Численность его населения стала стремительно возрастать, и через сто лет, к моменту провозглашения Республики, достигла семидесяти миллионов человек. Прирост происходил при незначительной миграции извне, в основном за счет потомков первопоселенцев, свыше восьмидесяти процентов которых были представителями разных славянских народов. В течение XXIV - XXV веков все этнические группы на планете основательно перемешались, образовав единую нацию, и только потомки англоговорящих канадцев, составляющие примерно шесть процентов от общей численности населения Дамограна, отчасти сохранили свою языковую и культурную идентичность. Кстати, сам я по материнской линии англофон, но говорю по-английски с сильным акцентом, что всегда было предметом нареканий со стороны матушки и ее родни.
      От Нью-Монреаля, где я жил, до Нью-Ванкувера было сорок минут лета на флайере. Дорогой я успел сделать несколько звонков, в частности к заместителю городского прокурора Богдановичу, который сообщил мне, что полиция еще два месяца назад сняла печати с кабинета покойного доктора Довганя, но, по имеющимся у них сведениям, его еще никто не занял, а за разрешением на осмотр следует обращаться к администрации медцентра. Получив такое исчерпывающее разъяснение, я уже при подлете к Ванкуверу связался с администрацией и сделал соответствующий запрос. Никаких возражений не последовало, и, когда я посадил флайер на крышу Городского медицинского центра, меня уже встречал молодой человек лет двадцати трех, в форме офицера ведомственной охраны. Убедившись, что я тот самый адвокат, которого он ждал, парень пригласил меня следовать за ним.
      Когда мы спускались в лифте, я, внимательнее присмотревшись к нему, вспомнил, что видел его снимок в деле Алены Габровой.
      - Если не ошибаюсь, - произнес я, - вы Владимир Торн-Смит.
      - Не ошибаетесь, - ответил он. - А что?
      - Боюсь, ваше начальство совершило ошибку. К вашему сведению, я защищаю барышню Габрову. Торн-Смит небрежно пожал плечами:
      - Я знаю. Потому-то мне и поручили сопровождать вас. Чтоб вы не искали меня, если захотите задать вопросы.
      - Гм-м. Прокурору не понравится, что мы разговаривали до ваших показаний в суде.
      - Ну и пусть он... - Торн-Смит запнулся. - А мне безразлично, господин адвокат. Я не его подчиненный. Что он мне сделает, в угол поставит, что ли... Ведь в этом нет ничего незаконного, правда?
      - Конечно, нет, - успокоил я его. - Пока я не пытаюсь всучить вам взятку, все в порядке. Просто в прокуратуре не приветствуют контакты свидетелей обвинения с адвокатами защиты.
      - Тогда это их личное дело.
      По всему было видно, что Торн-Смит сгорал от желания рассказать мне обо всем, что он видел и чего не видел, но о чем знает. Бесспорно, убийство доктора Юрия Довганя было самым выдающимся событием в его пока что короткой жизни, и осознание своей причастности к этому делу внушало молодому человеку чувство собственной значимости. Сейчас он не испытывал ко мне никакой враждебности, но я мог держать пари, что после перекрестного допроса в суде он возненавидит меня всеми фибрами души. Вот такая у нас, адвокатов, скотская работа.
      Когда лифт остановился на шестнадцатом этаже Владимир Торн-Смит первым вышел из кабины, пересек просторный вестибюль и остановился перед дверью, на которой красовалась табличка с надписью "Юрий Л. Довгань, доктор психологии".
      - Помещение еще никто не занял, - объяснил Торн-Смит, доставая из кармана карточку-ключ. - В приемной все осталось точно так, как было в день убийства, а из кабинета изъяты лишь те вещи и предметы, которые принадлежали лично доктору Довганю.
