Когда молчит совесть

Не парили над деревьями, падая из бездонной синевы, орлы и ястребы, - нечем им было поживиться. Даже хриплое карканье ворон и галок смолкло. Только сороки, серые воробьи да вяхири, чувствуя себя полновластными хозяевами, с легким шуршанием перелетали с ветки на ветку. Но пройдет немного времени - и они тоже покинут лесные чащи.' Едва завоет ветер, закружатся снежные вихри, затрещит мороз - птицы перелетят в селения, к людям, где человеческая забота защитит их от голода и невзгод. Тогда единственными обитателями леса останутся дятлы. И зазвучит мерный, громкий и требовательный перестук зимняя музыка леса.
      С детства осень была любимой порой Вугара. В школьные годы помимо уроков на его детских плечах лежало множество хозяйственных забот. Запасти на зиму дрова, обеспечить сеном корову - все это входило в его обязанности. Потому что, как ни старалась Шахсанем приучить к работе Исмета, ничего у нее не получалось. Он всегда умел в последнюю минуту или притвориться больным, или улизнуть играть со сверстниками.
      Начиная со второй половины сентября, пока снег не ложился на землю, проводил Вугар в лесу целые дни. Возвратившись из школы и наскоро пообедав, уходил он из дому. Нередко он брал с собой учебники и, отдыхая от работы, готовил уроки. Эти часы, проведенные среди деревьев, наполненные шорохом опавшей листвы, были, может, самыми счастливыми в его нелегком отрочестве. Домой возвращался усталый, волоча на спине тяжелую вязанку дров или огромный сноп травы. Но на сердце было легко, весело, и верилось, что когда-нибудь сбудутся его лучшие мечты.
      С тех пор прошло много лет. Живя в городе, Вугар не замечал, как весна сменяется летом, а лето осенью. Бесконечные заботы заполняли все его время. И хотя порой он с тоской вспоминал осеннюю красоту леса, его яркие краски, которыми не может похвастаться даже самый искусный художник, терпкие запахи прелой листвы и увядших трав, но за все те годы, что он учился в аспирантуре, так ни разу и не удалось ему побродить по осеннему лесу. Приезжал на день-другой, чтобы повидаться с матерью, и не до прогулок ему было тогда. И вот нежданно-негаданно оказался в родном селе.
      Джовдат выполнил свое обещание: дал Вугару арбу и помощника, они несколько раз съездили в лес и привезли для Шахсанем дров на всю зиму. И снова, как в детстве, красота осеннего леса заворожила его.
      ...Теперь каждое утро, торопливо позавтракав, не теряя лишней минуты, быстрым шагом отправлялся он в лес и возвращался домой, лишь когда сумерки опускались на землю. Бродил по тропинкам, знакомым с детства, и влажная листва стирала пыль с его ботинок. Перепрыгивая через русло пересохшей речушки, срывая тронутые морозцем терновые ягоды, наслаждаясь их кисленьким привкусом, выходил на опушки, любуясь пустыми полями. Тишина завораживала, заставляла забывать обо всем на свете. Да он и сам старался ни о чем не думать, не вспоминать о неудачах и обидах, понимая, что надо успокоиться и отдохнуть, иначе не сможет он прийти к единственно верному, логическому решению.
      Недаром существует поговорка: дома стены помогают. Здесь, в родных местах, все словно сговорилось, чтобы помочь Вугару в эти нелегкие для него дни, и он не торопился возвращаться в Баку.
      В селе наступила пора свадеб, - веселые пиры следовали один за другим, и везде Вугар был желанным и почетным гостем. За него поднимали бокалы, в его честь говорили тосты. Сколько добрых слов, сколько искренних пожеланий выслушал он! Иногда Вугар даже досадовал, что не может провести вечер наедине с Шахсанем, - им так и не удалось еще ни разу поговорить по душам. Казалось, все заняты только одним - как отвлечь Вугара от мрачных мыслей и заставить забыть, что существуют еще на свете клевета и несправедливость.
