- Мне, в принципе, безразлично, кто будет меня судить, любой состав жюри признает меня виновной. И все же досадно, что вы позволили прокурору выбрать самых предубежденных присяжных.
      - Вы так думаете? - спросил я.
      - А разве нет? Все двенадцать - отцы и матери семейств, у девяти из них есть дочери примерно моего возраста. Если вы намерены сыграть на их родительских чувствах и рассчитываете, что у вас это получится, то вы совсем не разбираетесь в людях. Они не будут видеть во мне своих обожаемых дочек, Боже упаси - как можно сравнивать меня, плохую и испорченную, с хорошими, послушными пай-девочками! В глазах этих людей я буду олицетворять все наихудшее что есть в их дочерях, с чем они борются многие годы, В итоге они бессознательно захотят отыграться на мне, наказать меня за все неприятности, которые причинили им собственные дети. Еще до окончания слушаний они твердо решат, что я виновна и заслуживаю самой суровой кары. Я кивнул:
      - В прокуратуре тоже так считают. Но скоро они поймут, что совершили ошибку.
      На лице Алены отразилось понимание.
      - Ага! Узнаю старую песенку. Ее мне пел еще господин Стоянов. Мол, скажи на суде, что доктор Довгань был большим любителем несовершеннолетних, изобрази из себя несчастную жертву сексуального насилия, разрыдайся перед присяжными, выдержи пять минут позора - и отделаешься легким испугом. Проведешь годик-другой в интернате, а потом, глядишь, тебя выпустят на поруки... - Она решительно покачала головой. - Только зря стараетесь, я не стану лгать.
      Несколько секунд я испытующе смотрел ей в глаза, затем с нажимом произнес:
      - А будет ли это ложью, Алена? Может, это и есть та правда, которую вы боитесь признать - не только передо мной и перед судом, но даже перед собой?
      - Что за бред! - искренне изумилась она,
      - Вовсе не бред. У меня есть все основания так считать.
      - И какие же?
      - Во-первых, что касается вас, - начал излагать я. - Господин и госпожа Габровы уверены, что у вас нет и никогда не было молодого человека... друга. Ваши одноклассницы в один голос утверждают, что вы гордячка и недотрога. То же говорят и все ребята-одноклассники - а в таком возрасте мальчишки любят прихвастнуть своими действительными и мнимыми победами. Между тем из вашей медицинской карты следует, что вы... что у вас уже были мужчины. Гм-м. Во всяком случае, один мужчина и, по меньшей мере, один раз.
      Алена криво усмехнулась:
      - И вы думаете, что этим мужчиной был доктор Довгань? По-вашему, мне больше не с кем было переспать, кроме него или сопляков из моей школы? - Она фыркнула. - Право же, это глупо! И не просто глупо, а чудовищно. Обвинять почтенного доктора в изнасиловании шестнадцатилетней пациентки только на том основании, что она уже не девственница. Нет, и еще раз нет! Я в такие игры не играю. Дело даже не в том, что мне противна ложь сама по себе, я вполне допускаю возможность лжесвидетельства ради торжества правосудия. Но оправдывать себя, обливая грязью честное имя другого человека, тем более мертвого, который уже не сможет за себя постоять... Это не для меня. На такую подлость я никогда не соглашусь.
      - Честное имя, говорите? - переспросил я. - А так ли честно имя покойного доктора Довганя? Стоит ли его сомнительная честность вашего упорного молчания?
      Она ответила мне озадаченным взглядом:
      - Что вы имеете в виду?
      - А то, что не я терял времени даром и сумел раздобыть кое-какие факты, которые прошли мимо внимания полиции и до которых не смог докопаться ваш прежний защитник. Теперь я располагаю неопровержимыми доказательствами того, что доктор действительно был любителем несовершеннолетних. Большим любителем. На выбранный мною состав жюри это произведет сильное впечатление.
