Вернувшись в спальню, я сняла одежду, облачилась в цветастую пижаму и легла в постель между моей любимой куклой Машей и плюшевым медвежонком Мишей.
      - Ну вот мы снова вместе, дорогие мои, - сказала я, крепко обняв обоих. Я так соскучилась! Пожалуйста, не обижайтесь, что я никогда не беру вас с собой на планету. Таким славным ребяткам не место в гостиницах. Там вас запросто могут обидеть, пока я буду шляться по казино. - Я сделала паузу, чтобы снять с Маши платьице и надеть вместо него ночнушку. Потом взъерошила ее белокурые волосы и поцеловала в лоб. - Кстати, у меня для вас отличные новости: мы начинаем новую жизнь. Теперь мы будем работать по-крупному... Нет, Мишенька, я имею в виду не выигрыши в карты, денег нам и так хватает. Мы не жадные. Зато на свете есть плохие дяди и тети, которые ворочают многими миллиардами, но им этого мало, и они... Впрочем, ладно, поговорим об этом с утра. А сейчас давайте спать. - Я щелкнула пальцами, и свет в комнате погас. Спокойной ночи, малыши.
      Уткнувшись лицом в мягкий плюш медвежонка, а куклу прижав к груди, я погрузилась в сладкую дрему. Уже засыпая, я подумала о том, что если девушка в двадцать шесть лет всерьез разговаривает с игрушками, а тем более кладет их с собой в постель, то ей надо обратиться к врачу. И чем скорее, тем лучше.
      3
      Игорь Поляков, адвокат
      На панели вспыхнул зеленый огонек и одновременно раздался мелодичный звон зуммера. В кабинете была включена звукоизоляция, и этот сигнал означал, что ко мне в дверь кто-то стучится.
      Мой собеседник, который уже минут десять ходил вокруг да около, никак не решаясь приступить к делу, умолк на полуслове и вопросительно взглянул на меня. Я слегка передернул плечами, нажал кнопку и отрывисто произнес:
      - Да?
      - Папа, - послышалось из динамика. - Тебя можно на минутку?
      - Я занят, Юля. Позже.
      - Нет, сейчас! - в голосе дочки явственно проступили капризные нотки. - Ты постоянно занят. Только и слышу: позже, позже. Для тебя главное дела, а я всегда на втором месте.
      Я понял, что это неспроста. Обычно Юля с пониманием относится к тому, что время от времени я принимаю посетителей у нас дома, а не у себя в конторе. Правда, прежде это всегда были мои постоянные клиенты, в некотором смысле друзья семьи, чьи дела я вел в течение многих лет.
      А вот Томаса Конноли я видел впервые. Он буквально силой вломился ко мне: позвонил час назад и сказал, что нам нужно срочно встретиться. Даже не выслушав моих возражений, он прервал связь, а ровно через пятьдесят минут уже трезвонил в мою дверь. Конечно, я мог вызвать консьержа, и тот либо сам, либо с помощью муниципальной охраны выставил бы непрошеного визитера на улицу. При других обстоятельствах я бы так и поступил, но с Конноли был особый случай. К его приходу я успел навести о нем кое-какие справки и выяснил, что он не из тех, от кого можно просто так отмахнуться, не пожалев впоследствии о потере перспективного клиента. Если человек, давно потерявший счет своим миллиардам, как наскипидаренный мчится к совершенно незнакомому адвокату, здесь пахнет солидным барышом. Тогда я позвонил Ричарду и попросил его разузнать о Конноли подробнее...
      Ах, вот оно что! Мне следовало сразу догадаться, в чем причина дочкиной настойчивости. Похоже, умница Ричард решил не ставить меня в неловкое положение перед клиентом и сначала связался с Юлей. Он, как всегда, на высоте.
      Ответив Юле: "Сейчас выйду", я выключил интерком и поднялся с кресла.
      - Мне очень жаль, что нас прерывают, господин Конноли, - произнес я, впрочем, без особого сожаления, - но ведь вы сами настояли на немедленной встрече. А по выходным мое время принадлежит дочери.
