- Охотно, - сказал Тибальд, доброжелательно глядя на Филиппа. По натуре своей благодушный и незлопамятный, он уже напрочь позабыл, что совсем недавно они считались соперниками. - Собственно говоря, смерть Филиппа-Августа Третьего меня ничуть не удивила. Он так и не оправился после ранения в Палестине, а известие о бегстве Изабеллы Арагонской с кузеном Эриком и вовсе доконало его. Одним словом, не вынес гордый властелин позора своего сына и предпочел умереть - по дороге в Париж я выкрою время и сочиню по этому поводу коротенькую эпитафию. Что же касается самого Филиппа де Пуатье, то он так горько сожалел, что не задушил жену прежде, чем она успела сбежать от него, и с таким нетерпением ожидал смерти отца, чтобы затем, ей в отместку, передушить всех ее горничных и придворных дам, что пил без просыпу, пока не допился до белой горячки и сгорел в ней за считанные часы. Черт сцапал его почти в то же самое время, когда душа его отца вознеслась на небеса, может быть, чуточку позже. Так что присутствовавшие при кончине короля дворяне, провозглашая: "Король умер! Да здравствует король!" - были не совсем уверены, про какого же, собственно, короля, который "да здравствует", идет речь.
      Маргарита и Филипп разразились громким хохотом; вскоре к ним присоединился и Тибальд. А Бланка, помимо своей воли, улыбалась. Она отдавала себе отчет в том, что грех смеяться над чужим горем, однако не могла сдержать улыбки. Тибальд преподнес эту грустную историю в такой форме и говорил с такой откровенной иронией в голосе, будто пересказывал сюжет какой-то забавной трагикомедии.
      Всласть посмеявшись, Маргарита встала с кресла и чмокнула мужа в щеку.
      - Ты прелесть, Тибальд. Не думаю, что какая-то там фрейлина или даже десяток фрейлин помешают нам ладить друг с другом.
      - Всецело согласен с вами, моя дорогая, - с серьезной миной произнес граф. - Еще накануне венчания мы договорились, что наша клятва вечной верности будет иметь чисто символическое значение, и вопрос состоял лишь в том, кто первый перейдет от слов к делу. Но сейчас это уже несущественно хотя бы потому, что завтра я отправляюсь в Париж, и моя поездка, уверяю вас, ни в коей мере не будет напоминать благочестивое паломничество к святыням. Да и вы, по моему твердому убеждению, вовсе не собираетесь на время моего отсутствия уединиться в монастыре.
      - Уж в этом вы можете не сомневаться, - сказала Маргарита, возвращаясь на свое место.
      - И кто же теперь правит Францией? - отозвалась практичная Бланка. Кто регент при малолетнем Филиппе-Августе Четвертом?
      - Вот это и предстоит решить Совету Пэров и Парижскому Парламенту, ответил Тибальд. - Пока что бразды правления взяла в свои руки королева-вдова Хуана Португальская, но младший брат покойного короля граф Артуа оспаривает у нее это право. Собственно, затем я и еду в Париж чтобы поддержать кузена.
      - То бишь, вы его сторонник? - спросил Филипп.
      Тибальд поморщился.
      - Ничей я не сторонник. Меньше всего в этой жизни меня интересует политика. Вам наверняка известно, что я передал управление Шампанью Маргарите и, подобно Пилату, умыл руки. Сейчас ее люди наводят порядок в моих владениях, но это уже меня не касается, благо я не сомневаюсь, что Маргарита будет прекрасно справляться с обязанностями хозяйки Шампани. А что до Франции вообще, то я просто хочу, чтобы у нее был мудрый и рассудительный правитель, способный поставить ее на ноги и позаботиться о том, чтобы юный король получил достойное государя воспитание.
      - Ясненько, - задумчиво произнес Филипп. - Передайте графу Артуа мои наилучшие пожелания. Я целиком на его стороне, и он может рассчитываться на мою поддержку, равно как и на поддержку моего отца.
      - Непременно передам, - заверил его Тибальд и встал с кресла. - Прошу прощения, друзья, но я вынужден покинуть вас. Мне еще надо закончить подготовку к отъезду и пораньше лечь спать.