      Алена долго молчала, рассеянно глядя сквозь меня. Хотя времени у нас было мало, я не торопил ее, понимая, что ей сейчас нелегко.
      - И что же у вас за факты? - наконец спросила она.
      - Прежде всего, полтора года назад на доктора Довганя едва не подали в суд родители одной тринадцатилетней девочки, его тогдашней пациентки. Большими усилиями инцидент удалось замять; тут сказалось и нежелание самих родителей доводить дело до публичного скандала, что наверняка травмировало бы их дочь. Поэтому они согласились на денежную компенсацию - кстати, весьма солидную.
      - Полиция ничего об этом не знала?
      - Похоже, что нет. Конфликт был улажен во внесудебном порядке, поэтому доктор не попал на заметку к правоохранительным органам. Эту историю удалось обнаружить лишь путем тщательного анализа его банковских счетов.
      - Держу пари, - заметила Алена, - что тут не обошлось без вашего дяди-полицейского, Ричарда Леклера. По моим сведениям, сейчас он находится в неоплачиваемом отпуске и работает на вас.
      Мне оставалось только подивиться, как много может разузнать смышленый подросток, располагая одним лишь тюремным терминалом с ограниченным допуском.
      - Имена не имеют значения, - сохраняя невозмутимый вид, ответил я. Главное, факты.
      - Вы собираетесь вызвать девочку в суд и подвергнуть ее перекрестному допросу? По-моему, это жестоко. Сейчас ей лет четырнадцать или пятнадцать, в этом возрасте дети очень ранимы, по себе знаю, и для нее будет настоящей мукой рассказывать перед толпой взрослых о том, о чем она хотела бы позабыть. Да и ее родители вряд ли согласятся.
      - Совершенно верно, - подтвердил я. - Они даже слышать об этом не захотели. Но ни их согласие, ни свидетельства самой девочки нам уже не понадобятся. На днях я нашел еще одну жертву, постарше - ей скоро исполнится двадцать. Шесть лет назад она испытала на себе "терапию" доктора Довганя, но никому не пожаловалась, о чем сейчас горько сожалеет. Когда я связался с ней, она даже не знала, что доктор убит, а узнав об этом, прямо в моем присутствии разрыдалась от радости. - Я слегка повел плечами. - Это было жуткое и душераздирающее зрелище. Короче, девушка - кстати, ее зовут Власта согласилась давать показания. Цитируя ее дословно, это самое меньшее, что она может сделать для вас в благодарность за избавление от шестилетнего кошмара. Как я понимаю, доктор полностью подчинил Власту своей воле, и все эти годы она жила в постоянном страхе перед ним, а его смерть дала ей надежду на избавление. Во всяком случае, теперь она сможет обратиться за помощью к другому психологу.
      Алена молча встала из-за стола и отошла в глубь комнаты. Опершись руками на подоконник, она прижалась лбом к стеклу и засмотрелась вдаль. Сегодня на ней были облегающие брюки светло-серого цвета и легкая белая блузка, сквозь тонкую ткань которой просвечивался ее гибкий стан. На какую-то секунду я залюбовался ею, но тут же одернул себя:
      "Прекрати! У тебя дочь такого же возраста. Как тебе не стыдно..."
      - Все это впечатляет, - произнесла Алена, не оборачиваясь, - но ко мне не имеет ни малейшего отношения. Доктор Довгань был предельно корректен со мной и не позволял себе никаких вольностей. Возможно, я была слишком взрослой для его извращенных вкусов, кто знает. Вы, конечно, имеете полное право предъявить эту свидетельницу суду, однако учтите, что я не стану подпевать ей.
      Я обреченно вздохнул:
      - Ну что ж, тогда я вообще не буду вызывать вас для дачи показаний. Любым другим присяжным это сильно не понравилось бы, но эти должны отнестись к вам со снисхождением. У них самих есть дочери, и они поймут, как больно вам вспоминать все случившееся, особенно в присутствии посторонних людей. Показания Власты придутся тут очень кстати - она расскажет, к каким методам прибегал доктор, чтобы...
