Вугар огляделся и увидел, что все взгляды - сочувственные, ожидающие обращены к нему. Поняв, что гости настроены к нему дружественно, он заговорил спокойно и ровно:
      - Всякое новшество в науке или в жизни всегда вызывает споры, недоверие, наталкивается на препятствия. Вот вы заговорили о сельском хозяйстве... А помните, что было, когда в деревню пришли первые тракторы? Крестьяне не хотели пускать их на поля, называли "творением сатаны", уверяли, что земля, распаханная трактором, не принесет урожая... А комбайны? И к ним относились подозрительно. Как это, мол, без молотильной доски да без гумна хлеб молотить? А потом появились хлопкоуборочные машины. И снова - недоверие. То же самое происходит сейчас и с химической продукцией.
      - Все это верно! Вообще-то я ведь не враг химии... - Голос Мир Казыма потеплел. - Да уж очень тревожит меня шумиха. Почему раньше никто про химию не вспоминал?
      - Это неверно! В Древнем Египте, еще до нашей эры, занимались химическими науками, - сказал Вугар.
      - Египтяне? Это, выходит, нынешние арабы?
      - Вот именно! - Вугар взглянул в глаза лысого. - Египет - колыбель химии. Краски, мумифицирование, а немного позже нефть и мыло изобрели в Египте. А древние индийцы впервые в истории человечества стали красить ткани и разрисовывать их... А когда китайцы начали делать бумагу и порох, это было сенсацией...
      - Удивительное дело! - Хитрые глаза Мир Казыма прояснились, в них затеплились искорки доверия. Он открыл рот, собираясь еще что-то спросить, но Клыджев, пользуясь правом тамады, громко объявил:
      - Прошу наполнить бокалы! Беседа на научные темы окончена.
      Рюмки и бокалы наполнились красным и белым вином. Шахмалы опытным взглядом окинул стол и поднял бокал:
      - Дорогие гости! Нас собрала здесь сегодня благая цель. Нашему дорогому Агаризе стукнуло шестьдесят. Отныне наш Агариза поднялся на вторую, еще более почетную ступень старости.
      - Постой, браток! Ты все испортил! - улыбаясь, остановил его Агариза и поднялся с места. - Послушай, тамада, зачем приписываешь мне свою старость? Разве я старик? О какой старости смеешь ты говорить, когда здесь присутствует моя жена?..
      - Понимаю, Агариза, понимаю! Не желаешь перед женой сдавать позиции...
      - Я никогда, никому не сдавал позиций, красавчик ты мой! Еще раз убедительно прошу: не припысывай мне собственную старость!
      - Агариза, старики бывают разные. Ты, верно, из тех, что с каждым днем молодеют.
      - Да-а? Вот это уже другой разговор! Мир праху твоего отца, продолжай в том же духе!
      Агариза с видом победителя опустился на стул. Его шутка еще больше развеселила гостей, дружный смех пролетел над столом.
      А Шахмалы продолжал серьезно, словно не слыша веселого смеха:
      - Когда начиналась наша дружба с дорогим Агаризой, молодые люди, что сегодня достойно украшают наш стол, еще не родились. Даже речи не заходило об их появлении на свет. Я говорю, друзья, о самом начале тридцатых годов... Тогда наш Агариза был шустрый, ладно сложенный паренек. Сама Фортуна не могла устоять перед ним, и однажды из скважины, которую он бурил, забил фонтан. Нефть хлынула потоком, словно быстротекущая горная речка. Так много было нефти, что она не умещалась в чаны. О юном бурильщике заговорили. Не проходило недели, чтобы о нем не писали в газетах, превознося его на все лады. Портреты Агаризы расклеивали на стенах домов самых людных улиц. На всех собраниях и совещаниях Агаризу ставили в пример. Как сейчас помню большой плакат: "Учитесь методам молодого бурильщика Агаризы Гюльбалаева!" Короче, Агариза стал светилом нефтяной промышленности. А я тогда только из деревни пришел, устроился работать на промысел. Как услышу разговор, останавливаюсь и слушаю, все мне интересно. О чем люди говорят? Только об Агаризе. Слушал я, слушал и решил: надо бы мне повидать знаменитого Агаризу. Должен признаться, я его себе совсем не таким представлял. Увижу, думаю, широкоплечего великана, мускулистого, грозного. Наконец мне его показали издали: худенький, невзрачный, как серый камешек. Меня даже смех разобрал. "Это и есть ваш хваленый Агариза? спросил я. - Да схвати его за нос, из него тут же дух вон!"
