царем атрибуты самодержавия, превратила последнее в фикцию. И, может быть, нет в России лица менее свободного, чем мнимый повелитель 120 миллионов.
Самым ярким событием первой половины года была коронация – истинный праздник нашей бюрократии. Он показал, что бюрократии незачем останавливаться ни перед какой затеей, ни перед какой затратой там, где речь идет о поддержании ее престижа. С другой стороны, та же безобразная оргия послужила верным средством для одурачивания и ослепления народа.
Оглушенные и ослепленные этим треском и блеском, русские обыватели с чисто русским смиренномудрием – в переводе на общечеловеческий язык, означающим просто глупость, – поздравляли друг друга с тем, что в течение нескольких недель мы были центром внимания всего мира.
А разве не станет центром подобного внимания любой другой, кто истратит сто миллионов за несколько дней на треск, пальбу и подкуп? И судьба сверх всего этого преподнесла чудовищный сюрприз – шесть тысяч трупов на Ходынском поле. Сюрприз, за который было заплачено отставкой со службы одного чиновника – московского обер-полицмейстера Власовского.
Когда 18 мая 1896 г. в Москве грянула ошеломляющая весть о Ходынке, французское посольство, где вечером предстоял бал, взглянуло на несчастье с европейской точки зрения, забыв, что имеет дело с Азией. Оно решило, что бал невозможен, и знаменитые государственные гобелены были убраны, как вдруг из дворца прискакал гонец и сказал, что балу надлежит быть и царь на нем непременно будет.
И бал был, и царь до часа ночи танцевал и улыбался, и в это время трупы и раненых сваливали на телеги и спешно отвозили на кладбища и в лазареты».
1896 г.
Одежда и обувь конца XIX – начала XX веков
Популярные виды одежды и обуви, получившие развитие в конце XIX – начале XX веков, появились в России в середине, а то и в начале XIX века. Речь не идет о лаптях или армяках, рубахах или сарафанах, которые продолжали носить миллионы мужчин, женщин и детей. В российской деревне и в XIX и начале XX века традиционными оставались не только главные виды одежды и обуви, но и ткани – холст и полотно для одежды, лыко, войлок и кожа.
Вместе в тем, широкое распространение получили ситец и сатин, улучшилась выделка кож, увеличилось количество городской одежды и обуви, в том числе и новой.
Познакомимся с наиболее важными и характерными из них новшествами в одежде гражданских лиц и военных.
Пальто
Около середины XIX века в России появились первые пальто. От других видов верхней одежды (сюртуков и пиджаков) они отличались длиной и тем, что шили их из более плотного сукна. Сначала шили мужские пальто, затем – женские. Родиной пальто был Париж, но в России почти сразу же появились собственные модели, напоминавшие длиннополый кафтан петровских времен, с широкими обшлагами на рукавах. Женские пальто отделывались накладными узорами и шнурами, подражая то образцам восточной одежды, то офицерской форме.
Существовало множество типов и фасонов мужских и женских пальто, которые, постоянно изменяясь, сохранились до нашего времени.
Доха
Самой теплой зимней одеждой в описываемый период была доха, появившаяся во второй половине XIX века. Доха, напоминающая шубу, но еще более просторная и длинная, с широкими рукавами и большим воротником, сшитая мехом наружу, тоже была разных видов. Доху накидывали поверх шубы, как правило, во время зимних путешествий. Доха изготовлялась из разных шкур – медвежьих и волчьих, овечьих и телячьих, конских и собачьих. Особенно необходимыми они были в тех регионах России, где не было железных дорог и главными оставались санные пути сообщения. По мере улучшения транспортных средств доха отходила в прошлое, но в Сибири, на Дальнем Востоке и в районах Русского Севера она сохранилась до середины XX века.
Дамские плащи
В 1830-х годах среди светских, а затем, и полусветских дам появились длинные и широкие плащи разных цветов, орнаментированные шнурами, кистями и аппликациями. Трансформируясь различными способами, плащи дожили до XXI столетия.