      Алена резко повернулась ко мне. Глаза ее горели негодованием.
      - Замолчите! Я не хочу об этом слышать. Поймите же наконец, что ничего не было! Доктор не совершал надо мной насилия, а я не убивала его. Поверьте мне больше ни о чем я вас не прошу. Хоть вы поверьте... - в голосе ее проступили умоляющие нотки, - ...пожалуйста.
      - Не могу, Алена, - мягко сказал я. - Не потому что не хочу, а потому что мне нельзя. Обычно адвокат должен непоколебимо верить в невиновность подзащитного, в этом залог успеха, но сейчас случай особый. Обстоятельства таковы, что полную вашу непричастность к убийству доказать нельзя, и если я поверю вам, то не смогу правильно вас защищать, не смогу добиться максимального смягчения приговора. А это - моя задача. В отличие от вас, я не вправе надеяться на чудо. Адвокат, который не считается с реалиями, враг своим клиентам.
      Алена вернулась к столу и села на свое место. Внимательно посмотрев на меня, она спросила:
      - А вы хотите мне верить?
      - Хочу, - ответил я после короткой заминки. - Очень хочу. Я отдал бы все, лишь бы вы оказались невиновной.
      Взгляд ее потеплел.
      - Спасибо. Я не разочарую вас. Когда этот кошмар закончится, вы убедитесь, что я ни секунды не лгала вам, - Она немного помолчала, проникновенно глядя мне в глаза. - Кстати, если Ричард Леклер работает на вас, то почему бы ему не поискать флайер, в котором я прилетела в медцентр?
      Об этом флайере Алена говорила с самого начала - сперва полиции, позже адвокату Стоянову, а затем мне. Она утверждала, что в тот день до четырех часов гуляла в Национальном парке за пределами города, откуда прямиком полетела в медицинский центр. Разумеется, никаких записей об этом рейсе обнаружено не было. Считалось, что в тот день Алена только раз нанимала общественный флайер - когда возвращалась из медцентра домой. Полиция пришла к выводу, что до этого при своих передвижениях по городу она пользовалась подземкой, тщательно избегая попадать в объективы видеокамер.
      - Ричард занимался этим, - сказал я. - Он перерыл все базы данных Управления общественного транспорта, проследил рейсы всех флайеров с утра до самого вечера, но ничего не нашел.
      Алена облокотилась на стол и прикрыла лицо ладонями.
      - Не понимаю, как это могло произойти. Я вообще ничего не понимаю. Я... иногда мне кажется, что весь мир сговорился против меня. В такие минуты я боюсь, что даже "детектор правды" не поможет мне доказать свою невиновность, что его показания будут сфальсифицированы, а наркотик, который мне введут, заставит меня признаться в том, чего я не совершала.
      Следующие несколько минут мы оба молчали. Алена продолжала сидеть, закрыв ладонями лицо, а я сочувственно смотрел на нее и думал, что действительно отдал бы все за ее невиновность. Не за доказательства, не за оправдание - а именно за невиновность. Но, увы, никакие сокровища мира не в силах изменить свершившийся факт...
      Наконец из дверного динамика раздался звонок, предупреждающий, что время нашего свидания истекло. Алена тут же отняла от лица руки и посмотрела на часы.
      - Сейчас будет, обед, - сказала она, - а потом мы опять можем встретиться. Администрация не станет возражать - ведь вы мой адвокат, а в суде слушается мое дело.
      - Нет, лучше не надо, - сделав над собой усилие, ответил я. - Мне нужно еще поработать над материалами дела. А кроме того, у меня есть дочь, с которой в последние дни я почти не вижусь.
      - Да, верно, возвращайтесь к дочери, - со вздохом согласилась Алена. Если бы вы знали, как я ей завидую... - Тут она многозначительно улыбнулась. Хотя, с другой стороны, я рада, что вы не мой отец. Я совсем не хочу быть для вас дочкой.
