ДЕНЬ ЧЕТЫРНАДЦАТЫЙ(скорее всего…)

Когда по тебе ползают, можно и не проснуться. Все зависит от усталости – так сказать, в каждом отдельно взятом случае результат получится сугубо индивидуальным. А вот если тебя кусают…

Я проснулся…. Ну, на самом-то деле я вскинулся, заорал, как мартышка, и замахал руками, причем на мою ногу обручилась чья-то увесистая туша. Я снова заорал и отскочил.

Кстати, вокруг было абсолютно темно.

Н-да, «неповторимые воспоминания, которые вы получите в нашей гостинице, останутся с вами на всю жизнь»! Охотно верю.

Я постоял во тьме, тяжело дыша и постепенно приходя в себя. Потом полез в карман и достал из него фонарик. Включил.

Раздавленная мышь подрагивала лапками – как во сне. Рядом лежала «туша» – моя сумка «У страха бельма вместо глаз, но заго – богатое воображение», – давно почивший Исуур знал об этом еще семь веков назад, даже раньше. Я подобрал сумку (кажется, не погрызли) и сел, чтобы перекусить остатками фруктов, нагло стянутых мною вчера со стола.

Наши небось завтракают, проскользнула шальная мысль

Нет, ну прямо как в анекдоте: «А в тюрьме сейчас лапшу дают, с сухарями…»

В общем, съел я что осталось. И уже собирался дальше идти.

Кто не знаком с этим ощущением, тот не поймет. Но я был знаком. Вот уже, считай, две недели, изо дня в день.

Да как же это так?! Они же меня искать должны! А они внимают как ни в чем не бывало!…

Хорошо еще, что я сидел..

ПОВЕСТВОВАНИЕ ШЕСТНАДЦАТОЕ

Сидел ли в кресле, бродил ли пойманным зверем по комнате – все равно, все равно неотступно думал. И хотя Талигхилл однажды уже сделал этот выбор, теперь он должен был повторить… должен будет… очень скоро… Когда?

Пресветлый не обманывался: причиной его нынешних терзаний и сомнений стала одна-единственная ночь с Тэссой, вернее, странное поведение воительницы после. Как будю она сама убоялась случившегося. Как будто Талигхилл сделал что-то, чего она совершенно не ожидала.

Но ведь…

Он мучился. Он в сотый раз вспоминал ту ночь, прокручивал в памяти то, что в ней, в памяти, сохранилось, – и не находил ничего обидного. И из этого делал вывод, что причиной хладности Тэссы – его решение, его план.

Но ведь…

Он твердо решил, что должен с этим разобраться. Может еще получится переиграть все по-другому. Например..

В этом месте мысли неизменно запинались. Он не нашел иного выхода много дней назад, в Гардгэне, не находил и теперь. И Талигхилл был искренен тогда, на колокольне, когда говорил воительнице, что ему нелегко сделать этот выбор между честью и долгом. Кажется, тогда она поняла его. Да что там, она же еще призывала правителя поступить именно так, как он собирался! Так почему?.

«Великолепный план, правитель». «Единственно возможный в сложившейся ситуации».

В ее словах ведь не было иронии.

Тогда – почему?

Однажды, шагая, по своему обыкновению, из угла в угол, Талигхилл внезапно для самого себя остановился перед зеркалом. Оно висело здесь, когда он только поселился в этой комнате, но Пресветлый лишь сейчас обратил на зеркало внимание. Вернее, на свое отражение.

Все тот же рослый тридцатилетний мужчина. Все те же широко расставленные голубые глаза, которые, правда, изменили свое выражение, скуки больше нет, да и вообще, грудно сказать о каком-то одном чувстве, глядя на них – возникает только ощущение небывалой раньше глубины. Поредел и свалялся пышный некогда хвост: волосы требуют внимания и ухода, а на это сейчас не хватает времени, да и возможности не те. Тонкие потрескавшиеся губы стянуты в одну плотную нить, чего раньше за ними не замечалось. А ведь прошло не так много времени.

Вероятно, жизнь человеческую следует измерять не годами да минутами, а событиями, которыми она наполнена. И тогда получится, что до недавнего времени и не жил ты вовсе, а так… рождался в муках, и вот только теперь – по-настоящему…

В дверь отчаянно заколотили.

