Загадки Русского Междуречья

Рис. 13. Фреска «Чудо Святого Георгия о змие» в церкви Святого Георгия в Старой Ладоге (XII в.). Фото Ю. Ермолова и С. Пальмина

Имя Егор(ий) считается производным от греческого Георгий, означающего «земледелец». Однако стоит вдуматься – и возникают совершенно иные ассоциации. Древнерусский духовный стих о змееборце Егории наидревнейшего происхождения, а его христианизация – результат позднейшей обработки. Вот почему в различных вариантах стихотворной легенды само имя героя звучит по-разному: например, Ягор(Йагор) или даже Ёгор (Йогор) [20]. Это наводит на мысль, что первоначально имя Егор могло звучать как Игорь и, следовательно, по своим исходным корням имена Егор и Игорь тождественны, причем последнее имеет исконно русское происхождение, а не является переиначенным скандинавским Гюрги или Ингваром (как на том вот уже более двухсот лет настаивают историки-русофобы и этимологи-норманисты). В основе обоих имен лежит простая, но многозначная корневая основа «гор»; семантически они могут означать и «горны», и «горячий», и «горящий», и пр. Общеизвестно также, что в славянских языках лексема «гор» взаимосвязана с лексемой «яр». Поэтому правы те исследователи, которые утверждают, что в далеком прошлом функции Егория Храброго совпадали с функциями языческого бога плодородия Ярилы. Как видим, совпадали не только функции, но и имена.

Первоначальное языческое происхождение Егория Храброго доказывает также тот факт, что на Руси он испокон веков считался покровителем скотоводов и земледельцев. Христианские праздники, прозванные в народе Егорием вешним и Юрьевым днем (Юрием холодным), – древнейшие календарные торжества, связанные с началом и окончанием цикла сельскохозяйственных работ, к которым некогда вынуждена была приспособиться православная церковь. О древнейшем происхождении этих народных праздников свидетельствует также и практиковавшиеся весной и летом обычаи «егорьевского окликания», по сущности своей являвшиеся архаичными магическими заклинаниями:

Мы вокруг поля ходили,

Егорья окликали,

Юрья величали:

«Егорий ты наш Храброй,

Ты паси нашу скотинку

В поле и за лесом,

Под светлым под месяцем,

Под красным солнышком —

От волка от хищнаго,

От зверя лукаваго,

От медведя лютаго!

Но в народном представлении Егорий Храбрый, помимо всего вышесказанного, считался еще и повелителем волков. Это наводит на мысль о давних-предавних временах нерасчлененной социокультурной общности индоевропейских этносов, когда волк выступал тотемом и священным символом таких народов, как германцы, кельты, славяне. Так, по сообщению одного византийского источника, славяне, которые в те времена сильно докучали империи, перекликались между собой волчьим воем. Вплоть до начала ХХ века в глухих русских деревнях приносились кровавые жертвы волкам в честь Егория Храброго (думается, точно так же как они приносились на протяжении многих тысячелетий). Один из наиболее осведомленных документальных бытописателей русской традиционной жизни, поэт и этнограф исследователь А.А. Коринфский (1868 – 1937) приводит в своей энциклопедии обычаев и поверий русского народа под названием «Народная Русь» (1-е изд. – 1901 г.) поразительный факт из верований и суеверий крестьян Среднего Поволжья, где перед выгоном скота на первое пастбище выходят вечером на луга и выкликают: «Волк, волк! Скажи, какую животинку облюбуешь, на какую от Егория наказ тебе вышел?» После этого выкликавшие, преимущественно старейшие в семье, шли домой, в темноте заходили в овчарню и хватали первую попавшуюся под руку овцу, что обрекалась на жертву зверю. Овцу тотчас резали, отрубленную голову и ноги относили и бросали в поле, а остальное мясо жарили и варили для самих себя и для угощения пастухов.

