Королевы не плачут

      - Не обольщайся, детка, - сказал он, потрепав ее по смуглой щечке. На служанок я не зарюсь. Даже на таких хорошеньких, как ты. Теплая вода еще есть?
      - И да, и нет, монсиньор.
      - Ба! Как это понимать?
      - Госпожа совсем незадолго мылась, так шо в лохани вода ище не остудилась. Но коли вам надобна будет горячая вода, мне доведется...
      - Нет, не надо. Я обойдусь и той, что есть. А пока, детка, ступай на кухню и вели слугам принести нам ужин.
      - Я лишь только оттудова, монсиньор. Госпожа меня туды посылала и совсем скоро ужин прибудет.
      Филипп фыркнул.
      - А ты-то откудова таковая узялась? - спросил он, подражая ее забавному говорку.
      - В котором понятии, монсиньор?
      - Откуда ты родом, спрашиваю.
      - А-а, вот оно шо! Из Корсики я, монсиньор.
      - Так я и подумал. Говори со мной по-корсикански, мне будет легче понять тебя... Впрочем, нам нечего долго болтать. Вот что мы сделаем, детка. Когда ПРИБУДЕТ ужин, подай его в спальню - мы с госпожой поужинаем там. А ты... Да, кстати, меня никто не искал?
      - Кажется, никто, - по-корсикански ответила горничная. - Во всяком случае, я не слышала, чтобы про вас спрашивали. А что?
      - Ты знаешь, где мои покои?
      - Да, монсиньор, знаю. А что?
      - Когда подашь нам ужин, немедленно ступай ко мне...
      - А зачем?
      - Не перебивай. Ты останешься там на ночь, и если меня будут искать господа де Шатофьер, де Бигор или Альбре, но только они...
      - А если кто-то другой, но по их поручению?
      - Тоже годится. Так вот, только им или тому, кто явится по их поручению, ты скажешь, где я нахожусь.
      - То есть у госпожи?
      - Да, и предупредишь, что если дело может подождать до утра, пусть меня не беспокоят. Понятно?
      - Да, монсиньор, я все понимаю. Только в случае крайней необходимости.
      - Ты очень сообразительная девчонка, - похвалил ее Филипп. - Ч-черт! Ты такая умница, что, пожалуй, я тебя поцелую... Но в щечку.
      Филипп легонько чмокнул девушку в щеку, взял у нее зажженную свечу и прошел в соседнюю комнатушку, которая служила мыльней. Посреди комнаты стояла довольно большая деревянная лохань, наполовину заполненная теплой мыльной водой. Положив полотенце на длинную скамью и поставив там же свечу, Филипп быстро забрался в лохань и по грудь погрузился в воду. При одной только мысли, что эта самая вода недавно ласкала тело Бланки, его охватила сладкая истома. Он в блаженстве откинул голову и закрыл глаза.
      Перед мысленным взором Филиппа со стремительностью молнии пронеслись все пять лет его жизни в Толедо, начиная с того момента, как он на первом приеме у Фернандо IV увидел хрупкую одиннадцатилетнюю девчушку, лишь неделю назад ставшую девушкой, и оттого смущенную, обескураженную и даже угнетенную новыми, непривычными для нее ощущениями. Вопреки строгим правилам дворцового этикета, она жалась к своему брату Альфонсо, ища у него поддержки и утешения. Сначала Филипп посмотрел на нее просто с интересом, вполне объяснимым - как-никак, она была его троюродной сестрой. А потом, когда их взгляды встретились...