      Едва лишь Тибальд вышел из гостиной, как Филипп поднялся со своего места.
      - Пожалуй, я ненадолго отлучусь. Вы не возражаете, Маргарита?
      - Воля ваша, кузен. Только возвращайтесь поскорее, не то мы с Бланкой заскучаем.
      - Постараюсь, кузина.
      Филипп ласково улыбнулся Бланке, нежно поцеловал ее руку, затем украдкой подмигнул ей и направился к выходу.
      Маргарита проводила его долгим взглядом, а когда он исчез за дверью, спросила у Бланки:
      - Ты думаешь о том же, что и я?
      - А ты о чем думаешь?
      - Что твой Филипп решил подставить моего бедного муженька. Тибальд так наивен и неискушен в политике, что принял его слова за чистую монету, и теперь разболтает всем, что якобы граф Артуа пользуется поддержкой и уважением гасконских правителей, чем окажет ему медвежью услугу.
      - И это еще не все. Я полагаю, что Филипп ушел не просто так. Со своей стороны он приложит все усилия, чтобы регентом Франции осталась Хуана Португальская, в надежде, что она продолжит дело, начатое ее покойным мужем, и в конце концов доведет страну до ручки. Ты предупредишь Тибальда?
      - А с какой стати? - удивилась Маргарита. - Какое мне дело до Франции?
      - Но ведь ты, кроме всего прочего, графиня Шампани.
      - Ну и что с того? Я же не верноподданная французской короны. И уж если на то пошло, мне выгоднее быть лояльной к Филиппу и оказывать ему всяческую поддержку. Помяни мое слово: став галльским королем, он рано или поздно съест Францию с потрохами, и Шампань будет первой из французских провинций, которая изъявит желание добровольно войти в состав объединенной Галлии. Тибальд возражать не станет, он к этому готов.
      - Однако, - заметила Бланка, - прежде Филипп съест твою Наварру. Или же разделит ее с моим братом.
      Маргарита грустно усмехнулась.
      - Я это прекрасно понимаю, дорогуша. Я реалистка и предпочту уступить часть своей власти, чем вовсе потерять ее. Когда-то Рикард назвал меня политической извращенкой, и он был прав. Но теперь я не такая, теперь я трезво смотрю на жизнь... Жаль только, что эта перемена произошла во мне слишком поздно. - Она тяжело вздохнула, взгляд ее потускнел. - Бедный, бедный Рикард! Ведь я действительно любила его...
      Они ударились в воспоминания, и уже в который раз Маргарита выплакивала Бланке всю свою боль, всю печаль, всю тоску по потерянному счастью, по тем радостным и безоблачным дням, которых никогда не вернеш ь...
      А в то же самое время Филипп сидел за письменным столом у себя в кабинете, с головой погруженный в работу. Он знал, что после захвата Байонны одно лишь упоминание его имени вызывает в Парижском Парламенте настоящую бурю негодования, и решил воспользоваться этим, чтобы скомпрометировать графа Артуа. Он строчил письмо за письмом всем своим ближайшим родственникам во Франции - и сторонникам графа Артуа, и его яростным противникам, - убеждая их всех, что нельзя допустить, чтобы Хуана Португальская оставалась регентом Франции, что самая подходящая кандидатура на должность регента - граф Артуа. Он от всей души надеялся, что эти письма возымеют прямо противоположное их содержанию действие, особенно, если произойдет утечка информации и факт поддержки им графа Артуа станет достоянием гласности. Филипп рассчитывал, что у противников графа хватит ума инспирировать такую утечку или же, не мудрствуя лукаво, просто предъявить Парламенту и Совету Пэров его письма.
      Он как раз составлял вычурное послание своему троюродному брату, герцогу Невэрскому, когда к нему пришел Гастон и сообщил о своем решении поехать вместе с Эрнаном в Толедо. Филипп отложил перо и удивленно поглядел на кузена.
      - Какого дьявола? Что вам понадобилось в Толедо?
      - Этого я сказать не могу. Прости, но...
      - Ты пообещал Эрнану молчать?
      - Да.
