- Скажите, ваше величество, если бы вы увидели где-нибудь в лесу или у реки плаксивую ящерицу - и она, замечу, лежала бы бревном, как обычно сочли бы вы ее опасной? И вообще - приняли бы за хищника?
      - Но встречальцы, вы ведь сами говорили, малочисленны. А их глупая идея о завоевании Иншгурры...
      - "Но ведь это всего лишь бревно! - сказали бы вы мне, показывая на ящерицу. - Да и как она может быть хищницей с таким неуклюжим телом и такими короткими лапками!"
      - Чего вы добиваетесь, Фейсал? Чтобы я объявил герцогу Ранкатте войну из-за того, что на его землях появилась горстка баламутов? Вы хотя бы помните, что мой сын воспитывается при трюньильском дворе, а сын Ранкатты при нашем?
      - Не совсем "при дворе"... - пробормотал господин Фейсал. - Впрочем, ваше величество, я, конечно же, помню об этом. И не хуже вас понимаю, что нам не нужна война. Более всего королевство сейчас нуждается в мире и стабильности, тем паче в связи со всеми этими предвестиями о Четвертом Снисхождении. Однако я бы порекомендовал вам часть регулярников отправить на учения, скажем, в Тхалемский округ.
      - Какие учения, сейчас же осень!
      - Осенние, разумеется. А потом, если понадобится, и зимние, ваше величество. Впрочем, это только моя рекомендация, а следовать ей или нет решать только вам.
      - Я подумаю, - кивнул Суиттар Двенадцатый. В глазах его опять колыхалась вязкая безжизненная пелена "игурасит ис-псикис". - Я подумаю. Что вы там говорили насчет выбора у этих ящериц? - он указал на хищников, которые снова улеглись у кромки воды и походили на громадные замшелые колоды.
      Господин Фейсал благоразумно промолчал.
      * * *
      Череп на полу светился неровно: то вдруг вспыхивал махоньким, невыносимо ярким солнцем, то начинал мигать. Не иначе, повредился, когда Фриний отшвырнул взрывающийся комок энергии; теперь уж ничего не поделаешь, раньше чародей мог бы починить череп, но это раньше.
      Он лежал на спине, стараясь не шевелить рукой с забинтованным пальцем, и глядел в потолок. Прямо над Фринием барельефный чародей взмахивал посохом, повергая в прах стены цитадели мятежного барона; здесь же корячились зломордые твари, явно вызванные чародеем и помогающие ему низвергнуть бунтаря.
      Фантастический сюжет, нелепая выдумка! Чародеи - это ведь не церковники, даже не ученые; они никогда не вмешивались в дела светских властей. Во-первых, Церковь бы не допустила (вот уж кто по самый пояс влез в этот привлекательный кувшин под названием Власть Мирская!), а во-вторых, "нет ничего, более способствующего соскальзыванию чародея либо ступениата, нежели участие его в делах светских владык" - это из трактата "О неявных связях в мире", с которого начинает обучение любой, пожелавший встать на стезю чародейства.
      Словом, изображенное на потолке - выдумка чистой воды. Найти бы того, кто изваял этакую чушь, и пооторвать руки-ноги в назидание другим. Хотя...
      Память вяло трепыхнулась: "а как насчет Баронских Костров, любезный?" Но он так и не понял, о чем это она.
      Да и вообще...
      "Тебе-то что за дело? - спросил себя Фриний. - Ты-то из-за чего переживаешь? Ты-то теперь никакой не чародей, а так, пустышка-эримьйос, меньше даже, чем обычный человек. Потому что в каждом из "обычных" есть в зачаточном состоянии способность к чародейству; пусть только к самым мизерным, несложным действиям, - но есть. У каждого! Только не у тебя. Ты надломлен, ты потерял эту способность. Наверное, уже навсегда".
