Мир воров (№10) - Новая кровь

Инас Йорл тогда сказал: «Я научу тебя, как позвать василисков…»

Но он этого не сделал!

Жарвина застыла на месте, лихорадочно копаясь в памяти. Нет! Она не имела ни малейшего понятия, что следует сказать!

— Он забыл! — простонала женщина, стискивая кулаки в бессильной ярости.

Внезапно раздался полувздох-полускрежет, от которого мостовая под ногами у Жарвины содрогнулась. Подняв голову, женщина увидела, что бронзовая дверь дворца приоткрылась. За ней обнаружился холл, заполненный мерцающим туманом. А на пороге…

— Кликитагх! — крикнула Жарвина.

Кликитагх был босым и все в той же одежде из домотканой материи. Похоже было, что он не услышал крика Жарвины. Кликитагх тряхнул головой и нетвердыми шагами спустился по мраморным ступеням парадного крыльца. Он мимоходом взглянул на девушку, но взгляд его был отсутствующим, как будто она значила для него не больше, чем любой случайный прохожий.

— Кликитагх! — неуверенно позвала Жарвина.

Кликитагх с силой отшвырнул ее в сторону и, пошатываясь, исчез в темноте. Толпа направляющихся в храмы богомольцев тут же отрезала его от Жарвины, а их болтовня заглушила ее крики.

— Смерть и преисподняя! — взорвалась Жарвина. Она резко развернулась и ринулась вверх по мраморным ступеням, спеша пройти в дверь, пока та снова не захлопнулась.

Василиски расслабились, улеглись и вернулись к прежней неподвижности.

Прежде, чем Жарвина поняла, что произошло, она уже оказалась внутри дома, в заполненном туманом холле.

Громкий металлический стук возвестил, что дверь все-таки закрылась. Жарвина была одна и испытывала такой страх, какого надеялась больше никогда в жизни не испытать. Туман был ярким, но плотным; Жарвине никак не удавалось понять, где же находятся стены. Взглянув вниз, женщина едва сумела разглядеть собственные ноги.

Внезапно ее охватила спокойная холодная ярость.

— Инас Йорл! — крикнула Жарвина. — Черт бы тебя побрал! Что ты натворил?

Все вокруг как-то странно и неприятно сместилось, как будто кто-то взял обычное пространство руками и завернул в спираль. Жарвина почувствовала, что теряет равновесие, хотя ее ноги по-прежнему твердо стояли на полу. Женщина выхватила нож и приготовилась отразить нападение, хотя и понимала, что любые физические действия не будут иметь смысла.

Потом туман поредел, и Жарвина узнала подземный зал, в котором она впервые, помимо своей воли, встретилась с Инасом Йорлом. Здесь стоял стол — такой длинный, что за ним могла бы усесться вся знать Санктуария. В дальнем конце стола восседала закутанная в плащ фигура. В зале витало гулкое эхо, от которого у Жарвины по спине побежали мурашки, — неведомое колдовство заставило толстые каменные стены звенеть, подобно колоколу.

Жарвина стояла неподвижно, как в первый раз, но теперь ее удерживала не какая-то внешняя сила, а смесь страха и гнева.

— У тебя не получилось! — обвиняюще воскликнула она.

Ее слова отразились от стен чудовищно огромного зала и превратились в слабое отдаленное эхо. Через бесконечно длинный промежуток времени Инас Йорл пошевелился.

— Нет, — ответил он высоким голосом. — Я добился успеха.

— Что? — Жарвина шагнула к магу. Казалось, что разделявшее их расстояние нисколько не уменьшилось; впрочем, в данный момент девушке вообще не хотелось находиться в обществе Инаса Йорла, а не то что приближаться к нему. — Тогда почему Кликитагх промчался мимо, как будто он меня не узнал? Хуже того, он отшвырнул меня с дороги, будто какую-то назойливую попрошайку! — Тут женщину пронзило еще одно воспоминание. — Но ты же говорил, что, если ты достигнешь успеха, Кликитагх умрет!