– Да! – Правитель рывком обернулся. – Входите!

Это был звонарь – тот самый, со шрамом на губе.

– Пресветлый… – Кажется, впервые этому человеку отказала его невозмутимость. – Пресветлый, на Коронованном – дым! – Звонарь запнулся, почувствовав, что говорит не то и не так. – Знак, – нашелся он наконец. – Там подают знак.

Талигхилл гепардом вылетел из комнаты и помчался по лестнице вверх. Храррип едва поспевал за ним Звонарь и – подавно отстал.

Оно и понятно. Те порции, которые сейчас выдают, не способствуют проявлениям резвости.

Выбрался на колокольню, подбежал к бойнице и стал, щурясь, всматриваться в даль Из плеши Коронованного поднималась струйка дыма, на этом расстоянии почти незаметная. В отличие от обыкновенных костров, этот порождал серую клубящуюся нить, которая ползла вверх рывками, и рывками упорядоченными.

– Давно? – спросил, обернувшись к звонарю, Талигхилл. Насколько он понимал, заметить сигналы могли и не сразу.

– Только-только началось, – уверенно сообщил звонарь. – Я как раз смотрел в ту сторону, когда пошел дым. Подумал: горит что-то. Потом догадался.

– Так. – Пресветлый дернул себя за ус и прищурился. – Так. Передай в Северо-Восточную: «сигнал».

– И все? – уточнил звонарь, доставая из кармана затычки.

– И все, – подтвердил правитель. – Пока все.

Он вернулся в комнату и заставил себя сесть в кресло. Сесть в кресло и сосредоточиться.

Вот так всегда и выходит. Думаешь: времени впереди еще полным-полно, – а оказывается, принимать решение нужно уже сейчас.

Пресветлый велел, чтобы позвали господина Лумвэя и высших офицеров, срочно.

Сегодня же ночью. Медлить нельзя.

Сообщение, полученное им, было невнятным. Что-то о невозможности промедления, но что именно – не понять. Слишком большое расстояние и слишком тонкая струйка дыма. Может быть, им – тем, кто передает, – удастся набрать побольше дров. Для такого случая на колокольне останутся наблюдатели. Запишут очередность и длительность сигналов. Впрочем, вряд ли более точное содержание сможет сильно повлиять на решение правителя.

А ведь ты уже принял это решение, не так ли? И плевать на госпожу Тэссу с ее непонятным поведением… и на все остальное – плевать. Решение уже вызрело, и ночью плод будет сорван.

Он поморщился, как от зубной боли, и встал из кресла, чтобы еще раз посмотреть на себя в зеркало. Ему было интересно, неужели ничего не изменилось за последние несколько минут в облике того рослого мужчины с голубыми глазами? А должно бы…

Но в дверь уже постучали, и Пресветлый опустился в кресло, приглашая визитеров входить.

Они собрались довольно быстро, словно предчувствовали этот вызов, словно готовились к нему загодя: учили свои роли, лримеряли маски. А возможно, это были их лица – напряженные, со сверкающими глазами; некоторые взгляды выражали удивление, некоторые – понимание происходящего. Кое-кто – например, Тиелиг – знал все заранее и теперь скучающим взором блуждал по гобелену. «Охота на оленя». Красиво сделано, спору нет.

Тэсса явилась позже всех и постаралась сесть за спинами остальных. Что, в общем-то, было глупо, ведь ей, как предводительнице Вольных Клинков, обязательно придется высказаться по поводу услышанного. Но правитель проигнорировал эту странность Сестры и продолжал говорить, вкратце, специально для нее, повторив сказанное прежде. Так, словно она ничего этого не знает.

Наконец Пресветлый закончил. Выдержал необходимую паузу, давая возможность осмыслить услышанное тем, кому это требовалось; потом предложил высказывать свои мнения.

Наверное, ему было бы проще, если б кто-нибудь возразил. Поднялся, упрямо склонил голову и заявил, что, мол, это слишком жестоко… и вообще, так дела не делают и государства не спасают. Поступок, недостойный правителя. Позор. Предательство. Трусость. Бегство. Боги не потерпят, Ув-Дайгрэйс навсегда закроет проходы в свой чудный край…

Однако же промолчали.

Все, как один.