      По крайней мере, признался он самому себе, случаи, чтобы пустышка вновь стал чародеем, неизвестны. Другое дело ихх-глистри, соскользнувшие, но нет, конечно же, Фриний к ним не относится! Нет, исключено! Ведь если эримьйосом становились в результате перенапряжения, то в соскользнувших превращались, постепенно утрачивая главное для чародея: незамутненный взгляд на мир. При этом сам соскользнувший ни о чем таком не подозревал, считая себя вполне нормальным, - и уж тем более не терял все свои чародейские способности мгновенно, как это случилось с Фринием.
      Он вспомнил, как видел одного такого соскользнувшего: на подземном этаже сна-тонрской башни, рядом с камерами, где содержали ублюдков, порожденных людьми от зандробов. Всех этих мальчиков с чешуйчатыми безносыми лицами, девочек с куцыми куриными крыльями, младенцев с поросячьими хвостиками и копытцами на каждом пальце собирали со всего королевства; их пытались изучать, чтобы понять природу зандробов и оградить от демонов людей, особенно тех, кто жил в запеленутых районах. Чаще всего такие дети были не разумнее зверей, но иногда попадались и ребятишки другого сорта: они оказывались ничем не глупее (как правило - умнее) обычных детей. С ними было сложнее всего, потому что они осознавали и свою уродливость, и отчужденность, на которую обречены с рождения.
      А вот сидевший в соседней камере ихх-глистри ничем таким не мучился. Высокий широкоплечий мужчина с пышной черной бородой и массивными руками гневно вышагивал из угла в угол и что-то бормотал себе под нос. Нервно, неритмично мигала лампа, освещавшая его камеру, но расположенная так, чтобы он не мог достать до нее: под самым потолком, в специальной клетке. Бородач, впрочем, и не пытался.
      - Он даже не осознает того, что разговаривает сам с собой, - пояснил Фринию сопровождавший его даскайль Конгласп. Из всех сна-тонрских даскайлей Конгласп обладал наибольшей властью, высший среди равных, и поэтому мог, в частности, единолично решать, кого следует допускать на здешние подземные уровни. Однако, подобно прочим даскайлям, он был прежде всего наставником ступениатов, одним из которых с завтрашнего дня собирался стать Фриний.
      Сегодня, пока правила общения ступениата с даскайлем еще не вступили в силу, Конгласп повел гостя сюда, выполняя личную просьбу Тойры Мудрого.
      - С чего началось? - тихо, чтобы не привлечь внимание соскользнувшего, спросил Фриний.
      Конгласп развел руками:
      - Никто не может с уверенностью сказать. Обычно с ихх-глистри это так и происходит, поэтому их и называют "соскользнувшие", а не, скажем, "сорвавшиеся". Хотя у многих переломный момент так или иначе связан с периодом очередного ступениатства. Взваливали на себя чрезмерную ношу, не рассчитав своих душевных сил. Этот, например, был претендентом на пятую ступень мастерства. - (Фриний поневоле вздрогнул. Ведь он тоже... он и приехал-то в Сна-Тонр для этого!..) - Испытание прошел, - продолжал Конгласп, - и по возвращении ничего странного за ним замечено не было. Однако со временем кое-какие особенности в поведении: потеря самоконтроля, высокая раздражимость, преобладание эмоциональности в принятии решений... я перечисляю только основные характеристики, есть и другие, менее заметные, но не менее важные.
      "Итак, Тойра счел, что словесных предупреждений недостаточно, и поэтому послал меня посмотреть, как выглядит ихх-глистри. Но с какой целью?! Он ведь знает, я все равно не отступлю. Или чтобы снять с себя ответственность? Да нет, кто угодно, только не Тойра - ему бы такое и в голову не пришло!"
      - А зачем, - спросил Фриний у даскайля, - нужна эта лампа? Вернее, почему она так рвано мигает?
      - Некоторые считают, что таким образом мы хотя бы немного затормозим процесс соскальзывания. Кроме того... он ведь полностью не утратил своего мастерства. И если бы не этот рваный ритм и еще кое-какие ухищрения, вполне мог бы попытаться применить силу, чтобы освободиться.
      Но, казалось, чернобородый ихх-глистри и не думал об этом. Во время разговора он только и знал, что вышагивать по камере из угла в угол да неразборчиво произносить гневные речи, то повышая голос, то почти шепча.