      Но как ни безмятежно летело время, человеку, привыкшему жить напряженной творческой жизнью, такое житье не может не наскучить. И однажды, бродя по лесу, с наслаждением вдыхая лесные ароматы и любуясь яркой пестротой красок,
      Вугар вдруг с досадой подумал, что и природа тоже не всегда справедлива. Словно своенравный художник, она один уголок украсит, щедро распишет всеми цветами радуги, а другой позабудет, оставит голым и скудным, будто иссякла ее палитра.
      Вугар и так и этак ворочал в голове эту мысль, и ему казалось, что от ее развития, от уточнения зависит вся его дальнейшая судьба. Мозг точно пробудился от спячки. Он вспоминал голые солончаковые степи вокруг Баку, город, дремлющий в жарком летнем зное, укутанный туманной пеленой едкого дыма. Ему представились истомленные от жары лица людей, пожелтевшая раньше времени чахлая листва на бульварах и в скверах, потускневшие от копоти цветники, запах бензина и гари. И впервые за эти дни окружающая красота вызывала в нем не восторг, а досаду. Будто прошла гроза и ее разряд ударил ему в самое сердце.
      Вспомнились бессонные ночи в лаборатории, радость открытий и горечь разочарований. Он сейчас сам дивился своему упорству и стыдился своего малодушия. Он вдруг со всей отчетливостью осознал, что никакие нападки и гонения не смогут поколебать его в своей правоте, и он доведет дело до конца, чего бы это ни стоило. И, уже сам того не замечая, забывая, где находится, машинально достав из кармана записную книжку, быстро делал записи и что-то высчитывал, беззвучно шевеля губами. В памяти с феноменальной точностью воскресали основные результаты опытов, проведенных за последнее полугодие, выводы, полученные в результате технологических процессов, аналитические итоги. И, желая убедиться в точности и целесообразности этих выводов, он снова проверял их.
      Теперь его прогулки в лесу приобрели совсем иной смысл. Как и в лаборатории, он не ощущал времени и ловил себя на том, что уже несколько часов сидит неподвижно на каком-нибудь пне, погруженный в раздумья, не замечая, что ноги и руки застыли от осенней прохлады, а спина ноет. И солнце уже давно потеряло свой дневной блеск, и тени стали длинными и нечеткими, скоро вечер, и пора возвращаться домой. Он шел в село усталый, но веселый и бодрый, как после удачно проведенного рабочего дня, с удовольствием предвкушая, что вечером его ждет очередное свадебное веселье.
      * * *
      Солнце клонилось к закату, лучи его становились все робче, мягкий ветерок налетал, шевеля последние листья на верхушках деревьев. Самые живучие трепетали и блестели в заходящих лучах, другие, не выдержав легкого дуновения, отрывались от ветвей и, кружа словно в танце, медленно опускались на землю.
      Таинственный шепот наполнял лес, - казалось, дремавшие деревья проснулись, заговорили.
      Вугар беспокойно оглядывался. Сегодня, вопреки обыкновению, он вышел из дома довольно поздно и вот уже больше часу бродил по лесу. Однако сосредоточиться ему не удавалось, стыли ноги, ветер пробирал до костей, познабливало. Впрочем, не холод и сырость мешали Вугару погрузиться в привычные раздумья. Едва он вступил в лес, нежные звуки свирели донеслись до его слуха. Они плыли между ветвей, сливаясь с шорохом листьев, проникали в самое сердце, тревожа и не давая покоя.
      "Кто это играет?" - подумал Вугар и послушно пошел на голос свирели. Вскоре лес поредел, и перед ним открылось поле, по которому разбрелась колхозная отара. А поодаль, под одиноким ветвистым дубом, стоял, опираясь на длинный посох, чабан в папахе из бараньего меха. Он самозабвенно играл на тоненькой тростниковой дудочке. Мотив Вугар хорошо знал с детства несложная и протяжная народная песня "Сарытель". Пушистый мех на папахе шевелился, и казалось, что не дуновенье ветра, а певучие звуки дудочки тревожат его.
      Вугар остановился на опушке, стараясь, чтобы чабан не заметил его и не прекратил играть. С наслаждением слушал музыку, вспоминая, как в детстве любил наблюдать плавные пляски под этот мотив. Сам он никогда не танцевал, но нередко приходил смотреть, как кружатся в такт мелодии юноши и девушки.