      Впрочем, тогда он еще ничего не почувствовал. Но именно с того момента, именно в тот самый миг его первая возлюбленная и его единственная любовь окончательно и бесповоротно превратилась в тень прошлого. Сердце Филиппа стало свободным для новой любви, однако боль и горечь утраты еще были свежи в его памяти, и за эти пять лет ни одна женщина не смогла стать для него тем, кем была Луиза, - и не потому, что все они ей и в подметки не годились, как он пытался убедить сам себя. На самом же деле Филипп панически, до ужаса боялся снова потерять любимого человека, и потому боялся снова полюбить, полюбить по-настоящему. Он хранил в своей памяти образ Луизы как щит, прикрывая им свое сердце, что позволяло ему увлекаться женщинами, влюбляться в них, заниматься с ними любовью, не любя их всем своим естеством. Он даже не замечал, как этот образ со временем менял свои очертания: светло-каштановые волосы постепенно темнели, фигура становилась хрупче, глаза - бойче, живее, ум - острее, манеры - более властными и мальчишескими. И вот, в один прекрасный день Филипп внимательнее всмотрелся в образ своей любимой и вдруг понял, что она жива, что она рядом с ним. Он осознал, какую пустоту носил в своей душе все эти годы, лишь когда ее целиком заполнила другая женщина, и он захлебывался слезами, в последний раз оплакивая давно умершую Луизу и радуясь рождению новой любви...
      Выйдя из мыльни, Филипп обнаружил, что дверь в спальню чуть приоткрыта и оттуда доносится оживленное шушуканье. Он мигом обернул полотенце вокруг бедер, на цыпочках подкрался к двери и прислушался. В спальне болтали две девушки. Большей частью говорила гостья Бланки, но тараторила она так быстро и с таким жаром, что Филипп ровным счетом ничего не разобрал, за исключением того, что разговор между ними велся по-кастильски и предметом обсуждения был он сам.
      На какое-то мгновение после тихого "да" Бланки, произнесенного в явном замешательстве, в спальне воцарилась тишина, которая затем взорвалась звонким, жизнерадостным и очень заразительным смехом Елены Иверо.
      - Ах ты моя маленькая проказница!... Нет, подумать только! Ты.. Ты...
      Филипп тактично постучал в дверь, вдобавок громко прокашлялся и вошел в спальню.
      - Добрый вечер, принцессы. Как поживаете?
      Обе девушки сидели в обнимку на краю кровати. Елена была одета в вечернее платье темно-синего цвета, Бланка - в розовый кружевной пеньюар. Перед ними стоял невысокий столик, обильно уставленный всяческими яствами и напитками.
      - Рада вас видеть, кузен, - с улыбкой произнесла Елена. - Особенно в таком виде. И между прочим, ваше обращение "принцессы" в данном случае неуместно.
      - В самом деле? - сказал Филипп, усевшись на табурет напротив девушек и принимаясь за еду. - А как же мне подобает обращаться?
      - Как мужчине, вошедшему в спальню дамы в одной лишь набедренной повязке. Приблизительно так: "Добрый вечер, кузина. Какой сюрприз, что вы здесь!" - это ко мне. А затем: "Бланка, солнышко, как ты себя чувствуешь? Надеюсь, с тобой все в порядке? Как спалось? Кузина не будет возражать, если я сейчас же тебя поцелую?"
      Филипп рассмеялся. Он искренне симпатизировал Елене и не уставал восхищаться ее неистощимым жизнелюбием. Он от всей души надеялся, что эта жажда жизни поможет ей с достоинством принять жестокий удар, который обрушится на нее уже завтра, когда она узнает, что ее единственный брат, человек, любимый ею скорее как мужчина, оказался безумцем и преступником.
      - Боюсь, нас раскусили, Бланка, - произнес Филипп, все еще посмеиваясь, но в смехе его проскальзывала грусть, навеянная мыслью о Рикарде. - Должен покаяться, кузина: недавно мы совершили грех прелюбодеяния. Да простит нас Бог! - и он лицемерно возвел горе очи.
      - То-то я и слышала, как вы хныкали в мыльне; знать, вымаливали у Господа прощение. - Елена хитро усмехнулась. - А Бланка, в виду отсутствия падре Эстебана, исповедывалась мне.
      - А? - Филипп вопросительно взглянул на Бланку. - Исповедывалась?
      - Ну, не совсем исповедывалась, - немного смущаясь, ответила она. Просто я рассказала кузине о...
      - Обо всем, что произошло между вами, - подхватила Елена. - Начиная с того момента, как коварная Маргарита оставила вас наедине с подвязками.
      Филипп чуть не подавился куском мяса, с трудом проглотил его и закашлялся.
      - Вы шокированы, кузен? - осведомилась княжна. - Почему?
      - Ну... По правде говоря, я не ожидал, что Бланка будет с вами так откровенна.