      - Группа даскайлей работает с ним. Мы не теряем надежды на то, что когда-нибудь научимся лечить соскользнувших. Однако, признаться, успехов пока не добились, абсолютно никаких - разве только, как я уже говорил, немного затормозили процесс. - В отличие от большинства облеченных властью, Конгласп не боялся признаться в собственном бессилии. - И, увы, только в одном Сна-Тонре мы содержим около двух десятков ихх-глистри; а сколько их в остальных эрхастриях! Некоторые умирают в заточении, просто теряют интерес к жизни, остальные же... - Он вздохнул и указал на дверь камеры: - Сами видите. За последние несколько лет случаи соскальзывания участились, хотя какой-либо закономерности мы не наблюдаем. По крайней мере, такой, которая была бы бесспорной и непротиворечивой, и объясняла бы все факты.
      Этот разговор, случившийся осенью 698 года, и теперь, в 700-м, не давал Фринию покоя. Вернее даже, не сам разговор, а зрелище заключенного ихх-глистри - на первый взгляд обычного безумца, но в действительности...
      "А что мы знаем о них на самом-то деле?"
      Так или иначе, а тогда, стоя у мощной стальной двери камеры, он пообещал себе: "Я никогда не соскользну!"
      - Я никогда не соскользну! - повторил Фриний сейчас (мысленно, как думал он сам, - а в действительности тихим, надорванным шепотом). Никогда!
      Барельефная многощупальцевая тварь, штурмовавшая стены бароновой твердыни, вдруг подмигнула чародею с потолка: "Разумеется, никогда, дружище! Разумеется!"
      Глава девятая:
      Эх, дороги!.. Трудно быть Найденышем. К`Дунель наблюдает за боем
      быков. Работка для гвардейца в отпуску. "Запретниками не становятся,
      запретниками рождаются".
      Посуливши ответ, нас поймал хитрый век
      в сети из рваных вен, из опущенных век.
      Я давно от него уж не жду тех ответов
      и вопрос-то забыл я, чудак-человек!
      Кайнор из Мьекра
      по прозвищу Рыжий Гвоздь
      В городишке под коротким и непонятным названием "Сьемт" уже вовсю хозяйничала осень. В чем пассажиры фамильного экипажа Н`Адеров убедились еще на подступах, когда размытая дождями дорога вдруг чавкнула и не пожелала отпускать колеса двуполки. Пришлось выбираться, подкладывать под колеса ветки и толкать проклятый гробище; под улюлюканье перебравшейся на место кучера графиньки экипаж наконец тронулся с места, а Гвоздь, Айю-Шун и Дальмин, перемазанные в грязи, с исцарапанными о ветки ладонями, вместе с Матиль, врачевателем и Талиссой погрузились обратно.
      Как вскоре выяснилось, тут они явно поспешили.
      - И это только начало! - пыхтел, налегая плечом в недвижную громаду, Гвоздь. - Нет бы нам переправиться через Клудмино у Нуллатона, там дорога-то посуше и паром ходит каждые два часа, а теперь будем тащить и лошадей, и повозку на своих плечах. До самой северной переправы, а до нее от Сьемта еще ехать и... тьфу, проклятье! - Он сплюнул: брызги из-под колес летели во все стороны, в том числе и в лицо.
      - Не ругайтесь, господин Кайнор! - жизнерадостно отозвалась чернявая. Она снова правила вместо кучера, спровадив того толкать экипаж вместе с жонглером и тайнангинцем. - Мне нужно было забрать из Трех Сосен господина Туллэка, а возвращаться оттуда к переправе у столицы - слишком много времени потеряли бы.
      - Сейчас мы его потеряем вдвое больше, - проворчал Гвоздь. - Но вам там, сверху, безусловно виднее, графиня. ...Ну, давайте на раз-два-три! Командуйте, командуйте, господин врачеватель!