— Да, я так говорил. И тем не менее… Увидев, что Жарвина пытается мучительно разгадать загадку, Инас Йорл тяжело вздохнул.

— Иди сюда. Я все объясню.

Зал и стол сжались до более-менее нормальных размеров. Жарвина моргнула и обнаружила, что сидит на том же самом месте на том же самом стуле, что и сегодня утром. Невидимые руки пододвинули ей стул в тот самый момент, когда девушка готова была окончательно потерять самообладание.

Жарвина, не отрывая взгляд от мага, осторожно вернула нож в ножны. Если бы не янтарное свечение под бровями, никто бы и не подумал, что это тот же самый человек. Особенно странными были его руки — слишком длинные и гибкие. Он? Может, правильнее было бы говорить «оно»?

Но голос мага остался прежним, и говорил Инас Йорл медленно, будто каждый слог причинял ему мучительную боль.

— Я добился успеха, Жарвина. Чего мне это стоило, позволь умолчать. Возможно, последних клочков надежды, что еще таилась в глубине моего сердца. Я провел обряд, какого не пытался провести никто на памяти ныне живущих — не считая, конечно, меня… И обряд сработал.

— И что же получилось? — шепотом спросила Жар-вина.

— Я узнал, почему на Кликитагха было наложено проклятие.

Жарвина ждала продолжения. Поняв, что маг не собирается ничего ей говорить, она потребовала:

— Ну скажи же!

— Нет. Единственное, что я скажу тебе, — его наказание было справедливым.

— Я не понимаю!

— И не надо — тебе же будет лучше. Лучше бы никто этого не понимал. Если бы я догадывался, какое знание на себя взвалю… нет! К которому я себя приговорю — я бы и не заикнулся ни о какой помощи.

Жарвина представила себе, что может стоять за этими словами, и прикусила губу. На глаза у нее навернулись слезы — непрошеные, они в то же время оказались очень кстати, потому что скрыли полупризрачный вид, который принимал сейчас Инас Йорл.

— Коротко говоря, тебе открылась тайна, которую Кликитагх скрывал ото всех, включая себя.

— Его наказание заслуженно. Он сам мне так сказал.

— Этого не может быть! Никто не заслуживает такой судьбы!

— До сегодняшнего дня я сказал бы то же самое, — очень серьезно произнес Инас Йорл и поерзал на стуле, словно его новому телу вдруг стало неудобно сидеть.

— Но как он мог сказать тебе такое? — не унималась Жарвина.

— Я выбрал именно этот день среди всех прочих, опираясь на предположения, а не на точные знания. Вышло так, что я оказался прав. В течение одного дня в году, при соответствующих обстоятельствах, Кликитагх способен был вспомнить, чем он навлек на себя это проклятие.

— Ну скажи же мне! Скажи! — взмолилась Жарвина.

— Ты можешь ползать передо мной на коленях, истекать кровью и просить, чтобы я рассказал тебе все хотя бы перед твоим последним вздохом, но я не позволю, чтобы с моих губ слетело описание подобной беспримерной глупости!

Строго говоря, то, что теперь пришлось бы использовать магу, уже нельзя было назвать губами…

— Знай только: совершив преступление, Кликитагх опомнился и раскаялся. Его терзало отвращение к себе. Кликитагх стал собственным судьей, и его устроил лишь один приговор. Он хотел страдать так, чтобы любой человек, который услышал бы о его преступлении и почувствовал соблазн поступить так же, устрашился бы и передумал, узнав о каре, которая постигла преступника. Кликитагх не подумал, что может наступить такое время, когда все его современники умрут, и о его жертве помнить будет некому. Он выбрал приговор настолько жестокий, какой и в голову не мог прийти никому, кроме человека, который полностью погряз во зле. Он решил, что будет глубоко и искренне верить, что не совершил ничего, что заслуживало бы настолько злой судьбы. Это отчасти позволяет себе представить всю гнусность его преступления.

— Но что, что он совершил?! — воскликнула Жар-вина.