      - И тем не менее она со мной откровенна. Только со мной и только с глазу на глаз.
      - Елена моя лучшая подруга, - вставила Бланка. - Она во всем понимает меня, а я - ее.
      - А как же Маргарита? Ведь она считает тебя своей лучшей подругой.
      - С Маргаритой я также очень дружна, но... Уж слишком мы с ней разные.
      - Вот именно, - сказала Елена. - Зачастую Маргарита не понимает Бланку или превратно истолковывает ее слова, потому что смотрит на жизнь совершенно иначе. Естественно, это не способствует откровенности - тем более со стороны такой застенчивой особы, как наша Бланка.
      - Ну а вы, кузина? Лично я не рискну назвать вас застенчивой. Скромной, порядочной - да; но отнюдь не застенчивой.
      Елена с благодарностью улыбнулась.
      - Вы безбожно льстите мне, кузен; это насчет скромности. А что касается нас с Бланкой, то несмотря на всю нашу несхожесть, мы прекрасно ладим. Она понимает меня, я понимаю ее, и в определенном смысле я знаю о ней больше, чем она - сама о себе.
      - Вот как? - удивилась Бланка.
      - Ну, разумеется! Ведь не зря же говорят, что порой со стороны виднее. Свежий взгляд на вещи отмечает то, на что другие, сжившиеся с ними, не обращают внимания в силу многолетней привычки. К примеру, еще до вашего приезда, кузен, у меня не было никаких сомнений, что вы с Бланко й... - Елена насмешливо покосилась на нее. - Иными словами, я предвидела это и знала, что рано или поздно...
      - Прекрати, кузина! - обиженно воскликнула Бланка.
      - Э, нет, милочка, - ласково возразил Филипп. - Это очень интересно. И я не вижу причин стесняться, если вы с Еленой вправду такие близкие подруги. Прошу вас, кузина, продолжайте.
      - А тут, собственно, и продолжать нечего. Только и того, что однажды Бланка сама призналась мне, что она просто без ума от вас и страстно желает... э-э... сойтись с вами ПОБЛИЖЕ.
      - Я этого не говорила! - запротестовала Бланка.
      - Такими словами - нет, - согласилась Елена. - Но вспомни, дорогуша, что ты понарассказывала мне про себя и кузена Филиппа той ночью, когда мы влюбились друг в дружку.
      Во второй раз за последние несколько минут Филипп чуть не подавился теперь уже яблоком.
      - ЧТО?!! - ошарашено произнес он, выпучив глаза. - Я не ослышался?
      - И опять вы шокированы? - весело рассмеялась княжна. - Нет, нет, это вовсе не то, о чем вы подумали. Отнюдь! Просто однажды нам с Бланкой обеим не спалось, вот мы и болтали всю ночь напролет, делясь своими секретами... Тогда-то мы, собственно, и сдружились по-настоящему. А Маргарита нафантазировала себе невесть что; дескать, мы в одночасье воспылали нежнейшей любовью - так это выраженьице и прилипло к языку. На самом же деле Маргарита просто ревнует Бланку и знай поддевает нас: "Как вам не совестно, кузины! Стыдище-то какое!" И прочее в том же духе.. - Елена негодующе фыркнула. - Чья бы корова мычала! Сама-то она, когда у нее нет парней, тащит к себе в постель фрейлин, а чего только стоят ее шуры-муры с кузиной Анной. Это вообще черт-те что... - Княжна растерянно умолкла. Ах, простите, друзья! Что-то я разговорилась не в меру. Я вообще ужасная болтунья. Дайте мне только повод, и я вас до смерти заговорю. Боюсь, кузен, вы глубоко заблуждаетесь относительно моей скромности... Ну ладно. Я пришла сюда не для того, чтобы надоедать вам своей пустой болтовней...
      - Что вы, принцесса!..
      - Ай, прекратите, принц! - отмахнулась Елена. - Я страшно не люблю лицемерия, пусть даже из вежливости. Я прекрасно понимаю, что сейчас вы хотите остаться наедине с Бланкой, и она хочет того же. Поэтому я не отниму у вас много времени, лишь выполню поручение кузины Арагонской и тотчас уйду.
      - Вы имеет в виду Изабеллу Юлию? - уточнил Филипп, невольно краснея под ревнивым взглядом Бланки.