      Тот начал отсчитывать, неуклюже опираясь на трость, с растерянной улыбкой на лице. Несколько дней в дорожных гостиницах не пошли господину Туллэку на пользу, он поистрепался, подхватил где-то простуду, к тому же заныли старые раны. Графинька - добрая душа - снимала обычно общую комнату для себя с Матиль и Талиссой да две двуспальные: одну Айю-Шуну и Дальмину, другую Гвоздю с господином Туллэком. (Как подозревал Гвоздь, чернявая не хотела оставлять тайнангинца и врачевателя наедине). Поневоле приходилось выслушивать кряхтение и стоны, особенно под утро, когда господин Туллэк забывался тяжелыми потными снами. Однажды Гвоздь не выдержал: "А как насчет "врачу, исцелися сам"?" Господин Туллэк только пожал плечами: "Есть, знаете, болезни, от которых избавляет только смерть. А я еще не готов..."
      ...Дорога в очередной раз снисходительно отпустила экипаж - на поруки его пассажиров.
      "И почему бы ее батюшке не преставиться летом или зимой?" - злился Гвоздь, забираясь вовнутрь. Тут уже вся обивка была в грязи - ввек батальон уборщиц не вычистит. Кайнор пристроился в более-менее чистом углу и с отвращением оглядел себя: такое впечатление, что сутки не вылазил из земли, Цапля меня заклюй! Ну, теперь из Сьемта они не уедут, пока Гвоздь не навестит прачек, - что бы там ни говорила чернявая!
      Впереди их ждало еще две выбоины, и лишь потом - городские ворота.
      - Такое впечатление, что здешний градоначальник о дорогах думает в самую последнюю очередь, - не вытерпела у себя за перегородкой графинька, когда они, покачиваясь из стороны в сторону на манер запойного пьяницы, въехали-таки в Сьемт. - Как будто мостовую здесь не обновляли лет пятьдесят.
      - Больше, - уточнил Гвоздь. - И градоначальнику в самом деле не до дорог: у него на плечах висят с одной стороны Мясники, с другой - Ювелиры. И вот уже какое десятилетие решают, кто из них круче.
      - Это после Бунта-то Городов? - не поверила чернявая.
      - А что Бунт? Ну отобрали у самых дерзких и вольнолюбивых Восточное право, ну посадили королевских людей надзирать и карать... дальше-то что? Во-первых, графиня, города бывают разные; это Таллигон или Дьенрок имеет смысл держать, фигурально выражаясь, под прицелом. А такие как Сьемт... дороже обойдутся Короне. Послали сюда какого-нибудь чиновничка из второсортных: что хочешь, то и делай, но налоги вынь да положь. А здесь к нему местные корольки подъехали: будешь вести себя правильно - проживешь долго и со вкусом; нет - коротко и кисло. Он второсортный, но не дурак же согласился. Сидит, налоги отправляет в казну, но в действительности, само собой, ни на что не влияет. До дорог ли ему? Опять же, паломники к Ллусиму ездят либо южнее, либо северней Сьемта, так что и повода особо стараться ему никакого. А в городе еще своя головная боль: здесь от века цеховики друг с другом отношения выясняют. Высокие и низкие ремесла - и кто имеет больше права на власть.
      - Вы-то за кого, господин Кайнор?
      - Я, графиня, за дороги. Мне, по правде говоря, до Лабиринта, кто из местных толстосумов сломает хребет другому и отхватит кусок посочнее. Я от этого куска в любом случае ни крошки иметь не буду; они, само собой, местную рвань завлекают рассказами про равноправие и единогласие, - но я такие байки сам сказывать умею, еще убедительнее. А в действительности если бунт выльется в резню, а чернь - на улицы, король пришлет-таки сюда войско. Как думаете, кто после этого будет качаться на тех кленах, которые мы видели вдоль дороги? Готов поспорить: ни один из толстосумов не спляшет с ветром "Покойницкую" - сплошь мужичье. Так что я за дороги, графиня. Причем за те, которые ведут из города, а не в него.
      - Вы просто прелесть, господин Кайнор! Так хорошо разбираться в политике...
      Гвоздь поморщился. У чернявой были свои любимые словечки, которые он с некоторых пор терпеть не мог. И если за время путешествия господин Туллэк сильно сдал, то графинька наоборот, словно ожила, вдохнув вольного (и довольно пыльного) ветра дорог. Иногда ее жизнерадостность казалась даже неприличной, если вспомнить о недавно почившем отце.