      - Да, разумеется, - ответил Конноли, тоже вставая. Двигался он необычайно легко и проворно для своей комплекции боксера-тяжеловеса преклонных лет, с этакой хищной грацией старого льва. - Я все понимаю, господин Поляков, и буду ждать, сколько понадобится.
      Когда я вышел из кабинета в холл, Юля молча схватила меня за руку и потянула на свою ("девчачью", как мы ее называли) половину квартиры. Я без возражений последовал за ней.
      Как я и ожидал, видеофон в дочкином кабинете был включен, и над консолью маячило голографическое изображение головы и плеч Ричарда. Его скуластое лицо явственно выражало тревогу, и в таком взволнованном состоянии он был больше чем когда-либо похож на мою мать, свою старшую сестру.
      Я немедленно направился к видеофону, а Юля тем временем закрыла дверь комнаты и с ногами забралась в мягкое кресло у стены.
      Едва я оказался в поле действия лазерных сканеров, Ричард, заметив меня, без всякого вступления спросил:
      - Он много тебе рассказал?
      - Еще ничего. Мы только обменялись любезностями. Он уже собирался перейти к делу, когда вмешалась Юля.
      Ричард с облегчением вздохнул:
      - Слава Богу, успел.
      - А в чем дело, - спросил я, заинтригованный его поведением.
      - С Томасом Конноли лучше не связываться. Сейчас же гони его в шею.
      Я подвинул к себе стул и сел.
      - Объясни-ка подробнее, Рич. - Я никогда не называл его дядей, поскольку он был старше меня лишь на восемь лет, и я всегда относился к нему как к другу и брату, - Что ты выяснил?
      - Вполне достаточно, чтобы потерять аппетит. Этот клиент не для тебя, Игорь. Я знаю, что порой ты берешься за рискованные дела, но Конноли... Ричард покачал головой. - От него лучше держаться подальше, если не хочешь угодить в крупные неприятности. Томас Финли Конноли не просто богатый беглец с Аррана, он доверенный советник королевского дома в изгнании и один из лидеров движения за реставрацию монархии. Высший Революционный Трибунал Арранской Народной Республики заочно приговорил его к смертной, казни, и за прошедшие пятнадцать лет он пережил добрую дюжину покушений. Однажды был ранен, правда, не смертельно, зато его жене и детям повезло меньше - они все погибли. Я покачал головой:
      - Ну и ну!..
      - Вот именно. Здесь смердит грязной политикой, круто замешанной на международном терроризме. Нашему правительству не очень нравится, что Конноли поселился на Дамогране, но ничего поделать оно не может - как демократическая страна мы не имеем морального права отказывать в убежище человеку, которого преследуют по политическим мотивам. Зато наши спецслужбы довольны - наконец-то у них появилась настоящая работа. За последние три года они уже изловили десяток арранских головорезов, которые охотились за Конноли.
      Я почесал затылок и с сомнением произнес:
      - А с чего ты взял, что его визит ко мне имеет хоть какое-то отношение к политике? Я думаю, что как раз наоборот - не имеет никакого. Конноли не производит впечатление человека, который обращается к кардиологу, когда у него болит голова. Он, несомненно, навел обо мне справки и знает, какими делами я занимаюсь. Похоже, у него проблемы личного порядка. Ведь и у политиков есть своя частная жизнь.
      - Есть, конечно. Но она неотделима от их общественной деятельности. Независимо от того, с каким делом пришел к тебе Конноли, ты рискуешь привлечь к себе внимание революционных властей Аррана. А эти ребята напрочь лишены чувства юмора и не шибко разборчивы в средствах. Они без сожаления расправились с семьей Конноли, - с какой же стати, скажи мне, они станут церемониться с его адвокатом? Им убить человека что раз плюнуть. Так что будь хорошим мальчиком, Игорек, и прислушайся к совету своего старого дядюшки: не ввязывайся в это дело, каким бы выгодным оно ни казалось. Извинись перед Конноли и вежливо попроси его уйти. Ни в коем случае не поддавайся на его посулы... Гм-м. Только не подумай, что я по старой привычке снова взялся командовать тобой. Просто я беспокоюсь за тебя. И за Юльку. И за твою мать, наконец. Как я посмотрю ей в глаза, если с тобой что-нибудь случится!