Венгерка
Провинциальные щеголи-мужчины с 1830-х годов стали носить венгерки – короткие суконные куртки, богато отделанные шнурами, и очень похожие на гусарские мундиры (доломаны и ментики). Популярность венгерок, в которых дома и даже на выездах щеголяли почти все российские помещики, объяснялась престижем гусар, к которым, хотя бы косвенно, причисляли себя обладатели венгерок. Венгерки оставались принадлежностью одежды только дворян и сошли на «нет» вместе с исчезнувшим дворянским сословием.
Крылатка
В середине XIX века в городах России появились шинели без рукавов, которые назывались крылатками. Их носили студенты, учителя и мелкие чиновники, часто подчеркивая свою приверженность либеральным, а то и народническим идеям.
Крылатки просуществовали до начала XX века, нередко символизируя антиправительственные настроения обладателей ими. Поэтому очень часто слова «студент», «социалист», «пропагатор» и даже «бомбист» ассоциировались с молодым человеком, одетым в крылатку. Именно в крылатках многие русские художники (особенно «передвижники») преподносили зрителям представителей революционного подполья.
Манишки – мужские и женские
В середине XIX века среди бедных чиновников, обязанных носить под форменным сюртуком безупречно белые рубашки, вошли в обиход манишки – съемные или пришитые к рубашке нагрудные вставки. Как правило, их шили из более дорогого материала, чем рубашка, на которой манишка носилась, – из тонкого голландского полотна или тонкого «пике».
В конце XIX века съемные манишки стали носить и вполне обеспеченные люди. Особенно популярными манишки стали в артистической и научной среде, их носили под фраками и смокингами.
В конце XIX века появились и женские манишки, широко использовавшиеся как элемент платьев, блузок и начавших входить в моду дамских костюмов, состоявших из юбки и жакета. Женские манишки шились из различных тканей и украшались кружевами, вышивками, рюшами и пр.
И мужские, и женские манишки сохранились до второй половины XX столетия.
Кашне и шарфы
В то же самое время, когда на улицах российских городков и городов стали встречаться венгерки и крылатки, вошли в моду и кашне. Они появились в 1830-х годах среди столичных модников, называвшихся тогда на французский лад «фашионаблями» или на английский – «денди». Кашне делались из ярких и пестрых тканей, чаще всего из кашемира. Они не были принадлежностью мундирной публики (офицеров и чиновников) и потому казались неким общественным вызовом. В николаевской России, где все регламентировалось очень строго, ношение кашне воспринималось как некое вольнодумство, и на подобных щеголей верноподданные граждане смотрели искоса.
Однако с течением времени такое отношение сменилось симпатией к кашне из-за его очевидной полезности. На смену ему пришли более функциональные и демократичные шарфы, изготовлявшиеся из шерстяных и полушерстяных тканей. Кашне становились более предметом дамских туалетов, шарфы – мужских; но и те, и другие существуют и поныне, сопровождая россиян на протяжении более полутора веков.
Манто
Как видите, 1830-е годы ввели в обиход немало вещей, отличившихся впоследствии завидным долгожительством. Среди них оказались и манто – женские плащи свободного покроя из ткани или меха, с большим отложным воротником. Меховые манто до конца XIX века покрывались тканью, отделанной шнурами и стеклярусом, и лишь в 1890-х годах стали появляться меховые манто. Их уже не покрывали тканью, а на всеобщее обозрение выставлялся хорошо выделанный мех. Эти меховые манто популярны и сегодня.
Котелок
С 1868 года в моду вошли котелки – мужские шляпы с круглым выпуклым верхом и небольшими полями. Постепенно они стали вытеснять цилиндры, которые перестали употребляться с 1914 года, когда началась Первая мировая война.
Котелки носили чиновники и интеллигенты – учителя, врачи, адвокаты. После 1914 года котелки оставались в моде у русских эмигрантов, оторванных от российских реалий.