      - Странствующему жонглеру хорошо разбираться в политике так же необходимо, как наемнику знать, с какой стороны браться за меч, графиня.
      - В таком случае держите свой меч покрепче, господин Кайнор. Думаю, в этом городе он может нам пригодиться.
      "Я бы предпочел, чтобы не пригодился, - подумал он. - И пусть кто угодно обвиняет меня за это в малодушии ".
      Гвоздь выглянул из окна экипажа: тот сейчас катил по улице Двух Раззяв. Грохот колес по булыжникам и цоканье лошадиных подков гулким эхом отражались от стен, но ничуть не тревожили ни драных, но гордых голубей на карнизах, ни, тем более, жирных свиней, валявшихся прямо на мостовой. Вместо того, чтобы уступить дорогу двуполке, эти пятнистые полудикие твари визжали и пугали лошадей. Дальмин вовсю орудовал хлыстом, размотав его на полную длину и охаживая хавроний по покрытым засохшей грязью бокам. Пастушата, которым надлежало приглядывать за свиньями, визжали не хуже своих подопечных и пытались - безуспешно! - отогнать их из-под Дальминового хлыста.
      Как обычно бывает в таких случаях, собралась масса зевак, которые зубоскалили и давали бесплатные советы обеим конфликтующим сторонам; впрочем, не только бесплатные, но и бессмысленные.
      - Это надолго, господин Кайнор? - спросила через перегородку графинька.
      - Все зависит от того, куда мы направляемся.
      - Куда-нибудь в центр, где есть приличные гостиницы.
      - Приличных в вашем разумении нет ни в этом городе, ни в двух-трех ближайших, графиня. Но недорогое заведение, где пиво не пахнет мочой, а в кашу не добавляют отвар из кошачьих костей, я знаю.
      - Тогда будьте добры, скажите Дальмину, куда править.
      - Охотно, графиня.
      Дверца экипажа открылась только наполовину: улицы здесь были слишком узкими. Но Гвоздь протиснулся в образовавшуюся щель и поднялся на крышу двуполки.
      - Ну-ка, позволь, - он отобрал у кучера хлыст. - Па-асторонись! Кайнор клал удары направо и налево, посвистывая и выкрикивая предупреждения. Народ быстрехонько понял, что потеха закончилась, и счел за лучшее не путаться под ногами коней, а поберечь плечи и спины.
      - Сразу видно, что ты давно не выезжал со своей госпожой в пригород, заметил Гвоздь, когда они миновали улицу Двух Раззяв и загрохотали в направлении "Блудливого Единорожца".
      Дальмин только отмахнулся:
      - Что есть, то есть. По правде-то сказать, госпожа предпочитает конные прогулки, а если и выбирается куда-нибудь, то не на этакой огромадине, а в экипажах поскромнее. Вот старый граф - тот был любитель поколесить по стране: паломничества, легендарные места славных деяний, могилы героев всяких...
      - Что, верил во все это?
      - Не то, чтоб верил... - Дальмин задумался, почесал небритую щеку с уже начавшей проступать сединой. - Нет, сдается мне, не верил он. Просто интересовался всем этаким. Ну, вроде как ученые или чародеи интересуются.
      - Но ведь граф не был ни тем, ни другим, так?
      - Не был. Однако, согласитесь, господин Кайнор...
      - "Гвоздь" и на "ты", мы же уже договаривались.
      - Да. Так вот, согласись, Гвоздь, что высокие господа с тугими кошельками могут позволить себе многое. Опять же, старый граф был за Хребтом и, говорят, навидался там всякого. Меня-то самого зверобоги миловали...
      - Значит, говоришь "просто интересовался"... - пробормотал Гвоздь. О! - воскликнул он, указывая кнутовищем, - вот мы и приехали. "Блудливый Единорожец", собственной персоной.
      - Осталось только загнать во двор этот гроб на колесах, - вздохнул Дальмин.