      Агариза не вытерпел и снова перебил тамаду:
      - Послушай ты, олицетворение красоты и изящества, чему о себе не говоришь? Или забыл, каков сам был? Верзила и бестолковщина...
      Шахмалы воспринял его реплику хладнокровно.
      - Агариза говорит сущую правду, - согласился он. - Я вырос в горах, пил студеную родниковую воду, глодал бараньи кости, на аппетит не жаловался, можно сказать, всегда голоден был. Каким я мог вырасти? Краснощекий здоровяк! Если меня пополам разрубить, из каждой половины один Агариза получился бы... Но должен признаться, это сухое деревце ни на кого не походило, - он ласково кивнул в сторону Агаризы. - Не человек - огонь! Ни минутки на месте. Как говорится, нынче здесь, а завтра там! Недели две-три я тайком наблюдал за ним, приглядывался, как он работает, и мысленно говорил себе: "Погоди, каналья, разгадаю я все твои секреты и положу тебя на обе лопатки..."
      - И что, уложил? - вмешался Мир Казым.
      Агариза поднял руку и ответил насмешливо:
      - Бурильное дело не орех, его медведь не раскусит...
      Шахмалы возразил полушутя, полусерьезно:
      - Брось бахвалиться, Агариза! Клянусь, тебе повезло, что меня послали на завод и я вынужден был уйти с промысла. Не то еще неизвестно, как пошли бы дела, я ведь с первого дня взял тебя на прицел...
      - Вот это оригинально! Да если ты был так уверен в своих силах, зачем ушел на завод? Остался бы на промысле и померялся со мной силой.
      - А что мне было делать? Думал, останусь, тебе помешаю. Ты ведь к тому времени стал знаменитым. Зачем отнимать у тебя славу? К тому же мы подружились, делили поровну хлеб-соль. Мог ли я попрать нашу дружбу?!
      Агариза укоризненно покачал головой:
      - Зачем соловьем разливаешься? Ты ушел на завод потому, что понял: не выйдет из тебя бурильного мастера...
      Шахмалы усмехнулся и стал двумя пальцами теребить свои длинные усы.
      - Друзья, я уклонился в сторону от темы своего тоста. Но это отступление было необходимо, чтобы объяснить истоки нашей дружбы. Что скрывать, Агариза - человек способный, деловой, работа - его стихия. Дожил человек до преклонного возраста, а до сих пор не знает, что такое отдых! Профессию избрал себе не легкую, но любит ее и не мыслит без нее жизни. Только и слышишь - то наш Агариза в Локбатане, то на Артеме, то на острове Песчаном, то в Карадаге. И отовсюду сыплются на него благодарности. Помните, лет десять назад прошел слух, что на дне моря обнаружены богатейшие залежи нефти? Я говорю о Нефтяных Камнях. Ну как было моему другу усидеть на месте? Пошел в контору, подал заявление: пошлите, мол, туда! Должен признаться, когда я об этом узнал, разозлился. Взял двух товарищей и отправился к Агаризе, думал - уговорим: "Старый ты, за пятьдесят перевалило! Куда тебе лезть в морские глубины? Пора найти легкую работу и спокойно коротать дни. А там штормы, бури, ревут свирепые волны. По силам ли тебе такая музыка? Слава богу, хватает у нас молодых бурильщиков. Все квалифицированные мастера, - вот это для них! Им на море раздолье..." Долго мы с ним толковали, сначала просили, потом требовали: "Откажись от своей затеи!" А он даже разговаривать не стал, разозлился, отвернулся, вот и весь сказ... Теперь вам понятно, что это за человек? Волосы седые, а сердце горячее...
      - Так выпьем за его молодое сердце! - крикнул кто-то из гостей и, прервав речь Клыджева, высоко поднял бокал. - Пусть живет столько, сколько его душа пожелает, и пусть бурит все новые и новые скважины!