Возвращаясь в революционную Россию, они меняли котелки на пролетарские кепки или армейские фуражки. И лишь весьма немногие – «революционные интеллигенты» – предпочитали носить шляпы.
Калоши
В первые десятилетия XIX века в обиход вошли резиновые калоши, сразу же завоевавшие необычайную популярность. Их появление связано с первыми шагами резиновой промышленности. Производство калош почти сразу стало массовым, поэтому они оказались доступными для множества горожан и были предметом щегольства в деревнях.
Главное же достоинство калош заключалось в том, что, являясь относительно дешевым видом обуви, они хорошо защищали от воды и грязи более дорогие сапоги и ботинки.
Ботинки и полуботинки
В 1840-х годах в России появились ботинки, а вслед за ними и полуботинки, вначале рекомендовавшиеся только мужчинам. Чуть позже их стали носить и женщины, и дети. В XIX веке мужские ботинки были только черного цвета, тогда как женские и детские – самых разных цветов.
Ботинки были разной высоты. У некоторых голенища едва поднимались над ступней, у других – высоких, шнурованных (чаще всего женских) – почти достигали колена.
К концу XIX столетия ботинки прочно заняли первое место среди других видов обуви, отодвинув бывшие до того популярными сапоги. Особенно массовым видом обуви стали полуботинки, сохранившие первенство вплоть до наших дней.
Сапоги «гармошкой»
В 1830-х годах в Туле было начато производство гармошек, изобретенных чуть раньше в Германии. Гармоники (или гармошки) быстро стали необычайно популярны в народе, и когда в то же самое время фабричные, мещане, ремесленники и мелкие торговцы стали носить высокие сапоги, голенища которых собирались в складки, их стали называть «сапогами гармошкой». Однако они оказались менее долговечными, чем калоши, ботинки или полуботинки, дожив лишь до конца 1920-х годов.
Сапоги «бутылками»
В конце XIX века получили распространение сапоги «бутылками» – высокие, с очень объемным, сплошь лакированным голенищем. Традиция связывает их с императором Александром III, который стал носить их одним из первых. Такие сапоги стали излюбленной обувью купцов, богатых крестьян, людей свободных профессий, исповедовавших русофильские идеи. Однако и они оказались недолговечнее сапог «гармошкой».
«Русские» сапоги
Если сапоги «гармошкой» носили преимущественно мещане и ремесленники, сапоги «бутылками» – купцы и интеллигенты-русофилы, то «русские» стали наиболее популярными среди людей, пришедших на заводы и фабрики из деревни и добившихся успеха, став мастеровыми и квалифицированными рабочими.
Как правило, такой рабочий как только обживался в городе, то приобретал «русские» сапоги, причем старался, чтобы они были «со скрипом» (скрипели на ходу). Для этого сапожники закладывали между стелькой и подметкой сухую бересту, а, например, в Одессе бересту в таких сапогах заменял сухой песок. Поэтому, слова из песни в кинофильме «Два бойца»: «На свадьбу грузчики надели со страшным скрипом башмаки», имеют фактическую основу.
Гимнастерка
В 1890-х годах, с воцарением Александра III, большие изменения произошли в форме русской армии. В 1882–1884 годах была введена новая рубаха, названная «гимнастеркой» (от слова «гимнаст»). Долгое время она предназначалась для теплого времени года, была только белого цвета и называлась «походной», так как именно летом проходило большинство походов и учений.
Лишь в 1908 году гимнастерки стали красить в защитный цвет, и название их изменилось: теперь их называли не «походными», а «защитками».
Бурки
В начале XX века появились высокие войлочные сапоги – бурки, названные так по аналогии с буркой. Широкое распространение они получили в годы русско-японской войны. Их обшивали по швам черной или коричневой кожей. Во время Первой мировой войны бурки были форменной обувью русских офицеров. Часто их делали из фетра, но и в этом случае они сохраняли свое прежнее название.