      - Не переживай, приятель, я помогу, - подмигнул ему Гвоздь, у которого резко поднялось настроение - ведь все шло именно так, как он задумал.
      * * *
      ...падение - как всегда.
      И разноцветные ленты.
      И чужой издевательский смех; нечеловеческий. "Найденыш! Найдены-ы-ыш!"
      Проваливаясь в чересполосицу бездонного сна, Фриний вздрогнул и попытался оглянуться, ведь когда-то давно именно так его и звали Найденышем.
      Он увидел густой монастырский сад - ту его часть, где заросли крапивы и будяка были изъязвлены потайными ходами, о которых знали только Непосвященные. Босоногие мальчишки с расцарапанными голенями и мозолями на коленях - у них нечасто появлялся часок-другой свободного времени; а уж когда появлялся, они старались сбежать подальше от наставников обители и храмовых служек. Если это удавалось, до сумракового колокола можно было безраздельно распоряжаться самими собой и делать что угодно: играть в "лягушку" и "подбери язык", обмениваться запретными историями и сальными шуточками насчет кое-кого из монахов, наконец - дрыхнуть, не беспокоясь, что пинок ноги в деревянной сандалье разбудит тебя... - но все это лишь до сумракового колокола. Однажды Фриний (тогда еще просто Найденыш) проспал и не успел вовремя вернуться в обитель - и те двадцать розг долго потом отдавались в его спине при каждом неосторожном движении. "Строгость необходима, ибо вы служите Сатьякалу, а зверобоги не терпят ленивых и непочтительных", - гнусавил в подобных случаях наставник Сморк. ("Представляешь, - сказал как-то Найденышу Птич, - он и когда через мост к вдовушке своей бегает, небось так же тянет: "необходи-има"!" Найденыш на это только невесело улыбнулся, стараясь держаться так, чтобы рубашка не касалась рубцов на спине).
      ...Да ладно, в общем-то розги доставались всем, и стоять во время молитвы на горохе тоже приходилось каждому из Непосвященных - и не по одному разу! Наставники не давали спуска никому - наверное, потому что когда-то давно их собственные наставники точно так же заставляли юных Сморка, Гилроша и Туфельдра вызубривать на память десятки страниц "Бытия" или носить в треснувшем кувшине воду от дальнего родника. Но главное, никого из Непосвященных они не выделяли, не взращивали себе любимчиков: все были равны перед Сатьякалом и его служителями. Все.
      Что не мешало самим Непосвященным находить себе "мальчиков для шпынянья". В большинстве своем незаконнорожденные отпрыски вельмож, Непосвященные частенько попадали сюда уже "взрослыми", в возрасте пяти-шести лет, привыкшие к тому, что в отцовских замках все над ними потешались, дворня швырялась в них каштанами и даже псы норовили при случае цапнуть за пятку. И теперь эти бастарды, от которых столь удачно избавились (и которые, сколь бы малы ни были, прекрасно понимали это), - теперь они спешили отыграться. Они вечно грызлись промеж собой, но когда дело доходило до травли других Непосвященных - не бастардов, а просто сирот, которых иногда оставляли у ворот обители, - о, тогда все ссоры бывали забыты и вельможата выступали единым фронтом!
      - Эй, Найденыш-Гаденыш, кто твой отец?
      - Ха, наверное, мамка зачала его от священного пера Разящей!
      - Нет, от священной тени Проницающего!
      - Тогда уж от тени самого короля! То-то наш Гаденыш такой гордый!
      - Ну да, наследник королевской тени - это вам не абы что!
      ...Он дрался - молча, яростно, не жалея себя и уж тем более обидчиков. Трое, пятеро, десять на одного? - какая разница! ("Дурак ты, - говорил Птич, хлюпая расквашенным носом. - В следующий раз сам будешь отбиваться". И в следующий раз снова налетал на вельможат, тузящих его приятеля, хотя перевес все равно оставался на их стороне).
      Монахи наказывали всех, кто был уличен в потасовке, не выискивая зачинщиков, несправедливо обиженных или случайно пострадавших. Всех.