СВЯЩЕННЫЙ ЗАВЕТ ПРАЩУРОВ

Дух народа и характер каждого человека выплавляются не в одном только горниле настоящего, обусловливающего менталитет социума и индивида реалиями сегодняшнего дня. То, что составляет уникальный и неповторимый мир любого этноса, в значительной степени досталось нам от далеких предков, передаваясь от поколения к поколению, от родителей к детям, от дедов к внукам. В результате как бы сама собой, никаким не мистическим, а вполне естественным образом наследуется система житейских правил, норм поведения, родовых традиций, представлений о правде, добре и красоте, которые вырабатывались на протяжении веков и тысячелетий. Сегодня, как и полтора века назад, актуальны слова великого русского филолога академика Федора Ивановича Буслаева (1818 – 1897), сказанные им в актовом зале Московского университета в 1859 году:

«Народ не помнит, чтоб когда-нибудь изобрел он свою мифологию, свой язык, свои законы, обычаи и обряды. Все эти национальные основы уже глубоко вошли в его нравственное бытие, как сама жизнь, пережитая им в течение многих доисторических веков, как прошедшее, на котором твердо покоится настоящий порядок вещей и все будущее развитие жизни. Поэтому все нравственные идеи для народа эпохи первобытной составляют его священное предание, великую родную старину, святой завет предков потомкам».

Политика, идеология, религия лишь регулируют и приспосабливают к собственным нуждам мировоззренческие, этические и эстетические понятия, сложившиеся задолго до появления каких бы то ни было политических, идеологических и религиозных институтов и в конечном счете независимо от таковых. Профессиональным философам, социологам, культурологам, религиоведам, этнографам и т. п. только кажется, что столь излюбленные ими абстрактные категории представляют собой высшее достижение общественного эволюционного развития и истину в последней инстанции. На самом деле нет ничего более далекого от реальной жизни, чем абстракции любой степени обобщенности. Они нужны (очень нужны!) для осмысления закономерностей общественных процессов, но не для бытия отдельных индивидов, семей или других устойчивых групп людей.

Люди живут и действуют не в соответствии с пустыми абстракциями, а по велению некоторых простых и понятных каждому правил и категорических императивов, выработанных на протяжении всей истории существования конкретного этноса или социума. «Делай, поступай, оценивай так, а не иначе» – подобная схема поведения или понимания впитывается каждым индивидом, так сказать, с молоком матери, усваивается под воздействием массированной внешней информации самого различного порядка и постепенно становится незримой внутренней линией поведения человека (а бывает, и не становится – на беду какого-нибудь нравственного отступника или правонарушителя). Задолго до того, как главными регуляторами человеческих отношений сделались религиозные заповеди (христианские, мусульманские, буддийские и др.), люди испокон веков руководствовались простыми житейскими истинами, которые, в частности, получили отражение и закрепление в тысячах народных пословиц, в которых нередко одна и та же мысль, идея, принцип проводились в различной вербальной (словесной) форме.

Особенно большое значение в привитии традиционного миросозерцания, культуры и морали имела семья. Это прекрасно раскрыл один из пионеров собирания и обнародования русского фольклора Иван Петрович Сахаров (1807 – 1863):

«В истории русского народа доселе изображали одну только Русь исторически общественную, забывая Русь семейную, может быть единственную в жизни северных народов. Кто опишет нам нашу жизнь? Неужели чужеземцы? Мы одни можем верно изобразить свою жизнь, представить свой быт со всеми изменениями; этого Россия ожидает только от русских. Ни один чужеземец не поймет восторгов нашей семейной жизни: они не разогреют его воображения, они не пробудят таких воспоминаний, какими наполняется русская грудь, когда ее быт совершается воочию. В родных напевах, которые так сладко говорят русской душе о родине и предках; в наших сельских думах, которые так умильно вспоминают о горе дедовском; в наших сказках, которые так утешно радуют русских детей; в наших играх, которыми утешается молодежь после тяжких трудов; в наших свадьбах, в которых так резво веселится пылкая душа мужающих поколений; в суеверных повериях нашего народа, в которых отражается общая мировая жизнь, – вмещается вся семейная русская жизнь».

Туляк по рождению и горячий патриот родного Тульского края Сахаров задумал грандиозный проект создания энциклопедии древней народной мудрости, для которой избрал название «Сказания русского народа». Предполагалось издать (как о том заявлено самим Сахаровым) семь объемистых томов (29 книг). К сожалению, свет увидело менее одной трети – два тома (восемь книг): первый том вышел в Петербурге в 1841 году; второй – в 1849 году. Неизданными оказались, к примеру, запланированные материалы по русскому символизму (орнаменту) и славянской мифологии в целом. Но и опубликованного оказалось достаточно, чтобы поставить имя автора в ряд выдающихся радетелей и подвижников русской культуры.