      Вдруг чабан отвел свирель от губ, быстрым взглядом окинул отару, направившуюся было к лесу, и громкий окрик "Гей! Гей!" огласил окрестность. Овцы послушно остановились. Возле чабана мирно дремала, лениво пошевеливая ушами, мохнатая кавказская овчарка. Поначалу Вугар не заметил ее, но сейчас, увидев, быстро отступил в тень деревьев. Он хорошо знал суровый нрав пастушечьих собак, - в детстве его однажды покусала овчарка, с тех пор Вугар относился к ним с опаской и всегда старался не подходить близко к отаре.
      Но собака не обращала на Вугара внимания и, казалось, тоже была поглощена музыкой. Даже крик чабана не произвел на нее никакого впечатления, она лениво приподняла голову, недовольно покосилась на хозяина и, оскалив широкую пасть, сердито гавкнула. Однако чабан настойчиво приказал собаке:
      - Взять, взять!
      Собака нехотя поднялась, потянулась, выгнув спину, словно желая стряхнуть липкую дремоту, и широкими прыжками, с громким, свирепым лаем обежала отару. Не обнаружив ничего, что могло бы вызвать тревогу, смолкла и, гордо подняв хвост, кинулась к овцам, сгоняя их на середину поля. Отогнав отару от леса, собака вновь улеглась возле хозяина, тихо повизгивая, словно желая сказать чабану: "Ну вот видишь, все в порядке, зачем тревожился?"
      Чабан снова поднес к губам свирель. Порой он отнимал ее, и тогда до Вугара доносился хрипловатый протяжный голос:
      Как давно мы с любимой расстались,
      Только раз мы с тех пор повстречались.
      Не сказали друг другу ни слова
      И расстались, расстались мы снова...
      Сердце Вугара громко заколотилось. "Расстались, расстались", - чуть слышно повторял он. Острая боль пронизала все его существо. "Арзу, Арзу... Сколько дней мы не виделись? Два, пять, двадцать..." - лихорадочно считал он. Ровно двадцать дней не только не видел ее, но ничего не знал о ней. Как это могло случиться? А главное, за эти дни не сделал никаких попыток помириться с ней. Была бы это обычная ссора - другое дело. Есть ли на земле возлюбленные, которые никогда не ссорятся? Порой после маленькой ссоры любовь лишь становится крепче. А тут... Что же он наделал, как мог жить без нее так долго?! Сердце у девушки мягкое, недолог ее гнев. Если бы он написал, попросил прощения, покаялся, признался, что неправ, тогда, может, и была бы надежда на прощенье. А сейчас...
      Вугара охватило такое отчаяние, что двадцать дней показались ему двадцатью годами. Пожалуй, только раз в жизни, узнав о гибели отца и поняв, что остался на земле круглым сиротой, чувствовал он себя таким несчастным.
      Вугар стоял понурый, опустив голову и подняв плечи, точно судьба осиротила его во второй раз. А чабан продолжал свою песню. Только голос его теперь стал высоким и звонким, как сама свирель:
      Как чужие стояли мы рядом,
      Были холодны руки и взгляды,
      Сердце лаской мы не отогрели
      И в любовном огне не сгорели...
      Вугар замер на опушке. Каждое слово песни точно острой стрелой вонзалось в его сердце.
      Мы расстались, расстались навеки,
      Стынет кровь, как замерзшие реки...
      Птица нашей любви улетела,
      И земля навсегда опустела...
      Да, они спугнули птицу своей любви! Обиженная и испуганная, она покинула гнездо. Удастся ли возвратить? Арзу, Арзу, сможешь ли ты любить меня, как прежде, нежно и преданно?
      Вугар не мог больше слушать пение пастуха. Позабыв про собаку, он резко повернулся и тяжелыми шагами пошел обратно в лес. Куда, зачем, он и сам не знал. Шел, не разбирая дороги, продираясь между кустарниками, ветки хлестали его по лицу, колючки в кровь царапали руки, а он ничего не замечал. Арзу неотступно стояла перед ним. Он видел ее такой, какой была она в момент их ссоры, - беспомощной, несчастной, гневной. Вот она закрыла лицо руками, плечи ее вздрагивают, ни стона, ни звука не срывается с ее уст.