      Елена снова улыбнулась, но на этот раз в ее улыбке не было ни веселья, ни иронии, ни лукавства - одна только грусть.
      - Похоже, что в нашей милой королевской компании назревает громкий скандал, - с серьезным видом произнесла она, подобрала край своего платья и вынула из пришитого к нижней юбке накладного кармана сложенный в несколько раз лист бумаги. - Это письмо вам, кузен. Как видите, оно не запечатано, и я не стану утверждать, что не читала его.
      Филипп в смятении развернул письмо, написанное мелким, почти бисерным почерком, но явно второпях, и быстрым взглядом пробежал его неровные, местами скачущие и налезавшие друг на друга строки.
      - Carajo! - в сердцах выругался он, настолько потрясенный, что даже не обратил внимания, как покоробило от этого обеих девушек. - Черти полосатые! Пресвятая Богородица, спаси нас и помилуй...
      Отведя таким образом душу, Филипп внимательно перечитал письмо с самого начала:
      Мой милый друг!
      Когда кузина Елена вручит тебе эту прощальную записку, которую я не решаюсь назвать письмом, я буду уже далеко отсюда, и мы с тобой больше никогда не свидимся. Навряд ли я смогу убедительно объяснить тебе причины моего поступка, да и не намерена делать это. Возможно, ты скажешь, что я сошла с ума, но по мне лучше такое безумие, чем та жизнь, на которую обрекает меня брак с этим чудовищем - моим мужем. Сама же я не считаю себя сумасшедшей, напротив - я, наконец, прозрела и поняла, что не смогу больше жить так, как жила прежде, я поняла, в каком аду я провела последние шесть лет, и я не хочу возвращаться в это пекло.
      После того, как ты ушел от меня, я всю ночь не сомкнула глаз. Я была безмерно счастлива и глубоко несчастна. Я чувствовала себя очищенной от всей накопившейся во мне скверны и в то же время я осознавала, что после всего происшедшего между нами, такого светлого и прекрасного, я скорее умру, чем позволю мужу снова осквернить меня, я убью себя прежде, чем эта отвратительная жаба вновь прикоснется ко мне своими мерзкими лапами. Я была в отчаянии, я не знала, что мне делать, я готова была тут же повеситься - и вовсе не страх перед гневом Всевышнего удержал меня от этого поступка. Я хочу жить, хочу любить, но еще больше (и это я поняла благодаря тебе) я хочу быть любимой. Ты любил меня лишь полтора часа - но какое я познала блаженство! Ты разбудил меня от жуткого сна, ты заставил меня прозреть, и теперь я знаю, чего хочу. Я хочу, чтобы меня любили ведь это так прекрасно, когда тебя любят! Я до конца своих дней буду благодарна тебе за преподанный мне урок. Да благословит тебя Господь, Филипп, и ниспошлет тебе долгие годы счастливой жизни.
      У меня есть друг, верный друг, который любит меня и готов ради меня на все, - и ты знаешь, кто он. Еще неделю назад он предлагал мне бежать вместе с ним. Сегодня на рассвете я приняла его предложение, но с условием, что бежим мы немедленно. Я рассказала ему все, и он согласился. Он знает о нас с тобой, и он понимает меня, потому что любит. А для меня это самое главное - что он любит меня. Пусть даже я пока не люблю его, но полюблю непременно - в ответ на его любовь и преданность. Я знаю, я верю, что буду счастлива с ним. И если мне суждено будет вскоре погибнуть в чужом краю, так и не достигнув того, что посулил мне Эрик, то я хоть умру счастливой.
      Мы уезжаем прямо сейчас, как только я допишу это письмо и отдам его Елене. У меня начинается новая жизнь, и я перечеркиваю всю прежнюю. Я отрекаюсь даже от своих детей. Да простит меня Бог, но я всегда ненавидела их, с самого их рождения, - ведь они также и дети того чудовища в человеческом обличии, которое испоганило всю мою юность. Мне горько и больно, но в жилах моих детей течет дурная кровь, и ты сделаешь Франции большую услугу, если выполнишь свое обещание и лишишь их наследства. Возможно, мне придется отречься и от своей веры, и я сделаю это без колебаний - ведь Бог един и, думаю, Ему все равно, как люди крестятся, славя Его. Но об этом пусть тебе расскажет Елена - я ей во всем доверилась и надеюсь, что не ошиблась в выборе.