      Он сунул карточку в щель, послышался тихий щелчок замка, и дверь открылась. Мы вошли в просторную приемную, приблизительно пять на восемь метров. В ее дальнем конце, справа от двери в кабинет доктора, располагалось рабочее место секретарши - Светланы Торн-Смит, жены сопровождавшего меня охранника. Сейчас оно пустовало, и на широком столе, кроме интеркома и компьютерного терминала, больше ничего не было. Мягкий стул был вплотную придвинут к столу.
      - Ваша жена по-прежнему работает в медцентре? - спросил я.
      - Нет. Девять дней назад Светлана родила сына и ушла с работы.
      - Это ваш первый ребенок?
      - Да.
      - Примите мои поздравления.
      - Спасибо.
      Я не спеша прошелся по приемной, стараясь не упустить ни единой детали обстановки. Судя по тем снимкам, что я видел в деле, здесь действительно ничего не меняли, разве что регулярно проводили уборку. Даже журналы и брошюры на столиках возле кресел для посетителей были те же самые - "Мне 14", "Юный ксенобиолог", "Как поладить с родителями" и тому подобное.
      До того рокового дня Алена Габрова уже пятый месяц регулярно приходила на прием к Юрию Довганю, известному специалисту по детской и подростковой психологии. Делала она это не по своей инициативе, а по настоянию школьного психолога-консультанта, которого сильно беспокоила ее возросшая агрессивность по отношению к сверстникам и учителям. Особенно доставалось от девушки преподавателям истории, философии и литературы. Для шестнадцатилетнего подростка с высоким уровнем умственного развития ничего не стоит выставить своего учителя круглым идиотом, и Алена проделывала это с завидной регулярностью и огромным удовольствием. Ей было невдомек, что школьный преподаватель - не ученый, ему вовсе не нужно знать слишком много, он лишь обязан владеть знаниями по своем> предмету в объеме, требуемом программой, но владеть ими досконально и уметь передать их ученикам.
      Насмешки Алены Габровой были умны, остроумны и крайне язвительны, она умело находила в каждом человеке слабые места и била по ним без жалости и милосердия. Вне всяких сомнений, прокурор использует это на суде для обоснования своей версии о бессмысленной жестокости. Он обязательно вызовет для дачи показаний одного или нескольких ее учителей, например, преподавательницу английской литературы, которую Алена однажды довела до настоящей истерики. Ясное дело, присяжные проникнутся сочувствием к бедной женщине, целиком посвятившей себя детям, и еще больше невзлюбят мою подопечную...
      - Ладно, - сказал я охраннику. - Здесь я все осмотрел. Теперь займемся кабинетом.
      Как и в приемной, в кабинете сохранилась прежняя обстановка, не хватало только книг на полке, дипломов доктора медицины и психологии на стене за письменным столом, двух картин с пейзажами, бронзовой статуэтки древнего мудреца Зигмунда Фрейда и еще некоторых предметов обстановки, изъятых полицией или родственниками Довганя. Постояв с полминуты на пороге, я неторопливо прошел в глубь кабинета и остановился возле широкого, обитого кожей кресла, в котором был найден убитый доктор Довгань.
      Я повернулся к стоявшему рядом Торн-Смиту:
      - Раз вы здесь, то расскажите, как обнаружили тело.
      - Значит, дело было так, - охотно заговорил молодой человек, - В четыре я сменился с дежурства и перед уходом домой решил заглянуть к Светлане. Она заканчивала работу в семь, ей оставалось еще три часа, и мне захотелось повидать ее. Я поднялся на этот этаж, вошел в приемную, но не успел обменяться с женой и парой слов, как прозвучал вызов интеркома. Светлана ответила; женский голос; представившись медсестрой из гинекологического отделения, попросил ее немедленно зайти к доктору Петровскому.
      - Это личный консультант вашей жены? - уточнил я.
      - Совершенно верно. И Светлана, ясное дело, была очень взволнована: такой срочный вызов не сулил ничего хорошего. Она тотчас сообщила об этом доктору Довганю, и тот, поворчав немного, все же разрешил ей отлучиться. Мы вместе поспешили на двадцать четвертый этаж, где находится женская консультация, а незадолго до этого ушел и пациент, паренек лет двенадцати, у которого как раз закончился прием. Так что доктор остался один.