      "Вернуться! Немедленно вернуться в город! - прошептал он. - Сегодня же..."
      Он уже не шел, он почти бежал - скорее, скорее! Ему казалось, что, помедли он еще хоть день, все пойдет прахом, возникнут какие-то новые, неведомые препятствия. Скорее, скорее!..
      Да где же тропинка? Он остановился. Перед ним была глубокая речка. Темная, осенняя вода казалась густой и тяжелой. Он никогда не бывал здесь, неужели заблудился? Где же село? Вугар поднял голову, надеясь по солнцу определить направление, но солнце уже опустилось за лес, его косые лучи, дробясь, падали сквозь ветки на землю и слепили глаза. Стаи птиц, неизвестно откуда появившиеся, вспархивали с деревьев, птиц становилось все больше, щебет и чириканье заполняли лес.
      Вугар тревожился, - сейчас наступит тьма и ему не выбраться из леса, а это значит, что он не успеет на вечерний поезд.
      Двадцать дней! Он ужаснулся своему легкомыслию. Бросить все дела в таком неопределенном состоянии и беспечно бродить целые дни по лесу, словно ничего не случилось! Да как он мог позволить себе такое? Нет, нет, не позднее сегодняшнего вечера он должен уехать. Порой один день, как говорится, делает погоду. Да что там день, одна минута может оказаться решающей...
      Вугар повернул назад, стараясь идти тем же путем, что пришел сюда, и выбраться на то поле, где он видел чабана. Но сюда он шел, не замечая дороги, а сейчас множество тропинок разбегалось в разные стороны. Какую выбрать? Он попытался разыскать свои собственные следы, и вроде бы ему это удалось, но потом следы вновь исчезли, потерялись. Шорох опавшей листвы под ногами, раньше так успокоительно действовавший на него, теперь раздражал, казалось, именно он и мешает ему выбраться на дорогу, ведущую в село. Злость закипала в душе, его уже ничто не радовало. И терн, и боярышник, и шиповник, словно драгоценные камни, сверкавшие в лучах заходящего солнца, не вызывали у него никаких восторгов. Он воспринимал их лишь как очередное препятствие, - колючие ветки хватали его за одежду и, казалось, звали: "Ну подойти, сорви нас!" А Вугару было не до них, сейчас его занимала лишь одна мысль: быстрее добраться до села.
      Наконец, когда он уже отчаялся выйти на дорогу, перед ним вдруг открылась поляна, та самая, где еще недавно паслась отара. Она была пуста. Обрадовавшись, Вугар остановился, отдышался, достал платок и, успокаиваясь, отер пот с лица. Куда девался чабан, что песней своей разбередил его душу? Вугару хотелось подойти к нему, поблагодарить. Но где теперь найдешь его он угнал отару и понес дальше свой протяжные песни... Вугар вгляделся и увидел в противоположном конце поля стадо, медленно двигавшееся в сумерках. Он вышел на дорогу и направился домой, все ускоряя шаги.
      На перепутье дорог, возле самой окраины села, Вугара догнал газик и, резко затормозив, остановился, окутав его облаком пыли. Кашляя, отгоняя дым ладонью, Вугар быстро отступил на обочину.
      - Добрый вечер, братец лесовик! Куда торопишься? - раздался веселый голос Джовдата. - Даже современной технике не угнаться за тобой.
      Но Вугару было не до шуток.
      - Добрый вечер, - мрачно ответил он.
      Джовдат распахнул дверцу и хотел было пригласить друга в машину, но, заметив, что тот не в духе, быстро выпрыгнул на дорогу.
      - Что-нибудь случилось? Ты чем-то расстроен?
      - Да нет, ничего!
      - А все же?
      Вугар помолчал, размышляя, сказать ли другу о своем намерении.
      - Хочу ехать! - коротко бросил он.
      - Куда?
      - В Баку.