После Гражданской войны фетровые бурки стали форменной обувью летчиков. Пользовались они популярностью и среди партийных руководителей среднего звена, неравнодушных к фуражкам, френчам, кожаным курткам и шинелям – тому наследию, которое оставила по себе недавняя Гражданская война.
Галифе
Военная форма начала XIX века из национальной во многих частностях и элементах все более интернационализировалась, так что трудно было отличить солдата и офицера одной армии от другой. Так и с самого начала XX века форма тоже во многом становилась однообразной. Всюду побеждал принцип удобства и целесообразности, ярким проявлением чего было повсеместное появление защитного полевого цвета – «хаки».
Армии заимствовали друг у друга наиболее удачные и наиболее подходящие к полевым и боевым условиям образцы одежды и обуви. Это выразилось, например, в появлении брюк «галифе», верхняя часть которых имела широкие раструбы, а нижняя (от колена до ступни) плотно облегала ноги. Такие брюки, получившие свое название от имени военного министра Франции генерала Галифе, были удобны для верховой езды, а потом их стали носить и многие штабисты.
Россия, бывшая стратегической союзницей Франции, быстро заимствовала брюки «галифе», переодев в них те же категории военнослужащих, которые носили их и во Франции.
Галифе пережили не только Первую мировую, но и Гражданскую войну, доставшись в наследство Красной армии, обслуживая ее и во время Великой Отечественной войны. В галифе зеленого цвета долгое время ходили пехотные командиры, синего – летчики, а наиболее экстравагантные кавалерийские командиры носили и красные галифе.
Краги
В начале XX века среди автомобилистов, мотоциклистов и авиаторов появились краги – несшитые кожаные голенища, поднимавшиеся выше икры до колена и застегивавшиеся тонкими ремешками над ступней ноги. По ним их владельца определяли как спортсмена, причастного к модным и престижным техническим видам спорта. Краги стали особенно популярны в годы Первой мировой войны, когда авиация, автомобильные и самокатные войска начали делать первые шаги как отдельные рода войск.
Краги остались в армии и после окончания Первой мировой войны.
Френч
В начале XX века широкое распространение во многих армиях мира (в том числе и в русской) получила куртка, называвшаяся по имени английского генерала Френча – френч. Как правило, шили из сукна; они имели накладные нагрудные карманы и отложной воротник. Чаще всего френч был защитного цвета (хаки).
Френчи не являлись официальной форменной одеждой, но из-за своего удобства стали любимой одеждой офицеров-штабистов, интендантов, а затем и околовоенной публики.
Пережив Первую мировую войну, френч стал любимой униформой руководителей-большевиков.
Крылатые выражения конца XIX – начала XX веков
«Небо в алмазах»
Выражение «небо в алмазах» принадлежит А. П. Чехову. В 1897 году в пьесе «Дядя Ваня» он вложил их в уста своей героини Сони, утешающей усталого, изуверившегося во многом дядю Ваню: «Мы отдохнем! Мы услышим ангелов, мы увидим все небо в алмазах, мы увидим, как все зло земное, все наши страдания потонут в милосердии, которое наполнит собою весь мир, и наша жизнь станет тихою, нежною, сладкою, как ласка».
«Размагниченный интеллигент»
Это выражение появилось в 1900 году в сборнике «На славном посту» и было употреблено известным русским библиофилом, книговедом и писателем Николаем Александровичем Рубакиным (1862–1946) в одноименном очерке.
Рубакин рассказал в нем о некоем интеллигенте, который потерял интерес к общественной и политической жизни и свое душевное состояние назвал размагничиванием. «Но разве я неспособен и теперь стать магнитом?.. Пропусти только живые токи вокруг меня – и сила во мне тотчас проявится. Вот когда я был студентом, этих токов вокруг меня было сколько угодно!.. Я верю в их благотворность и силу по-прежнему. Ни в одном пункте своих убеждений я не раскаялся и не изменил им. Я только размагнитился, – иначе сказать, настроение потерял».