      - Когда это было? - спросил я.
      - Точно не скажу, - ответил Торн-Смит, - Когда я пришел к жене, часы в приемной показывали 16.06. Так что, когда мы выходили, было не больше десяти минут пятого.
      - А тот паренек ушел до звонка или после?
      - Кажется, до. Или во время разговора. Но никак не после.
      - Понятно, - кивнул я. - Продолжайте, пожалуйста.
      - В общем, мы поднялись на двадцать четвертый
      этаж и там выяснили, что никто Светлану не вызывал. Доктор Петровский как раз был занят, но мы переговорили с его ассистентом, и он заверил нас, что результаты последних анализов вполне удовлетворительны и беспокоиться не о чем. Решив, что произошла какая-то ошибка, мы вернулись обратно.
      - Когда?
      - Опять же точно не скажу. Но жена говорит, что в двадцать минут пятого.
      - И она не сообщила доктору о своем возвращении?
      - Почему же, сообщила. Уходя, жена, как обычно, выключила свой интерком, а вернувшись, снова включила. Этого было достаточно. Доктор очень не любил, когда его отвлекают во время работы без крайней необходимости, а Светлана думала, что у него уже находится ваша подзащитная, которой было назначено на четверть пятого.
      - Значит, - подытожил я, - ни вы, ни ваша жена не заподозрили ничего неладного и спокойно себе проговорили до половины пятого.
      - Вернее, до шестнадцати двадцати семи. Я как раз посмотрел на часы, сказал жене, что мне пора уходить, и буквально в эту секунду появилась барышня Габрова. Она поздоровалась, извинилась за опоздание и объяснила, что сегодня вообще не хотела идти на прием, но затем все же передумала и пришла. Светлана по привычке записала время ее прихода.
      - Прежде вы ни разу не встречались с моей подзащитной?
      - Раз или дважды я видел ее, когда она приходила на прием к доктору. Я часто заходил к Светлане после
      смены.
      - А когда она заговорила с вашей женой, ее голос не показался вам знакомым? Торн-Смит покачал головой:
      - Признаться, я как-то не обратил на это внимания. Светлана тоже. Только на следующий день мы сообразили, что ее голос очень похож на голос медсестры, говорившей по интеркому. - Встретившись со мной взглядом, молодой человек на секунду замялся и смущенно добавил: - Вообще-то мы не сами сообразили. На эту мысль нас натолкнул полицейский следователь.
      - То есть вы не уверены?
      - Нет, не уверен.
      - А ваша жена?
      - Она думает, что это была барышня Габрова, но утверждать под присягой не рискнет.
      - В полиции не пытались давить на вас?
      - Пытались, но не сильно, а потом махнули рукой. Наверное, решили, что у них и без того хватает улик.
      С этим я не мог не согласиться. Улик действительно хватало. Дело Алены Габровой представлялось настолько очевидным, что прокуратура была готова передать его в суд присяжных уже через две недели после убийства. И только стараниями адвоката Стоянова, избравшего тактику бесконечных проволочек, начало слушаний раз за разом откладывалось.
      - Хорошо, - кивнул я. - Что было дальше?
      - Так вот, - продолжал Торн-Смит. - Светлана попыталась вызвать доктора через интерком, чтобы доложить о приходе опоздавшей пациентки. Ответа не было, и она решила, что за время нашего отсутствия у него возникло срочное дело и он вынужден был отлучиться. Нам даже в голову не пришло, что с ним что-то случилось. Барышня Габрова подождала еще четверть часа, может, чуть меньше, затем сказала, что ждать дальше бессмысленно, посетовала на потерю времени и собралась уходить.
      - Как, по-вашему, она себя вела?