      Выйдя из ворот тюрьмы, я увидел, что на стоянке перед моим флайером расхаживает знакомая тучная фигура в длинном плаще и шляпе. Я помахал рукой и ускорил шаг.
      - Эй, Рич!
      Ричард остановился и подождал, пока я подойду.
      - Привет, Игорь. Я уже полчаса здесь околачиваюсь.
      - А в чем дело? - спросил я. Мы не виделись со вчерашнего дня, хотя Ричард обещал, что сегодня зайдет в суд.
      - Хорошие новости. Поехали где-нибудь перекусим, и я тебе все расскажу.
      - Ладно, поехали. Ты, как всегда, без машины?
      - Как всегда.
      Мы влезли в флайер. Ричард удобно разместил свою центнерную тушу на пассажирском сиденье, затем смерил меня взглядом и сказал:
      - Кстати, ты чем-то взволнован. Я растерялся, не зная, что сказать. Не говорить же ему о последних словах Алены - глядишь, еще неправильно поймет... Впрочем, поймет-то как раз правильно, и в этом вся беда. Поймет даже больше, чем я скажу. Гораздо больше - и насчет Алены, и насчет меня самого...
      - Я не взволнован, а зол, - наконец нашелся я, - Пытался убедить клиентку взяться за ум, но она продолжает упорствовать.
      - И правильно делает, - сказал Ричард. - Так было задумано с самого начала.
      - О чем ты?
      - Потерпи, Игорь, всему свое время. - Он постучал по приборной панели флайера. - Эй, железяка! Где здесь ближайшая забегаловка? Где можно выпить и сносно перекусить? Чтобы играла тихая, спокойная музыка, было немноголюдно, а столики стояли достаточно далеко друг от друга.
      Компьютеру понадобилось всего несколько миллисекунд, чтобы запросить в справочной нужные данные.
      - Ближайшее заведение, отвечающее вашим требованиям, - ответил он бархатным голосом Юли, - кафе "Мхедриони". Фирменное блюдо - шашлык. Большой выбор алкогольных напитков от легких сухих вин до коньяка и водки. Ориентировочное время в пути - семь минут.
      - Отлично. Поехали, Игорь. - А когда я поднял флайер в воздух и переключился на автопилот, Ричард, хитровато прищурившись, спросил: Интересно, чьим голосом разговаривает твой автосекретарь в конторе? Как-то не приходилось слышать.
      - Тоже Юлиным, - ответил я. Он покачал головой:
      - Ты просто помешан на дочери, Игорь. Я не спорю, она прелесть, мечта любого отца... но ведь надо же жить и собственной жизнью.
      "Да, надо, - согласился я мысленно. - Но ни черта у меня не получается. Вечно я нахожу что-то не то.
      А на этот раз, кажется, превзошел самого себя - влюбился в девчонку, которой еще не исполнилось семнадцати лет. Мало того - в свою клиентку. Мало того - в подозреваемую в убийстве..."
      Понятия не имею, когда это случилось. Возможно, еще в первую нашу встречу, как только я увидел Алену. Может быть, позже, когда я обнаружил, что мне приятно ее общество и что я с нетерпением ожидаю каждого следующего свидания. Я долго и упорно скрывал это от самого себя, но бесконечно так продолжаться не могло. Рано или поздно я должен был посмотреть правде в глаза и честно разобраться в своих чувствах.
      И вот я посмотрел. Разобрался. А что делать дальше - не знаю...
      Кафе "Мхедриони" оказалось именно тем скромным и тихим заведением с самообслуживанием, которое нам требовалось для серьезного разговора за обедом. Мы взяли четыре порции шашлыка для меня и три для Ричарда, бутылку красного вина и расположились за столиком у стены с красочным стереопанно, на котором закованный в железные латы всадник, больше похожий на западноевропейского рыцаря, чем на грузинского витязя, сражался на фоне гор с типично славянским Змеем Горынычем.