Понятие «народная мудрость» в дословном переводе на английский звучит как «folklore», то есть «фольклор». Однако по сложившейся традиции в русском обиходе и научной традиции последний сопрягается исключительно с устным народным творчеством – эпосом, сказками, песнями, пословицами, загадками и т. д. Такое зауженное представление, быть может, отчасти и оправдано, однако уводит далеко в сторону от подлинного понимания сути фольклора как народной мудрости. Ибо одни фольклорные тексты по сути своей представляют архаичное сакральное знание (былины, волшебные сказки, заклинания), другие содержат в себе в виде сжатой образной формулы моральные принципы, нравственные нормы, оценочные критерии и эстетические суждения (пословицы и отчасти заговоры). Что касается образности речи, то и ее не следует сводить к чисто словесным украсам, но расценивать в виде доступной для понимания каждого четкой и выразительной формы, чеканной, как аверс золотого червонца.

Сказанное относится к любому фольклорному жанру. В фольклоре ничего просто так не бывает. В его мифологемах, сюжетах и образах всегда закодировано некоторое архаичное знание, ключи к пониманию которого, как правило, утрачены. Но не всегда и не во всем. Позднейшие лингвистические трансформации поддаются просвечиванию, и в глубине обнаруживается искомый первичный смысл. Будучи простым и удобным каналом аккумуляции и передачи накопленного за многие тысячелетия опыта и знаний, фольклор («народная мудрость») вобрал в себя в специфически компактной символическо-образной форме многообразные факты истории, этногенеза, а также связанные с бытовыми традициями, мировоззренческими представлениями, культовыми ритуалами, обрядами, поверьями, пережитками и т. п. Один из основоположников современного традиционализма Рене Генон (1886 – 1951) так расценивал действительное значение фольклора (в его соотношении с мифологией) для познания истории и предыстории:

«Народ сохраняет, сам того не понимая, останки древних традиций, восходящие порою к такому отдаленному прошлому, которое было бы затруднительно определить и которое поэтому мы вынуждены относить к темной области «предыстории»; он выполняет в некотором роде функцию более или менее «подсознательной» коллективной памяти, содержание которой, совершенно очевидно, пришло откуда-то еще».

Отсюда и фольклористика как наука призвана в полном объеме собирать и изучать различные проявления жизни народа как элемента исторически сложившейся цивилизации. Ни в коей мере не является она исключительно филологической наукой (или частью таковой); напротив, она становится абстрактной и непонятной в отрыве от этнографии, религиоведения, археологии, социологии и философии истории.

Попытка представить русскую сказку, былину, песню, заговор и т. д. вне их обусловленности народным бытием во всех нюансах его исторического развития оборачивается искаженным истолкованием этих ценнейших памятников русской культуры, отразивших все основные вехи ее становления.

Вот типичный русский заговор, записанный И.П. Сахаровым в Русском Междуречье:

«На море на Окиане, на острове Буяне, на полной поляне, под дубом мокрецким сидит девица красная, а сама-то тоскуется, а сама-то кручинится во тоске неведомой, во грусти недознаемой, во кручине недосказанной. Идут семь старцев с старцем, незвайных, непрошеных. Гой ты еси, девица красная, со утра до вечера кручинная! Ты что, почто сидишь на полой поляне, на острове Буяне, на море на Окиане? И рече девица семи старцам с старцем: нашла беда среди околицы, залегла во ретиво сердце, щемит, болит головушка, не мил свет ясный, постыла вся родушка. Взопиша семь старцев с старцем, грозным грозно, учали ломать тоску, бросать тоску за околицу. Кидма кидалась тоска от востока до запада, от реки до моря, от дороги до перепутья, от села до погоста, и нигде тоску не прияли, и нигде тоску не укрыли; кинулась тоска на остров на Буян, на море на Окиан, под дуб мокрецкой».