      - По-моему, нормально. Правда, мне трудно судить о том, какое поведение для нее нормальное, но тогда у меня не возникло никаких подозрений... Знаете, господин адвокат, - доверительным тоном сообщил Торн-Смит, - когда позже я узнал, что случилось, то был просто поражен ее хладнокровием. За стеной, всего в нескольких метрах, лежал труп человека, которого она полчаса назад убила...
      - Это еще не доказано, - строго заметил я. - Только суд может признать человека виновным.
      - Да, да, конечно, - немного растерянно произнес молодой человек. - Я просто имел в виду... А впрочем, вы правы - не мне решать, совершила она убийство или нет. Это дело суда. Значит так, - продолжил он свой рассказ, Светлана попросила барышню Габрову еще немного подождать и передала срочное сообщение на пейджер доктора. Но ответа не было, и через пару минут девушка ушла. А жена понемногу начала волноваться: доктор Довгань был очень обязательный человек и никогда прежде не подводил своих пациентов, даже если они опаздывали. Наконец она решилась заглянуть в кабинет, открыла дверь, вошла - и тут же испуганно закричала. Естественно, я тотчас прибежал на ее крик. Светлана стояла в двух или трех шагах от двери, а здесь, в этом кресле, сидел мертвый доктор.
      - Вы сразу поняли, что он мертв?
      - Ясное дело. У него во лбу была дырка, а в правой руке он сжимал лучевой пистолет. Помнится, в тот момент я подумал: ну вот, еще один доигрался со своим психоанализом.
      - Вы решили, что он покончил с собой?
      - Тогда это казалось очевидным. У меня и в мыслях не было подозревать убийство, пока я не услышал об аресте барышни Габровой.
      - Вас это поразило?
      - Если честно, то да. Никогда бы на нее не подумал.
      Я рассеянно кивнул. Мои надежды, что осмотр места преступления даст мне хоть малейшую зацепку, развеялись как дым. А рассказ Владимира Торн-Смита в той его части, что касался поведения Алены Габровой, окончательно поверг меня в уныние. Присяжные сочтут ее хладнокровие свидетельством исключительной жестокости и без колебаний вынесут самый суровый вердикт.
      Пытаясь выдать смерть доктора Довганя за самоубийство, Алена совершила целый ряд грубейших ошибок. Во-первых, полицию сразу насторожило, что выстрел произведен томно в середину лба. Последующий анализ отпечатков показал, что к гашетке пистолета прикасался только указательный палец доктора, а стрелять себе в лоб гораздо удобнее, когда нажимаешь на гашетку большим пальцем. Вдобавок Юрий Довгань был левшой, а пистолет он почему-то держал в правой руке.
      Но это только во-первых. А во-вторых, хотя серийный номер на пистолете был тщательно уничтожен, проследить его происхождение не представляло труда. Он был зарегистрирован на имя Петра Габрова, майора инженерных войск в отставке. Сам господин Габров, когда к нему обратились за разъяснениями, был непоколебимо уверен, что пистолет лежит в его личном сейфе. Ясное дело, никакого пистолета там не оказалось.
      В-третьих же, Алена, очевидно, редко смотрела детективные фильмы и не знала, что удалить отпечатки пальцев с поверхности предметов совсем не так просто, как это может показаться неискушенному в криминалистике человеку. И хотя пистолет, прежде чем его вложили в руку доктора Довганя, был тщательно вытерт, судебные эксперты без труда обнаружили на нем следы прикосновений пальцев Алены Габровой и Петра Габрова. Отпечатки Алены были свежие, ее деда более ранние и совсем старые. Один из свежих отпечатков указательного пальца девушки находился на гашетке.
      И в-четвертых. Компьютер медцентра автоматически регистрировал все внешние подключения к внутренней коммуникационной сети, поэтому следствию удалось установить, что звонок на интерком в приемной доктора Довганя был сделан не с другого больничного интеркома, а по комлогу, купленному накануне в одном из крупных ванкуверских торговых центров. Расчет был произведен наличными, но даже эта предосторожность не помогла моей подзащитной: обслуживавший девушку работник отдела хорошо запомнил ее - в частности, из-за броской внешности, а еще потому, что она платила наличными. Кроме того, обвинение располагало записью, сделанной камерами на входе в торговый центр; и хотя Алена Габрова шла мимо них быстро, отворачивая от объективов лицо, это ей не помогло.