      Я вздохнул, мысленно попрощавшись с тугим кошельком несостоявшегося клиента.
      - Все в порядке, можешь не переживать. Ты меня убедил. Я сейчас же выставлю Конноли за дверь.
      - Вот и молодец, - одобрил меня Ричард.
      Мы коротко попрощались, я выключил видеофон и задумчиво уставился поверх консоли на стену. Юля выбралась из кресла и подошла ко мне.
      - Хочешь, я пойду и скажу ему, что ты не возьмешься за его дело?
      Я отрицательно мотнул головой:
      - Нет, доченька, я сам.
      Поднявшись со стула, я ласково потрепал ее белокурые волосы и вышел из комнаты.
      Конноли я застал стоящим у окна. Повернувшись ко мне, он спросил:
      - Надеюсь, у вас ничего не случилось?
      - Случилось, - чересчур резко ответил я. Он посмотрел на меня долгим, внимательным взглядом и произнес:
      - Да, понимаю. Вы кое-что узнали обо мне и решили не ввязываться в неприятности.
      - Совершенно верно, - подтвердил я. - У меня пятнадцатилетняя дочь, и я не хочу, чтобы она стала сиротой.
      - Могу вас заверить, господин адвокат, что вам не о чем беспокоиться. Я принял все меры предосторожности, и никто не узнает о моем визите. А в дальнейшем мы встречаться не будем, потому что...
      - Потому что, - перебил его я, - у нас не будет никаких общих дел. Я очень благодарен вам за осторожность, а сейчас, убедительно прошу вас уйти. Нам больше не о чем разговаривать.
      Конноли покачал головой:
      - Мой уход ничего не изменит. Вы все равно займетесь моим делом. Собственно, вы уже занимаетесь им.
      Я вопросительно уставился на него:
      - Что вы имеете в виду?
      - Тут вот какая ситуация, советник. У меня есть дочь Элен, ей скоро исполнится семнадцать. Девять лет назад, во время одного из покушений, погибли моя жена и оба сына, а Элен лишь каким-то чудом уцелела. Мне удалось скрыть факт ее спасения, и официально она считается умершей. Все эти годы она находилась под опекой верных мне людей, пожилой супружеской четы, которых окружающие считали ее дедом и бабушкой...
      Я решительно подступил к нему и схватил его за отворот пиджака с явным намерением вытолкать из кабинета. Наверное, со стороны это выглядело немного комично: Конноли был на полголовы выше меня и раза в полтора шире в плечах, и, хотя я значительно моложе его, я вряд ли смог бы сдвинуть его хоть на сантиметр.
      - Господин Конноли! Я не собираюсь дальше...
      - Ее настоящее имя, - будто ни в чем не бывало продолжал он, - Элен Розалинда Конноли. Но вы должны знать ее как Алену Габрову.
      Я разжал пальцы, отпустив пиджак посетителя. Моя рука соскользнула вниз и безвольно свесилась вдоль туловища.
      - Алена... Габрова... - растерянно пробормотал я. Конноли отошел от окна и остановился возле стола.
      - Вы, конечно, можете известить суд, что отказываетесь защищать ее интересы, - неторопливо проговорил он, - Но вы так не сделаете. Не в ваших привычках бросать клиента на произвол судьбы только потому, что у того обнаружились неподходящие родственники.
      Чувствуя себя загнанным в ловушку, я на негнущихся ногах подошел к двери, заблокировал ее изнутри, затем вернулся к столу и тяжело опустился в свое кресло. Конноли тоже сел и устремил на меня задумчивый взгляд. В его серых с неуловимым зеленоватым оттенком глазах застыло ожидание.