Приведенный архаичный текст, поименованный публикатором «Заговор родимой матушки в наносной тоске своей дитятке», содержит в себе целый ряд древнейших мифологем, уводящих нас к самым истокам индоевропейской цивилизации, к ее общим этнолингвистическим и социокультурным корням. Прежде всего, это смутная память о древней Прародине, расположенной посреди бескрайнего моря-океана. Русские называли эту обетованную страну Островом Буяном, эллины – Гипербореей или Островами Блаженных, индоарии – Шветадвипой посреди Молочного океана, древние иранцы – Мировой горой Харой Березайти посреди Мирового моря Ворукаши. Другие архаичные заговоры расширяют и уточняют представления древних индоевропейцев об окружающем мире и его закономерностях:

«Ложилась спать я, раба…. в темную вечернюю зорю, темным-темно; вставала я…. в красную утреннюю зорю, светлым-светло; умывалась свежею водою; утиралась белым платком.

Пошла я из дверей во двери, из ворот в вороты, и шла путем дорогою, сухим-сухопутьем, ко Окиан-морю, на свят остров; от Окиан-моря узрела: и усмотрела, глядючи на восток красного солнышка, во чисто поле, а в чистом поле узрела и усмотрела: стоит семибашенный дом, а в том семибашенном доме сидит красная девица, а сидит она на золотом стуле, сидит и уговаривает недуги, на коленях держит серебряное блюдечко, а на блюдечке лежат булатные ножички. Взошла я, раба…. в семибашенный дом, смирным-смирнехонько, головой поклонилась, сердцем покорилась и заговорила:

– К тебе я пришла, красная девица, с покорищем о рабе…; возьми ты, красная девица, с серебряного блюдечка булатные ножички в правую руку, обрежь ты у раба… белую мякоть, ощипи кругом его и обери: скорби, недуги, уроки, призороки, затяни кровавые раны чистою и вечною своею пеленою. Защити его от всякого человека: от бабы-ведуньи, от девки простоволосой, от мужика-одноженца, от двоеженца и от троеженца, от черноволосого, рыжеволосого. Возьми ты, красная девица, в правую руку двенадцать ключей, и замкни двенадцать замков, и опусти эти замки в Окиан-море, под Алатырь камень».

В заговоре упомянут сакральный камень древнейших русских былин, сказок, песен, заговоров. Алатырь – священный символ древнерусского мировоззрения. В Голубиной книге и в других фольклорных источниках он назван отцом всех камней:

Белый латырь-камень всем камням отец,

Почему же он всем камням отец?

С-под камешка, с-под белого латыря

Потекли реки, реки быстрые,

По всей земле, по всей вселенной,

Всему миру на исцеление,

Всему миру на пропитание.

Народ хорошо знал об этом неземном всесилии огненного Алатырь-камня, дающего могучую силу, излечивающего от всех болезней, кормящего и поящего. Существовало поверие, что можно перенять эту чудодейственную силу, приобщиться к вселенскому источнику энергии с помощью особых заклинаний. Сохранился вариант одного из таких заклинаний: «На море-окияне лежит бел алатырь камень, а на камне сила небесная. Пойду я поближе, поклонюсь пониже: силы небесные, пошлите свою помощь и силу на наш скот – милый живот – в чистое поле, в зеленые луга, в темные леса». Священный камень не терпел глумления: как известно, былинный удалец Васька Буслаев поплатился за неуважение к святыне: решил перескочить через нее не передом, а задом – «да расколол свою буйную голову и остался лежать тут до веку».

Александр Николаевич Афанасьев (1826 – 1871), который приводит текст заговора (а также вариант из Голубиной книги) во втором томе «Поэтических воззрений славян на природу», считает слово «алатырь» хотя и древним, но не поддающимся расшифровке. Между тем ключ к расшифровке напрашивается сам собой. Имя «алатырь» созвучно с хорошо известным ритуальным понятием «алтарь» и восходит к древнейшей эпохе, когда камни играли роль жертвенников. Автор самостоятельно пришел к данному выводу, однако при подготовке данного издания с удовлетворением обнаружил, что аналогичная идея выдвинута задолго до него, еще в конце XIX века, академиком Александром Николаевичем Веселовским (1838 – 1906). Само понятие «алтарь» ни в коем случае не является позднехристианским, а имеет древнее происхождение, корни которого уходят в гиперборейские времена (об этом, в частности, свидетельствует однозначная привязка алатырь-камня к легендарному острову Буяну, смутному воспоминанию о гиперборейской прародине). В какой-то мере сказанное подтверждается и наличием в санскритском лексическом запасе слова «alвta», означающего «головня», «головешка».