      У меня уже нет ни сил, ни времени, ни желания писать дальше. Я сказала тебе все, что хотела сказать. Прости за сбивчивый слог. И прощай, милый.
      Не пишу, что твоя, ибо это уже не так, но просто
      Изабелла.
      Филипп тяжело вздохнул и, ни мгновения не колеблясь, передал письмо Бланке.
      - Да, скандал будет отменный, - согласился он. - Шикарный скандал намечается. Надеюсь... То бишь боюсь, что это окончательно добьет Филиппа-Августа Третьего.
      Елена посмотрела на него долгим взглядом. Между тем Бланка углубилась в чтение письма, и по мере того, как она пробегала глазами все новые и новые строки, выражение лица ее менялось: первоначальная ревность уступила место недоверчивому удивлению, которое вскоре переросло в глубочайшее изумление, затем она прошептала: "Матерь Божья!" - и в голосе ее явственно слышалось искреннее сочувствие и даже одобрение.
      - Так вы боитесь, кузен? - наконец произнесла Елена, не отводя от него пристального взгляда. - Или все-таки надеетесь?
      Филипп опять вздохнул.
      - Не буду лукавить, кузина, я на это надеюсь. Филипп-Август Третий, хоть авантюрист и до крайности безалаберен, все же порядочный человек и любим подданными. Он всю свою жизнь, не покладая рук, трудился во благо Франции - и не его вина, но беда его, что результаты оказались прямо противоположными.
      - Вы его расхваливаете, - недоуменно заметила Елена, - и тем не менее...
      - И тем не менее для меня предпочтителен король Филипп Шестой, который самое большее за десять лет разбазарит всю страну, доведет ее до нищеты и разорения, и каждая собака в крестьянском дворе, не говоря уж о людях, люто возненавидит его.
      - И тогда Франция сама попросится под руку галльского короля, подытожила княжна. - Я вас правильно поняла?
      - Совершенно верно, кузина.
      - Однако вы честолюбец!
      - Не возражаю, я честолюбив. Но вместе с тем замечу, что воссоединение Франции с Галлией не просто мой каприз, это неизбежный процесс. Рано или поздно все галльские государства объединятся в одно Великую Галлию. В конце концов, французы - те же галлы, разве что нахватались сверх меры германских слов и взяли себе дурную привычку "съедать" конечные гласные...
      - Какой же ты бессердечный! - вдруг выкрикнула Бланка, сжимая в руке письмо Изабеллы; на длинных ее ресницах блестели слезы. - Во всем ищешь для себя выгоду. И как только я могла полюбить такого... такое чудовище!
      - Ну вот, - с грустной улыбкой констатировала Елена. - Первая семейная ссора. А сейчас последует бурная сцена ревности.
      - Вовсе нет, - чуть успокоившись, ответила Бланка. - Никакой ревности. Ведь это было вчера, и это.. Это так трогательно, так прекрасно!
      - Прекрасно?
      - Да, Елена, прекрасно. Кузина Изабелла поступила правильно, она мужественная женщина. Когда я впервые увидела графа де Пуатье, то поняла, как мне повезло, что я не родилась лет на пять раньше - глядишь, меня бы выдали за эту мерзкую скотину. А потом... Вчера, когда он затянул эту гнусную песню, я посмотрела на Изабеллу - у нее был ТАКОЙ взгляд, там было столько боли, отчаяния и безысходности, что я.... Право, будь моя воля, я бы тотчас велела отрубить ему голову, - последние слова она произнесла с тем жутким умиротворением, с той неестественной кротостью, с какими ее отец выносил смертные приговоры. - Но тебе этого не понять, кузина. Пока не понять - потому что ты еще... это...
      - Потому что я еще девственница, - помогла ей Елена. - Нет, это потрясающе, Бланка! Недавно ты рассказывала о таких пикантных вещах, а теперь, в присутствии кузена Филиппа, стесняешься произнести это совершенно невинное слово... Но именно такую я тебя и люблю. - Она обняла Бланку и расцеловала ее в обе щеки. - Вы, случаем, не ревнуете, кузен?