      - Ну что ж... Жаль, конечно, что и ты покидаешь нас. - Филипп снова взялся за перо. - Не обессудь, дружище, но у меня еще много дел, а времени в обрез - обещал Бланке вскоре освободиться. Понимаешь, она не сможет заснуть без меня. Смешно, черт возьми, но и я, если подолгу не вижу ее, чувствуя себя брошенным ребенком. Просто уму не постижимо, как это я раньше... - Он осекся и тряхнул головой. - Боюсь, я начинаю повторяться. Ты что-то еще хотел мне сказать?
      Гастон пришел в замешательство, лицо его побледнело, но он тотчас совладал с собой и извлек из кармана скрепленный герцогской печатью пакет.
      - Чуть не забыл, - сипло произнес он. - Сегодня ко мне прибыл гонец из Тараскона. Это тебе письмо от отца.
      - Ага! - рассеянно произнес Филипп, взял пакет, повертел его в руках и отложил в сторону. - Позже прочитаю... Ты случайно не знаешь, Эрнану передали мою просьбу?
      - Да. Он скоро придет.
      - Поторопи его, дело не терпит отлагательства. - Филипп мокнул перо в чернильницу и склонился над недописанным письмом. - До скорой встречи, друг. Удачи тебе.
      - До скорой. - Гастон вздохнул, бросил быстрый взгляд на отложенный Филиппом пакет и вышел из комнаты.
      И только на следующий день за обедом Филипп вспомнил о письме отца. Он велел Габриелю принести его, распечатал и начал читать.
      И первые же строки письма заставили Филиппа вскрикнуть от неожиданности.
      - Что случилось? - обеспокоено спросила Бланка.
      Филипп молча передал ей письмо.
      - О Боже! - произнесла она, прочитав его. - А Гастон поехал в Толедо.
      - Вот именно, - кивнул Филипп. - А он взял и поехал в Толедо. Проездом, кстати, через Калаорру.
      - Может быть, он еще не знает? - предположила Бланка.
      - Глупости! Гонец-то прибыл к нему, а не ко мне. - Филипп сокрушенно вздохнул. - Я всегда знал, что Гастон редкостный циник. Но разве мог я подумать, что он АЖ ТАКОЙ циник!
      23. О ТЩЕТЕ МИРА СЕГО
      Сопровождаемый отрядом кастильских королевских гвардейцев большой обитый кожей рыдван с запряженными в него двумя парами лошадей медленно катился по ухабистой дороге, приближаясь к реке, которую римские завоеватели некогда называли Иберус и которую сейчас кастильцы зову Эбро, а галлы - Иверо. Человек двадцать гвардейцев ехали впереди рыдвана, по два - с обеих его сторон, внимательно следя за дверцами, а остальные следовали позади. Кроме того, еще четыре гвардейца сидели внутри, составляя компанию дону Фернандо Уэльве, младшему брату кастильского короля, ради которого, собственно, и была устроена вся эта помпа.
      Процессию замыкали Эрнан де Шатофьер с Гастоном Альбре, а также Этьен де Монтини, который понуро плелся шагах в пятнадцати позади них, с головой погруженный в свои невеселые думы. Его конь, великолепный андалузский жеребец, подарок Бланки, живое напоминание о тех незабываемых летних днях, когда они были вместе, будто чувствуя подавленное состояние своего хозяина, тоже загрустил и не сильно рвался вперед, а время от времени и вовсе останавливался пощипать схваченную ноябрьским морозом пожелтевшую траву на обочине. И только частые окрики Эрнана вынуждали Монтини ненадолго возвращаться к действительности, чтобы пришпорить своего скакуна.
      Солнце уже скрылось за горизонтом. Вечер стоял холодный, дул пронзительный ветер с гор, и Альбре, зябко поеживаясь, кутался в свой широкий подбитый мехом плащ.
      - И какая муха меня укусила, что я вызвался ехать с тобой? жаловался он Эрнану. - Сидел бы сейчас в той уютной гостиной Маргариты, поближе к камину, играл бы с Бланкой и Филиппом в шахматы, или же в карты с Маргаритой и Жоанной, и чихал бы на этот проклятущий ветер.