      За столом зашумели, засмеялись, протянулись к Агаризе чокаться.
      Но Клыджев громким голосом заглушил праздничный шум:
      - Я еще не все сказал! А ну-ка, позовите Ширинбаджи.
      И когда Ширинбаджи пришла из кухни, он усадил ее рядом с мужем и продолжал:
      - Я хочу одновременно выпить и за здоровье сестрицы моей Ширинбаджи, великолепного педагога, большой труженицы. Если сегодня Агариза чувствует себя молодым и здоровым, мы обязаны этим заботам Ширинбаджи. С таким верным другом не состаришься. Подумать только, как она любит этого костлявого человека! Каждый год торжественно празднует день его рождения.
      Агариза широко улыбнулся:
      - Э-э, дорогой, вот тут ты заблуждаешься! Думаешь, меня ублажает? Не-ет... Просто хочет лишний раз напомнить и мне и людям, что я старею.
      - Брось, Агариза! Такой преданной, заботливой жены днем с огнем не сыщешь!
      - Что верно, то верно, - щурясь, сказал Агариза. - Думал - стекло беру, оказался алмаз...
      Шахмалы чуть приподнял левую бровь, покосился на Агаризу и погрозил ему пальцем:
      - Укороти язык, не то выверну твое нутро наизнанку!
      - Угрожаешь?!
      - Осушим бокалы, друзья!
      * * *
      Вугар успокоился. Веселая перепалка между стариками развеселила его, и он забыл смущение, с которым переступал порог незнакомого дома. Люди, окружавшие его, нравились, казалось, он находится среди старых друзей. Вообще день сегодня выдался очень счастливый. В двух домах побывал Вугар, познакомился с двумя семействами, и в обоих его приняли ласково, везде оказывали почет и внимание. Никогда еще судьба так щедро не баловала его. Он почувствовал, что хмелеет, - то ли от вина, то ли от счастья...
      Тамада распорядился снова наполнить бокалы. Вино весело лилось в стаканы и рюмки, раздавался звонкий женский смех и басовитые голоса мужчин.
      Шахмалы, откашлялся, провел по тяжелым седым усам своими корявыми пальцами и повел речь:
      - Разрешите мне рассказать о том, как наш дорогой Агариза женился на нашей уважаемой Ширинбаджи! Какое совпадение! Дело происходило как раз в эту пору года! Однажды поздно вечером возвращаюсь я домой с работы, поставил на примус чайник... Недаром говорят: пока ты холост, - ты султан! Это, конечно, верно. Но каждая монета имеет оборотную сторону. Кто позаботится о холостяке? Вот и приходится самому стряпать, а порой и стирать... Слышу, кто-то осторожно открывает дверь. Гляжу - Агариза, да такой расстроенный, что я подумал: не дай бог, несчастье какое стряслось. Ведь обычно он был веселый, возвращался домой с шутками, войдет в комнату, и вместе с ним приходит шум, радость. Я тогда жил возле Сабунчинского вокзала, у одного армянина комнату снимал. Так его жена, старая армянка, всегда на шум жаловалась, ворчала, под дверью: "Господи, да что же это такое, когда кончится?" А кончалось тогда, когда она открывала дверь и грозилась, что, если мой гость не прекратит свои выходки, придется мне съезжать с квартиры! Это был единственный способ угомонить нашего Агаризу. А тут вдруг - молчаливый, мрачный, ниже травы, тише воды... Слова не добьешься, камень легче заставить заговорить...
      Подошел я к нему, положил руку на плечо и спрашиваю: "Что случилось, Агариза? Тебя узнать нельзя". А он как воды в рот набрал. Молчит - и весь разговор! Я уж, признаться, подумал, не разыгрывает ли он меня. Оставил его в покое, стал, чай разливать, пригласил к столу. А он стоит посередине комнаты, голову повесил и не слышит моих слов. "Довольно, - говорю. - Я и так за день на работе вымотался, а еще ты решил мне душу мотать..." Он молчит. Поглядел я и понял: нет, не шутит, и вправду случилась у него какая-то беда. "Может, ты заболел?", - спрашиваю. Тут наш Агариза перевел дыхание, покачал головой, и вижу слезы у него на глазах выступили. Опешил я. Какие только мысли не приходили мне в голову! Подошел я к нему, взял за руку, подвел к постели, усадил, Долго уговаривал, расспрашивал, и наконец меня осенило: любовь! Я не выдержал и расхохотался. Никогда в жизни так не смеялся! Потом спрашиваю: "Кто же она? Где ты ее нашел?" - "Не знаю, отвечает, - кто она. Два раза видел на улице..."