30 марта 1901 года с откликом на очерк Н. А. Рубакина в газете «Нижегородский листок» выступил М. Горький. Его фельетон так и назывался – «О размагниченном интеллигенте». В нем Горький писал: «Большинство размагниченных интеллигентов потому, главным образом, и противно, что не имея мужества искренно сознаться в совершенной утрате живой души, искусственно возбуждает себя фразами, суесловит и лжет, усиленно пытаясь доказать, что не он – мертв, а сама-де жизнь остановилась и омертвела. Тогда как жизнь неустанно растет и вширь, и вглубь, и нет сил, которые могли бы остановить рост ее».
«Третий элемент»
В речи, произнесенной при открытии очередной сессии губернского земского собрания 11 января 1900 года, самарский вице-губернатор В. Г. Кондонди назвал интеллигентов, работающих по вольному найму в земских и городских учреждениях, учителей, врачей, землемеров и агрономов «третьим элементом», имея в виду, что первые два элемента в земствах – дворяне и крестьяне.
Кондонди призвал с осторожностью относиться к словам интеллигентов, ссылающихся на науку или на поучение газетных и журнальных писателей, так как внешне слова их в большинстве своем заманчивы, но внутренне – чреваты опасностями. С тех пор радикальную интеллигенцию называют «третьим элементом».
«Патронов не жалеть!»
Это крылатое выражение появилось в объявлении, вышедшем из канцелярии петербургского генерал-губернатора Дмитрия Федоровича Трепова, который был назначен на этот пост 11 января 1905 года (сразу же после Кровавого воскресенья). Вскоре Д. Ф. Трепов стал товарищем (заместителем) министра внутренних дел, заведующим полицией и командующим отдельным корпусом жандармов.
14 октября 1905 года, в разгар Октябрьской всероссийской политической стачки, за 3 дня до подписания Николаем II знаменитого манифеста 17 октября «Об усовершенствовании государственного порядка», в котором провозглашались основные гражданские свободы, на улицах Петербурга были расклеены объявления совсем иного свойства. Д. Ф. Трепов писал, что им отдан полиции приказ о решительном подавлении уличных беспорядков, а «при оказании же к тому со стороны толпы сопротивления – холостых залпов не давать и патронов не жалеть».
«Черная сотня»
Так называлось городское мещанско-купеческое ополчение времен Московского государства, рекрутируемое из черных посадских и слободских людей. Однако более известен другой смысл этого термина, относящийся к 1905 году, когда «черной сотней» стали называть вооруженные боевые дружины монархистов, создаваемые из мещан, торговцев, ремесленников и люмпен-пролетариев для борьбы с революционерами и организации погромов (главным образом, еврейских).
В октябре 1905 года черносотенные организации образовали в Петербурге «Союз русского народа», во главе которого встал и председатель Главного совета врач А. И. Дубровин и крупный землевладелец В. М. Пуришкевич. После раскола «Союза русского народа» из-за разногласий между его руководителями Пуришкевич в 1908 году образовал новую черносотенную организацию «Русский Народный Союз имени Михаила Архангела» (сокращенно «Союз русского народа») распавшийся в феврале 1917 года.
«Но все-таки... все-таки впереди – огни!»
Цитата из стихотворения в прозе «Огоньки», написанного В. Г. Короленко в 1901 году. Вот это стихотворение (в сокращенном варианте): «Как-то давно, темным осенним вечером, случилось мне плыть по угрюмой сибирской реке. Вдруг на повороте реки, впереди, под темными горами мелькнул огонек... – Ну, слава Богу! – сказал я с радостью – близко ночлег! – Гребец повернулся, посмотрел через плечо на огонь и опять апатично налег на весла – Далече! – Я не поверил: огонек так и стоял, выступая вперед из неопределенной тьмы. Но гребец был прав: оказалось действительно далеко... И долго еще мы плыли по темной, как чернила, реке. Ущелья и скалы выплывали, надвигались и уплывали, оставаясь назади и теряясь, казалось, в бесконечной дали, а огонек все стоял впереди, переливаясь и маня – все так же близко и все так же далеко... Много огней и раньше и после манили не одного меня своею близостью. Но жизнь течет все в тех же угрюмых берегах, а огни еще далеко. И опять приходится налегать на весла... Но все-таки... все-таки впереди – огни!».