      - А ты подсядь к сеньору дону Фернандо, - посоветовал Шатофьер, которому уже порядком осточертели нарекания Гастона. - Перекинешься с ним в картишки, если, конечно, он пожелает. И от ветра заодно укроешься.
      - Э нет, уж лучше я чуток померзну. Недостоин я такой чести, как развлекать его кастильское высочество... У-ух! Что-то рано в этом году похолодало.
      - Ноябрь как-никак, - заметил Эрнан. - Капризный месяц.
      - Пожалуй, ты прав. Больше всего я не люблю ноябрь и март. - Гастон плотнее запахнул плащ и бросил через плечо быстрый взгляд назад. - А вот кому наплевать на все капризы Госпожи Погоды, так это Монтини. Он само воплощение скорби. Очень величественное и трогательное зрелище, надо сказать.
      - Да уж, - согласился Эрнан. - Полгода назад, говорят, с кровати на кровать перепрыгивал, и вот на тебе - влюбился без памяти.
      - И Филипп втюрился. Они оба прямо-таки помешались на Бланке.
      - Она стоит того, чтобы по ней сходили с ума.
      - Не возражаю. И тем не менее...
      - И тем не менее, - усмехнулся Эрнан, - княжна Елена с ее приданным привлекает тебя больше. Подозреваю, что дело тут не только в ее приданном, ведь ты ухаживал за ней с достойной всяческого удивления настойчивостью еще при жизни ее брата. А что касается Изабеллы Арагонской, то это была лишь попытка (и, следует заметить, не очень удачная) вызвать у Елены ревность и отомстить ей за то, что она - вот негодница-то! - ну, наотрез отказывалась ложиться с тобой в постель.
      - Да что ты мелешь такое! - обескуражено произнес Гастон, сгорая от стыда.
      - Истинно, истинно мелю, дружище. Нет, в самом деле, это же надо такому случиться - в свои тридцать два года влюбился, как мальчишка. Должен признать, что я ошибался, полагая, что уже знаю тебя, как облупленного. А в последние два дня ты вообще ведешь себя донельзя странно - то и дело приходишь в смятение, смущаешься по любому пустяку, то бледнеешь, то краснеешь... Вот и сейчас побледнел... Впрочем, довольно пустой болтовни. Вскоре мы уже будем на месте - там ты и увидишь свою Елену. А мне еще надо потолковать с Монтини. Вчера вечером этот негодник вывел меня из себя, и я его хорошенько поколотил, так, может, сегодня он будет поразговорчивее.
      С этими словами Эрнан придержал лошадь и обождал, пока с ним не поравнялся Этьен.
      - О чем задумался, приятель? - доброжелательно спросил он.
      Этьен поднял на него свои красивые черные глаза, подернутые туманной дымкой грусти.
      - Да так, господин граф, ни о чем.
      - Э нет, дружок, не пытайся провести меня. Все твои мысли мне предельно ясны, и я могу читать их с такой же легкостью, как открытую книгу. Ты думаешь о Бланке, думаешь о том, как ты несчастен, ты жалеешь сам себя. Ведь я не ошибаюсь, а?
      Этьен промолчал, глядя вдаль бездумным взором.
      - Не гоже мужчине жалеть себя, - вновь заговорил Эрнан, так и не дождавшись ответа. - Это недостойно мужчины, любого мужчины. А тем более мужчины, которого любила такая исключительная женщина, как Бланка.
      - Она никогда не любила меня, - хмуро возразил Этьен. - Она просто использовала меня, чтобы немного поразвлечься. А я, глупец, поверил ей.
      - Вот именно, ты глупец. Глупец, что думаешь так. Ты, кстати, не задавался вопросом, почему я взял тебя с собой?
      - И почему же?
      - Чтоб ты не мозолил ей глаза. Именно ей, а не Филиппу. Сейчас Бланка чувствует вину перед тобой, и я не хочу, чтобы ты своим несчастным видом растрогал ее, чтобы она начала жалеть тебя, потому что если женщина жалеет мужчину - дело дрянь. Когда-нибудь ты понадобишься Бланке. Рано или поздно настанет момент, когда ей будет нужен человек, которого она любит и уважает, беззаветно преданный ей и любящий ее, готовый поддержать ее в трудную минуту жизни. Ты хороший парень, Монтини, и Бланка сможет полностью положиться на тебя - если, конечно, к тому времени она не перестанет любить тебя и уважать.