      Когда полиция получила сообщение об убийстве доктора, то, следуя своей обычной практике, немедленно распорядилась приостановить уборку и уничтожение мусора по всему зданию. Такая мера оказалась отнюдь не лишней: на полу в женском туалете на шестнадцатом этаже был найден окурок сигареты, которую, как засвидетельствовал анализ ДНК слюны, курила Алена Габрова. Эта находка подтверждала показания пациентки другого психолога, принимавшего на том же этаже; в промежутке между 16.00 и 16.15 она заходила в туалет и видела там молодую девушку с сигаретой. Девушка торопливо отвернулась к стене, но свидетельница успела рассмотреть ее лицо и впоследствии без всяких колебаний опознала в ней мою подзащитную.
      Собранные доказательства позволили следствию реконструировать картину совершенного преступления. Как гласила официальная версия обвинения, незадолго до четырех часов Алена Габрова пришла в медицинский центр, поднялась на сорок шестой этаж, где находился кабинет доктора Довганя, и, спрятавшись в туалете, дождалась, когда из приемной выйдет предыдущий пациент. Затем позвонила на интерком в приемной, представилась медсестрой из гинекологического отделения и попросила Светлану Торн-Смит, которая была на шестом месяце беременности, срочно зайти к доктору Петровскому. Присутствие Владимира Торн-Смита (если, конечно, Алена видела, как он входил в приемную) нисколько не нарушало ее планов - она знала его и могла предположить, что он уйдет вместе с женой. Так оно и случилось.
      После ухода супругов Торн-Смит путь был свободен. Алена Габрова, никем не замеченная, вошла в кабинет, убила доктора Довганя, вложила пистолет в его руку и покинула место преступления. На все это, включая попытку удалить отпечатки пальцев, ей понадобилось максимум пять минут, а секретарша с мужем отсутствовали по меньшей мере десять. Понимая, что у полиции обязательно возникнут вопросы по поводу ее отсутствия на приеме, и стремясь создать себе алиби, Алена не ушла сразу, а переждала некоторое время в каком-то укромном месте (может быть, в том же туалете, и может, именно тогда, а не до убийства, она выкурила сигарету, успокаивая нервы), после чего вернулась в приемную, где весьма убедительно разыграла сцену опоздания. И это едва не сошло ей с рук.
      Для полноты картины недоставало только записей передвижений Алены по медицинскому центру. Как обнаружилось позже, в результате тонкого и умелого вторжения в местную инфрасеть все находящиеся в здании центра видеокамеры с 15.50 до 16.35 не функционировали, а на мониторы диспетчерской выдавались картинки, заснятые в этот же отрезок времени, но днем раньше. Поскольку больница - не банк и не министерство, то охранники особо не следили за мониторами и не заметили всяких мелких несоответствий. Насколько мне было известно, следствию так и не удалось доказать, что вмешательство в инфрасеть было произведено моей подзащитной, но прокурора это не сильно расстроило - у него и без этого хватало материала.
      Я медленно прошелся по кабинету и остановился перед широким, на всю стену, окном. Улики неопровержимо указывал и на виновность Алены Габровой, но мало того - они свидетельствовали, что преступление было тщательно, хоть и неумело, спланировано. А за предумышленное убийство при отсутствии смягчающих обстоятельств по закону полагается "прочистка мозгов" - а выражаясь официальным языком, "необратимое медикаментозное подавление центров агрессивности". В общем, более гуманный и изящный вариант распространенной в древности лоботомии. Единственная надежда - на юный возраст моей подзащитной и на то, что мне удастся отыскать те самые смягчающие обстоятельства.