      - Ни капельки, - заверил ее Филипп. - Друзья Бланки - мои друзья.
      - А значит, мы с вами друзья. Вот и хорошо! Может быть, тогда выпьем, как говаривают немцы, на брудершафт?
      - То есть на ты? Великолепная идея! Ведь мы не такие уж дальние родственники - король Галлии Людовик Пятый был нашим общим прапрадедом. К тому же у меня с трудом поворачивается язык говорить "вы" хорошеньким девушкам, в особенности таким красавицам, как... как ты, Елена.
      Они выпили на брудершафт.
      - Итак, - произнесла затем княжна, - мне рассказывать про Изабеллу и Эрика сейчас, или мы чуть повременим?
      - Сейчас, но только в общих чертах, - ответила Бланка. - Куда они направились? И что это за намек на возможное отречение от Господа Иисуса?
      - И тебя это больше всего смущает, - улыбнулась Елена. - Не беспокойся, ты просто неверно истолковала написанное. Речь там идет всего лишь о переходе в греческую веру.
      - Ага! - сообразил Филипп. - Кузен Эрик возвращается на Балканы.
      - Да. К весне в Далмации и Герцеговине снова намечается восстание против византийского господства, и на сей раз большинство тамошних баронов склонны признать Эрика своим вождем, правда, с условием, что он примет православие.
      - И Изабелла Юлия вместе с ним?
      - Да. Чтобы выйти за него замуж.
      - Вот как! - сказала Бланка.
      - Вот именно! После ее обращения в греческую веру ее брак с кузеном Пуатье будет считаться недействительным, вернее, сомнительным по православным канонам, и любой греческий епископ может освободить ее от всех обязательств, налагаемых на нее прежним браком.
      Филипп понимающе кивнул.
      - Итак, оба наших беглеца вскоре поженятся, и если их предприятие увенчается успехом, через год они станут правителями Далмации и Герцеговины. Что ж, недурно. В плане своего положения кузина Изабелла теряет немного... кроме истинной веры, конечно, - добавил он, лукаво взглянув на Бланку. - Да и кузен Эрик не прогадал, влюбившись в Изабеллу ЮЛИЮ, - ее родовое имя он произнес с особым нажимом.
      - О чем это ты? - спросила Елена.
      - Кажется, я понимаю, - отозвалась Бланка, укоризненно глядя на Филиппа. - И во всем-то он ищет политическую подоплеку, несносный такой!.. А впрочем, кузина, в этом что-то есть. Балканские славяне, хоть они и греческого вероисповедания, в политическом плане больше тяготеют к Риму, чем к Константинополю, и посему брак кузена Эрика с троюродной сестрой царствующего императора значительно укрепит его позиции.
      - Ах! - в притворном отчаянии всплеснула руками Елена. - Почему тогда я не сбежала с Эриком! Ведь я же двоюродная сестра Августа Юлия.
      Все трое весело рассмеялись, и последние тучи над их головами рассеялись.
      - Да, кстати, - сказал Филипп. - Когда они сбежали?
      - Сегодня утром, в восьмом часу, когда все остальные еще отходили после вчерашней попойки. Кузен Эрик оставил для Маргариты письмо, в котором сообщает, что вынужден незамедлительно вернуться на родину, и приносит всяческие извинения за столь поспешный отъезд. А что касается Изабеллы, то она "проболеет" до завтрашнего вечера - к тому времени они с Эриком уже наверняка будут в Беарне...
      - Черти полосатые! - не очень тактично перебил ее Филипп. - Надо было сказать мне раньше. Я бы...
      - Я в этом не сомневалась, кузен, и потому убедила Эрика скорректировать свои планы. Он отправил гонца в Барселону с приказом для капитала своего корабля не мешкая отплыть в Нарбонн, а дворяне из его свиты, что остались в Памплоне, должны присоединиться к нему и Изабелле в Олороне...
      - Я сейчас же напишу распоряжение коменданту олоронского гарнизона...
      - Не стоит, кузен. С этим все улажено.
      - Вот как! И кем улажено?
      - Господином де Шатофьером.