      - Глупости! - вяло отмахнулся Этьен. - Она презирает меня. Вместе с Коро... Они вдвоем с Красавчиком смеются над мной.
      Эрнан сплюнул.
      - А чтоб тебе пусто было! Ты вбил себе в голову эту чушь лишь затем, чтобы еще больше жалеть себя. Отверженный, презираемый, всеми гонимый ах, какой необъятный простор для самоуничижения! Небось, тебе жутко приятно мучить самого себя, ты просто упиваешься своими страданиями, как пьяница вином. Боль приносит тебе наслаждение, а чувство унижения и обиды доставляет тебе какую-то противоестественную радость. Это безобразие, приятель, это недостойно мужчины. Вот я, когда... - Тут Эрнан прикусил язык, явно сболтнув лишнее.
      Однако Этьен был парень смышленый. Он мигом сообразил, что имел в виду Шатофьер.
      - У вас было совсем иначе, господин граф. Она вас не предала, она умерла. Вам легче.
      Эрнан промолчал. Разумеется, ему было что ответить на это. Он мог бы сказать: "Да, ты прав, она не предала меня. Она до конца оставалась верной мне. Но и покончила она с собой потому, что любила меня. Ты, парень, свободен - и перед Бланкой и перед своей совестью. А я - нет; я должен хранить верность той, кого уже давно нет в живых. Она защитила свою честь своей смертью, и с моей стороны было бы бесчестием предать ее память. Так кому же легче, скажи? По крайней мере, ты можешь утешать себя тем, что Бланка твоя жива, что отнял ее у тебя не Гийом де Марсан, а Филипп. Красавчик-Филипп. Коротышка..." - так бы ответил Эрнан, если бы ему вдруг вздумалось излить свою душу.
      Но это было не в его привычках. Помолчав немного, он сдержанно произнес:
      - Пойми наконец, приятель, я ведь желаю тебе только добра...
      - Да катитесь вы к черту со своими добрыми пожеланиями! - неожиданно грубо огрызнулся Монтини.
      Эрнан тяжело вздохнул.
      - По идее, мне следовало бы еще разок отдубасить тебя, но, вижу, это безнадежно. Тебя только могила исправит... Гм, могила, - пробормотал он себе под нос, пришпорил лошадь и вскоре догнал Альбре. - Несносный мальчишка! - поделился он с ним своими впечатлениями.
      - Вот не понимаю, - пожал плечами Гастон. - К чему тебе лишняя забота? Оставил бы его под арестом и все тут.
      - Чтобы Филипп во время моего отсутствия убил его? Нет уж, спасибочки! Монтини, конечно, виновен, не отрицаю, но он и так здорово наказан. Женщина, которую он безумно любит, бросила его, да и его младшая сестра несчастна в браке... Между прочим, тебе не кажется, что слишком уж много браков заключается не по любви: та же Матильда и Габриель, Анна Юлия и Филипп, Маргарита и Тибальд Шампанский, Амелина и Симон, Бланка и граф Бискайский, подозреваю, что и Элеонора Кастильская не очень-то рада своему титулу королевы Италии, да и у тебя с Клотильдой... - Вдруг он осекся, изумленно глядя на искаженное гримасой боли лицо Гастона. - Что случилось, дружище? Тебе плохо?
      - Клотильды уже нет, - сипло произнес Гастон, избегая взглядом Эрнана. - Она умерла.
      От неожиданности Шатофьер резко осадил лошадь.
      - О боже! Когда?
      Альбре тоже остановился.
      - В прошлую среду. А вчера утром ко мне прибыл гонец с сообщением о ее смерти.
      - И ты все это время молчал?!
      - Хотел было сказать Филиппу, но как раз тогда он места себе не находил из-за тех подозрений относительно беременности Бланки, и у меня просто язык не повернулся. Ну, а потом он был так счастлив...
      - Сукин ты сын! - вскипел Эрнан. - Почему мне не сказал?
      - Как это не сказал? Вот же я говорю тебе.