— Ты никогда не догадаешься. У тебя не хватит воображения представить себе настолько отвратительное злодеяние — это противно твоей внутренней природе.

— А тебя это знание испортило? — обвиняюще спросила Жарвина и наклонилась вперед. Она была рада, что видит лишь смутные контуры нынешнего облика мага. — Изуродовало твой ум так же, как и твое тело?

Это были жестокие слова, но все же Жарвина произнесла их:

— В тебе что, нет ни капли милосердия? Разве тысячелетнего наказания не довольно даже для самого отъявленного негодяя?

— О, конечно, — голос Инаса Йорла напоминал зимний ветер, свистящий в ветвях деревьев. — На мой взгляд, более чем довольно. На мой — но не на его.

— Ты… ты хочешь сказать… — Жарвина почувствовала, что у нее пересохло во рту. — Ты имеешь в виду, что попытался освободить Кликитагха от проклятия, которое он сам на себя наложил?

— Да, попытался.

— А он не позволил тебе это сделать и оказался более сильным магом?

— Не совсем так. Жарвина заломила руки.

— Ради всего святого, Инас Йорл! Не знаю, пожалел ты Кликитагха или нет, но пожалей меня, твоего друга! Никогда прежде я не встречала человека, у которого было бы больше оснований ненавидеть мир, чем у меня, когда мне было девять лет! Объясни же мне, что ты сделал и чего не сделал!

— Хорошо, я попытаюсь… — голос мага становился все глуше и слабее. — Но эти события трудно описать словами. Заклинания, которые мне пришлось применить, лежали наполовину за пределами обычного мира. И все же мне это удалось! Ни один из ныне живущих магов не сможет совершить того, что сотворил сегодня Инас Йорл, будь он хоть илсиг, которых считают искуснейшими колдунами, хоть испорченный придворной жизнью ранканец. Жарвина, я освободил Кликитагха!

***

Воцарилось ошеломленное молчание. Когда оно стало невыносимым, Жарвина хрипло выдавила:

— Но ты же говорил, что это убьет Кликитагха!

— Так оно и случилось.

— Что?!

— Мне кажется, я пользуюсь самыми простыми словами — разве не так? Несмотря на перемены, которые я претерпел! — теперь в голосе мага звучали дикие жестокие нотки, и мурашки на спине у Жарвины забегали с новой силой. — Впрочем, возможно, это твое естество сопротивляется услышанному. Ну что ж, сейчас я попробую выразиться еще проще. Я дал Кликитагху свободу! И он умер! Но даже после этого в его заклинании сохранилась столь неимоверная сила, что Кликитагх снова встал и сказал — слава всем богам, что никто, кроме меня, не мог услышать этих ужасных слов! — «Жив я или мертв, я осужден бродить по миру. Я не могу дважды есть за одним и тем же столом и дважды спать в одной и той же кровати. Я так решил. Такова моя судьба!»

Даже в пересказе чувствовалось эхо, отражение той силы, которой изначально было наделено проклятие Кликитагха. И Сила эта была непереносима. Мозг Жарвины заполонили чудовищные видения. Женщина закричала и без сознания рухнула на пол.

В свете факелов было видно, как на ее щеках блестят слезы.

***

Жарвина пришла в себя незадолго до рассвета и обнаружила, что находится в доме у Мелилота, — как не раз случалось с ней в прошлом. Но на этот раз ее тело не было переполнено воспоминаниями об искусных и поистине волшебных ласках Инаса Йорла. Одно лишь смутное ощущение утраты. Жарвина отбросила одеяло, встала, воспользовалась ночным горшком, жадно напилась из стоящего на тумбочке кувшина, а потом, не сознавая своей наготы, отдернула штору и распахнула ставни навстречу новому дню.

Холодный воздух в сочетании с холодной водой встряхнул Жарвину и привел ее в чувство. Она потянулась за одеждой — и застыла, случайно заметив свое отражение в высоком и дорогом зеркале, висевшем рядом с окном.