      Я посмотрел на часы. Было без четверти двенадцать, а в половине первого мне нужно быть в Ванкуверской тюрьме для несовершеннолетних, где у меня назначено свидание с Аленой Габровой. Впрочем, я возлагал мало надежд на предстоящую встречу, по своему опыту зная, что клиенты редко бывают до конца откровенными со своими адвокатами. И коль скоро Алена скрывает правду даже от своих опекунов, то мне уж тем более не стоит рассчитывать на ее искренность. Ну разве что в ходе нашего разговора я найду достаточно веские аргументы и сумею убедить ее нарушить обет молчания. В конце концов, она умная девушка, очень умная - ее коэффициент интеллекта достигает 172. Вот у меня только 148 и видит Бог, на недостаток ума я никогда не жаловался. Отвернувшись от окна, я сказал Торн-Смиту, что закончил осмотр, и мы вместе покинули бывший кабинет доктора Довганя, По пути к лифтам я поблагодарил молодого человека за то, что он уделил мне время, и попросил его не утруждаться, провожая меня. Торн-Смит попрощался со мной, выразил напоследок надежду, что на перекрестном допросе я обойдусь с ним помягче, и сел в идущий вниз лифт. А я отправился наверх к своему флайеру, мрачно думая о том, что взялся за безнадежное дело. У меня по-прежнему не было ни малейшей зацепки, позволявшей рассчитывать на благоприятный исход судебного рассмотрения.
      В тюрьму я прибыл вовремя. Формальности были улажены еще утром, поэтому долго ждать мне не пришлось, и в двенадцать тридцать пять в отдельную комнату для свиданий привели Алену Габрову. Надзирательница сняла с нее наручники и, напомнив, что на разговор отводится ровно час, оставила нас вдвоем.
      - Здравствуйте, барышня Габрова, - сказал я, когда дверь за надзирательницей закрылась. - Меня зовут Игорь Поляков, я ваш новый адвокат.
      - Добрый день, - ответила Алена приятным контральто, в котором явственно проступали звонкие мальчишеские нотки.
      Она подошла ко мне ближе и, убрав со своего лица длинную прядь русых волос, смерила меня оценивающим взглядом. Ее светло-зеленые глаза смотрели из-под длинных черных ресниц внимательно и чуточку настороженно.
      Прежде я видел Алену только на снимках - нескольких плоских и одном трехмерном, но теперь, встретившись с ней, убедился, что ни фото, ни голограмма не смогли в полной мере передать ее хрупкое очарование гадкого утенка, постепенно превращавшегося в прекрасного лебедя. Она была ниже, чем я ожидал, и гораздо изящнее - вернее, худощавее. Глядя на нее, с трудом верилось, что широкоплечий великан Конноли - отец этой невысокой девушки со стройной, скорее даже щуплой фигуркой. Внешность Алены больше раздавала авансы на будущее (впрочем, щедрые авансы), нежели предлагала в настоящем. Ее формам еще недоставало пышности, маленькая грудь была почти незаметна, пухлые губки и чуточку курносый нос придавали лицу по-детски капризное выражение, но тем не менее сквозь весь этот налет незрелости уже угадывалась дремлющая в ней женщина, вот-вот готовая проснуться и заявить о себе в полный голос.
      Осмотрев меня с головы до ног, Алена молча подошла к небольшому столу посреди комнаты, присела на стул и немного неловким движением расправила на коленях платье. Принужденность этого жеста свидетельствовала о том, что обычно она носит брюки, но для первой встречи со мной решила сделать исключение и надела платье.
      Я устроился напротив нее, достал из кейса свой диктофон и положил его перед собой на стол.
      - Вы будете записывать наш разговор? - спросила она.
      - Нет, - ответил я. - Это так, на всякий случай. Если возникнет какая-то важная мысль, я ее надиктую, чтобы потом не забыть.
      - У вас проблемы с памятью?
      - Слава богу, пока нет. Но я страхуюсь на случай их возникновения. Как-никак, а мне уже сорок лет.