      - Когда?
      - Да хоть сейчас, если успею к вечернему поезду.
      Джовдат удивленным взглядом окинул его с ног до головы.
      Хотел что-то сказать, но улыбнулся и перевел взгляд на свои запыленные ручные часы:
      - Опоздал... - Он указал рукой в сторону горной гряды: - Видишь, поезд подходит к станции. Беги, может, успеешь!
      Вугар поначалу решил, что Джовдат, как обычно, шутит, но все же невольно вытянул голову в ту сторону, куда указывал Джовдат. Поезд и вправду приближался, грохот и перестук колес доносились все отчетливее.
      Во взгляде Вугара словно что-то погасло.
      - Ты же не собирался ехать... Ни вчера, ни сегодня об отъезде и речи не заходило. Что могло произойти в лесу? Откуда это стремительное решение?
      - Мне необходимо ехать!
      - Что-нибудь серьезное?
      - Очень даже серьезное!
      - А нельзя ли хоть краешком уха услышать?
      Вугар молчал.
      - Может, сердечное дело, а? В твоих глазах так и светятся любовь и тоска...
      Вугар не стал отпираться:
      - Угадал, друг. Есть такое дело...
      - Вот это другой разговор! - обрадовался Джовдат. - Сейчас поеду к Шахсанем-хале и потребую магарыч за добрые вести. Теперь-то уж она нам не только хингал приготовит, но и выставит бутылку лучшего вина... - Джовдат сиял от радости. - Я рад за тебя! Знаешь, с меня даже вся усталость сошла. Я ведь с утра мотаюсь по полям. Кажется, сегодня не было в колхозе угла, куда бы я не заглянул. Возвращаюсь домой измочаленный, словно меня сквозь жернова пропустили, а сейчас, после твоего признания, я снова здоров и бодр...
      Расправив плечи, Джовдат отряхнул пыль с пальто и обратился к молоденькому шоферу, который надвинул на глаза свою громадную кепку и, опершись на руль, с безразличным видом слушал их разговор.
      - Поезжай-ка, друг, вперед и скажи Гонче, пусть разогревает обед, а мы потихоньку пешком двинемся...
      Газик рывком взял с места, и друзья, переждав, пока уляжется пыль, медленно пошли следом. Джовдат взял Вугара под руку.
      - Ну, а теперь толком расскажи, с кем хочешь породнить нас? Кто ее родители, откуда она родом...
      - Отец - нефтяник, мать - учительница, преподает немецкий язык. Живут в Баку.
      - А невеста наша чем занимается?
      - Она еще учится.
      - Где?
      - В университете, на историческом факультете...
      - Прекрасно! - воскликнул Джовдат и продолжал расспросы: - Родители знают о том, что вы встречаетесь?
      - Знали... - уклончиво ответил Вугар.
      - Что значит знали? - покосился на друга Джовдат. - Говори честно!
      - Если честно... Я сам все испортил.
      - Уж не хочешь ли ты сказать, - укоризненно взглянув на друга, спросил Джовдат, - что свадьба, так сказать, уже произошла, тайком от всех?..
      - Нет, нет! - поспешил успокоить его Вугар. - Просто мы поссорились...
      - С кем? С ее родителями?
      - Да нет же, с ней...
      - Навсегда?
      - Откуда я могу знать? - грустно пожал плечами Вугар.
      - Судя по твоему тону, во всем виноват ты! Из-за чего поссорились?
      - В сущности не из-за чего, так, глупость.
      - Не темни, говори все как есть!
      И Вугар рассказал все, ничего не утаивая. Джовдат слушал молча, только изредка сокрушенно покачивал головой.
      - Да... - сказал он задумчиво, когда Вугар окончил свой рассказ. - И правда, глупость! Такое может совершить или пьяный, или человек, потерявший рассудок!