      Первым делом Ричард поглотил несколько кусков шашлыка, затем раскупорил бутылку и наполнил наши бокалы вином.
      - Выпьем за победу, - объявил он тост, - которая уже не за горами.
      Я лишь пригубил бокал и сразу вернул его на стол.
      - Так в чем же дело, Рич? Нашел что-то новенькое?
      - Ага. - Ричард отправил в рот еще несколько кусков прожаренного мяса. Помнишь, барышня Габрова упорно настаивала на том, что прилетела в мед-Центр на флайере?
      - Сегодня она напоминала о нем. Спрашивала, не копал ли ты в этом направлении.
      - Умгу... - протянул Ричард. - Это ты ей сказал, что я помогаю тебе, или она сама узнала?
      - Сама. Она очень умная девушка.
      - Чертовски умная, - охотно подтвердил Ричард. - По сравнению с ней мы полные идиоты. Она долго терпела нашу тупость, но наконец не вытерпела и решила, что без ее подсказки мы не обойдемся. Вчера поздно вечером я получил весьма любопытное письмо без обратного адреса. Отследить его маршрут по сети мне не удалось, все концы были умело обрублены, но лично у меня нет никаких сомнений, кто его автор.
      - Она?
      - Безусловно. Письмо было коротенькое, всего два предложения. В нем мне советовали обратить внимание на эксперта по фамилии Сверчевский, который еще на начальном этапе следствия был неожиданно исключен из группы, занимавшейся убийством доктора Довганя, а вскоре после этого переведен в другой департамент. Я довольно быстро выяснил, что он уже не работает в полиции: месяц назад он уволился и сейчас заведует одной из лабораторий на орбитальной базе Сицилианского Корпуса, куда его давно пытались переманить. Я решил не терять времени даром, сел на ближайший челнок и полетел на орбиту, чтобы переговорить с этим Сверчевским. Гм-м... Для пущей важности я сварганил судебную повестку от твоего имени - мне не хотелось поднимать тебя среди ночи. Надеюсь, ты не сердишься?
      - Не сержусь, - ответил я. - И что же он тебе рассказал?
      - О, много интересных вещей! При виде повестки Сверчевский решил, что нам все известно, и мне даже не понадобилось тянуть его за язык. Он пел как соловей и, самое главное, признал существование записи о полете барышни Габровой из Национального парка в медцентр. Она села в флайер без десяти четыре, а вышла из него в шестнадцать двадцать одну. Короче, стопроцентное алиби.
      - Значит, - еще не до конца веря услышанному, промолвил я, - она не лгала? Она действительно невиновна?
      - Ай, брось! - отмахнулся Ричард. - Конечно, виновна. Вне всяких сомнений, это она укокошила доктора - но предварительно состряпала себе алиби.
      - Запись сфальсифицирована?
      - А что же ты думал! Даже не одна, а две записи - и о том, как она прилетела в парк часом раньше и как улетела обратно. Однако фальшивка была сделана настолько профессионально, что оказалась не по зубам экспертам из отдела убийств. Тут нужна была помощь специалистов моего профиля...
      - Погоди! - взволнованно перебил я. - Почему же этих записей нет в деле?
      - Вот к этому я и веду. Потерпи немного, Как я уже говорил, подделка была безупречна, видеоизображение не содержало никаких "швов" и "накладок" - скорее всего, для монтажа подозреваемая использовала реальные записи своего полета по тому же маршруту, сделанные несколькими днями раньше, а впоследствии уничтоженные. Доказать фальсификацию такого высокого уровня можно лишь путем тщательного анализа ближайшего сетевого окружения в поисках следов несанкционированных операций с файлами. Однако заместитель прокурора Богданович решил, что это слишком сложно и ненадежно, и попросту распорядился изъять неудобные для пего записи из базы данных.
      - Боже правый! - потрясение воскликнул я. - Следствие занималось сокрытием улик?!