      - Так он в курсе?!
      - Да. Я посоветовала кузену Эрику довериться твоему коннетаблю, и он последовал моему совету. Граф Капсирский любезно согласился помочь им и дал кузену сопроводительное письмо, которым предписывается комендантам всех гасконских гарнизонов оказывать всяческое содействие нашим беглецам и обеспечить им надежную охрану, пока они не взойдут на корабль Эрика в нарбоннском порту... Я думаю, Бланка, ты не будешь возражать, если на некоторое время они воспользуются твоим гостеприимством.
      - О нет! Конечно, нет! Какие могут быть разговоры.
      А Филипп угрюмо покачал головой.
      - М-да, вижу, у вас все схвачено, все учтено, и на мою долю ничего не осталось... Однако! Кое-что все же осталось. Я возьму под защиту горничную кузины Изабеллы. Когда граф де Пуатье узнает, что она покрывала свою госпожу, он наверняка вознамерится порешить ее.
      Елена усмехнулась.
      - И это учтено, кузен. С сегодняшнего утра девушка находится в моем услужении, и то, что она делает, исходит от меня. По сути, она выполняет мои приказания.
      - Эх! - вздохнул Филипп. - Ладно, сдаюсь.
      - И все-таки, - произнесла Бланка. - Почему Изабелла доверилась именно тебе? Почему не своей сестре?
      - Ну, прежде всего потому, что Мария вчера много выпила, к тому же ночью у нее был Фернандо. Вот Изабелла и обратилась ко мне, ведь я известная авантюристка. - Елена звонко рассмеялась. - А кроме всего прочего, за мной был небольшой должок.
      - Это насчет Гамильтона? - поинтересовался Филипп.
      - Да, точно. И ты, небось, думаешь, что у меня с ним роман?
      - Я уж и не знаю, что мне думать, - откровенно признался он.
      - Скоро узнаешь. Скоро все узнают. Это будет еще один сюрприз... Елена встала с кровати и расправила платье. - Ладно, я побежала. Вижу, кузен, ты уже наелся и теперь поедаешь взглядом Бланку... Нет-нет, все в порядке. Не уверяйте меня, что мое присутствие вам не мешает. Не люблю лицемерия, повторяю, пусть даже из самых лучших побуждений. Я и так засиделась у вас, а мне надо еще разыскать брата. Боюсь, он снова надрался до чертиков и валяется где-то бесчувственный, как бревно. - Она удрученно вздохнула. - Бедный мой мальчик! Просто ума не приложу, что мне с ним делать. В последнее время он ведет себя так странно, что я... Ой! Я опять заболталась. Будь он неладен, мой длинный язык! Всего хорошего, друзья.
      С этими словами Елена выбежала из спальни, но минуту спустя она вихрем ворвалась обратно и застала Филиппа и Бланку, стоявших возле кровати и целовавшихся.
      - О господи! - пробормотала она в полном замешательстве. - Что на меня нашло?!.. Простите меня, друзья, ради бога простите. Я такая бестактная, я вовсе не скромная. Но я... Я это из лучших побу... Ох!.. Прости, кузен, прости, Бланка, но раз уж я вернулась... В общем, скажи мне, Филипп: ты вправду любишь Бланку? Только откровенно.
      - Да, - ответил он, страстно глядя на Бланку. - Я ее ОЧЕНЬ люблю.
      - И она ОЧЕНЬ любит тебя. Пожалуйста, не обижай ее, ОЧЕНЬ прошу... Ведь она просто ОБОЖАЕТ тебя.
      - Не обижу, - пообещал ей Филипп. - Не волнуйся, Елена. Бланка сама не даст себя в обиду.
      - Ты только не подумай ничего такого, кузен...
      - Что ты, кузина! Уверяю тебя, я ничего такого не думаю. Сейчас я вообще не в состоянии о чем-либо думать.
      Елена закатила глаза и протяжно застонала.
      - Ах, да, да! Вот я недотепа! Ну, что же это со мной, в самом деле?! Простите... Простите...
      Высоко задрав юбки, она стремглав вылетела из спальни, громко хлопнув за собой дверью.
      - Елена замечательная девушка, - сказал Филипп, снова подумав о Рикарде. - Такая веселая, общительная, непосредственная. И очень душевная. У тебя хорошая подруга.