      - Ты прав, Джовдат, я и сам не понимаю, как это могло произойти. Усталость, бессонная ночь. Накануне из проектного отдела вернули мою работу с резолюцией, что она не имеет никакого промышленного значения. Швырнули в помойку многолетний труд... Правда, удалось мне добиться еще одного обсуждения на ученом совете. Но я заранее знал, что мои недоброжелатели сделают все, чтобы использовать это обсуждение в свою пользу и доказать ненужность изобретения, скомпрометировать меня, создать вокруг моей работы атмосферу недоверия и сомнения. Я еще понимал, что, если серьезно не подготовлюсь к защите и не сумею отстоять свою правоту, все мои старания пойдут прахом. Я просидел до утра и за одну ночь сделал то, на что в нормальных условиях потребовался бы самое меньшее месяц. Когда я утром поднялся из-за стола, комната кружилась вокруг меня...
      - Все понимаю. Но почему, когда ты понял, что натворил глупостей, не кинулся к девушке и не просил у нее прощенья? Почему не рассказал ей все вот так, как мне? Уверен, она бы поняла...
      - Да, я бы обязательно это сделал, Джовдат, но...
      - Что но? Гордость помешала, да? Дескать, не к лицу такое мужчине?
      - Да нет, Джовдат! - устало возразил Вугар, облизывая пересохшие губы. Стараясь казаться, спокойным, он продолжал: - Самолюбие тут ни при чем! Ты знаешь меня, я никогда не был упрямцем и, если бывал неправ, всегда признавал это. Но на следующий день я не мог пойти к ней, было заседание ученого совета, где меня, как говорится, изничтожили. Встал вопрос о моем исключении из аспирантуры.
      Джовдат от неожиданности остановился.
      - Что?! Исключить из аспирантуры? - отступив на два шага назад, он непонимающе глядел на Вугара. - За что?
      - Клевета, обман, злые измышления...
      - Не понимаю, говори яснее.
      - Будто я запятнал себя и мне нет места в науке.
      - В каком плане запятнал?
      - В личном!
      - Опять не понимаю!
      - Ну, будто я разложился... Торговал любовью... Соблазнял девушек, обещав жениться, а потом бросал их...
      Изумление Джовдата все возрастало, наконец он громко и возбужденно расхохотался.
      - Вот это да! Где ж ты такому научился? Что-то мы о подобных твоих способностях и слыхом не слыхали!
      - Значит, отстали от жизни... - громко усмехнулся Вугар.
      - Ну, и чем же все кончилось?
      - Победили зло и клевета.
      - И все?
      - Все!
      - И ты не пытался восстановить истину?
      Вугар отрицательно покачал головой.
      - Не писал заявлений, объяснений? Не искал поддержки?
      Вместо ответа Вугар покачал головой и цокнул языком. Джовдат взбесился:
      - Тебя оклеветали, опозорили, облили грязью, а ты, вместо того, чтобы ринуться в бой, побежал на вокзал и приехал сюда?! Молодец, храбрый же ты парень!
      Вугар, засунув руки в карманы брюк, шел, глядя себе под ноги, упреки причиняли боль. От негодования Джовдат то и дело разводил руками, словно не находя слов.
      - Почему ты столько дней молчал и скрывал все от меня?
      - Трижды пытался я тебе рассказать, и каждый раз ты уводил разговор в сторону. Теперь понимаешь, почему я не хотел идти в школу? А потом согласился, чтобы там все рассказать. И снова ничего не получилось. Ваше уважение ко мне, гордость за меня связали язык. Ну, мог ли я огорчить всех вас?
      Поверь, я мучился, но заставил себя молчать, скрывать истину.
      - Напрасно! - решительно сказал Джовдат. - Рано или поздно мы бы все равно обо всем узнали... Да, кстати, неужели никто из ученых не выступил в твою защиту, не замолвил за тебя хоть слово?
      - Выступали, но так, для проформы.
      - А что ж твой научный руководитель? Я не раз читал о профессоре Гюнашли в газетах и журналах. Крупный ученый, принципиальный человек. Пишут, что он чуток и заботлив к молодежи.
      - Все верно! - быстро перебил его Вугар. - Но его вынудили молчать...
      - Кто?
      - Жена. Написала в ученый совет письмо без стыда и совести.
      - О чем же?
      - О том, что я безнравственный, распущенный человек. Будто я из соображений карьеры бросил любимую девушку и обещал жениться на дочери своего научного руководителя, а потом ее обесчестил...