Кроме того, в вышеприведенном тексте четко просматривается культ зорь, которые в небесной иерархии оценивались древними ариями наравне с солнцем. Утренние и вечерние зори – непременные участницы и действующие лица гигантского естественного театрального действа, разыгрываемого матерью-природой на небесах. При этом полярные зори разительно отличаются, скажем, от экваториальных. В преддверии полярного дня северные зори длятся по нескольку часов. Именно такими они описаны в гимнах Ригведы, что наилучшим образом свидетельствует о полярном происхождении наиболее архаичных текстов священной книги древних ариев. В Ригведе собрано около двадцати гимнов, посвященных богине утренней зари Ушас, одной из главнейших в ведийском пантеоне, создательнице света, воспламеняющей своими лучами Небо, своего отца, с которым Богиня находится в кровосмесительном браке (слияние зари и неба воспринималось как акт совокупления). Ушас олицетворяет вечный свет, который был, есть и будет и если исчезает ночью, то на время; Ушас – гарант его неизбежного возрождения (в этом смысле в Ригведе она именуется «знаменем бессмертия»).

Отзвук имен светозарных Божеств слышится в культурах разных эпох и народов: пророк Заратуштра (греч. Зороастр); женские восточные имена – Зара, Зарема, Зарина. Были попытки сблизить с общеиндоевропейскими корнями «зор» – «зар» (ср. укр. «зирка» – «заря») имя древнеегипетского бога Осириса (Озириса), истолкованного как Зарид, то есть Озаренный или Осиянный. Взаимодействие между индоевропейской и семитско-хамитской культурами и мифологиями на разных отрезках исторического развития бесспорно. Бесспорны также древние контакты между этносами. Так, статуэтка Осириса найдена в Томской области (а статуэтка Амона – в Пермской). Что касается генеологической связи, то следует отталкиваться от подлинного древнеегипетского звучания имени бога Осириса. В европейские языки вошел его древнегреческий эквивалент, который на древнеегипетском языке прочитывается как Усир (это при том, что в древнеегипетском письме гласные звуки отсутствуют). Если сближать смысловое значение имени Осириса со словом «озаренность», напрашиваются и некоторые фонетические параллели: древнеегипетское имя Усир созвучно с древнеиндийским Ушас.

В славянском фольклоре утренняя заря зовется Оком (или окном) Божьим. «Зори утренни от очей Господних», – подтверждает Голубиная книга. Отсюда понятна однокоренная родственность слов «заря – зори» с лексическим гнездом: «взор»; «зоркий»; «зрак», «зреть», «позор», «зариться». Иначе: слова, означающие «небесный свет» или «огненный свет» (ср.: «зарево»), родственны словам со смыслом «видеть» – «глаз». В русском языке и народно-поэтических воззрениях понятия «зари» – «зорьки» относятся к числу наиболее стойких и укоренившихся: от ласкательного эпитета «зоренька ясная» и сказочных имен Заря-богатырь, Иван-Зорькин до древнейших присловий и заговоров.

Владимир Даль приводит пример подобных народных представлений. Так, о Солнце говорили: «По заре зарянской катится шар вертлянский – никому его не обойти, не объехать». Сохранился также текст заговора, с которым нагая бабка обносит нагого младенца вокруг бани: «Заря, зарина, заря скорина, возьми с раба Божья младенца зыки и рыки дневные и ночные». По народным поверьям, жизнь ребенка с момента рождения зависит от животворящей силы зари. А вот какая народная лирическая песня записана в начале XIX века в Тульской губернии: хотя в ней речь и идет о вечерней заре, но зато последняя отождествляется с солнцем, которое утром обязательно превратится в утреннюю зарю (по существу представление, полностью совпадающее с гимнами Ригведы):

Ты заря ль моя, зорюшка,

Зорюшка вечерняя,

Солнушко восхожее!

Высоко всходило,

Далеко светило —

Через лес, через поле,

Через синее море.(…)

У восточных славян и русских Утренняя Заря, прогонявшая Ночь, считалась Девой-воительницей, Победительницей Тьмы и одновременно – Матерью Солнца, которое она в прямом смысле рожала каждый божий день, подобно тому, как птица сносит яйцо. Такое представление восходит к самым глубинам протоарийского мировоззрения, впоследствии расщепившегося на самостоятельные, но во многом перекрещивающиеся индоевропейские мифологии. Рудиментами первичного миросозерцания можно считать такие русские сказочные образы, как Ненаглядная Красота, Марья Моревна, Царь-Девица, которые первоначально, как доказал еще А.Н. Афанасьев, тождественны богине Утренней Зари.