– Ну же, господа, не стесняйтесь, – махнул рукой Талигхилл. – Говорите, говорите.

– А о чем говорить, Пресветлый? – тихо произнес Тиелиг. – И так ведь ясно, что ничего другого сейчас ни придумать, ни воплотить в жизнь мы не успеем. Следовательно, нужно готовиться к осуществлению вашего плана. Насколько я понимаю, именно сегодня ночью нам предстоит покинуть башню?

– Да, – согласился правитель. – Предстоит.

– Значит, необходимо решить, кто уйдет, а кто останется.

– По-моему, – вмешался Хранитель Северо-Западной, – тут особенно нечего решать.

К нему обратились удивленные взоры. Господин Лумвэй объяснил:

– Одним из обязательных условий предложенного нам здесь плана является неизвестность, тайна. Те, кому будет суждено остаться, не должны знать… разумеется, до поры до времени. И это условие сразу же указывает нам на то, что остаться в башне должны солдаты, размещенные в верхних ярусах. Потому что именно в этом случае передвижение остальных людей останется незамеченным.

– Я думаю, господа, что это правильный подход, – поддержал Талигхилл. – Разумеется, высказанные господином Лумвэем доводы будут основополагающими при решении, кого оставить, а кого – нет. Но – не единственными. – Он задумался, потом кивнул, соглашаясь со своими мыслями: – Ну что же, давайте говорить конкретнее. У нас ведь очень мало времени…

/смещение – я пытаюсь вырваться из этих тенет, я напрягаю сознание; и в этот момент мне кажется, что я чего-то добился, что я почти на свободе, но нет…/

Колокола не звонили уже давно, и поэтому сегодняшний разговор стал причиной пересудов во всей Северо-Восточной.

– Что там такое? – спросил Гайхилл.

Тогин растерянно посмотрел на мальчика, не зная, что ответить. Сын Хиффлоса лежал в комнатке господина Дулгина, на узком топчанчике, заботливо укрытый одеялами. Вот уже несколько дней мальчику нездоровилось.

Зря я согласился на то, чтобы поселиться здесь. Наверное, от больных пацан и подхватил какую-нибудь заразу. Да еще эти порции – один смех, а не порции.

Шрамник покачал головой:

– Не знаю. Звонят.

– Сходи узнай, – попросил Гайхилл.

– Хорошо, только ты лежи, не вставай. Договорились?

Мальчик закрыл глаза, чтобы подтвердить: да, понял. Ему было трудно двигаться, он очень ослаб за последние дни; время от времени у Гайхилла подскакивала температура, он бредил и стонал, метался, откидывая в сторону одеяла, и звал отца. Несомненно, гибель Хранителя Юго-Восточной сказалась на здоровье мальчика.

Вольный Клинок бросил на Гайхилла прощальный взгляд и вышел из комнатки. Он оказался в лазарете, до предела заполненном больными людьми. Поморщился от тяжелого удушливого запаха потных тел, лекарств и испражнений, пошел дальше. Наверное, нужно уже было привыкнуть ко всему этому, но привыкнуть не удавалось; Тогин как можно быстрее пошел к двери, где его встретил господин Дулгин.

– А, это вы, – протянул он рассеянно. – Ну как мальчик? Без изменений?

– Все по-прежнему. – Тогину хотелось покинуть лазарет, но лекарь загораживал собою выход. – Да вы и сами, наверное, знаете лучше меня. Кстати, что там за трезвон поднялся?

Лекарь вздрогнул.

– Н-не знаю, – неуверенно ответил он. – Не знаю.

Странно. Такой человек, как вы, господин Дулгин, должен бы за время службы в башне научиться распознавать подобные сигналы. Ну, да Боги вам судьи.

– Позвольте. – Он осторожно отодвинул лекаря в сторонку. – Мне нужно пройти.

– Да-да, разумеется. – Тот отступил и проводил Тогина странным взглядом.

Шрамник обошел всю башню, но так ничего и не выведал. Он не стал подниматься на колокольню, справедливо решив, что если остальные либо не знают, либо не желают говорить об этом, то уж звонари промолчат и подавно. Что толку протирать подошвы? К тому же у него было дело поважнее. Он давно собирался сходить к Шэддалю и поговорить о мальчике. Ему нельзя так питаться. В конце концов, именно старэгх возложил на Тогина обязанность присматривать за сыном Хранителя. Так пускай помогает. А то ведь и впрямь Шрамнику остается только смотреть, как пацан медленно умирает.