      - Значит, - наконец произнес я, - это вы рекомендовали Петру Габрову отказаться от услуг Стоянова и нанять меня?
      - Да. Наш первый выбор защитника нельзя назвать удачным. Господин Стоянов оказался самодовольным ничтожеством с дутой репутацией. А о вас я навел тщательные справки и уверен, что на сей раз не ошибся. В определенных кругах вас считают самым удачливым судебным адвокатом Дамограна. И, по-моему, эта репутация вполне заслуженная.
      - В гражданских делах, может, и да. Но не в уголовных. Я редко выступал на таких процессах.
      - По моим сведениям, шестнадцать раз. И в четырнадцати случаях добились оправдания своих подзащитных.
      - Это говорит скорее о моем умении выбирать клиентов, а не об удачливости, - заметил я, - Восьмерых... нет, даже девятерых из них оправдали бы и при самой скверной защите. Но что касается вашей дочери...
      Меня перебил зуммер интеркома. Как я и ожидал, дочка, обеспокоенная моей длительной задержкой с выпроваживанием Конноли, решила выяснить, в чем дело. Я нажал кнопку ровно настолько, чтобы сказать: "Извини, Юля, я занят", - после чего выключил интерком.
      - Так вот, - продолжал я, - в случае с вашей дочерью дела обстоят хуже некуда. Следствие располагает слишком убедительными доказательствами, и я не вижу ни малейшего шанса опровергнуть их или хотя бы подвергнуть сомнению. Даже сам Перри Мейсон, легендарный адвокат двадцатого века, не смог бы убедить присяжных вынести оправдательный вердикт я на секунду умолк. Томас Конноли спокойно смотрел на меня, и я мог только догадываться, какая боль скрывалась за этим притворно равнодушным взглядом. - Вы уж простите за откровенность, но я не считаю себя вправе внушать вам напрасные надежды. Я уже говорил это господину Габрову, теперь повторяю и вам, что Алена... то есть, Элен...
      - Называйте ее Аленой, - посоветовал Конноли. - В противном случае вы рискуете запутаться и назвать ее Элен при посторонних. Да и она сама за девять лет привыкла к своему новому имени.
      - Да, вы правы, - согласился я и продолжил: - Так вот, Алена несомненно будет признана виновной. Вопрос только - в чем и какое за сим последует наказание. Я полагаю, именно это вы и хотите со мной обсудить?
      На какой-то миг Конноли замялся.
      - Ну... Прежде всего, я хотел бы выяснить, есть ли еще возможность освободить Алену до начала суда под залог. Сумма не имеет значения, когда речь идет о спасении моей...
      - Молчите! - быстро произнес я, тотчас сообразив, что замышляет мой посетитель. - Ни слова больше. Я все понял, но не хочу ничего об этом слышать. Позвольте напомнить вам, что я не ваш адвокат и не собираюсь им становиться. Поэтому убедительно прошу вас воздержаться от разглашения в моем присутствии сведений, которые закон квалифицирует как информацию о преступных намерениях. Я могу догадываться о ваших планах - догадки не факты, их к делу не подошьешь, но знать о них я не хочу. - Надеюсь, я ясно выражаюсь? Конноли кивнул:
      - Вполне. Извините, что увлекся. Так вот, - продолжал он, - если вы добьетесь освобождения Алены хоть на один день, я буду считать, что свою задачу вы выполнили. Такая формулировка вас устраивает?
      Я поморщился. Слишком грубо и прямолинейно, можно было выразиться и помягче, не так откровенно выпячивая это "хоть на один день". Следуя букве закона, я никакой конкретной информации не получил, и суд не расценил бы это высказывание как извещение о намерении совершить преступное деяние, но все же... А впрочем, ну его к черту! Какое мне, собственно, дело до того, что Конноли собирается умыкнуть свою доченьку с нашей планеты, оставив правосудие в дураках? Главное, что он не сказал мне об этом прямо. А чисто по-человечески я мог его понять: если бы моя Юля, упаси Боже, попала в такую передрягу, я пошел бы на все, чтобы помочь ей. И не остановился бы перед нарушением закона... Гм-м, хорошенькие мысли для адвоката!