На ее теле не осталось ни одного шрама. Да что там шрама — на коже не заметно было даже ни малейшего, с паутинку, намека на то, что она была когда-то повреждена. Словно и не было никогда в жизни Жарвины свистящей плети, полосовавшей в клочья ее тело.

Изумленная, пораженная Жарвина смахнула челку со лба. Ведь наверняка рубец на лбу оста…

Исчез, как не бывало.

— Но я же ему сказала! — воскликнула Жарвина. — То есть я говорила Мелилоту, но он тоже слушал! Я сказала, что хочу оставить этот шрам, потому что он бывает полезен…

Жарвина умолкла, не закончив фразу, руки ее бессильно повисли.

— О, ты ведь здесь, Инас Йорл, не так ли? Ты ведь наверняка подсунул мне в мозг своего соглядатая! Тот же фокус, который подсказал мне имена твоих василисков! Может, ты чересчур занят, чтобы слушать меня прямо сейчас, но я обойдусь с твоим отражением точно так же, как с тобой самим! А ну отвечай! Зачем ты без разрешения убрал шрам у меня со лба?

И ответ пришел — не слова, а ощущение теплого и очень личного общения, возникшее в самых потаенных глубинах сознания Жарвины. Лучше всего для сравнения подошел бы глоток горячего глинтвейна в холодный зимний день, если только это вообще можно было хоть с чем-то сравнить

— Это не я, — ответил ментальный двойник Инаса Йорла, хотя его слова и не были словами. — Во всяком случае, я не имел такого намерения. Слушай, Жарвина, слушай и запоминай! Не будем говорить о том, что забвение было для Кликитагха милосердием. Я говорю так на основании того, что узнал. Жить с воспоминанием об этом ужасе!..

Жарвина кивнула, участвуя в этой беззвучной беседе.

— Однако со временем его приговор стал невыносимым. Случается так, что благими намерениями бывает вымощена дорога в ад. Милосердие оказалось слишком жестоким. Он понял это и все же вновь осудил себя, невзирая ни на что.

Еще один кивок, на этот раз окрашенный ужасом.

— А ты пожалела его!

— Да, пожалела! — нотка вызова. — И до сих пор жалею!

— Ты была первой, кто пожалел его за тысячу лет. На мгновение Жарвина замерла.

— Этого не может быть!

— Кликитагх сам мне сказал об этом, когда я расспрашивал его, взывая к силе более великой, чем любой из богов. До тех пор, пока Кликитагх не встретил тебя, ни один человек не посочувствовал его бедственному положению.

— Тогда я оплакиваю наш несчастный больной мир! — крикнула Жарвина. По щекам женщины, как и прошлой ночью, потекли слезы, слезы, с которыми Жарвина так долго не была знакома.

— Тебе хорошо, ты можешь плакать, — вздохнул призрачный Инас Йорл.

Некоторое время собеседники молчали.

— Ты сотворила чудо.

— Я не поняла, — шмыгая носом и стараясь взять себя в руки, Жарвина принялась одеваться.

— У тебя остались шрамы?

— К чему этот вопрос? Ведь ты же убрал их, разве не так? Убрал даже тот, который я собиралась оставить!

— Это сделал не я, Жарвина. Их убрала ты. Жарвина, которая как раз наклонилась, чтобы зашнуровать сапоги, застыла, не окончив движения.

— Продолжай. А когда оденешься, выйди на улицу. Не спрашивай, зачем это нужно. Как только выйдешь, ты все сразу поймешь. Я пустил в ход более могущественную магию, чем когда-либо до сих пор. Ну что ж, прощай. Не пытайся найти меня, пока я сам за тобой не пошлю. Имена моих василисков сменяются каждый день. Иногда я даю им такие имена, которые невозможно произнести человеку. Вот почему сегодня утром я не разговаривал с тобой при помощи слов…

Связь разорвалась, оставив после себя неприятные ощущения. Несколько секунд Жарвине казалось, что у нее четыре желудка и все четыре мутит.