      - Тридцать девять с половиной, - поправила меня Алена. - А точнее, тридцать девять стандартных лет, пять месяцев и двенадцать дней. Не нужно старить себя.
      Я удивленно посмотрел на нее:
      - Откуда вы знаете? Она пожала плечами:
      - А откуда, по-вашему, получают информацию? Терминал в моей камере старенький, но работать с ним можно. Когда дед сообщил мне, что нанял вас для моей защиты, я постаралась разузнать о вас как можно больше.
      - Гм-м. Я думал, что доступ к инфосети у вас ограничен - школьные уроки, всякие развивающие игры, юношеская библиотека и тому подобное.
      - Все верно. Однако в базу данных Ассоциации адвокатов меня пустили. Правда, сначала пришлось настрочить кляузу в министерство юстиции, что тюремная администрация ущемляет мои конституционные права на защиту. И хотя дело было в субботу, реакция последовала незамедлительно. - Алена озорно улыбнулась, и в уголках ее рта образовались очаровательные ямочки. - Как вы сами понимаете, через три месяца выборы в Федеральное Собрание.
      Я слушал ее, смотрел на нее и просто не мог поверить, что эта девушка совершила хладнокровное и расчетливое убийство. Принято считать, что виновный в тяжком преступлении так или иначе выдает себя своим поведением, и хотя я не был приверженцем этой теории, но вместе с тем признавал, что зерно истины в ней есть - ведь любое событие в жизни человека накладывает отпечаток на его психику, что, в свою очередь, отражается на его дальнейших поступках. Однако над Аленой, казалось, не довлело ни чувство вины, ни осознание тяжести содеянного, ни банальный страх перед суровым наказанием. Единственное, что слегка настораживало меня, так это ее преувеличенная беззаботность, словно происходящее с ней ее совсем не касалось. Но, с другой стороны, ее ведь не вчера обвинили в предумышленном убийстве и постановили судить как взрослую. За четыре с лишним месяца она успела привыкнуть к своему незавидному положению и, по крайней мере внешне, смирилась с ним. Дети быстро ко всему приспосабливаются - на то они и дети.
      - Понятно, - сказал я и, взглянув на часы, решил покончить с разминкой: прошло уже шесть минут из отведенного нам часа, а мы еще не приступали к делу. - Итак, барышня Габрова...
      - Ну, зачем так официально, - перебила она меня. - Пожалуйста, обращайтесь ко мне просто по имени.
      - Хорошо, - ответил я, не в силах сдержать улыбки: ее непосредственность меня обезоруживала. - А как вам больше нравится - Алена или Элен?
      Девушка вздрогнула и быстро оглянулась по сторонам, как будто в этой маленькой пустой комнате мог кто-то прятаться. Ее испуг был чисто рефлекторной реакцией на неожиданность, вряд ли она всерьез боялась, что наш разговор подслушивают. В отличие от многих планет, где люди, возмущаясь произволом властей, тем не менее мирятся с ущемлением своих прав, на Дамогране все гарантированные Конституцией гражданские права, в том числе и право на тайну, соблюдаются неукоснительно. Я, конечно, не отрицаю, что и у нас правительство порой прибегает к незаконным средствам, но оно ни за что не станет подвергать себя риску публичного скандала, если только это не сулит ему выгоду, с лихвой покрывающую все возможные убытки. А дело Алены Габровой, при всей его значимости для отдельных причастных к нему людей, явно не тянуло на государственную важность.
      - Элен - красивое имя, - наконец произнесла Алена, разглядывая свои наманикюренные ногти.
      Но я от него отвыкла. К тому же с ним у меня связаны не очень веселые воспоминания. Так что называйте меня Аленой. - Еще немного помолчав, она подняла на меня рассеянный взгляд и спросила: - Как я понимаю, вы встречались с моим отцом? Я утвердительно кивнул:
      - Вчера вечером.
      - И он обещал вам хорошо заплатить, если вы добьетесь моего освобождения?
      - Да, - не стал отрицать я.