      - Это сегодня. А вчера?
      Гастон горько вздохнул.
      - Ты предложил мне составить тебе компанию, и я боялся, что узнав обо всем, ты передумаешь, уговоришь меня поехать в Тараскон. А я не хотел туда ехать, не хотел и оставаться в Памплоне, видеть наших, смотреть им в глаза. Я готов был бежать на край света.
      - Почему?
      - Потому что мне стыдно, Эрнан, - с неожиданным пылом ответил Гастон. - Потому что я, именно я виновен в смерти Клотильды. Симон каким-то образом прознал о моих планах насчет развода и написал Амелине - а та взяла и рассказала Клотильде. Это, конечно же, поразило ее, потрясло... Он сглотнул. - У нее начались преждевременные роды... и она умерла... Они оба умерли - Клотильда и ее ребенок... мой ребенок... сын... Я так долго ждал сына, моего наследника... а он умер, так и не родившись... Из-за меня умер! - Гастон ударил шпорами лошадь и вырвался вперед.
      Некоторое время Эрнан ехал позади. Когда, наконец, он поравнялся с Альбре, лицо у того было спокойным и сосредоточенным.
      - А знаешь, Гастон, что это такое? Это совесть. Она всегда просыпается слишком поздно, и то в самый неподходящий момент.
      Гастон ничего не ответил, как будто вообще не расслышал реплики Эрнана. А тот после минутного молчания задумчиво произнес:
      - И все-таки странная череда смертей, ты не находишь? Все началось с короля Фернандо Кастильского, затем граф Байоннский с обоими сыновьями, виконт Готийский, виконт Иверо, Святой Отец, Филипп-Август Французский, Филипп де Пуатье, а теперь вот и твоя жена.
      - Каждую минуту кто-то где-то да умирает, - сухо произнес Гастон. - И я не вижу, чему тут особо удивляться.
      - Э нет, дружище, таки есть чему. Ведь все эти смерти так или иначе затрагивают меня - ну, точно пошесть какая-то пошла...
      24. КЛАВДИЙ ИВЕРО
      Возведенный на руинах римской крепости Калагуррис-Нассика замок Калаорра, родовое гнездо графов Иверийских, произвел на наших друзей удручающее впечатление. Роскошная внутренняя обстановка лишь подчеркивала царившую в нем удушливую атмосферу тоски и безысходности, делая ее совершенно невыносимой, доводя контрасты до полнейшего абсурда. Новоприбывшие не встретили здесь ни единой улыбки, ни одного радостного лица. Только три луча света было в этом мрачном царстве печали и запустения, три юные княжны - Елена, Диана и крошка Маргарита, - но и они предпочитали прятаться от постороннего взгляда за траурными одеяниями.
      Граф Иверо не вышел даже поприветствовать гостей. Вместо него всем заправляла графиня Диана Юлия, младшая сестра покойного императора Корнелия IX, тетка царствующего ныне Августа XII, высокая стройная сорокалетняя женщина с пышной копной огненно-рыжих волос и изумрудно-зелеными глазами, которую за страстное увлечение астрологией и алхимией (чем грешили многие отпрыски римского императорского дома) в Испании прозвали итальянской ведьмой. С гостями графиня была любезна, но сдержана; ее бесстрастное лицо не выказывало ровно никаких эмоций, и только внимательный наблюдатель, каким был Эрнан, мог заметить в ее взгляде затаенную боль.
      Поскольку Альфонсо XIII публично объявил об аресте младшего брата, Шатофьер решил не скрывать этот факт, так что отведенные Фернандо Уэльве покои находились под совместным надзором королевских гвардейцев и замковой стражи. Афишируя настоящее положение вещей, Эрнан преследовал вполне определенную цель и не ошибся в своих расчетах: в десять часов вечера к нему явился камердинер графа и передал, что хозяин готов повидаться с ним в любое удобное для него время. Это было высказанное в вежливой форме предложение о немедленной встрече. Эрнан только и ждал этого и выразил желание встретиться как можно скорее, а если граф не возражает, то прямо сейчас. Получивший четкие указания камердинер предложил Шатофьеру следовать за ним и провел его в личные апартаменты графа Иверо.