Потом это ощущение прошло. Даже не зашнуровав куртку, Жарвина сломя голову скатилась по крутой лестнице — в доме у Мелилота других не было, — по дороге оттолкнув сонного подмастерье, который пытался помешать ей отпереть главную дверь на основании того, что господин Мелилот, дескать, еще не проснулся. Хотя еще только начинало светать, Жарвина сразу увидела распростершееся на брусчатке тело: лицо повернуто в сторону, одна рука отброшена, грудь залита кровью, еще не свернувшейся из-за пронизывающего холода. Вероятно, жертва бандитского нападения…

— Кликитагх! — прошептала Жарвина, опускаясь на колено рядом с… с трупом?

Да, так оно и было. Пульс не прощупывался. Налет инея покрывал волосы, бороду, руки несчастного…

Жарвина медленно выпрямилась, изумленно глядя вниз.

— Так, значит, твое путешествие завершилось здесь, в Санктуарии, — пробормотала она. — Ну что ж, ведь смерть была твоим самым большим желанием. И…

В сознании Жарвины вдруг промелькнула мысль, удивительная и пугающая.

— Если верить тому, что утверждал Инас Йорл, — а кому же мне верить в таких делах, если не ему? — однажды было совершено наихудшее за всю историю мира преступление. Твое преступление, мой Кликитагх. И только твое.

Похоже было, что в любое мгновение может пойти снег. Воздух был настолько холодным, что у Жарвины онемели губы. Облизнув их, она почти ожидала почувствовать вкус льда.

— Но и ты дошел до конца своего пути в поисках искупления. Что теперь станет с тобой, уже неважно. Пускай снег укутает тебя саваном. Пускай собаки и воры растащат твое тело по кусочкам — для тебя это уже не важно. Возможно, тебе стоило бы прийти в Санктуарий раньше. Не может быть, чтобы ты спасся лишь благодаря встрече со мной! Я не верю в это!

С этими словами Жарвина развернулась и направилась обратно в скрипторий. Подмастерье с огромным облегчением задвинул засов и запер дверь. Жарвина на кухне нашла себе завтрак из горячего бульона с клецками. На улице начали медленно падать хлопья снега.

К ночи — как и было задумано Инасом Йорлом, — Жарвина больше не думала о Кликитагхе. Осталось лишь ощущение того, что всякое несчастье достойно жалости, а Кликитагх был самым несчастным из людей. Кликитагх остался у нее в памяти как миф и как символ, но при этом ее ожидала собственная жизнь, которую следовало прожить.

***

«Быть может, снег, что укутывает ныне Кликитагха, который сам себя признал величайшим преступником всех времен, некогда оденет и меня, — думал маг, растянувшись на каменных плитах. Он обрел облик, но этому телу мало подходили странные человеческие изобретения, стулья. — Скорее бы!»

И Инас Йорл погрузился в терпеливую медитацию, слегка окрашенную сожалением по поводу того, что за их нынешнюю встречу, они с Жарвиной так и не занялись любовью.

Линн Эбби

ВИДЕТЬ — ЗНАЧИТ ВЕРИТЬ, ИЛИ ЛЮБОВЬ СЛЕПА…

Иллира проснулась от детского плача и от того, что у нее затекли шея и плечи. Она продолжала лежать, напрягшись, пока кормилица не выбралась из-под одеяла и не прошлепала через темную комнату. Плач сменился довольным чмоканьем. Иллира закрыла глаза и прижалась к руке Даброу. Даброу, не просыпаясь, обнял жену. Плач не потревожил его сна. С какой вдруг стати? Детьми должны заниматься женщины. А этот ребенок так и вовсе не его.

Ясновидящая С'данзо перевела дыхание и теперь лежала, ожидая, пока к ней вернется сон. Иллира слышала, как кормилица уложила ребенка обратно в колыбель и вернулась в собственную постель. Вскоре оттуда донеслось тихое посапывание. Кольцо сильных рук Даброу больше не было удобным и приятным. Оно сделалось ловушкой, из которой Иллира никак не могла освободиться, — ощутимый символ того бремени, которое женщина несла на себе с того летнего вечера, когда ее сводный брат, Уэлгрин, явился к ним в дом с новорожденным ребенком на руках.