«Творимая легенда»
Выражение «Творимая легенда», означающее нечто нереальное, несуществующее в действительности, но насаждаемое как реальность, чаще всего с целью обмана и создания иллюзии, принадлежит писателю Федору Сологубу (1863–1927), употребившему это выражение в 1907 году в первой части романа «Навьи чары».
Сологуб (настоящая фамилия Тетерников) писал: «Беру кусок жизни, грубой и бедной, и творю из него сладостную легенду, ибо я – поэт. Косней во тьме, тусклая, бытовая, или бушуй яростным пожаром, – над тобою, жизнь, я – поэт, воздвигну творимую мною легенду об очаровательном и прекрасном».
«Не могу молчать!»
Слова «Не могу молчать!» принадлежат Л. Н. Толстому, назвавшему так в 1908 году свою статью, направленную против смертной казни.
«Пути и перепутья»
В 1908 году Валерий Яковлевич Брюсов (1873–1924) издал трехтомное собрание своих сочинений, дав ему название «Пути и перепутья». В первом томе он поместил предисловие, в котором объяснял, почему именно так назвал трехтомник. «Если вообще мое творчество, – писал Брюсов, – заслуживает внимания, то заслуживают его и те “пути и перепутья”, по которым вышел я на свою настоящую дорогу».
С тех пор фраза «Пути и перепутья» употребляется, когда речь идет о сложном, трудном и непростом жизненном, творческом или научном пути того или иного человека.
«Ставка на сильных»
Выступая 5 декабря 1908 года в Государственной думе с речью по аграрному вопросу, премьер-министр Петр Аркадьевич Столыпин сказал: «Необходимо... когда мы пишем закон для всей страны, иметь в виду разумных и сильных, а не слабых и пьяных... Правительство ставило ставку не на убогих и пьяных, а на крепких и сильных».
Впоследствии слова «Ставка на сильных» стали означать покровительство со стороны властей «крепким хозяевам», то есть кулакам.
«Оппозиция Его Величества»
Летом 1909 года лидер кадетской партии, профессор Павел Николаевич Милюков (1859–1943) находился в Англии. Партия кадетов (конституционных демократов) требовала главенства конституции и резкого ограничения российского самодержавия. Для Милюкова и его сторонников в известной мере образцом была парламентарная Англия, где монархия представляла собою не более чем красивую декорацию, освященную традициями и временем. Наиболее же серьезной силой в английском парламенте была оппозиция либо правящей партии, либо монархии.
П. Н. Милюков, выступая 2 июля 1909 года на завтраке у лорда-мэра Лондона, сказал: «Пока в России существует законодательная палата, контролирующая бюджет, русская оппозиция останется оппозицией Его Величества, а не Его Величеству».
Это выражение тотчас же стало крылатым, определяя бутафорность, несерьезность и совершеннейшую неопасность для правительства какой-либо политической или общественной группировки, лишь изображающей из себя оппозицию правительству.
«Развесистая клюква»
В начале XX века в России получило распространение, на первый взгляд, довольно нелепое и алогичное выражение «Развесистая клюква». Любому россиянину было хорошо известно, что клюква – мелкая ягода красного цвета, встречающаяся в лесах и на болотах, стелющаяся по земле, и потому развесистой быть никак не может.
Это выражение вошло в обиход как синоним нелепости или же несусветной лжи.
Появилось оно после того, как в 1910 году в петербургском театре «Кривое зеркало» была поставлена пьеса-пародия «Любовь русского казака. Сенсационная французская драма с убийством и экспроприацией из жизни настоящих русских фермеров, в одном действии с вступлени– ем» – переделка из знаменитого русского романа Б. Гейера.
Страницы:
1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10
|
|