Но когда «счастливчик» оказался у кабинета Шэддаля, выяснилось, что он выбрал не лучшее время для визита. У старэгха как раз началось собрание, о чем Тогину сообщил взволнованный молодой солдатик, поставленный, видно, специально, чтобы «посторонних не пущать». Он сочувственно взглянул на Шрамника – Боги, неужели я так отвратительно выгляжу? Ну, недоедал, делился порциями с пацаном, а все же… взглянул и посоветовал зайти позже. «А ждать не имеет смысла, они там надолго».

Надолго так надолго. Видимо, сообщение и впрямь такое серьезное. Интересно только, хорошее оно для нас или плохое?

Тогин выбрался во внешний узкий коридор, соединявший бойницы и балконы (бывшие, а нынче в большинстве обрушившиеся из-за обстрела хуминов). Осторожно, чтобы не задело шальной стрелой, выглянул наружу.

Все как обычно. Лениво постреливают лучники с арбалетчиками, да время от времени пружинисто взлетает в воздух ложка катапульты. Рявкают баллисты, отправляя в полет бревна и камни. Кто-то падает у нас, кто-то падает у них. «Медленная» война. Вон один поскользнулся в масляной луже, неловко взмахнул руками и упал. Ругаясь, поднялся, отряхнулся. Пошел дальше по своим делам.

Масло в башне закончилось как-то слишком быстро. И смола – тоже. Да и разогревать их до кипения, как выяснилось, не на чем. Смолу ввезли, а дрова не успели. Что-то там не получилось с дровами.

Тогин постоял, посмотрел на эту тягучую, как густеющая кровь, войну. Думать ни о чем не хотелось. Он просто отстегнул упряжь и пустил свои мысли вперед – такое иногда помогает расслабиться. В особенности когда под твоим чутким руководством эти самые мысли завозят в такие дебри, что выть хочется. Волком. Но, как правило, в этих дебрях имеются свои волки. Которые не только воют, но и кусают.

Да, с мальчишкой получилось глупо. Надо бы что-нибудь придумать. Например, услать его вместе с ранеными из башни. Это нам, солдатам, нельзя выходить из башен, но раненым-то зачем здесь страдать? И детям?

Потом мысли с детей как-то сами собой переметнулись на Тэссу: как она там? Жива ли?

Да чего беспокоиться, убеждал себя Шрамник. Она ж не просто рядовая, она же предводительница. Что с ней станется?

Но он-то знал, что именно предводителей и предводительниц стараются «убрать» прежде всего. Тогин вздрогнул и взял поводья в свои руки. Об этом лучше не думать. Иначе сбудется.

Он оставил свой наблюдательный пост и пошел к кабинету Шэддаля. Возможно, собрание уже закончилось?

Шрамник и впрямь подгадал. Офицеры как раз выходили от старэгха, но на сей раз не перешептываясь, что уже само по себе было странным. Они торопились куда-то, и, судя по всему, очень торопились. И при этом старались делать вид, что совершенно не спешат.

Выбрал время, – мрачно подумал Тогин. Но отступаться не хотелось, да и не имел он – если задуматься – такого права: с каждым днем мальчику становилось все хуже. Решился – так уж иди до конца.

И «счастливчик» вошел.

Шэддаль походил на выкуренного из дупла древесного медведя: с виду невелик, а в ярости страшен.

– Да, десятник, да, – сказал он, выслушав все аргументы Тогина. – Ты абсолютно прав. Вот сегодня и отправишься вместе с мальчиком.

– Куда? – не понял Брат.

– Куда хотел. Наружу. Только уж изволь об этом никому не говорить, хорошо?

– Когда? – только и спросил Шрамник.

– Вечером. Даже ночью. После полуночи. Но чтоб к этому времени мальчик был на ногах. Возиться с ним никто не будет.

Это совсем не походило на прежнего Шэддаля, с которым Тогин разговаривал в прошлый раз. Поэтому он скупо кивнул и пообещал, что справится. Если будет нужно, понесет мальчика на руках.