      - Совершенно верно. И не просто сокрытием, а подтасовкой. Их извиняет только то, что они не сомневались в виновности барышни Габровой. Именно поэтому эксперт Сверчевский согласился молчать, хотя и был категорически против таких методов ведения следствия. К тому же он испытывал нечто вроде чувства вины - считал себя в ответе за то, что не смог установить факт подделки и тем самым толкнул Богдановича на служебное преступление. А тот, я думаю, никогда бы не пошел на это, если бы не одно обстоятельство - скорая отставка нынешнего городского прокурора в связи с уходом на пенсию, Богдановича считают главным претендентом на эту должность, однако конкуренты дышат ему в затылок, и он опасался, что в случае провала такого простого и очевидного дела ему не видать этого назначения как собственных ушей.
      - Невероятно! - произнес я, залпом выпив все вино из бокала. - Просто не могу представить, что... А Сверчевский готов дать показания?
      - Да. Насколько я понял, он честный и порядочный человек, попавший в крайне неприятную ситуацию. Он не решался заявить о манипуляциях с уликами, так как тем самым погубил бы своего начальника, а вдобавок посодействовал бы оправданию преступницы, чья вина не вызывала у него сомнений. С другой стороны, молчание было ему в тягость, действия Богдановича противоречили всем его представлениям о правосудии. В конце концов Сверчевский больше не смог работать в полиции и уволился. А когда появился я с повесткой, он уже был готов во всем сознаться. У него, кстати, сохранились копии тех злополучных записей.
      - Где они?
      - У меня.
      - А Сверчевский?
      - Тоже. Я отвез его к себе домой и поручил заботам жены. Он хотел сразу пойти к судье и во всем покаяться, но я все же убедил его подождать до завтра. Боюсь, тебе не удастся придержать этого свидетеля в рукаве, чтобы предъявить его в психологически подходящий момент. Придется действовать в лоб.
      Я налил себе еще вина и задумчиво посмотрел сквозь полный бокал на свет.
      - Теперь это не имеет значения, Рич. Дело уже выиграно.
      - Ты так думаешь?
      - Я не просто думаю, я это знаю. Фальсификация со стороны обвинения одной из улик автоматически ставит под вопрос и все остальные улики, а по закону любое сомнение должно трактоваться судом в пользу обвиняемого. Наше процессуальное право очень строго в этом отношении. Даже если моя подзащитная будет осуждена, апелляционный суд отменит приговор и освободит ее с формулировкой "в виду противоправных действий обвинения". Ведь это почище всяких там процедурных нарушений - а сколько заведомо виновных людей было оправдано из-за несоблюдения мелких формальностей. Что же касается повторного расследования... - Я покачал головой. - Не припомню в нашей уголовной практике такого случая, когда после прекращения дела или отмены приговора суда человека вторично привлекали бы к ответственности за то же самое преступление. В принципе это возможно, но на деле невыполнимо. И совершенно не важно, сумеет ли следствие установить факт подделки тех записей. Это уже вопрос не доказательств, а чистой процедуры.
      - Если тебя интересует мое мнение, то нет, не сумеет, - сказал Ричард, Теперь уже никто не сумеет, даже я. К самим записям не придерешься - тут я целиком доверяю выводам специалиста, каким является Сверчевский; ну а вторжение в базу данных, если оно произведено умелым хакером, можно обнаружить лишь по горячим следам. К тому же там после твоей клиентки уже поработали ребята из отдела убийств, - а в сети они ведут себя как медведи на пасеке. Так что теперь это гиблое дело. Я рассеянно отпил глоток вина.
      - Послушай, Рич. А может... - Я замялся и, кажется, покраснел. - А может ли быть так, что эти записи - настоящие?
      Он удивленно посмотрел на меня.