      Еще недавно Клавдий Иверийский считался одним из самых блестящих вельмож всей Испании. Это был высокий, крепкого телосложения мужчина, волевой, энергичный и моложавый с виду - мало кто давал ему больше тридцати пяти лет, хотя на самом деле ему было уже за сорок. Однако трагическая смерть сына сломила его. За последние полтора месяца он постарел как минимум на двадцать лет, и Эрнан просто не верил своим глазам: неужели этот немощный старик с седыми волосами, изборожденным морщинами лицом и усталым, опустошенным взглядом и есть тот великолепный сеньор, которого он видел в начале сентября в Памплоне? На какое-то мгновение Эрнана обуяли сомнения. Правильно ли он поступает, собираясь довериться человеку, одной ногой стоящему в могиле и, наверняка, с нетерпением ждущему смерти как милости Божьей, как избавления от своих страданий, - разве способен такой человек на решительные поступки? Может, лучше было бы обратиться к графине?..
      - Прошу садиться, господин граф, - скрипящим голосом произнес Клавдий Иверо, указывая на кресло возле горящего камина.
      Эрнан сел. Граф слабо кивнул своему камердинеру, и тот вышел, оставив господ вдвоем.
      - Итак, - заговорил Клавдий Иверо, как только дверь за слугой затворилась, - кастильский король велел арестовать своего брата. За что?
      - По обвинению в государственной измене.
      - Ага... Ну, это неудивительно.
      Посему в комнате воцарилось тягостное молчание. Граф сидел с закрытыми глазами, бессильно откинувшись на спинку кресла. На лице его застыло выражение смертельной усталости. Эрнан мысленно ругал себя, что допустил ошибку, не доверившись графине. Но теперь уже было поздно что-либо менять. Диана Юлия наверняка удалилась в свои покои или же до утра уединилась в своей алхимической лаборатории и колдует там над колбами и ретортами.
      Наконец Клавдий Иверо раскрыл глаза.
      - Господин граф, король прислал мне копию протокола допроса моего сына. - (Эрнан побледнел). - Там не указано никаких имен - ни исполнителей, ни свидетелей, - вероятно, он опасался, что я стану мстит ь... И, кстати, напрасно - правосудие есть правосудие... Но по имеющейся у меня информации, вы были непосредственно причастны ко всем тем событиям.
      "Он наводил справки! - воспрянул духом Эрнан. - Значит, еще не все потеряно."
      - Да, дон Клавдий, я участвовал в раскрытии заговора.
      - В таком случае, вы именно тот человек, который мне нужен.
      Шатофьер привстал и поклонился.
      - Я весь к вашим услугам.
      - Дело в том, сударь, - продолжал граф Иверо, - что из протокола допроса я понял лишь то, что мой сын, по глупости своей и безрассудству, впутался в заговор, об истинной цели которого даже не подозревал. По моему глубокому убеждению, это чистейшая нелепица, что он покусился на те злосчастные векселя. В конце концов я не тиран, я продал бы несколько своих имений и заплатил бы по всем его долгам, а в случае необходимости и защитил бы его от гнева матери. Мне кажется более вероятным, что Рикард... Впрочем, не буду высказывать свои предложения, ибо они заставляют меня усомниться в здравом рассудке моего сына. Я лишь одно хочу знать: верно ли я догадался, что мотивы Рикарда были чисто личные?
      - Да, дон Клавдий. В своем разрыве с принцессой Маргаритой ваш сын отчасти винил графиню Бискайскую, и ее брат воспользовался этим обстоятельством, а также тем состоянием глубокого отчаяния...
      - Не будем лицемерить, сударь, - перебил его Клавдий Иверо. - Скажите прямо: Александр Бискайский воспользовался безумием моего сына. Его все еще разыскивают?
      - Бывшего графа? Да. Недавно король удвоил сумму вознаграждения за его поимку.
      - Уже напали на какой-нибудь след?
      - Увы, нет. Он будто сквозь землю провалился.
      - А как остальные участники заговора?
      - Все, кроме одного, казнены.
      - Жозеф де Мондрагон все еще жив?