Конечно, слух все равно прошел. Но говорили о тайно запланированном и потому не разглашаемом даже среди своих плане, согласно которому часть гарнизона в одну из ночей должна будет покинуть башню, выйти и ударить по хуминам. Тогин на подобные рассказы скептически пожимал плечами и удалялся. Он думал, что все обстоит несколько иначе. Поскольку всякая сплетня бывает верной лишь отчасти, да и то лишь в лучшем случае.

/смещение – я снова силюсь прорваться на поверхность реальности, но водоворот повествования затягивает все глубже и глубже…/

Сегодня стемнело чересчур быстро, ночь предательски подкралась, когда ее еще никто не ждал, когда никто еще не был готов. Но к такому трудно быть готовым.

Талигхилл стоял на колокольне, у привычной бойницы, с которой он почти сроднился за последние дни. Сзади сопел, возясь с колоколами, знакомый звонарь; где-то у двери застыл Храррип.

Внизу все уже пришло в движение. Постепенно, отряд за отрядом, людей выводили из башни.

Кроме, разумеется, тех, кого обрекли на смерть.

Кое-кто высказывал опасения, мол, зря правитель поднялся на самый верх – еще, упаси Боги, случится что…

Он только отмахнулся и велел всем заниматься своими делами. Для заботы о жизни Пресветлого существуют-телохранители.

Талигхиллу сегодня хотелось быть нарочито грубым и злым. Словно он желал подтвердить то мнение, которое могло сложиться

/что значит могло?! – сложится/

после сегодняшней ночи в умах простых людей. Правитель-предатель. Злой, расчетливый, холодный. Безразличный.

Как-то, когда он вот так же стоял у бойницы и всматривался в происходящее внизу, кто-то из звонарей произнес – тихо, чтобы не услышал правитель: «Мальчишки, верно, позже станут играть в эту войну, понарошку убивая друг друга. А мы вот – не понарошку».

Теперь Пресветлый с горечью думал, что, играя в «Ущелье Крина», пацаны обязательно будут играть и в него. Вот только решать, кто же будет «Талигхиллом-Убийцей», придется жребию – какой же мальчишка согласится по собственной воле быть злодеем?..

Выползла на небо и сонно смотрела на мир круглая блед-нощекая луна. Хумины у подножия башни жгли костры и мирно переговаривались между собой; где-то звучал хриплый смех.

Пора, – подумал Талигхилл. – Пора. В конце концов, эту настойку приготовил я сам, так что и пьянеть буду в гордом одиночестве. Пора, иначе вылакают без меня.

В гулком зале, связывающем помещения башни с двумя подземными коридорами, тихо (насколько это было возможно) и деловито сновали люди. Он отыскал взглядом Хранителя Лумвэя и подошел к нему:

– Может, все-таки отправитесь с нами? Хотя бы ради жены.

Тот покачал головой:

– Вы же понимаете, Пресветлый, что это невозможно Тогда к чему подобные разговоры?

И верно – к чему? Утешать собственную совесть мол, предлагал ведь, а этот чудак человек отказался.

– Простите, – пробормотал Талигхилл. – Если будет возможно, мы вернемся.

– Естественно, – кивнул Хранитель. – А я постараюсь придержать для вас Северо-Западную.

– Пора, – бесстрастно сообщил за спиной Джергил. – Пора, Пресветлый.

Талигхилл забрался на лошадь, окинул напоследок взглядом зал и остающихся. В коридор втягивались последние десятки.

Ну что же, ты ведь знал, что обратной дороги нет. Знал еще несколько дней назад, просто не признавался себе в этом до сих пор. Теперь – признался, вот и все.

Хотелось отыскать в этой толчее Тэссу, но воительница, скорее всего, уехала далеко вперед. Да и не стала бы она разговаривать. То есть… стала бы, но «да, мой правитель», «нет, мой правитель», «разумеется, мой правитель» – и ничего больше.

А как кстати была бы ее поддержка! Да и любая поддержка пришлась бы сейчас как нельзя кстати. Талигхилл бы, наверное, рассказал ей о том, что так мучает. Не сознание того, что он совершил… предательство… поступок. Уход из башни – не самое страшное, потому что он уже был сделан в мыслях задолго до нынешних событий. Другое…

Тот сон, который невозможно забыть.