Эта идея никогда не казалась Иллире хорошей. Три года назад Иллира родила двойню, мальчика и девочку. Теперь она потеряла обоих детей. Мальчика, Артона, забрали из мира смертных. Прошлой весной он попал под влияние полубога Гискураса и уплыл на Бандаранские острова. Если даже Артон и вернется, то это будет уже не ее сын, а незнакомый бог-воитель. Но этим несчастья Иллиры не ограничились. Примерно тогда же, во время мятежа Ложной Чумы, шайка рыскавших в поисках добычи уличных стервятников убила Лиллис, ее голубоглазую дочь. Иллира пыталась прикрыть малышку своим телом, защитить ценой собственной жизни, но судьба не приняла ее самопожертвования. От этого случая у Иллиры остался глубокий багровый шрам на животе, но он не шел ни в какое сравнение со шрамом, оставшимся у нее на сердце.

Иллира лелеяла свое горе и думать забыла о таких вещах, как жизнь или радость. Она ненавидела пищащий сверток, который Уэлгрин сунул ей в руки. Ей хотелось размозжить голову младенца о ступеньки, потому что он был жив, а Лиллис, ее Лиллис умерла. Но малышка уцепилась своими крохотными пальчиками за палец Иллиры и заглянула ей в глаза. И Иллира увидела, что это дитя останется с ней.

Присущее С'данзо Видение работало странным образом. Оно редко обращалось на них самих, их семью или близких людей, но прекрасно и отчетливо показывало то, что было связано с чужими. Иллира не любила — не могла себе позволить полюбить — свою не-дочь, которую назвала Тревией, и потому образ младенца постоянно мелькал перед ее внутренним зрением, откуда брало начало Видение.

Разве ножки Тревии не были искалечены тяжелыми родами, отнявшими жизнь у родной матери девочки? Разве Иллира не Увидела — эта картинка затмила своей яркостью многие другие — конструкцию из китового уса и толстой кожи, которая должна была помочь выпрямить еще не затвердевшие младенческие кости? Разве Даброу не сделал это приспособление, в точности следуя указаниям Иллиры, и разве кривенькие ножки не стали уже прямыми, как и предсказало Видение?

Иллира совершила чудо для Тревии, которая не была ее дочерью и которую она не любила. Она дала Тревии свободу, а для себя построила несокрушимую западню. Горячие слезы закапали из глаз Иллиры и собрались в маленькую лужицу на сгибе руки Даброу. Молодая женщина, которая однажды уже была матерью, внутренне взмолилась, чтобы слезы не разбудили мужа, и приготовилась коротать долгие часы до рассвета, когда она наконец сможет освободиться.

На эту не-дочь у Даброу и Иллиры уходило куда больше времени и денег, чем когда-то на их собственных детей. Они предпочли держать ребенка при себе, на Базаре, а не отсылать за прочные стены Дома сладострастия, где зачастую оставляли своих ненаглядных малышей небогатые горожане. Поэтому им пришлось нанять кормилицу, женщину, ребенок которой родился мертвым. Кормилица поселилась у них, рядом с кузницей Даброу. В доме сказалось слишком тесно для них, Тревии и кормилицы Сайян, которая сама походила на бездомного ребенка, и они наняли рабочих, чтобы сделать пристройку.

И конечно же, Сайян нужна была еда, одежда и лекарства, когда ей нездоровилось.

К счастью, в эти дни в Санктуарии было много работы. Камень для новых городских стен добывался в каменоломнях, а потом шлифовался. Кирки и деревянные молоты требовали то починки, то замены. В кузне вместе с Даброу работали еще нанятый им кузнец и подмастерье, и хозяин уже поговаривал, а не построить ли еще один горя, побольше. Поистине, тот из жителей Санктуария, кто не зевал, мог в эти дни поймать удачу за хвост. Но и расходы росли, и Иллире часто казалось, что их запас монет скорее тает, чем растет.