      - Он был приговорен к пожизненному заключению. Как мне стало известно, монсеньор Франческо де Арагон отказался подписать ему смертный приговор на том основании, что не было прямых доказательств его причастности к заговору - лишь предположения прочих обвиняемых, что он также участвовал в этом деле... ну, и еще мои собственные умозаключения. Однако теперь это уже несущественно: на прошлой неделе Мондрагон покончил с собой - повесился в своей камере.
      - Об этом позаботился король?
      - Скорее, принцесса Маргарита.
      - Понятно... А что говорят в Памплоне про смерть Рикарда?
      - Все убеждены, что его убил Александр Бискайский. Почему высказывают самые разноречивые предположения, но ни одно из них не бросает тени на вашего сына.
      - И на том хорошо, - облегченно вздохнул граф. - Но где гарантия, что все посвященные будут молчать?
      Вспомнив про Симона, Эрнан на мгновение замешкался с ответом, но затем сказал:
      - Будьте уверены, дон Клавдий. Молчать будут все.
      - Ну что ж, будем надеяться... Но постойте-ка! Вы сказали, что все, кроме одного, мертвы. Кто же этот один? Или вы имели в виду Александра Бискайского?
      - Нет. Я имел в виду Фернандо Уэльву.
      Впервые за время разговора глаза Клавдия Иверо сверкнули.
      - Принц Кастильский?
      - Да, он самый.
      Граф судорожно вцепился пальцами в подлокотники своего кресла и резко подался вперед. Дыхание его участилось.
      - И он сейчас у меня в замке!
      - За это он и арестован своим братом королем.
      - Так значит я не ошибался, - прошептал граф с тихой ненавистью в голосе. - Так я и думал, что принц Фернандо виновен в смерти моего сына... Господин де Шатофьер, если вы можете... даже если не можете, даже если не вправе - прошу вас, расскажите, во что впутался мой глупый сын.
      Эрнан сделал вид, будто колеблется, хотя в действительности он решил все наперед.
      - Хорошо, господин граф, я расскажу вам все, что могу рассказать. Александр Бискайский и Фернандо Уэльва решили избавиться от княжны Жоанны, поскольку она случайно прознала об их планах захватить при помощи иезуитов кастильский и наваррский престолы и угрожала им разоблачением, если они не откажутся от своих замыслов и не покаются перед королями Наварры и Кастилии.
      - Стало быть, Фернандо метил на корону своего брата?
      - Да. Он собирался отравить дона Альфонсо и поведал об этом графу Бискайскому. А княжна подслушала их разговор и...
      - И мой сын принимал участие в их гнусной затее?! Какой позор!
      - Но он понятия не имел об истинной подоплеке дела. Равно как и о том, что его также должны были убить - вместе с княжной Бискайской.
      - Что?!! - потрясенно воскликнул граф Иверо. - Да что вы говорите?!
      - Увы, это так. По замыслу заговорщиков, ваш сын, уже мертвый, должен был предстать виновником смерти княжны, ее убийцей, чтобы никому не пришло в голову заподозрить в этом других...
      Эрнан вкратце поведал о поимке Фернандо и обнаруженных у него железном пруте и кинжале с вензелем Рикарда на рукояти. Потом он немного отступил от правды, сказав, что Фернандо передал Симону пакет, в котором действительно было письмо, компрометирующее Рикарда. (На допросе бывший доминиканец Гаспар признался, что по приказу графа Бискайского он подделал и это письмо, правда, небрежно - лишь затем, чтобы усыпить бдительность Фернандо. В том письме Жоанна обвиняла Рикарда в убийстве некоего Хуана Энрике де лас Фуэнтес, кастильского кабальеро, который весной этого года был любовником Маргариты и в самый разгар их романа спьяну утонул в реке. Однако из поддельного письма следовало, что это не был несчастный случай; Жоанна якобы располагала неопровержимыми доказательствами вины Рикарда и шантажировала его, требуя, чтобы он женился на ней). Эрнан предпочел такую версию происшедшего - хоть и не соответствующую действительности, но и совсем ложную, - чтобы ни в коем случае не вызвать у графа даже тени сочувствия к Фернандо, который, по замыслу Александра Бискайского, должен был умереть.