      - С залогом весьма проблематично, - сказал я. - Нашими законами не предусмотрено освобождение под залог обвиняемых в убийстве. Правда, Алена еще несовершеннолетняя, и если бы я взялся за это дело с самого начала, то, скорее всего, сумел бы убедить судью выпустить ее на поруки под ответственность господина и госпожи Габровых. Но сейчас... - Я покачал головой. - Нет, это маловероятно. До начала суда осталось лишь две недели, обвинение уже на полную силу раскрутило свою пропагандистскую машину, и я сомневаюсь, что мое ходатайство будет удовлетворено. Тем более что Стоянову уже было отказано, а с тех пор в деле не обнаружилось никаких благоприятных для вашей дочери обстоятельств. Я, конечно, подам прошение об освобождении на поруки, но не советую вам на него рассчитывать. Конноли кивнул:
      - Да, я понимаю... - Тут выдержка изменила ему, он вскочил с кресла и нервно заходил по кабинету. - Вы должны что-то придумать, господин Поляков. Вы должны спасти мою дочь. - Он резко остановился. - У вас много говорят о гуманности вашей пенитенциарной системы, но все это ложь, наглое лицемерие. Смертная казнь куда честнее и гуманнее. А ваше так называемое "лечение", оставляя человека в живых, убивает самое ценное - его душу. После этого уже не будет нынешней Алены, от нее останется лишь бледная тень. Ей будут недоступны глубокие чувства, она лишится способности любить и ненавидеть, радоваться и горевать, ее жизнь превратится в пустое, бессмысленное существование. А ведь ей еще нет и семнадцати, она пишет такие милые, такие красивые стихи, у нее настоящий талант к поэзии... Да, конечно, я признаю, что Алена совершила тяжкое преступление - но она все равно моя дочь, мой единственный оставшийся в живых ребенок. Я не хочу потерять и ее!
      Так же внезапно, как и взорвался, Конноли взял себя в руки и рухнул в кресло. Достав из кармана платок, он вытер вспотевшее от волнения лицо и тихо произнес:
      - Прошу прощения, советник. Порой я не выдерживаю. Уже четыре месяца длится этот кошмар, и мои нервы на пределе.
      Я подождал с минуту, давая ему возможность успокоиться, потом заговорил:
      - Если вы беседовали с господином Габровым после нашей с ним встречи, то должны знать, что я категорически против еще одной психиатрической экспертизы. Разумеется, я могу добиться повторного освидетельствования, но в случае подтверждения первоначального диагноза о полной вменяемости обвинение лишь еще больше укрепит свои позиции - а они и без того несокрушимые. Я вижу в них только одно слабое место, куда следует направить главный удар, - отсутствие явного мотива. А чтобы обвинить человека в убийстве первой степени, необходимо установить мотив преступления. На сей счет присяжные получают от судьи вполне однозначные инструкции: они не вправе признать подсудимого виновным в предумышленном убийстве, если предложенный обвинением мотив вызывает хоть малейшие сомнения. Насколько мне известно, в конторе прокурора еще не решили, какой из возможных мотивов предложить вниманию суда. Скорее всего, это будет бессмысленная жестокость избалованного подростка. Сомневаюсь, что обвинение рискнет встать на зыбкую почву, рассуждая о какой-то страшной тайне, которая умерла вместе с доктором Довганем.
      - Бессмысленная жестокость... - повторил Конноли. - Моя Элен, Алена - и бессмысленная жестокость... Это же просто несовместимо!
      - Для вас, может, и да. Но не для присяжных. Они люди со стороны и будут судить о вашей дочери на основании предоставленных им фактов. А факты таковы, что Алена девушка вспыльчивая, раздражительная, неуравновешенная, она легко выходит из себя и часто конфликтует со старшими. Я уже ознакомился с ее школьными характеристиками и отчетами наблюдавших ее психиатров. Эти материалы произведут на суд не лучшее впечатление.