Иллира была С'данзо-полукровкой, сполна наделенной их сверхъестественной способностью к ясновидению, но лишенная их терпимого отношения к превратностям судьбы и сопряженной с этим бедности. Иллира была наполовину ранканкой и, видимо, под влиянием отцовской крови жаждала материальной обеспеченности, присущей среднему классу империи. Но последнее время ситуация становилась все хуже и хуже. Даже и без мыслей о Тревии Иллире пришлось в последнее время провести много бессонных ночей.

Вот и сейчас, когда женщина балансировала на грани между сном и бодрствованием, ее мысли вышли из-под контроля и крутились вокруг насущных проблем. Вот вновь проплыло лицо Тревии, словно лист на ветру или щепка в потоке. Иллира попыталась обуздать внутреннее зрение, но у нее ничего не вышло, и случайная картинка переросла в полноценное Видение. Девочка — Тревия — бежала по ухоженному цветущему саду, раскинув руки, беззвучно смеялась и напевала одно и то же слово, повторяя его раз за разом.

Иллира вскрикнула, разорвав оковы Видения. Даброу не проснулся. По правде говоря, он привык к тому, что его жена кричит по ночам. С'данзо, все еще лежавшая в кольце рук Даброу, уставилась в темноту. Теперь она решила не смыкать глаз до рассвета. Видение нельзя будет изгнать из мыслей, если предварительно его не истолковать.

Это казалось достаточно легким. Раз Тревия бежала, значит, ее ножки вырастут прямыми и сильными. Раз она бежала по саду, значит, ее детство пройдет в таком месте, где красота будет вполне позволительной роскошью. Раз она пела на бегу, значит, она будет счастлива. Раз слово, которое произносила девочка, было «мама»…

Нет, Иллира не желала признавать эту часть своего Видения, хотя такое Видение могло сообщить, что она получит тот материальный достаток, которого жаждет. Вместо этого тревога и ощущение одиночества лишь усилились, и вокруг женщины плотным одеялом свернулась тьма. Так длилось до тех пор, пока в щели ставней не начал пробиваться утренний свет.

Даброу пошевелился и отпустил жену. Кузнец был склонен к размеренной и упорядоченной жизни. Он круглый год вставал с рассветом, и к тому времени, когда солнце поднималось над горизонтом, его кузня уже была готова к работе. Обычно вида Даброу, натягивающего на свои широкие плечи кожаную тунику, хватало, чтобы развеять порожденные ночью сомнения Иллиры. Обычно, но не сегодня. Иллира даже не стала рассказывать мужу о посетившем ее Видении. Она оставалась в постели до тех пор, пока Сайян не принялась кормить ребенка. А потом принялась облачаться в свои яркие разноцветные одежды так, словно находилась в трансе.

— Плохо чувствуете себя? — с искренним беспокойством спросила Сайян.

Иллира отрицательно покачала головой и туго зашнуровала розовый лиф. Сегодня утром хриплый голос кормилицы и ее странная, но ритмичная манера построения фраз раздражали Иллиру, и женщина решила игнорировать Сайян.

— Девочка плакала, но только раз. В такое неудачное время, что не спали вы до утра?

Голос Сайян висел в воздухе, словно завитки дыма. Вопросы она строила так, что они непременно требовали ответа. Но сегодня утром этот номер не сработал.

— Травы, что остались от Машицил-Инил — может, заварить их?

— Со мной все в порядке, Сайян, — решила наконец ответить Иллира. — Я спала хорошо. Ребенок меня не беспокоил. Ты тоже. И мне не нужны никакие травы, а только… — Иллира запнулась на вдохе и подумала, что же ей может быть нужно. — Пойду пройдусь по городу. Что мне на самом деле нужно, так это перемена обстановки.

Сайян кивнула. Она недостаточно хорошо знала свою хозяйку и не могла понять, насколько мало Иллира нуждается в каких бы то ни было переменах — а если бы и могла, это вряд ли бы что-то изменило.

Даже не посмотрев на флаконы с косметикой, Иллира уложила волосы узлом и накинула на плечи неброскую тускло-коричневую шаль. В таком виде ее, конечно, не примут за модницу, но зато не соотнесут со С'данзо.