      Тут меня снова смех разобрал, хохотал я как сумасшедший. Агариза не обиделся, только заговорил, жалобно так: "Шахмалы, умоляю, на тебя вся надежда! Нет у меня сил подойти к ней и познакомиться, куда моя смелость девалась? Родной мой, прошу тебя... Скоро она должна возвращаться из школы..." - "Послушай, Агариза, ты какой-то странный! Влюбился в девчонку, а я - то тут при чем? Чем я могу тебе помочь? Если плешивый найдет лекарство от лысины, он прежде всего свою голову станет лечить". Думал, отстанет. Куда там! Пристал, как банный лист: "Только ты можешь пособить моему горю! Где твоя дружба? Разве можно друга в беде бросать?"
      Вижу, ничего с ним не поделаешь. "Что ж, говорю, но учти одно обстоятельство! Как бы палка о двух концах не оказалась! А вдруг девочка увидит меня и я ей больше тебя понравлюсь? Тогда что? Конец нашей дружбе?" Но даже этот довод не подействовал. Молит, просит... Что оставалось делать? Бросил я еду, стал одеваться. Чай так в стаканах и остался. Вижу, повеселел наш Агариза, заулыбался, стал перед зеркалом вертеться... А когда вышли на улицу, он так быстро зашагал, что мне за ним не угнаться. "Слушай, говорю, на пожар что ли, спешишь? Я устал, где мне с тобой тягаться?" А он даже не оборачивается.
      Короче, дошли мы до того места, где сейчас сквер Двадцати шести бакинских комиссаров. Еле перевели дыхание. Тут мой Агариза прижался ко мне, как цыпленок при виде ястреба, побледнел весь, трясется. "Что, говорю опять с тобой случилось?" А он только губы облизывает и ни звука проронить не может. В этот момент мимо нас прошла девушка. В руках портфель, стройная, красивая. Тут я сразу смекнул, в чем дело, внимательно оглядел девушку и, признаться, засомневался: где нам на успех надеяться! Очень уж хороша! Верно, и смотреть на нас не станет! Агариза меня локтем толкает: "Ну, что же ты, догони ее!" Легко сказать "догони", когда меня ноги не слушаются. Агариза дрожит весь и только твердит: "Не теряй времени! Она уйдет сейчас, понимаешь, уйдет!" Я-то понимаю, а что могу поделать? Хотел было сказать: "Беги за ней сам!", да пожалел его. Ну, кинулся я за девушкой, догнал и нахально преградил дорогу. Покраснел от страха, а все-таки процедил: "Простите меня, сестренка, можно отнять у вас несколько минут?" Девушка взглянула на меня с таким презрением, с такой ненавистью, что у меня кровь в жилах остановилась. Но не отступать же! И, подавив обиду, я продолжал: "Мой товарищ хочет сказать вам два слова. Прошу вас, выслушайте его, ведь это вас ни к чему не обязывает... Будьте снисходительны!"
      Оборачиваюсь, чтобы представить ей Агаризу, а его и след простыл... Смотрю по сторонам, мысленно ругаю его на чем свет стоит. А девушка не обратила на мои слова никакого внимания, только сказала решительно и твердо: "А ну, отойдите с дороги!" - и, оттолкнув меня, быстрыми шагами прошла мимо, скрылась в тяжелых железных воротах.
      Шахмалы замолчал, передохнул и обвел взглядом присутствующих, чтобы убедиться, не наскучил ли он им своим рассказом. Воспользовавшись паузой, Агариза вставил слово:
      - Дружище, если ты честный человек, то почему не говоришь о том, что вскоре эта самая учительница стала за мной как тень ходить и, как говорится, души во мне не чаяла?