      Конноли вздохнул:
      - В таком возрасте почти все дети несносны. О любом шестнадцатилетнем подростке можно сказать то же самое, что вы говорили об Алене.
      - Не спорю. И обвинение, безусловно, понимает, что в этом вопросе перегибать палку не следует. В своей речи прокурор признает, что все подростки в той или иной мере склонны к жестокости, но большинство умеет обуздать себя, а вот у Алены, дескать, отказали тормоза - и потому она опасна для общества. Конноли снова встал и медленно прошелся к окну и обратно.
      - Ну почему, - произнес он, - почему Алена не хочет говорить? Я не верю в бессмысленную жестокость, не могу и не хочу верить... Поначалу я думал, что доктор Довгань узнал тайну Алены и шантажировал ее, угрожая сообщить нынешним властям Аррана, что она моя дочь. Но, будь это так, она бы рассказала мне о шантаже. Алена вспыльчивая и самонадеянная девушка, это правда; но она достаточно умна и рассудительна, для того чтобы самой улаживать столь щекотливое дело... Проклятье! Ведь должно же быть какое-то разумное объяснение ее поступку!
      - Вот мы и должны найти его, - сказал я. - С помощью Алены или без таковой. Нужно убедить присяжных, что она совершила убийство под влиянием импульса, не вполне контролируя себя.
      - Но результат психиатрической экспертизы...
      - Диагноз об общей вменяемости отнюдь не исключает возможности кратковременного срыва под воздействием внешних факторов. Например, вследствие бурной ссоры. В этом случае суд, даже если признает целесообразность прочистки... гм-м, медикаментозной терапии, отложит исполнение приговора на срок от трех до восьми лет, в течение которых ей будет предоставлен шанс доказать свою способность жить в обществе.
      - Это время она должна провести в тюрьме?
      - Для взрослых, осужденных по этой статье, первые два года "отсидки" обязательны. Но поскольку Алена несовершеннолетняя, она будет помещена в специнтернат с возможностью раз или дважды в месяц проводить выходные с родными.
      - Большего мне и не надо, - оживился Конноли. - Только бы вы добились этого, а все остальное... - Он вовремя осекся и виновато взглянул на меня. - И как вы расцениваете наши шансы?
      - Как очень хорошие. Более определенно сказать не могу, ведь я только в пятницу вечером стал адвокатом вашей дочери и еще не успел глубоко вникнуть в дело. Но в общих чертах уже представляю, какую тактику защиты следует избрать. В ходе процесса я постараюсь расшатать аргументацию обвинения где только возможно и заставить его изменить формулировку "предумышленное убийство с отягчающими обстоятельствами" на "убийство в состоянии аффекта" или даже на "непредумышленное убийство". Но для этого я должен представить суду убедительную мотивировку ее поступка. Скажем, если в случае с Аленой доктор Довгань нарушил общепринятые нормы отношений между врачом и пациентом - ну, вы понимаете, что я имею в виду, - то присяжные признают ее виновной лишь в неумышленном убийстве в результате превышения необходимой меры самообороны. Завтра я намерен встретиться с вашей дочерью и объяснить ей, как обстоят дела. Надеюсь, мне удастся убедить ее, что скрывать правду в ее положении не просто бессмысленно, а губительно.
      Конноли сел.
      - Боюсь, ничего не получится, - сказал он мрачно. - Алена упорно отрицает свою вину и слышать не хочет ни о каком признании. Петр и Марина, то есть господин и госпожа Габровы, не единожды пытались уговорить ее сделать признание, но она даже слышать об этом не хочет. Обычно Алена рассудительная и здравомыслящая девочка и знает, когда нужно подчиниться обстоятельствам, но сейчас на нее что-то нашло... что-то непонятное.
      - А вы сами пробовали поговорить с ней?