      - А тогда пистолет с пальчиками твоей клиентки, получается, ненастоящий? И окурок с ее слюной. И комлог, по которому она звонила секретарше. Да, конечно, я понимаю: после того, как обнаружилось, что следствие сокрыло часть улик, мало того - прибегло к подтасовке, ты можешь утверждать перед присяжными, что и остальные материальные доказательства сфальсифицированы. При таких обстоятельствах я бы, пожалуй, голосовал за невиновность барышни Габровой - но не потому, что считаю ее невиновной, а из-за наличия тех самых сомнений, которые должны трактоваться в пользу обвиняемого. А еще - чтобы государство не зарывалось. Если сейчас оно осудит действительно виновного человека, прибегнув к незаконным методам, и это сойдет ему с рук, то дальше оно станет подтасовывать улики против тех, кто только кажется ему виновным. - Ричард умолк и быстро слопал последние куски шашлыка, запив их большущим глотком вина. Затем удовлетворенно откинулся на спинку кресла и закурил. - Такова моя позиция как гражданина. Но если меня спросят как полицейского, могли ли быть сфальсифицированы улики, указывающие на виновность твоей клиентки, то я без колебаний отвечу "нет". Не могли и не были. Она в самом деле укокошила доктора - и теперь выйдет сухой из воды, благодаря дремучей глупости и карьеризму Богдановича. Гм-м... Хотя я совсем не удивлюсь, если окажется, что факт подделки тех записей изначально был недоказуем. Сверчевский говорит, что она гениально подготовила себе алиби. Настолько гениально, что потом расслабилась и сваляла дурака с остальными уликами. Ей чуть не удалось совершить идеальное преступление... А впрочем, почему "чуть"? Ведь удалось же!
      Я горько вздохнул и выпил оставшееся в бокале вино. Поморщился. Встал из-за стола, сходил к стойке бара и вскоре вернулся обратно с бутылкой водки.
      Ричард пораженно уставился на меня:
      - Игорь, ты что?!
      - Будем праздновать завершение дела, - с напускным весельем ответил я, - А что - гулять так гулять!
      В тот вечер я так напился, что бедному Ричарду пришлось тащить меня домой на собственном горбу...
      Наутро я проснулся совершенно разбитый, с адской головной болью и тяжестью в желудке, однако таблетка антиабстинента вернула меня в человеческое состояние. Успешно избежав объяснения с дочерью по поводу своей вчерашней пьянки, я слетал к Ричарду домой, забрал из-под его опеки эксперта Сверчевского и вместе с экспертом отправился в Нью-Ванкувер, чтобы одним ударом покончить со всем этим делом.
      Как я и ожидал, мое заявление о противоправных действиях обвинения произвело эффект разорвавшейся бомбы. Богданович пытался протестовать, но делал это слишком неубедительно - он сразу понял, что его карта бита, и уже, наверное, представлял себя перед Большим жюри отвечающим на весьма нелицеприятные вопросы. Судья Савченко отклонил все его возражения и разрешил мне вызвать свидетеля.
      Сверчевского и вправду не пришлось тянуть за язык. Он чистосердечно признался в своих и чужих грехах, ничего не скрывая и не предпринимая ни малейших попыток обелить самого себя. Сидевшая рядом со мной Алена слушала эту покаянную речь со странной смесью радости и недоверия. Раз за разом она тихо шептала что-то вроде: "Я же говорила вам! Я же говорила..." И слова эти, со всей очевидностью, были адресованы мне.
      Когда Сверчевский закончил говорить, судья Савченко задал ему несколько вопросов, затем потребовал передать в распоряжение суда копии записей и объявил в заседании трехчасовой перерыв. Я был готов к такому решению, поэтому сразу после его оглашения извинился перед Аленой, сославшись на срочные дела, и под этим предлогом позволил конвоирам немедленно увести ее в комнату для обвиняемых. Сейчас у меня не было ни малейшего желания обсуждать с ней случившееся и выслушивать от нее дежурные заверения в невиновности, теперь уже подкрепленные показаниями Сверчевского.