      - О да, - согласилась Бланка. - Она прекрасная подруга. Я очень ее люблю.
      - И она тебя ОЧЕНЬ любит. А как переживает за тебя, надо же! - Он пристально посмотрел ей в глаза. - Интересно, чем ты ее приворожила? Несмотря на ее пылкие заверения, мне все-таки кажется, что она безотчетно испытывает к тебе...
      - Филипп! - воскликнула Бланка, чуть не задохнувшись от негодования. - Думай, что говоришь!
      - Я говорю, что думаю, милочка, - кротко ответил Филипп. - Ты так прекрасна, что перед тобой не устоит никто - ни женщины, ни мужчины... Ну ладно, замнем это дело.
      Он бережно опустил Бланку на кровать, сам прилег рядом с ней и нежно поцеловал ее в губы.
      - Филипп, - прошептала она. - Боюсь... Боюсь, я сейчас не смогу...
      - Я тоже не смогу, дорогая. - Он ухватил губами прядь ее волос и потянул к себе. - Так я еще никогда не уставал.
      - Мы с тобой будто сдурели, Филипп.
      - Да-а, здорово у нас получилось. Ты хочешь спать?
      - Нет... То есть, не очень. Я уже немного выспалась, но... Понимаешь, мне больно...
      - Понимаю, - сказал Филипп. - И кстати, мне тоже больно. Ты меня всего искусала.
      - Ах, Филипп!.. - прошептала Бланка, прильнув к нему. - Я... Я совсем потеряла голову.
      - И мы выделывали с тобой все, что я посоветовал тогда Габриелю, продолжал он. - Тебе не стыдно?
      - Нет, Филипп, не стыдно. Ни капельки не стыдно.
      - Правда? И почему?
      - Потому, что я действительно люблю тебя. Елена не ошиблась, она поняла это раньше меня.
      - А ты когда поняла?
      - Лишь только сегодня. Там, в лесу, когда ты ласкал меня. Тогда я поняла, что давно люблю тебя. С самого начала, с первой нашей встречи. Боже, как я была глупа!.. Помнишь тот день, когда ты приехал в Толедо?
      - Да, любимая, помню. Прекрасно помню - как будто это происходило вчера.
      - Тогда я... Тогда у меня... тогда я...
      - Тогда ты стала девушкой, - помог ей Филипп.
      - Ну... Да. Первый раз. И я была страшно напугана. Но Альфонсо утешил меня. Он сказал, что теперь я уже взрослая девушка и могу выйти замуж. А когда я увидела тебя - ты был такой красивый! - я решила для себя: вот мой жених.
      - Даже так?
      - Да. Ты смотрел на меня, улыбался, украдкой строил мне глазки, и я подумала, что быть женщиной не так уж и плохо, если это позволит мне стать женой такого милого, такого очаровательного, такого... Я видела, с каким восхищением глядели на тебя все мои старшие подруги и даже взрослые дамы. Они просто умрут от зависти, думала я, когда мы с тобой поженимся... А потом... потом мне сказали, что, немного повзрослев, я стану королевой Италии...
      - И ты перестала интересоваться мной как мужчиной?
      - Не совсем так. Я заставила себя видеть в тебе только друга. И все же... Когда у тебя был роман с Норой, я сходила с ума от ревности. Тогда я часто менялась с ней платьями и... иногда я даже надевала ее белье. Теперь я понимаю, что мне очень хотелось оказаться на ее месте; в ее одежде я чувствовала себя как бы чуточку ею. Потому я и подстраивала все так, чтобы все думали, будто я встречаюсь с тобой. Зря Нора благодарила меня за такое самопожертвование - я это делала для себя, для своего удовольствия, хотя сама об этом не подозревала. И знаешь, мысль о том, что в меня украдкой тычут пальцами, что за моей спиной шушукаются про меня, была мне приятна. Я сгорала от стыда, но вместе с тем чувствовала себя на верху блаженства. А когда отец вызвал нас с Норой и Альфонсо к себе и грозно произнес, обращаясь ко мне: "Ах ты бесстыжая, развратная девчонка!" - я чуть не задохнулась от счастья...