      - Агариза, я ведь не только об этом умалчиваю. Зачем срамиться перед молодежью. Зачем конфузить тебя? Разве я не прав, Ширинбаджи?
      Ширинбаджи, широко улыбаясь, подтвердила его слова.
      Клыджев с гордостью победителя взглянул на Агаризу, нарочито громко откашлялся и продолжал:
      - Вот тут-то и начались мои муки. Едва девушка скрылась, появился Агариза: "Что она тебе сказала? Почему ушла?" Я засмеялся и ничего не ответил. Вижу, опять мой друг впал в отчаяние. Пожалел я его, стал утешать: "Не расстраивайся, не порть кровь и мне и себе. Кокетничает, кривляется, одно слово - девчонка! Зато мы теперь знаем, где она живет, и ей от нас уже не отвертеться!" Кое-как успокоил я его, и мы вернулись домой. Вскоре выяснилось, что Ширинбаджи нас провела. Жила она вовсе не в том доме, где мы думали. Через железные ворота, куда она юркнула, был выход на другую улицу...
      Клыджев опять замолчал. Опытный рассказчик, умеющий разжигать любопытство слушателей, он знал, когда остановиться. Косо взглянув на Агаризу, который в этот момент что-то шептал на ухо своему соседу, он, выдержав паузу и явно сам получая удовольствие, заговорил снова:
      - Длинная это история. Если рассказывать во всех подробностях, до утра не закончить. Да и Агариза, вижу, волнуется, не может спокойно на месте усидеть. Видно, боится, что я расскажу не то, что ему хочется... Ну, ничего, пусть поволнуется!
      Словом, пришлось мне за него отдуваться. Долго искал я Ширинбаджи и наконец отыскал. Потом познакомил их. И сватом я ходил. Да будет земля пухом вашим родителям, дорогая Ширинбаджи, отец ваш был человек достойный. Расспросил меня обо всем, узнал, что Агариза юноша скромный и толковый, и дал свое согласие на брак. А этот скромный и толковый Агариза даже спасибо мне не сказал за все мои труды...
      - Вот бессовестный! - не выдержал Агариза. - Или забыл, сколько раз моя мать благодарила тебя? Или не она готовила тебе гутабы из верблюжьего мяса?
      Шахмалы засмеялся, - он знал, как задеть Агаризу, и, придвинув к себе тарелку, принялся с аппетитом уплетать плов.
      Рассказ Шахмалы растрогал Агаризу. Прошлое с калейдоскопической быстротой промелькнуло перед ним. Как быстро прошла жизнь! Отшумела молодость, подошла старость. Расчувствовавшись, Агариза взглянул на жену, наклонился к ней и, глубоко вздохнув, прошептал:
      - Шахмалы разволновал нас своим рассказом, дай я поцелую тебя. Нет на свете ничего безжалостнее старости... Время, как быстротекущая река, уносит молодость, уносит лучшие дни...
      Ширинбаджи послушно, словно была не учительницей, а ученицей, пододвинулась к нему, и они крепко поцеловались. Веселый, восторженный гул огласил комнату.
      Глава четвертая
      Когда Вугар вышел из гостеприимного дома Арзу, узкие улочки были пусты и тихи. Плоские ветхие домики, тесно прижавшиеся друг к другу, маленькие дворики с высокими заборами мирно дремали в ночной мгле.
      Он дошел до конца улочки, вьющейся, как горная тропинка, и в недоумении остановился на перекрестке. Куда идти? Эти похожие друг на друга, мощенные голышом переулки могли запутать кого угодно, - где начало, где конец? Нет, вино тут ни при чем! Вугар старался припомнить, по каким именно переулкам несколько часов назад вела его Арзу. Но сколько он ни вспоминал, все было тщетно. И он пошел наугад, прямо по переулку. Тот привел его в другой переулок, еще уже и темнее. Вугару стало не по себе, он ускорил шаг, потом побежал и бежал так, словно за ним гнались. Наконец этот переулок, внушивший ему страх, кончился, он увидел яркие фонари, и Вугару показалось, что миновала темная ночь. Небо сразу стало светлым и легким. И дома другие - четкие, живые. Все словно ожило, задвигалось. Прошло уныние. Еще минуту назад он был уверен, что до утра не сможет выбраться из лабиринта переулков, и вот...