      Минут за двадцать до истечения времени перерыва меня разыскал по комлогу пристав и сообщил, что судья хочет поговорить со мной. Когда я пришел в судейский кабинет, там уже находились Богданович и его шеф, городской прокурор Тейлор. Богданович запальчиво убеждал судью, что показания Сверчевского не стоят и выеденного яйца, а предъявленные им записи - фальшивка от начала до конца. Тейлор угрюмо молчал и смотрел на своего подчиненного с таким видом, словно у того на голове росли ослиные уши.
      Заметив меня, судья Савченко жестом прервал монолог Богдановича, предложил мне сесть, а потом сказал.
      - Теперь мы можем поговорить серьезно. В присутствии защитника я хочу услышать от обвинения четкий и однозначный ответ: располагает ли оно убедительными доказательствами того, что предъявленные суду копии записей из базы данных Управления общественного транспорта являются сфальсифицированными?
      Богданович выразился в том смысле, что все остальные улики неопровержимо свидетельствуют об этом и что подсудимая ни, как не могла находиться в флайере, если в то самое время убивала доктора Довганя, - и прочее, и прочее. Терпеливо выслушав его, судья посмотрел на Тейлора:
      - А вы что скажете, советник? Тейлор устало пожал плечами:
      - Я лишь два часа назад узнал об этом безобразии, - он бросил испепеляющий взгляд на Богдановича, - и еще не успел составить определенного мнения.
      - Однако вы имели возможность переговорить с членами следственной группы, - строго заметил судья, - Что они вам сказали?
      Прокурор немного помолчал.
      - Боюсь, - неохотно признался он, - доказательства имеются лишь косвенные, основанные на других уликах.
      - Вы прекрасно понимаете, что этого мало. Такую ситуацию закон трактует достаточно определенно: если в деле присутствуют взаимоисключающие улики, суд должен отдавать предпочтение тем, которые свидетельствуют в пользу обвиняемого. Инструктируя присяжных, я четко разъясню им это положение закона: они должны будут отвергнуть всю цепь ваших доказательств и на основании представленного защитой алиби оправдать подсудимую. Если же они, вопреки логике и руководствуясь тяжестью других улик, признают ее виновной, мне придется отменить их вердикт как необъективный и неправомерный. Возможно, другой судья, имеющий определенные политические амбиции, на моем месте предпочел бы оставить вердикт в силе и вынести соответствующий приговор, который непременно будет опротестован судом высшей инстанции. Однако я не привык прятаться за спины присяжных и уклоняться от принятия непопулярных решений. Вам все ясно, советник?
      - Да, ваша честь.
      - Поэтому я не вижу особого смысла тратить деньги налогоплательщиков на процесс с заранее определенным исходом, - продолжал он. - И если защита потребует закрытия дела, я буду склонен согласиться с ней.
      - Защита настаивает на этом, ваша честь, - сказал я.
      Судья поднялся из-за своего стола.
      - В таком случае, я считаю вопрос исчерпанным.
      Когда заседание возобновилось, я выступил с формальным ходатайством о снятии с моей подзащитной всех обвинений. В ответ судья Савченко произнес короткую речь, в которой объективно и беспристрастно проанализировал сложившуюся ситуацию, после чего объявил о прекращении дела и распорядился немедленно освободить подсудимую из-под стражи.
      Как только судья закрыл заседание и вышел из зала, Алена тут же бросилась мне на шею и крепко поцеловала меня в губы.
      - Я знала! Я знала, что вы сможете... что найдете...
      Я ничего не ответил, ошарашенный той бурей эмоций, которую вызвал у меня ее поцелуй. Я понял, что безотчетно мечтал об этом с тех самых пор, как впервые увидел Алену, и сейчас мне больше всего хотелось крепко сжать ее в своих объятиях, снова и снова прикасаться к ее мягким и теплым губам, чувствовать трепет ее тела, вдыхать пьянящий запах ее кожи и волос...