Если внимательно проанализировать блок космогонических вопросов, зафиксированный и доживший до наших дней благодаря нашему бесценному духовному сокровищу – Голубиной книге, здесь обнаруживается следующий небезынтересный порядок: за Солнцем и Месяцем обычно следуют зори (правда, иногда появляется еще и Луна, что также свидетельствует о глубокой архаике, ибо, согласно донаучным представлениям, Луна и Месяц считались разными светилами, как зимнее, весеннее и летнее Солнце):

От чего зачалася заря утренняя?

От чего зачалася и вечерняя?

В тексте, записанном еще Киршей Даниловым, зори даже предшествуют звездам. В любом случае зори – равноправные члены сплоченной семьи дневных и ночных светил. Случайно ли это? Безусловно, нет! Почетное место и основополагающее значение зари досталось Голубиной книге от той эпохи, когда, как только что сказано, слабо дифференцированные индоевропейские племена обитали еще на Крайнем Севере и полярные зори являлись носителями жизненно важного смысла, знаменующего рождение солнечного света. В Ригведе Богиня утренней зари Ушас разъезжает по небосводу на ослепительной колеснице, запряженной алыми быками (по другим версиям, конями), покровительствует путникам и певцам, приносит богатство и счастье. Ушас рождена Солнцебогом Сурьей и одновременно является его инцесуальной супругой. От этого кровосмесительного брака отца и дочери-жены родились близнецы Ашвины. Ей посвящено множество самых поэтических и вдохновенных гимнов. Поэтому вовсе не удивительно, что мифологема «утренней зари» перекочевала в свое время в протограф древнерусского текста и прочно в нем закрепилась, заняв столь высокое место в «небесной иерархии» Голубиной книги.

В фольклоре сохранились и другие осколки древнейшей общеиндоевропейской мифологемы: Заря – мать, Солнце – сын или дочь. «Без утренней зорюшки солнышко не взойдет», гласит пословица. В Архангельской губернии записан заговор, обращенный к ночному небу и утренней заре: «Заря-зорница, красная девица, сама мати и царица, светел месяц, часты звезды… Среди ночи приди ко мне хоть красной девицей, хоть матерью-царицей». В новгородской Хлудовской псалтыри конца XIII века есть миниатюра: огнеобразная дева несет в руках Солнце; имя ее, как гласит подпись – «Зоря утренняя». Или такой пример: в хозяйственном обиходе до сих пор весьма распространенным остается кличка коровы – Зорька. Заметьте, в основу имени положено не солнце или луна, а именно заря, которая в древности ассоциировалась с Небесной коровой.

Космическую сущность любви, о чем писали многие мыслители Запада и Востока, в лапидарной форме выразил Данте: «Любовь, что движет солнце и светила». В русском народном мировоззрении (как и в мировоззрении других народов) обнаруживается иной аспект данной темы: сам человек оказывается сыном или дочерью небесных светил, тем самым образуя с ними небесно-космическую семью. Что касается зари, то «зоревое мироощущение» через «коллективное бессознательное» вошло в плоть и кровь русской культуры, пронизывая ее от самых истоков до сего дня. Достаточно вспомнить поэтический шедевр Александра Вельтмана «Что затуманилась, зоренька ясная…», моментально превратившийся в народную песню, или хрестоматийные пушкинские строки «Румяной зарею покрылся восток…», или не менее знаменитую арию Ивана Сусанина «Ты взойдешь, моя заря…» и т. д. и т. п. Более того, в русском миросозерцании (и не только в русском) смысловая константа зари приобрела особое значение, став неувядающим символом Надежды и Свободы. Здесь вновь тон задает Пушкин: «И над отечеством свободы просвещенной взойдет ли наконец прекрасная заря?»

* * *

В процессе длительного духовного развития русскому народу пришлось усвоить две главные числовые доминанты, имеющие архаичное арийское происхождение – двоичность (дуальность) и троичность (триадичность). Первая присуща преимущественно древнеиранскому мировоззрению, вторая – древнеиндийскому. Обе, однако, родом из общего индоевропейского источника.

Возьмем, к примеру, притчу о двух космических зайцах, олицетворяющих Правду и Кривду, завершающую наиболее полные версии знаменитого древнерусского «духовного» (а по существу, философского) Стиха о Голубиной книге:

…Как два заяца во поле сходилися,

Один бел заяц, другой сер заяц,

Как бы серой белого преодолел;

Бел пошел с Земли на Небо,

А сер пошел по всей земли,

По всей земли, по всей вселенныя…

Кой бел заяц – это Правда была,

А кой сер заяц – это Кривда была,

А Кривда Правду преодолела,

А Правда взята Богом на небо,

А Кривда пошла по всей земли,

По всей земли, по всей вселенныя,

И вселилась в люди лукавые…

В подтексте приведенного отрывка сокрыты еще две проблемы. Одна – древняя, связанная с извечной борьбой двух космических начал – Добра и Зла. Другая – архидревняя, связанная аж с тотемными предпочтениями наших предков и прапредков, что уводит в самые немыслимые глубины общечеловеческой истории и гиперборейского мировоззрения. В данном случае нас интересует первая. Она связана с распространенным по всему миру, от Китая до Ближнего Востока, манихейским учением, которое в свою очередь опиралось на зороастрийскую доктрину и древнеарийскую традицию, тесно связанную с древней Гипербореей – северной Прародиной человечества. В Средние века повсюду в Европе возникали очаги тайного учения и проповедовавших его тайных обществ, которые по сути своей являлись прямыми приверженцами вероучителя Мани (ок. 216 – ок. 277), по имени которого и названо манихейство, и пророка Зороастра, жившего не позднее VI века до нашей эры.

В основе манихейства, на 90 процентов состоявшего из более древних (опиравшихся на священную древнеперсидскую книгу – Авесту) зороастрийских идей, лежало очень простое, а потому исключительно привлекательное представление о том, что весь мир и все живое в нем делится на две непримиримые части, находящиеся друг с другом в непрестанной борьбе, – Добро и Зло, – которые могут конкретизироваться в Истине и Лжи, Правде и Кривде, Свете и Тьме, Черном и Белом. Именно в силу такой простоты и привлекательности манихейство просуществовало более тысячи лет после мученической кончины его основателя (по приказу шаха с пророка Мани живьем содрали кожу). В разных странах и в разные времена оно принимало разные обличья. Типичные и наиболее известные примеры – альбигойство в Западной Европе и богомильство в Восточной. Но и то и другое связано с христианством: в первом случае – с католичеством, во втором – с православием. Однако манихейство распространено повсеместно в Европе и до утверждения христианства, в том числе и среди славян-язычников, у которых существовали даже два особых бога, выражающих суть манихейской доктрины, – Белбог и Чернобог.

Здесь, однако, имеется один весьма существенный нюанс. Вряд ли архаичное представление деления Мира на Добро и Зло воспринято древними славянами от пророка Мани или проповедников его учения. Скорее всего, дуалистическое видение наших предков и прапредков – наследство иных времен, общей индоевропейской, арийской и гиперборейской культур. Древнерусское устное народное творчество (включая и приведенный текст Голубиной книги) насквозь пронизано дуальным мировоззрением, то есть представлением о Вселенной как арене борьбы Добра со Злом. Русская волшебная сказка – наиболее архаичный пласт данного жанра устного народного творчества – выступает особенно наглядным носителем немудреной и жизненно важной истины: «Добро всегда побеждает зло». С детства усваиваемая оптимистическая сказочная концовка: «Стали они жить-поживать да добра наживать» – изначально многозначна. Помянутое здесь добро – это не только богатство и достаток, но также и добро в его прямом, нравственном смысле, которое необходимо беречь, преумножать и щедро одаривать им окружающих.

Другая, не менее важная, пара этических категорий, пронизывающих от самых глубин русскую житейскую философию, – понятия «радость» – «горе». Эта пара имеет особенно стойкую традицию в русской культуре: от архаичной поэзии плачей и причитаний – через древнерусскую «Повесть о Горе-Злочастии» – к удивительному полубиографическому трактату К.Э. Циолковского «Горе и гений». Но гораздо большее значение имела категория «радости», согревающая сердца и пробуждающая надежду на новую счастливую жизнь.