      Выйдя на ярко освещенную улицу, что шла от здания Бакинского Совета в крепость, Вугар замедлил шаг. Здесь начинался новый Баку. Какая разница! Он вспомнил песенку "Бакинские вечера". И правда, как красиво! Огромные дома, один лучше другого, стояли ровно, ладно, словно в шеренге. Тенистые аллеи, высокие ветвистые деревья, сады и скверы, ярко освещенные площади, чистые и просторные, - все было залито светом. Электрические фонари, разгоняя ночной мрак, радостно перемигивались, и их лучи отражались на мокром асфальте, только что политом, растекаясь желтыми отблесками. Казалось, улицам нет конца.
      Вугар не мог отвести взгляда от новых кварталов, так внезапно открывшихся перед ним. Скоро семь лет, как он живет Баку, а вот до этого мгновения никогда с такой остротой не ощущал красоты прославленного города. Что случилось? Почему именно сегодня распахнулось его сердце и душа наполнилась гордостью за свой город? Может, во всем виновато вино? Впрочем, о вине Вугар не подумал. Тихим шагом прошел он через крепостные ворота и очутился перед зданием Бакинского Совета. Медленно пробили часы... Было два часа ночи. Всегда людная, шумная Коммунистическая улица пустынна и безмолвна. Изредка проскользнет мимо одинокая машина. Улица отдыхала, уснув крепким сном...
      Какой покой! После шумной вечеринки тишина спящего города была особенно приятной. Вугар расстегнул ворот, и легкая ночная прохлада, забравшись под рубашку, ласково приникла к разгоряченной груди. Вугар ощутил во всем теле необыкновенную легкость.
      Он шел вниз по Коммунистической. Величественное здание старого университета возникло перед ним. Неожиданно для самого себя он остановился. Студенческие годы, проведенные здесь, всплыли в памяти. И ему вдруг стало грустно. Эта дощатая дверь, эти толстые каменные стены - как много связано с ними! Кто сосчитает, сколько раз за пять лет учебы открывал и закрывал он эти двери? Сколько раз спускался и поднимался по широким мраморным ступеням? Сколько раз потел, краснел, волновался, сдавая зачеты и экзамены? Сколько раз уходил с экзамена огорченным, а сколько веселым и радостным?
      Вугар привстал на цыпочки и через изгородь оглядел ту часть здания, где разместился химический факультет. С грустью пытался он отыскать окно аудитории, где с такой жадностью слушал лекции профессоров, казавшихся ему недосягаемыми божествами.
      Но свет в окнах давно погас, все они были темными и одинаковыми. Вугар вздохнул и продолжал свой путь. Ночная тишина убаюкивала, как в колыбели, сердце было переполнено любовью к Баку. Ему хотелось без конца бродить по улицам и бульварам, переулкам и скверам, ходить и ходить, шаг за шагом по-новому открывая свой город...
      Возле сада Сабира он снова остановился и застыл в неподвижности. Глядя на него, можно было подумать, что еще один памятник возник на улице. Куда он идет? Почему не торопится? Ведь дома его весь вечер с нетерпением ждет Исмет! Он Уверен, что прямо от профессора Вугар вернется домой и принесет ему весточку от Алагёз. Сколько времени прошло с того часа, когда Вугар вышел из дома профессора? Ну конечно же, Исмет на спит! Какой влюбленный уснет, дожидаясь вести от возлюбленной? Сердце Вугара тревожно и виновато" забилось. Куда девалось спокойствие? Он знал, как нетерпелив молочный брат, знал свойство его характера - муху превращать в слона. Из-за какой-нибудь мелочи, на которую иной человек и внимания бы не обратил, Исмет мог по нескольку дней не разговаривать с Вугаром. Он обижался, сердился, и помириться с ним бывало так трудно! Если Исмет узнает, что Вугар не передал письмо Алагёз, он, что называется, полезет в бутылку и бог знает какие оскорбительные слова наговорит. Радость минувшего дня померкла, точно не было ни профессорского дома, ни веселой вечеринки у Арзу.