      - Лично - нет. Это слишком опасно. Тюремный персонал от скуки любит смотреть телевизор, и меня могли узнать по выпускам международных новостей. Но я рискнул передать Алене послание, в котором убеждал ее признаться в убийстве. Я даже покривил душой и заверил, что не сомневаюсь в ее невиновности, но прошу солгать ради своего спасения. Она уже знает о... о некоторых моих планах - и все равно стоит на своем.
      - М-да... - протянул я. - А вот со слов господина Габрова я понял, что все не так безнадежно.
      - Это было сделано по моей просьбе, - признался Конноли. - Я опасался, что вы не захотите защищать Алену, если с самого начала будете знать о ее упрямстве. А мне нужны именно вы.
      Я удивленно пожал плечами.
      - Не буду лукавить, я польщен, что вы такого высокого мнения обо мне. Но все же уверяю вас, что я далеко не лучший специалист по уголовным делам.
      - Зато вы везучий. - Конноли немного помедлил, доставая из внутреннего кармана бумажник. - Все адвокаты работают за деньги, и обычно работают хорошо. Вы тоже работаете за деньги - но не просто хорошо, а блестяще. Я специально наводил о вас справки и убедился, что, в отличие от многих других адвокатов, вы не создаете себе репутацию, берясь лишь за заведомо выигрышные дела, ваша удачливость - результат несомненной талантливости и высокого профессионализма. Кроме того, о вас отзываются как о честном и порядочном человеке, который превыше всего ставит интересы своих клиентов. Вы именно тот, кто может спасти мою дочь. - С этими словами он вынул из бумажника сложенный вдвое листок и протянул его мне. - Петр Габров будет от своего имени оплачивать все ваши расходы по делу Алены. Но если вы добьетесь для нее условного освобождения на поруки или хотя бы отсроченного приговора, то получите от меня эту сумму в качестве дополнительного вознаграждения.
      Я посмотрел на листок - и не поверил своим глазам. А когда убедился, что зрение не подводит меня, поднял на Конноли ошалелый взгляд.
      Он слабо улыбнулся:
      - Богатые люди обычно скупы, советник, иначе они не были бы богатыми. И я здесь не исключение. Однако в жизни бывают случаи, когда все богатства мира теряют свою ценность по сравнению с судьбой одного-единственного человеческого существа. Алена для меня все, альфа и омега, она - смысл всей моей жизни, даже свою борьбу с нынешним режимом на Арране я вел не ради каких-то абстрактных идеалов, а ради того, чтобы вернуть дочери родину. Я готов на все, чтобы спасти Алену. Буквально на все - я не преувеличиваю.
      Я снова посмотрел на листок и после некоторых колебаний произнес:
      - За такие деньги вы могли бы освободить ее и без помощи адвоката. Он кивнул:
      - Да, я рассматривал и такой вариант. Предложенная вам сумма взята не с потолка, это результат тщательной калькуляции всех связанных с организацией побега расходов - как видите, ваша система правосудия умеет за себя постоять. - Конноли сдержанно улыбнулся. - Ну а я, когда у меня есть выбор, предпочитаю держаться поближе к закону.
      Когда я, проводив Конноли до лифта, вернулся в квартиру, Юля встретила меня в дверях гостиной, одетая в длинное голубое платье с блестками, которое изумительно шло к ее вьющимся светлым волосам и ласковым васильковым глазам. В первый момент я с удивлением уставился на дочь, недоумевая, с какой стати она вырядилась на ночь глядя, и лишь с некоторым опозданием вспомнил, что весь сегодняшний день Юля готовилась к вечеринке по случаю шестнадцатилетия своей подруги Марыси.
      - Папа, - произнесла она укоризненно. - Ведь дядя Ричи предупреждал тебя насчет этого человека. И ты обещал ни во что не впутываться.
      Я обнял ее за плечи и со всей возможной беззаботностью сказал:
      - Все в порядке, зайка. Конноли приходил ко мне не с делом, а за частной консультацией. Кто-то очень расхваливал меня в его присутствии, и он решил спросить моего совета по одному вопросу.