Погрузившись в воспоминания о сне, который оказался роковым, Пресветлый не удивился ни вскинувшемуся под потолок крику, ни шарахнувшейся толпе, которая волной подалась назад.

Со всех сторон кричали. По этому воплю, многоголосому, дикому, он понял, что произошло нечто непредвиденное. И люди безумно напуганы.

Нужно предпринять какое-нибудь спасительное…

Не додумал. Кто-то толкнул его коня, и верный Джергил уже навис над обидчиком карающим мечом, крича и взмахивая руками. Потом накатило нечто совсем уж необычное, совсем не отсюда, не из этих мест, не из этой жизни, вообще… Одним словом, не отсюда. Голос. И что-то… Но край памяти, как падающая штора, отсек все потустороннее, оставшееся там, а здесь уже кричали. «Вставайте, Пресветлый, вставайте!» И…

ДЕНЬ ЧЕТЫРНАДЦАТЫЙ(наверняка)

Я наконец вырвался из того липкого кошмара, в котором пребывал последние… сколько часов? Задыхаясь, утер непослушной ладонью потное лицо. Посмотрел на тусклый свет фонарика. Он ведь был зажжен все это время! Аккумуляторы скоро сядут.

Шатаясь, поднялся на ноги. И увидел (или – почувствовал?), что впереди движется… нечто. О мертвые Боги!…

Додумать не дали. Туманный, размытый силуэт, сквозь который беспрепятственно проходила игла фонарного света, выплыл из-за поворота и замер на мгновение. Потом решительно заскользил ко мне, не касаясь ногами земли.

Захлебнувшись паническим криком, я отшатнулся и попятился. Он наступал. Забыв о материалах, не заботясь о фотоаппарате и диктофоне, я швырнул в это сумку. Она пролетела мимо, точнее – сквозь силуэт, и шлепнулась на пол.

Он был все ближе, все ближе! и я уже не кричал, я сипел, затравленно глядя на прозрачное существо, я уже давился своим криком, я уже…

уже я…

уже не я…

/смещение

смещение

смещение

смеще…/

ОБРЫВ

… накатило нечто совсем уж необычное, совсем не отсюда, не из этих мест, не из этой жизни вообще… Одним словом, не отсюда. Голос. Вопящий в ужасе голос. И что-то… Но край памяти, как падающая штора, отсек все потустороннее, оставшееся там, а здесь уже кричали' «Вставайте, Пресветлый, вставайте'»

И…

И я встал.

Задыхаясь, утер непослушной ладонью потное лицо. Посмотрел в озабоченное лицо Джергила. И вздрогнул.

Это уже слишком. Скажите на милость, как Мугиду удается повествовать из своей комнатушки прямо ко мне, лежащему в коридоре?! Ну, стоящему… То есть…

Люди напирали, толкаясь и истошно вопя. Десятники и полусотенные энергично наводили порядок, раздавая приказы и оплеухи. Последнее помогало в значительно большей степени, нежели первое. Но и от первого тоже был прок.

Обретя некое подобие порядка, люди замирали на своих местах, озабоченно, громко переговариваясь.

– Что происходит? – прошептал я самому себе. – Что же, демоны меня сожри, происходит?!

Джергил, однако, сей вопрос истолковал по-своему.

– Сейчас выяснится, Пресветлый, – попытался он меня успокоить. – Храррип уже послал кого-то вперед. – Потом он вздохнул и с облегчением добавил: – Я уж было подумал, в вас демон вселился. А вы, оказывается, просто потеряли сознание.

От людского месива отделился пожилой человек и направился ко мне. Разглядев у него нараг на поясе, я решил было, что это Мугид. Но ошибся. Мугиду, если помнишь, неоткуда взяться в этом кошмаре.

– Засада, – сообщил Тиелиг, приблизившись и внимательно разглядывая мое лицо – чем-то оно ему не понравилось. – Хумины непонятно каким образом успели обойти нас с фронта и оказались у выхода из коридоров. Они позволили выйти примерно четверти армии и ударили. Говорят (сам я не видел), получилась страшная бойня, но теперь все улажено. Часть людей отступила в коридор, хумины отброшены, двери удалось закрыть. Можно сказать, нам еще повезло. Если не считать того, что мы теперь заперты в башне, – добавил он, выдержав секундную паузу.