      * * *
      Вугар и Исмет снимали комнату на Первомайской улице у одинокой старухи Джаннат. Минувшая война принесла горе в каждую семью. Нет человека, нет очага, не испытавшего ее ударов. Жестоко обошлась судьба с Джаннат. Мужа и двух сыновей проводила она на фронт, а когда смолкли сражения, никого не встретила. Даже вести об их гибели не получила, словно канули в вечность самые дорогие люди... Молодая, красивая, статная женщина, так гордо и твердо ступавшая по земле, превратилась в сморщенную старуху - кожа да кости. Но силы человека поистине не знают предела. Шло время, и к Джаннат возвращалась надежда. Она не верила в гибель близких. Как это может случиться, что они погибли? Все трое сразу... За что "справедливый аллах" мог так жестоко покарать ее? И даже когда наконец пришли извещения о смерти, она продолжала надеяться. "Просто совпали имена и фамилии", утешала себя Джаннат. Надежда - великий исцелитель. Джаннат спрятала извещения поглубже в старый, полученный еще в приданое сундук, который почти никогда не открывала, и снова стала ждать: вдруг кто-нибудь вернется? "Пути господни неисповедимы, - говорила она себе. - Может, они попали в плен, им удалось бежать; и они находятся в чужих краях. Оттуда так далеко до дома! Аллах всесилен, если захочет, то в один прекрасный день распахнутся двери, и я увижу на пороге моих дорогих..."
      Прошло еще пять лет, и раны Джаннат стали затягиваться. Она смирилась со своей судьбой. Но одиночество с каждым днем тяготило все больше, тоска разрывала сердце. Работать становилось труднее: горе и старость - есть ли у человека враги страшнее? Джаннат ушла на пенсию. Но как жить одной? Не ровен час, умрешь, никто даже не узнает о твоей смерти. Она пустила квартирантов - студентов, приехавших в Баку из далеких селений.
      Отворились двери опустевших комнат, в доме Джаннат снова зазвучали мужские голоса. Стены, как отравой пропитанные - слезами и горем, услышали веселый молодой смех. Джаннат казалось, что она снова обрела семью. Теперь улыбка то и дело мелькала на ее постаревшем лице. Походка вновь стала быстрой и бодрой. Кончилось одиночество! Джаннат от души привязалась к своим квартирантам, заботилась о них, изливая всю нерастраченную материнскую нежность. И пусть семья ее каждые три-четыре года менялась, студенты, заканчивали учебу, уезжали, на их место приходили другие, чувства Джаннат оставались неизменными. Она и новых жильцов любила так же преданно и нежно, так же заботилась о них, и они не называли ее иначе, как "мама Джаннат". Мама Джаннат даже завела своеобразный "семейный альбом", куда вклеивала портреты всех своих питомцев. Когда ее навещали друзья, она неизменно доставала альбом и, бережно перелистывая страницу за страницей, говорила с гордостью: "Этот парень живет сейчас в таком-то районе, учитель. Женился, у него несколько детей. Да пошлет ему аллах хороших внуков! А эта девушка работает главным врачом. Хорошая девушка, благородная, воспитанная. Дай бог ей счастья и много-много детей, аминь! А вот этот лучше всех, он любил меня как родную мать, теперь трудится на заводе главным инженером. О нем часто пишут в газетах. Пусть удача сопутствует ему, пусть всегда люди слышат о нем только хорошее. А этот - знатный буровой мастер, добывает нефть с морского дна. Да хранит его аллах!"
      Так говорила Джаннат о своих квартирантах, а вернее сказать, о своих воспитанниках. Она гордилась ими, помнила по именам. Надо быть справедливыми: и они не забывали Джаннат. Каждый раз, приезжая в Баку, навещали, привозили гостинцы, а в праздники обязательно поздравляли - кто подарок пришлет, кто телеграмму. Как радовалась бедняжка Джаннат этим скромным проявлениям внимания!
      Конечно, были среди студентов и такие, что, уехав, забывали ее заботы и не писали Джаннат, не навещали ее. Но Джаннат и о них помнила, и хотя порой сетовала на невнимание, но всегда в молитвах своих просила аллаха послать им счастье.