      - А что же было потом?
      - Наши противники ухватились за эту грязную клевету. Научная ценность моей работы уже никого не интересовала. Все свелось к обсуждению омерзительных сплетен. Я и не подозревал, какая страшная вещь клевета! Я молчал, не находя слов в свою защиту...
      Джовдат, опустив голову, внимательно слушал друга.
      - Вот тебе и ученые!.. - казалось, откуда-то издалека донесся его сдавленный голос. - Передовые люди нашего общества... Чего ж тогда ждать от простых смертных? Ну, скажи на милость, что я после всего услышанного могу требовать хотя бы от такого мерзавца, как наш заведующий межхлопковым пунктом? - Такая горечь слышалась в словах Джовдата, что казалось, еще мгновенье - и он сорвется на крик. Но раз другой глотнув воздух, он овладел собой, и голос его зазвучал не громко и грустно: - Вот уже пять лет прошло с того дня, как скончался мой отец, а я до сих пор не могу забыть его предсмертные часы. За два дня до кончины он потерял речь. А глаза были по-прежнему ясные, живые, умные. По его взгляду я чувствовал - он хочет сказать мне что-то очень важное. Особенно в последний день он не сводил с меня напряженных глаз. Я склонился над ним и спросил: "Что ты хочешь сказать мне, отец? Чем встревожен?" Уголки сжатых губ дрогнули, в глазах появилось выражение страдания - он сердился, что его не поимают. Я спрашивал снова и снова, умолял хоть одним движением руки объяснить то, что он хочет сказать. Но у него на это не было сил. И он только смотрел на меня требовательно и мудро. До сих пор не знаю покоя: что он хотел мне сказать? Может, произнеси он это слово - и вся жизнь моя пошла бы иначе, я стал бы лучше, чище. Немой, беспомощный взгляд неотступно стоит передо мной, и не могу я понять его тайны.
      Я знаешь о чем часто думаю? На Луну летаем, при помощи радиоволн приводим в движение автоматические установки на других планетах, изобрели роботов, которые сочиняют стихи и пишут музыку, пересаживаем сердца, оживляем мертвых, а разгадать тайну человеческого взгляда не можем... Почему бы современной науке не задуматься над этим?
      Вугар грустно улыбнулся. Джовдат повернулся к нему и быстро продолжал:
      - Тебе кажутся смешными мои слова, Вугар? Я это к тому сказал, что в наши дни авторитет науки огромен. Кажется, нет такой проблемы, перед которой она оказалась бы бессильна. Потому и ученые кажутся нам особенными людьми. То, что ты сейчас рассказал, поразило меня в самое сердце. Получается, что в одном человеке рядом с высокими стремлениями могут ужиться мелкие и низменные чувства? Как тут снова не вспомнить мудрость наших дедов: быть ученым легко, быть человеком трудно.
      - Нет, Джовдат, быть настоящим ученым - дело нелегкое. Талант, трудолюбие должны сочетаться с горячим сердцем, глубоким внутренним содержанием, с чувством собственного достоинства. Наука требует полной отдачи...
      Джовдат покачал головой.
      - Эх, Вугар... - Голос его звучал взволнованно. - Может, ты снова станешь укорять меня, назовешь чудаком, мечтателем или бесплодным фантазером, называй, как хочешь, дело твое, но выслушай меня... Вот я агроном в маленьком селе, можно сказать, полуинтеллигент. А знаешь, о чем я мечтаю? Я хочу видеть свой народ в ряду самых развитых, самых прогрессивных и великих народов. Я мечтаю, чтобы имена наших сынов стояли рядом с именами великих людей, чтобы голоса азербайджанских ученых, поэтов, писателей, композиторов, врачей и инженеров звучали во всех уголках земного шара. Пусть и в славной семье космонавтов будет представитель моего народа. Помнишь, еще в школе учили мы стихи Мухаммеда Гади. Я запомнил их на всю жизнь:
      Среди наций, что оставили память в веках,
      Нет почерка моей нации!