      Алена удрученно покачала головой:
      - Господи, как мне все это надоело! Мой дорогой папочка, сам того не понимая, из кожи вон лезет, чтобы продлить мое заключение. Ведь в прокуратуре хотели ускорить разбирательство, они быстро построили обвинение и давно собирались передать дело в суд. Но господин Стоянов всеми правдами и неправдами тянул время - не знаю, чего он рассчитывал добиться этими проволочками, и не думаю, чтобы он сам это знал. Когда же отец убедился, что от Стоянова не будет никакого толку, то приказал деду уволить его и нанять вас. С вами он переговорил лично и посулил вам в случае успеха золотые горы. И полагаю, первое, что вы сделаете - если уже не сделали, - это попросите отложить суд как минимум недели на две. Ведь так?
      - Совершенно верно. Сегодня с утра я направил ходатайство об отсрочке начала слушаний. На половину третьего у меня назначена встреча с судьей Савченко - тогда он и сообщит мне свое решение.
      Я не стал говорить ей, что надежд на положительный ответ у нас мало. Суд и так многократно переносился стараниями Стоянова, поэтому я сомневался, что судья сочтет замену адвоката веским основанием для еще одной отсрочки. Скорее всего, он заявит, что шестнадцать дней - достаточный срок для подготовки защиты, и будет совершенно прав.
      Алена тихо вздохнула:
      - Вот этого я и боялась. Будь моя воля, я бы потребовала от вас не чинить обвинению никаких препятствий, не тратить время на перекрестный допрос свидетелей, пусть суд поскорее закончится и присяжные вынесут вердикт... Но вы не послушаете меня. Несмотря на то, что я ваш клиент, вы будете следовать указаниям того, кто вам платит, - моего отца.
      - Я буду делать то, что считаю нужным для защиты ваших интересов.
      - Ас чего вы взяли, что затягивание разбирательства в моих интересах? Что это даст, помимо дополнительных счетов за ваши услуги?.. Только не подумайте, что мне жаль папиных денег, у него их неприлично много, и добыты они отнюдь не честным трудом. Десятилетиями наша семья, в числе других аристократических фамилий, эксплуатировала природные богатства Аррана, получая миллиарды чистой прибыли в год, а в то же самое время девяносто процентов населения планеты были лишены элементарных средств к существованию. Стоит ли удивляться, что эти обездоленные люди не поверили обещанным реформам сверху и в большинстве своем поддержали "народную революцию". И не их вина, а их беда, что нынешние правители обращаются с ними не лучше, чем прежние... - Алена махнула рукой. Ну да ладно, я увлеклась. Вернемся к нашим баранам. Я уверена, что еще одна отсрочка с началом суда ничего не даст. Никакие проволочки не помогут вам опровергнуть представленные обвинением улики. Максимум, чего вы сможете добиться, если хорошо постараетесь, так это некоторого смягчения приговора.
      - Как раз в этом и состоит моя цель, - сказал я.
      - Но не моя. Я не собираюсь становиться беглой преступницей, как того хочет мой отец. Имейте это в виду. Когда присяжные признают меня виновной, я потребую проверки моих показаний на "детекторе правды". Поскольку меня будут судить как взрослую, я обладаю всеми законными правами на защиту, и суд не сможет отказать мне, ссылаясь на мое несовершеннолетие.
      Признаться, я ожидал чего-то подобного. Меня всегда поражала та отчаянная самонадеянность, с которой многие обвиняемые в уголовных преступлениях, услышав неблагоприятный для себя вердикт присяжных, прибегали к этому крайнему средству. Они искренне считали себя умнее, хитрее, сильнее других людей и свято верили в свою способность обмануть "детектор правды". Их нисколько не смущало то обстоятельство, что стандартная процедура проверки на детекторе предусматривает применение химических препаратов группы пентотала, которые полностью парализуют волю человека, а вдобавок превращают его в слюнявого идиота, неспособного выдумать даже мало-мальски приемлемую ложь.