      - Все твои клиенты обычно начинают с частных консультаций, - заметила Юля.
      - Только не в этом случае, - твердо пообещал я. - Конноли был не прочь нанять меня, но я отказался под тем предлогом, что и без того завален делами. Он все понял и больше не настаивал.
      - Однако проконсультировать его ты согласился.
      - Раз он пришел, то почему бы и нет. Мне было неловко отказывать.
      - Тем более что он хорошо заплатил. Ведь так?
      - Ну... да.
      Юля сокрушенно покачала головой:
      - Ах, папочка! Неужели ты думаешь, что я меньше любила бы тебя, если бы мы жили скромнее, чем сейчас? Мне не нужны твои деньги, мне нужен ты - мой отец.
      - А мне нужна ты, доченька. Я хочу, чтобы ты была счастлива и ни в чем не нуждалась...
      - Я и так ни в чем не нуждаюсь. Я самая счастливая девочка на свете, потому что у меня самый лучший в мире папа. Вот только бы ты поменьше работал и чуть больше времени уделял мне.
      Юля мягко высвободилась из моих объятий и подошла к зеркальной стене. Встав вполоборота к ней, она смерила свое отражение внимательным взглядом.
      Не знаю, о чем думала в этот момент дочка, но что касается меня, то я откровенно любовался ею. В свои неполные шестнадцать лет Юля выглядела уже совсем зрелой девушкой, и внезапно мне пришло в голову, что она восхитительно смотрелась бы в подвенечном платье... Господи, как быстро бежит время! Ведь, казалось, совсем недавно она была маленькой беззаботной девочкой, которая обожала сидеть у меня на коленях и слушать, как я рассказываю ей сказки. Но годы пронеслись стремительно, и вот уже Юля выросла, из девочки стала превращаться в очаровательную молодую девушку, а в моих волосах появились первые нити ранней седины - к счастью, не очень заметные, потому что сам я блондин. Впрочем, я по-прежнему считал себя молодым, но тем не менее понимал, что сорок лет - уже не юность. За моими плечами осталась добрая половина жизни. Безусловно - лучшая половина...
      Вдоволь налюбовавшись собой в зеркале, Юля вновь подступила ко мне, встала на цыпочки и легонько чмокнула меня в щеку.
      - Ладно, папа, я побежала. А то еще опоздаю.
      - Ступай, зайка, - сказал я. - Только не вздумай переключать флайер на ручное управление. Вот если полиция поймает тебя с выключенным автопилотом, тогда ты точно опоздаешь.
      - Не беспокойся, я буду хорошей девочкой. И вернусь до тринадцати ночи... Ну, в крайнем случае, до четырнадцати.
      Еще раз поцеловав меня на прощанье, Юля выпорхнула из гостиной. Через минуту послышалось хлопанье входной двери, а вслед за тем воцарилась тишина.
      Как всегда после ухода дочери, я почувствовал себя одиноко и неуютно в этой огромной квартире, занимавшей весь верхний этаж небоскреба недалеко от центра города. Шестнадцать с половиной лет назад, когда мы с Ольгой только поженились, это жилище совсем не казалось нам большим. Как и большинство дамогранцев, мы считали, что в семье должно быть не меньше четырех детей, поэтому решили не скаредничать и сразу приобрели соответствующих размеров квартиру - так сказать, с прицелом на будущее. В мечтах я уже представлял, как эти просторные комнаты наполнятся хором детских голосов, и даже в самом кошмарном сне мне привидеться не могло, что всего лишь через год я останусь вдовцом с маленькой дочкой на руках...
      Отогнав прочь грустные воспоминания, я проследовал в свой кабинет и отключил затемнение окна как раз вовремя, чтобы увидеть соскользнувший с крыши дома дочкин флайер. Он на секунду завис прямо передо мной - темное пятно на фоне зарева заката, - после чего развернулся и стал удаляться на юго-запад, постепенно набирая высоту. Я помахал ему вслед, хотя знал, что Юля не видит меня, и отошел в глубь комнаты.