      - Какая горечь слышится в этих словах! Конечно, нельзя сравнивать эпоху поэта-мыслителя Мухаммеда Гади с нынешним днем. И все-таки, если трезво взглянуть на то, что нами достигнуто, всего этого окажется мало! Кто же и что нам мешает? Кто препятствует? Мы сами. У нас еще бытует мусульманское наследие - стяжательство, местничество, групповщина, а пуще всего трусость и подхалимство!.. За примером ходить недалеко. Вот ты, едва столкнулся с трудностями, бросил все и бежал в село. Не хватило мужества распрямить грудь и броситься в бой с несправедливостью. Как же ты слаб, если столько дней молчал, скрывал свое горе! От кого? От друзей?
      Слова друга задели Вугара за живое, но он не обиделся. Резким рывком вынув руки из карманов, он расправил плечи и весело сказал:
      - Ничего, все образуется! Нет, я не покинул арену борьбы. Просто решил немного отдохнуть. Тот, у кого есть терпение, никогда не бывает в проигрыше! - Голос его звучал уверенно, он гордо вскинул голову. - Я ни на минуту не жалею о том, что приехал сюда, - спокойно говорил он. - Пусть это произошло случайно, неожиданно прежде всего для- меня самого. Знаешь, я не помню, как очутился на вокзале, как взял билет. Но здесь я стал другим человеком... Этот лес, эта земля вдохнули в меня новые силы. Я успокоился, собрался. Нашел новое решение проблемы, над которой бьюсь вот уже несколько лет. А останься я в городе, кто знает, что стало бы со мной? Может быть, натворил бы глупостей. Злоба и гнев - первые враги человека.
      Вугар примирительно положил руку на плечо Джовдата, заглянул в лицо. Ответная улыбка осветила лицо друга.
      * * *
      На следующее утро Шахсанем поднялась с петухами. Надо было приготовить гостинцы для сына и особую посылку Джаннат-ана, которую хотя никогда и не видела, но считала своей названной сестрой.
      Вугар никуда не отлучался из дома, поджидая друга. Джовдат еще вечером предупредил, что сам отвезет его к поезду. Как в далеком детстве, был Вугар сегодня у матери на побегушках;- помогал по хозяйству, колол дрова, разводил огонь, бегал за водой, то и дело перекидываясь с Шахсанем ласковыми шутками.
      Джовдат появился неожиданно, гораздо раньше, чем обещал.
      - Магарыч! Магарыч! - выкрикивал он, словно на крыльях влетая во двор.
      - Что случилось, Джовдат? - спокойно и сдержанно спросил Вугар. - С чего это ты так разбушевался?
      - Я принес тебе добрую весть! - Джовдат обнял друга за шею и широко улыбнулся. - Во-первых, телеграмма, телеграмма из института: тебя срочно вызывают! А во-вторых... - Джовдат многозначительно замолчал, явно испытывая терпение Вугара. Потом взмахнул газетой, которую держал за спиной. - Вот тут какого-то Шамсизаде здорово расхваливают. Уж не знаком ли он тебе?
      - Может, и знаю, дай почитать...
      - Не спеши, сначала прочти телеграмму.
      Вугар быстро пробежал глазами телеграмму, сунул ее в карман и потянулся за газетой. Он был очень взволнован. Но Джовдат ловко увернулся и отступил назад.
      - Стоп! Терпенье! Мне в этой статье особенно понравилось одно место. Я сам прочту его тебе. - Он бережно развернул газету, держа ее перед собой. Глубоко вздохнув, предупредил: - Читаю, слушай!
      - Я весь внимание!
      Джовдат прокашлялся, прочищая горло, и стал громко читать:
      - "... По поводу этого изобретения я неоднократно высказывался на конференциях и на авторитетных собраниях. Выступая в Центральной печати, я говорил о большом будущем открытия, о его технической и теоретической сути и о многих других достоинствах. Возможно, то, о чем я пишу сейчас, явится для кого-то повторением моих прежних мыслей. Но я все же считаю необходимым снова сказать, что В. Шамсизаде работал и продолжает работать над проблемой, которая имеет огромное значение и для настоящего и для будущего..."