      Вугар и Исмет второй год жили на квартире у мамы Джаннат. Она полюбила их, как любила всех своих питомцев. Но особенно привязалась она к Вугару. Кроткий, вежливый, он умел расположить к себе людей. Но была и еще одна причина, по которой Джаннат отдавала ему предпочтение: Вугар рос круглым сиротой.
      Мать Вугара умерла, когда он еще лежал в пеленках - ему едва минуло полтора месяца. Сердобольные соседки, у которых были грудные дети, по очереди приходили кормить малыша. А когда Вугар немного подрос, его по решению старейших отдали на воспитание вдове Шахсанем, дальней родственнице отца. После смерти мужа Шахсанем осталась с двумя детьми; младшего, Исмета, еще не отняла от груди. Решение старейших закон, и Шахсанем приняла сироту с открытым сердцем. Она заботилась о нем так же, как о своих, а любила даже больше родных детей - жалела. Порой ей начинало казаться, что и этого, третьего она выносила под сердцем. Первые годы отец Вугара регулярно присылал деньги на содержание сына. Но Вугар не помнил его. По рассказам знал, что отец работал в далеком селении учителем и раз-другой в год приезжал повидаться с сыном. Когда началась война с белофиннами, его призвали в армию. А позже, на полях сражений Великой Отечественной войны, пал он смертью храбрых. От отца у Вугара остались лишь пожелтевшая от времени фотография да такие же пожелтевшие листки фронтового письма, навечно сохранившие тепло отцовского сердца...
      Мама Джаннат была женщина любознательная. Судьба квартирантов живо интересовала ее. Едва новый жилец переступал порог дома, она приступала к расспросам - откуда родом, кто родители. Короткую, но печальную историю Вугара ей рассказал Исмет. Мама Джаннат расчувствовалась. Сиротство, одиночество - кому, как не ей, так много и несправедливо перестрадавшей, понять всю горечь этой судьбы? Теперь она подолгу молчала, глядя на Вугара, и порой ей казалось, что он чем-то напоминает ее младшего сына, Рамиза. Шли дни, и это сходство проступало все отчетливее. Однажды она, забывшись, даже назвала его Рамизом... А по ночам вспоминала "младшенького" и, укрывшись одеялом, долго и беззвучно плакала.
      Забота Джаннат была истинно материнской. Не успеют погаснуть звезды на небе, а она уже на ногах, кипятит чай, готовит завтрак. Джаннат обстирывала своих питомцев, убирала их комнаты, хотя это не входило в ее обязанности. А по вечерам, если кто-нибудь из ребят задерживался, не ложилась спать, прислушиваясь к каждому шороху, беспокоилась, ерзала на своем стареньком стуле, - как знать, уж не случилась ли беда? Потом подолгу стояла у окна, то и дело выходила на улицу поглядеть - не возвращается ли? А когда запоздавшей наконец появлялся, она хлопотала, суетилась, стараясь поскорее и повкуснее накормить его. Лишь убедившись, что ее питомец сыт, укладывались спать...
      Вот и сегодня Джаннат сама открыла дверь Вугару.
      - Почему так поздно? - с тревогой спросила она. - Где был, сынок?
      - В гостях, мама Джаннат, прости, что причинил тебе беспокойство.
      - Ничего, ничего, родной мой! Сказать по правде, я уж так тревожилась! Но ты вернулся, и тревоги моей как не бывало... Все думала: где-то мой сынок, что с ним? Спросила Исмета, он что-то невнятное пробормотал. Ты ведь знаешь его характер! Чуть чем недоволен, насупится и молчит. Девять раз спроси, только на десятый ответит! С вечера бурчит что-то себе под нос, а как понять - что?
      Вугар мысленно улыбнулся. "Видно, здорово зол! - подумал он - Помилуй аллах, затеет ссору..."
      - Исмет не спит еще? - спросил Вугар.
      - Полчаса назад не спал. Я ему чай принесла, не стал пить. Кто его обидел, ума не приложу. Может, сейчас уснул, бедняга.
      Вугар не стал объяснять, что было причиной злости Исмета, только пожал плечами: