ДЕНЬ ТРЕТИЙ

Я пошевелился, чувствуя, как болит затекшая шея. Да что там шея – все тело ныло, словно я просидел в кресле целый день. Странно, но в прошлый раз я таким разбитым себя не чувствовал. И в позапрошлый тоже. Наверное, тогда сказалось любопытство – все внимание было сосредоточено на том, что произошло, и о боли я совершенно забыл. А вот сегодня… Демоны!

– Господа, – бесстрастным, как обычно, голосом Мугид привлек к себе наше внимание. – Господа, боюсь, многим из вас сейчас нелегко. Не удивляйтесь. Нынче – почти полночь. Как я и предупреждал вас, это повествование заняло больше времени, чем предыдущие. Сие связано с тем, что я не имею Нрава разрывать его, не завершив до конца тот фрагмент, которому вы внимаете. Постарайтесь размяться и отправляйтесь на второй этаж – гам вас ждет ужин.

«Академик» недовольно поднялся

– Скажите, господин Мугид, вы намереваетесь пересказать нам историю принца Талигхилла или же историю сражения в ущелье Крина?

– Две эти истории слишком тесно переплетаются, господин Чрагэн, – холодно ответил повествователь. – Я понимаю, что вы все ожидали чего-то иного. Всего лишь иллюстраций к тому, о чем большинству из вас и так известно. Но если вы надеялись получить только это, тогда отсылаю вас к книгам. Здесь же вам предстоит встретиться с настоящей правдой о том, что происходило в те дни, и о том, что стало причиной случившегося. Подчеркну, настоящей правдой. Как уже говорилось, недовольные или же те, кто по различным причинам не способен внимать далее, вольны покинуть «Башню». Им возвратят деньги с вычетом стоимости тех дней, в течение которых они находились в гостинице.

Он что-то сказал еще об ужине и о завтрашнем дне, но я прослушал. Меня занимали те слова, что касались ухода из «Башни». Глупо, конечно, но с другой стороны…

Под боком ерзал от нетерпения Данкэн. Я свирепо взглянул на него, и журналист притих. Правда, ненадолго. И все равно косился на меня, как… Д-демоны, что могут подумать окружающие!

Наконец Мугид закончил свою речь, и мы начали выбираться из повествовательной комнатки. Весьма, замечу, своевременно, так как некоторые уже столь откровенно поглядывали на выход, что оставалось только пустить слюну или облизнуться – тогда бы и идиот понял: сидящие здесь крайне голодны. Я, кстати, в этом плане не особенно отличался от других.

Но стоило мне шагнуть на первую ступеньку лестницы – проклятый журналист уже сопел под боком и громко кашлял. Может, он и надеялся привлечь мое внимание, но оглядывались-то все остальные! А я, наоборот, старался не смотреть в его сторону и даже пошел быстрее. Данкэн не отставал.

Я поискал глазами, с кем бы заговорить, но все, как на беду, либо беседовали, либо торопливо поднимались на второй этаж и рассаживались за накрытым столом. Оставалось лишь последовать их примеру. Я весьма удачно примостился между господином Чрагэном и толстухой с крашеными волосами, едва удержавшись, чтобы не показать язык растерявшемуся Данкэну. Тот тяжело вздохнул и с видом мученика уселся по другую сторону от «академика».

Мы занялись едой, и на некоторое время в зале все разговоры прекратились – стоял только тихий, но различимый хруст и чавк. Даже с самых элегантных господ слетает тонкий налет хороших манер, когда их (господ, разумеется) продержат целый день голодными.

Первым утолил голод Мугид. Другого я, признаться, и не ожидал. Он сообщил, что завтра всем нам предстоит не менее тяжелый день, и удалился. Я мысленно хмыкнул.

– Спокойной ночи, Нулкэр, – произнес над моим ухом нежный голосок Карны. – Вижу, вы чему-то неописуемо рады.

– А? – не понял я. – Что вы имеете в виду?

– Не знаю. Просто вы так улыбаетесь.

– Разумеется. – Я развел руками. – Меня держали целый день голодным, а потом допустили до стола. Не плакать же мне.

– Что же, приятного аппетита. – Она ушла.

Я покачал головой и выругал себя: нужно держать собственные эмоции под более жестким контролем. Если и Мугид видел меня улыбающимся… Хотя… не приписываю ли я ему слишком уж большую проницательность? Да и потом, я ведь не завтра собираюсь это сделать. А, скажем, послезавтра. В конце концов, остановить он меня не сможет – уж я постараюсь, чтобы все выглядело правдоподобно…

«Академик» тоже пожелал спокойной ночи и ушел. За столом стало свободнее, и проклятый журналист придвинулся поближе ко мне, отчаянно сверкая глазами. Я сдержался, но всерьез подумывал о том, чтобы заехать ему по наглой морде. Ну какого демона так на меня смотреть?!

– Заткнитесь! – велел я ему, стоило Данкэну только раскрыть рот. – До тех пор, пока я не доем – не говорите ни слова.

Он замер, боясь пошевелиться, кажется, даже задержал дыхание, но потом хрипло расхохотался и произнес:

– Подайте мне, пожалуйста, вон тот салат. Наверное, я выглядел со стороны больным. Но салат подал. Проклятье! И что сие означает?

– Он преспокойно наложил себе грибов и чего-то еще, потом с благодарностью вернул тарелку мне. Я поставил ее на место и удивленно уставился на писаку:

– Что все это значит?

– Потом. – Он взмахнул вилкой. – Дайте же поесть.

– Немедленно прекратите паясничать и объяснитесь! – прорычал я.

К тому времени людей за столом уже не осталось, а слуги были слишком далеко… да и плевать я хотел на слуг.

– А не пошли бы вы, – небрежно предложил Данкэн, ковыряясь в своей тарелке.

Я, конечно, не пошел. Я смирился и стал жевать, дожидаясь, пока этот хлыщ соизволит заговорить. Держать новости в себе он долго не сможет; я же видел – его просто распирало от волнения.

Наконец он завершил трапезу и повернулся ко мне. По лицу журналиста было видно, что он испытывает глубочайшее облегчение.

– Не ожидали?

– Да уж, меньше всего! – свирепо ответствовал я. – Ну и что сие значит?

– Видимо, вы лишились своей… способности воздействовать на меня посредством голоса. – Данкэн развел руками. – А я… я приобрел другую способность.

– Какую же? – Все внутри почему-то похолодело и сжалось.

Он усмехнулся:

– Не бойтесь, Нулкэр. Просто я могу видеть сквозь стены.

– «Просто»! – возмутился я. – «Просто видеть сквозь стены»! Да вас подобными пустяками не удивишь, верно?

– Оставьте этот тон! – неожиданно твердым голосом велел мне Данкэн. – Если вы думаете, что я нахожусь от счастья в краях Богов, то вы ошибаетесь. Это очень неудобно… иногда. Крайне трудно заснуть, знаете ли, когда одна из ваших стен… когда там вместо камня – пропасть.

– Так вы обнаружили это не теперь?! – воскликнул я. – И молчали все это время?!

– Я пытался вам объяснить, но вы же не давали мне и слова сказать!

Следовало признать его правоту.

– Простите, – промямлил я. – Ну так что же вы намерены делать теперь с этим своим умением?

– Не знаю. – Он усмехнулся: – Кажется, именно такой ответ вы давали мне не так давно. Тем более, – напряженно добавил журналист, – что я уже… я снова вижу все, как нормальный человек.

– Д-демоны! – прошептал я. – Кажется, начинаю понимать…

– Что?

– Ничего, – ответил я, чувствуя, как все внутри обрывается. Вещие сны, видение сквозь стены, управление голосом… А если – убийство одним взглядом?.. – Я внимательно посмотрел на него: – Послушайте, Данкэн. Вы никому не должны говорить об этом ни слова. Слышите?

– Слышать-то я слышу, – проговорил он. – Но почему?

– Завтра, – пообещал я ему, – завтра все объясню. Если доберусь до библиотеки. И…

– Да?

– Будьте осторожны. – С этими словами я встал из-за стола и почти бегом отправился в свою комнату.

Хотелось бы знать, кто следующий? И чем все это закончится?

Работать было невозможно, но, пересиливая усталость и испуг, я сел за диктофон. Писать не стал, разделся и забрался под одеяла, предчувствуя, что не смогу заснуть. Но заснул.

ДЕНЬ ЧЕТВЕРТЫЙ

Когда все собрались за завтраком, я прежде всего изучил лица внимающих. Но ничего не обнаружил. Только у Данкэна под глазами чернели круги – видимо, ему плохо спалось этой ночью.

После завтрака, спускаясь по лестнице, мы успели переброситься с ним парой фраз.

– Ну что? – спросил он, приглушая голос.

– Пока ничего, – ответил я. – А почему вы выглядите так, Словно вам приснился дурной сон?

– Демоны, это не мне приснился дурной сон! – возмущенно прошептал журналист. – Моя соседка всю ночь кричала, как будто к ней в постель забрались все мыши из «Башни». Впрочем, нет – думаю, даже в этом случае она не кричала бы так оглушительно.

– Стены здесь толстые и звук пропускают плохо, – заметил я. – Вы что, обрели способность слышать сквозь стены?

– Да нет же. Я вам серьезно говорю, а вы не верите! Между прочим, ее с нами нет.

– Кого?

– Моей соседки. Может, помните, такая полная женщина с крашеными кудрявыми волосами?

– Помню, – кивнул я. – Ну и что…

– Не имею ни малейшего представления, – предвосхитил мой вопрос Данкэн. – По любому поводу – ни малейшего. Оставим это на потом, хорошо?

Мы уже сидели в комнатке повествований.

Я кивнул:

– Хорошо, но только…

ПОВЕСТВОВАНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

– Хорошо, но только позаботься о том, чтобы каждую фигурку запаковали отдельно. – Принц критически осмотрел слуг, которым предстояло этим заняться. – Домаб, будь добр, проследи за этим лично. Все остальное, думаю, они соберут и без твоей помощи.

Управитель низко поклонился, и вепри на его халате изогнулись, готовясь к прыжку.

– Как прикажет Пресветлый.

Талигхилл покинул веранду и направился в парк, дабы не путаться под ногами у слуг. Они готовились к переезду принца в Гардгэн, и сегодня с раннего утра весь дом был поставлен с ног на голову.

А ночью Талигхиллу опять снились черные лепестки. Он догадывался, что это как-то связано с… Нет, думать о подобном было невозможно!

Принц прошелся по мягким хрустящим дорожкам, наблюдая то там, то здесь всеобщее увядание. Воду в усадьбу возить слишком накладно – в тех количествах, которые требовались для поддержания жизни в засыхающих растениях. Поначалу все же пытались это делать, но потом перестали – когда поняли, что затея бессмысленна.

Он спустился к пруду и снова присел на корточки, как делал это несколько дней назад, перед своей поездкой на рынок и покупкой махтаса. Как сделает это, наверное, еще не раз. Карпы тяжело ворочались где-то в центре пруда, порождая мощные волны. Пару раз квакнула лягушка, но потом замолчала, испугавшись собственного одиночества, и грустно плюхнулась в воду.

Тоскливо. Талигхилла мучила необходимость вести себя с Домабом как с обычным слугой. Он слишком привык к другому, он считал управителя своим вторым отцом. Но тот не имеет никакого права вмешиваться в жизнь принца! Тем более с этими своими разговорами о Богах и вещих снах. Сны у Талигхилла, конечно, необычные – на то он и Пресветлый, – но уж никак не вещие. А то, что цветки сохнут и роняют на землю черные от солнца лепестки, – что тут особенного?

/Но они липли к твоим туфлям./

Да! Потому что рано или поздно прольется дождь.

Внутренний голос, преследовавший его последнее время, замолк.

Карпы лениво шевелили плавниками и ждали, пока к ним сверху упадет муха. Желательно пожирнее.

Вот одна упала – и спокойная вода пруда превратилась в дрожащее сумасшествие. Схватка за муху была отчаянной и безрассудной.

Через несколько минут все успокоилось. Предмет сражения был всеми забыт и утерян. Лягушка, выбравшаяся к тому времени на одинокий лист кувшинки, задумчиво посмотрела на сучащую лапками муху и пошевелилась. Муха исчезла.

Талигхилл мысленно поаплодировал лягушке и поднялся, чтобы идти в беседку – от долгого сидения на корточках затекли ноги. Он прошагал по дорожке, усеянной разноцветными камешками, но на полпути к беседке свернул и пошел в дом. Мысль о том, что неуклюжие слуги могут случайно уронить и. разбить одну из фигурок махтаса, тревожила, и Талигхилл решил лично проследить за тем, чтобы игру запаковали как следует. К тому времени, когда он пришел, на веранде уже лежали готовые свертки, слуги постепенно выносили их и грузили в паланкин. Второй паланкин стоял рядом и предназначался для принца. Остальные вещи перевезут в карете.

Талигхилл потянулся, зевнул и вошел в дом, чтобы в последний раз проверить, не забыл ли чего в своих комнатах. Он прошелся по ним, отмечая то там, то здесь мелкие изменения в интерьере. Но не более того. Что был ты здесь, наследный принц, что не был – один демон!

Пресветлый иронически хмыкнул, потешаясь над собственной философичностью. Ишь ты – сопли распустил, словно малое дитя. Не ожидал, старина, не ожидал. Ты еще пойди, поплачься Домабу в его цветастых вепрей – уж он точно оценит и все простит.

Впрочем, сколько на себя не хмыкай, настроение этим не поднять.

Сзади шумно задышали. Можно было не оглядываться – и так ясно, что пришел Джергил и старается как можно деликатнее обратить на себя внимание господина. Но принц, разумеется, обернулся, вопросительно поднимая правую бровь.

– Все готово, господин, – сообщил телохранитель.

– Хорошо. Ждите, я скоро буду.

Он вернулся в гостиную и поднялся на второй этаж, остановившись у двери, за которой последние несколько лет бывали лишь слуги. Талигхилл положил дрогнувшую ладонь на дверь и нажал. С легким скрипом та отворилась.

Прежде чем перешагнуть через порог, принц еще подумал, что дверь должна была быть заперта. И пришел сюда Пресветлый, повинуясь лишь минутному алогичному импульсу, потому что, пожелай он на самом деле попасть внутрь, ему бы пришлось искать управителя и брать у того ключи.

Потом он вошел.

Домаб сидел на постели матери, обхватив голову ладонями. На звук шагов он оглянулся, и на лице управителя принц увидел страдание пополам с удивлением. Хотя удивляться вообще-то следовало как раз Талигхиллу.

Он и удивился. Но удивление было легким, оно притулилось на краешке сознания, а все остальное сейчас заполнил собой праведный гнев. Как смеет этот человек сидеть вот так запросто на постели его матери?! Завтра же – на рудники! Окунать в Ханх до тех пор, пока крокодилы не насытятся, а потом то, что останется, – на рудники!

Неизвестно, каких пределов достигло бы разгоряченное воображение принца; Домаб прервал мысли Пресветлого совершенно неожиданными словами:

– Как хорошо, что она не видит всего этого! Принц опешил от такой наглости. Что имеет в виду этот недостойный?!

– Я имею в виду то, что иногда люди меняются. И не всегда – к лучшему. Поэтому предпочтительнее помнить их такими, какими они были до… этих перемен.

– Изволь выражаться яснее! – приказал Талигхилл. – И поторопись, если не желаешь сегодня же попробовать рудничной пыли.

– Именно об этом я и говорю, – печально произнес Домаб. – Ты изменился. Стал заносчивее и бесчеловечней. Страшные слова, но кто-то должен их тебе сказать, ведь так? Конечно, рудники и все такое… но кому-то нужно раскрыть тебе глаза, заставить посмотреть на самого себя со стороны. Попытаться заставить, – поправил себя управитель.

– А почему же именно ты «раскрываешь мне глаза»? – поинтересовался принц. – Ты что, самый совестливый в этом доме?

– Нет, пожалуй, – покачал головой Домаб. – Есть и посовестливее меня. Но у них – семьи. А у меня остался только сын.

– Сын? – искренне удивился Талигхилл. – Я никогда не слышал…

– Сын, – с нажимом повторил Домаб. – И потом, кто же еще должен раскрыть тебе глаза на происходящее, как не твой собственный отец?

– Ну, он-то далеко… – начал Пресветлый.

И замолчал.

До него дошел наконец смысл сказанного Домабом.

– Что? – тихо прошептал Талигхилл. – Что ты сказал?

– Эта история стара и давным-давно всеми забыта, – вздохнул Домаб. – … И правильно сделали, что забыли. Ничего в ней хорошего нет, в этой истории. Да и знало о ней не так УЖ много людей. Когда Руалнир женился на твоей матери, он был молод и горяч… как ты сейчас. Он не думал о супруге, а предпочитал жене охоту и другие развлечения. Опять-таки наложницы. Брак-то изначально был политическим, не более того. И мать твоя переехала сюда, в усадьбу. Чтобы не путаться под ногами. А я здесь уже тогда работал – только не управителем, а садовником.

– И ты ее утешил, – выговорил принц ровным голосом.

– Я ее полюбил, – покачал головой Домаб. – И она меня. Тоже. И между прочим, Руалниру на все это было глубоко наплевать. Он как раз ездил то ли на север, то ли на юг – охотиться, – когда мы поняли, что скоро должен появиться ребенок… Ты то есть. Приехал Руалнир. Узнал, естественно. Расхохотался и сказал, что, мол, вместо него неплохо постарались. И ладно, главное, чтобы у ребенка имелся дар Богов. А поскольку мать твоя была из Пресветлых, из дальней ветви, у нее, как ты знаешь, такой дар был. Хотя и сказано, что Боги дают его только наследнику и только сыну правителя, в жизни всякое случается. А раз у матери дар, то и у тебя – тоже. В общем, родился ты; Руалнир носом крутить не стал – принял как родного. И вот тогда в нем произошла удивительная перемена; я этого поначалу не углядел, потому что в основном жил здесь, в Гардгэне не появлялся, но потом все-таки обратил внимание: Руалнир к тебе привязался. Мать твою он так никогда и не любил, а вот тебя – на удивление – да, полюбил…. Скоро она умерла, тогда правитель и вовсе к тебе душой прикипел, словно жена была последним препятствием между ним и тобой. Вот так.

– Звучит трогательно, – холодно заметил Талигхилл. – А как оно было на самом деле, я у отца спрошу. С твоего позволения.

– А если бы я про дар Богов не заговорил, ты бы поверил, – сказал Домаб. – Знаешь, Исуур утверждал: «Закрывший глаза либо наступит на хвост спящего тигра, либо попадет в ловчую яму».

– Это мы обсудим в другой раз, – отрезал принц.

– Значит, на рудники я пока не отправляюсь.

– Верно подметил – пока. А там видно будет. – С этими словами принц вышел из комнаты, с силой захлопнув за собой дверь.

Тонкая высокая вазочка, что стояла на полке рядом с дверью, зашаталась и рухнула на пол – Домаб заметил это слишком поздно и не успел подхватить. Некоторое время он так и стоял: полуприсевший, с осколками хрупкого фарфора в пораненных ладонях – и кровь стекала на роскошный ковер, впитываясь в ворс. Потом управитель поднялся, ссыпал осколки на пол и пошел к лестнице, чтобы позвать слуг и приказать им убрать в комнате госпожи.

На улице резкий голос Талигхилла отдавал команды. Из окна было видно, как паланкины и карета направились к главным воротам усадьбы; те поспешно отворились – и процессия запылила по дороге.

Домаб закричал слугам, чтобы поторопились, и…

/смещение – ударом наотмашь по векам. Я…/

ДЕНЬ ЧЕТВЕРТЫЙ

Я вздрогнул и потер глаза. Они болели – словно под веки какой-то садист щедро насыпал крупнозернистой соли.

Немного проморгавшись, я отметил, что остальные чувствуют себя не лучше. Слабое, но все же утешеньице.

Рядом в кресле застонал Данкэн:

– Что это было?!

Хотел бы я знать! Но, кажется, Мугид очень скоро даст разъяснения. Он же не хочет, чтобы его растерзала толпа туристов, в самом деле!

Повествователь бесстрастно наблюдал за нашими попытками прийти в себя. Рядом с ним я разглядел чей-то силуэт – кажется, это был один из слуг. Кивнув старику, силуэт удалился с необычайной поспешностью.

Ого! Кажется, у нас ЧП. Вот только что из этого следует? Впрочем, скоро узнаем.

Действительно, повествователь уже поднимался с трона привычным движением и оглядывал нас – так пастух оглядывает свое стадо. А в стаде-то – недочет!

И тогда все встало на свои места. И кричавшая ночью толстуха, и этот вынужденный перерыв в повествовании, и суетливая фигурка слуги. То есть… почти все… Кое о чем я мог, конечно, только догадываться.

– Господа, прошу простить меня за причиненное неудобство. Боюсь, сегодня повествований больше не будет. Одна из наших гостей решила покинуть «Башню», и я вынужден принять соответствующие меры.

Мугид легко и плавно направился к выходу. Я, как привязанный, скользнул за ним, надеясь, что он не заметит, а заметит – не обратит внимания.

Он не обратил. Или просто решил, что я могу слышать и видеть то, что случится.

На первом этаже стояла толстуха, у ног ее лежала дохлым зверем полупустая дорожная сумка. (Я, Признаться, ожидал скорее какого-нибудь чемодана) Испуганный взгляд толстухи дернулся к Мугиду, и я впервые посочувствовал этому человеку по-настоящему. Похоже, сейчас начнется истерика. И направлена она будет на старика.

Но я ошибся. Толстуха только тяжело вздохнула и почти простонала:

– Скорее!

– Автобус уже вызвали, – мягко произнес Мугид. – Но скажите – если вас не затруднит, конечно, – что стало причиной подобного решения?

Толстуха вздрогнула напуганным желе и неуверенно потянулась к сумке:

– П-понимаете… – Она задохнулась от страха и схватила сумку, загородившись ею от старика.

– Успокойтесь, прошу вас, – сказал он тихим, но в то же время властным тоном. – Ничего страшного не случилось. От этих слов толстуха затряслась еще больше.

– Не случилось! – выкрикнула она истерично. – Но случится. И я должна предотвратить это!

– Что?

– Мне снилось, что мой сын… Боги – НЕТ!!!

Глаза толстухи закатились, и она стала заваливаться на бок. Видимо, чересчур живо вспомнился сон. Если учесть то, что рассказывал Данкэн…

Он стоял рядом и ошарашенно наблюдал эту сцену. Правда, хвала небесам, пока молчал.

Слуги подхватили обморочную и не дали ей упасть. Наверное, заботились о том, чтобы в полу не образовалась вмятина.

Я скривился от собственных неуклюжих попыток пошутить и бросил осторожный взгляд на старика. Тот бесстрастно наблюдал за тем, как слуги приводят толстуху в себя.

Она очнулась довольно быстро. Судорожно глотнула воздух, икнула и уставилась на Мугида большими выпученными глазами – рыба, попавшая на сушу. Только рыбы не икают.

– Так что же вы видели? – Повествователь спросил об этом как ни в чем не бывало. Словно ему – ему, а не ей! – пришлось на минутку отлучиться, и вот он вернулся к прерванному разговору.

– Я видела, как он умирает, – ослабевшим голосом произнесла толстуха. – Понимаете – умирает!

– Понимаю, – успокоил ее старик. – Думаю, автобус уже прибыл.

Слуги распахнули перед ним входную дверь, и Мугид, а после – толстуха – вышли на площадку. Я последовал было за ними, но один из слуг настойчивым жестом остановил меня:

– Не сейчас, господин.

– Я вынужден был согласиться с этим. Вряд ли мое присутствие чем-нибудь помогло бы, скорее – наоборот.

Резкий пронзительный звук, родившийся в ущелье, поначалу напугал меня. Данкэн тоже вздрогнул, да и остальные внимавшие – они к этому времени тоже выбрались из комнатки и наблюдали за происходящим – покосились в сторону площадки. С минутным запозданием я все же понял, что это гудел автобус.

Толстуха, поддерживаемая под локоть Мугидом, начала спускаться по лестнице.

Когда они исчезли из поля зрения, я повторил свою попытку выйти наружу, и на сей раз мешать мне никто не стал.

На площадке было холодно и ветрено – как, впрочем, и всегда. Я перегнулся через парапет и увидел далеко внизу ярко-желтый коробок автобуса. Мугид с толстухой преодолели уже примерно четверть пути и потихоньку продолжали спускаться дальше. Молодец старик. Не дал ей окончательно впасть в истерику.

Рядом появились другие люди, они тоже наблюдали за тем, как повествователь и толстуха спускались. Но с меня было довольно – я уже насмотрелся досыта. Зато выпал случай поговорить с Данкэном.

Я тронул его за локоть. Журналист мгновенно откликнулся и отошел в сторону, словно только дожидался моего знака.

– Вы поняли? – спросил я.

Он кивнул. Конечно, он понял. Толстуха была следующей в очереди на суточное обладание даром Пресветлых. Ей на долю выпала способность видеть вещие сны. Или то, что она сочла вещими снами, если точнее. Вряд ли они имеют какое-то отношение к действительности.

Но нам-то от этого не станет легче. Кто следующий? И что выпадет ему?

– Мне страшно, Нулкэр, – неожиданно прошептал журналист, поеживаясь в своем кожаном жилете с карманами. – Я начинаю жалеть, что вообще попал сюда.

– Вы не одиноки, – хмыкнул я. – Но что поделать? Отправляйтесь, если желаете, вслед за ними. – Я кивнул в сторону ущелья. Разумеется, отсюда не было видно ни автобуса, ни старика с толстухой, но Данкэн понял. – Еще успеете догнать.

Он вздохнул:

– Знаете, теперь я понимаю, что чувствует обезьяна, когда сует лапу в ящик с апельсином. Вам, должно быть, известна эта старая охотничья уловка. Поимщик берет ящик, раскрашивает его как можно ярче и кладет внутрь апельсин. Делает отверстие – такое, чтобы обезьяна могла просунуть внутрь лапу, но вытащить ее с апельсином, зажатым в кулаке, была уже не способна. Считается, что обезьяна настолько глупа, что не может додуматься и сбежать. Глупости! Я только теперь понял: она не бежит потому, что ей интересно. Какой-то частью сознания животное догадывается, что все это неспроста и его скорее всего убьют. Но есть более сильный импульс, инстинкт – называйте это как угодно – любопытство! Ей любопытно – и она остается, дожидаясь поимщиков. Я сейчас – такая обезьяна.

– А вот идет поимщик. – Я кивнул в сторону лестницы.

Не знаю, как Мугид ухитрился так быстро довести толстуху до автобуса, но он уже возвращался. Лицо его не выдавало ни единого чувства. С таким бы лицом в карты играть!

Данкэн вздрогнул и оглянулся. Потом замолчал.

А я подумал, что этим трюком избавился от его вопроса, на который было бы очень сложно придумать правдоподобный ответ: «Скажите, Нулкэр, а почему остаетесь вы!»

– Господа, – сказал Мугид, оказавшись на площадке и снова окидывая всех взглядом опытного пастуха. – Поскольку нас так неожиданно… прервали, предлагаю пообедать, прежде чем мы продолжим наше повествование.

Итак, продолжим? Тем лучше, поскольку сие означает, что все это закончится для меня раньше. Может быть, уже сегодня. Конечно, я бессовестно врал себе. Сегодня я бы не рискнул. Мугид и так на взводе. Опасный человек.

Обед прошел в гробовом молчании. Как говорится, атмосфера сгустилась и готова была разразиться бурей. Правда, обошлось без бурь.

После обеда мы продолжили, как и…

ПОВЕСТВОВАНИЕ ПЯТОЕ

Как и ожидал Талигхилл, во дворце было еще хуже. В смысле, жарче, многолюднее и утомительнее. Плюс ко всему – здесь нужно исполнять то, от чего он был благополучно избавлен, находясь в усадьбе: тренировки по владению оружием, занятие делами государственной важности, светские приемы и еще много всякого… непотребства. Слуги распаковывали багаж, а он шагал по длинным коридорам дворца, то и дело встречаясь с вельможами и увязая, как в патоке, в пустых разговорах о здоровье и непостоянных ценах на воду. Талигхилл при каждой встрече мысленно кривился и старался поскорее вырваться из лап очередного сахарно-улыбчивого собеседника, но уйти, совсем не поговорив, не удавалось. Что, разумеется, мало способствовало поднятию настроения принца.

Впрочем, о каком таком настроении могла идти речь? Он несколько часов назад узнал о том, что является, по сути, бастардом, пускай и по материнской линии. Его отец – управитель имения Пресветлых! Разумеется, все, что наговорил Домаб, могло оказаться неправдой – могло бы! эх, могло! Вот только было – принц знал это, чувствовал – было правдой.

Очередной коридор вильнул хвостом, подобно нашалившему псу, и Пресветлый оказался в крыле, где находились его покои. Также здесь располагались дворцовая библиотека, кабинет принца и все такое прочее. Но уж никак не храм Ув-Дайгрэйса, поэтому Тиелиг, шагнувший из тьмы одной из ниш и направляющийся к Талигхиллу, был тут, мягко говоря, неуместен. Но кажется, принц сейчас не был расположен говорить мягко.

– Добрый день, господин, – поклонился жрец.

– Возможно. Но я этого пока не заметил, – отрезал Пресветлый. – Это все, чем вы хотели порадовать меня сегодня? В таком случае счастливого пути. И пускай этот день будет к вам по-прежнему добрым.

– Благодарю вас, Пресветлый. – Тиелиг снова поклонился. – Но это не все.

– Что же еще?

– Вас хотел видеть Харлин. И он просил меня, чтобы я поинтересовался у вас, когда вы сможете его принять.