— Вы будете завтракать? — спросила из угла Сайян. Странный ритм придавал ее речи строгие и какие-то материнские нотки.

— Нет, — отозвалась Иллира и впервые за утро посмотрела в глаза кормилице. Той явно сделалось не по себе. — Хочу сладких пирожков, которыми торгует Хакон. Куплю несколько штук по дороге.

Огромные глаза Сайян осветились радостным пониманием:

— Ага, пирожки…

Иллира вдруг обнаружила, что сложила пальцы в знаке опеки. Сайян тоже хотела быть уверенной в завтрашнем дне, а гарантией этого для кормилицы могла быть только беременность ее хозяйки. Не проходило дня без того, чтобы как-нибудь исподтишка, косвенными намеками не затрагивался вопрос о бесплодии Иллиры. Как бы ни заставляла Иллира себя относиться к этому спокойно, несправедливость подобного отношения сокрушала ее. С'данзо поняла, что если она задержится здесь еще хотя бы на минуту, то ударится в слезы, и это отнюдь не пойдет ей на пользу.

— Ну, я пошла, — пробормотала Иллира. Ее голос звучал настолько скверно, что почти соответствовал ее самочувствию.

Даброу наставлял своего нового подмастерье в искусстве раздувания мехов. По низкому голосу кузнеца слышно было, что он с трудом сохраняет терпение. Поскольку сейчас Иллире от мужа ничего не было нужно, женщина решила его не тревожить. Она лишь запахнула поплотнее шаль, чтобы укрыться от летящего со стороны порта обжигающе холодного ветра, и собралась незаметно ускользнуть.

— Госпожа… госпожа Иллира! Подождите!

Иллира отпрянула к стене, не решаясь сделать вид, что не видит и не слышит молодую женщину, которая спешила к ней, пробираясь через толпу, — а толпа по случаю базарного дня была довольно плотной.

— Ох, подождите, госпожа Иллира! Умоляю, подождите!

Иллира подождала, пока незнакомка перевела дыхание и сунула ей в ладонь грязную, выщербленную медную монету.

— Помогите мне, пожалуйста. Я должна его найти. Я искала повсюду. Вы — моя последняя надежда. Вы должны мне помочь.

Иллира заторможенно кивнула и сделала несколько шагов назад, к приемной, где она держала свои карты и прочие принадлежности ремесла С'данзо. Она не могла отказать этой женщине — и вовсе не из-за монеты, как ошибочно полагали сувеш. Не плата вынуждала пускать в ход Видение, а ментальный контакт с посетителем. У Иллиры уже начала кружиться голова от ощущения соприкосновения с иной реальностью. Она бы сильно рискнула, если бы попыталась бежать от возникающей картины.

Иллира толкнула колоду к посетительнице и чуть ли не упала на табурет.

— Разложите их на три стопки! — приказала гадалка. Тасовать колоду было уже некогда.

Посетительница указала, как именно она желает разделить колоду.

— Найдите моего Джимми, пока не стало слишком поздно!

Иллира проглотила готовое вырваться замечание о том, что уже поздно, и выложила возникшие образы: к себе — Копье Воздуха, Семерка Кораблей, Пятерка Руд, от себя — Ураган, Военный Флот и Железный Ключ. Карты преобразились в замок. Замок повлек за собой цепь, а цепь — сырой трюм покачивающегося на волнах корабля. Цепь была не якорной, а галерной. Она тянулась от киля к лодыжке, от лодыжки к запястью, а от запястья к веслу. Воздух пах вином, в которое было подмешано зелье; гулко раздавалось щелканье плети.

Незнакомка опоздала. Иллира видела лица рабов, одно — ясно, остальные — словно сквозь туман, и слышала (это было частью ее дара), как Джимми произнес свое имя. Иллира отделила себя от Видения и попыталась подобрать слова, которые могли бы смягчить безнадежность ее ответа.

— Другую карту, — услышала она собственный шепот. — Ту, которая под Ураганом.