      "Обитель подобна семье, в ней каждый должен заботиться о каждом, вздымал к потолку узловатый палец наставник Гилрош. - В ней каждый отвечает за каждого. Запоминайте, дети!"
      "И каждый обижает каждого", - мысленно, но без горечи добавлял Найденыш. К тому времени он уже понял, что глупо злиться на камень за то, что он твердый, или на воду за то, что она мокрая. Точно так же глупо злиться на своих сверстников за то, что они жестокие. Просто с вельможатами следовало разговаривать на их же языке. ("Когда-нибудь они убьют тебя", предупреждал Птич. "Им же хуже", - пожимал плечами Найденыш).
      Их учили смирению; конечно, не только ему, наставники преподавали азы письма и чтения, математику, кое-какие из ремесел, знания которых могли бы пригодиться будущим монахам. Но прежде всего Непосвященные должны были усвоить смирение: сделать его неотъемлемой частью своего естества. Только тогда их посвящали в служители Сатьякала. ("Я не хочу служить Сатьякалу", однажды заявил наставнику Сморку Найденыш. "Разве кто-нибудь спрашивает, чего ты хочешь? - изумился тот. - Да и как можно не хотеть, когда все мы, сущие в Тха, служим зверобогам, так или иначе?" "Я не хочу так". - Впрочем, эту фразу Найденыш вслух не произнес, благодаря чему вместо грозивших десяти часов чтения вслух "Бытия" заработал только семь).
      Пыльные привычные фразы рассыпались на губах, смысл их с каждым повторением отдалялся, превращался в ничто. "...и когда стало их Двенадцать, породили они множество отпрысков своих, кои походили на них внешне, но были меньше размерами и не обладали теми способностями, что..." Пустые слова. Найденышу больше нравились легенды, которые рассказывал Одноногий Жорэм - ветеран многих захребетных войн, в конце концов осевший в монастыре, ибо небольшое поместье его разграбили кредиторы, а дальние родственники отказались от старика: кому нужен увечный, да еще с таким скверным характером? Характер у Одноногого Жорэма в самом деле был не мед, но зато истории он знал самые разные. Слушаешь - аж дух захватывает! Особенно про фистамьеннов, про Десятилетие Сатьякального Гнева, о вымерших городах, о героях древности... Это вам не "и снизошли они во второй раз, поражая землю и воду, и людей, и строения, и скот, и нивы"; когда Одноногий Жорэм берется рассказывать, вы действительно будто собственными глазами видите все, что происходило в те годы. И совсем не важно, что старик сам-то ничего подобного не пережил... И вообще, что значит "не пережил"?! Да он каждый раз, когда рассказывает, словно заново все переживает!
      Жаль только, про захребетные походы отмалчивается да отшучивается. Мол, ничего там интересного, детки, не было. И щурит глаза, постукивает ногтями по дереву костыля.
      Ладно, Найденышу хватало и тех историй, которые Одноногий Жорэм рассказывал! Для воображения мальчишки они были чем-то вроде сухого хвороста, вовремя брошенного в огонь. Найденыш начинал фантазировать: а что чувствовал тот или иной человек, о чем думал, на что надеялся? Сперва это касалось только героев Жорэмовых историй, а потом мальчик стал обращать внимание и на живых людей, окружавших его. И не только на людей. Каково приходится монастырскому колоколу там, на самом верху колокольни, где всегда дуют холодные ветры, а близость к звездам делает одиночество еще невыносимее? Понимает ли овца, которую ведут под нож мясника, для чего ее собираются убить? О чем скрипит десятая, если считать сверху, ступенька на лестнице в библиотеке?
      "И не скучно тебе голову забивать такой... всячиной?" - Птич собирался сказать иначе, но в последний момент по блеску в глазах друга догадался, что не стоит. "Не скучно", - по своему обыкновению коротко ответил Найденыш. ("Сколько ж можно языками молоть во время молитвы! - шипел, выкручивая им уши, наставник Туфельдр. В монастырском храме, громадном, напоминавшем Найденышу островерхую шляпку поганки, Непосвященные молились в особо отведенном для них месте, которое называлось нечистилище. В этом закутке было тесно, гранитные нешлифованные плиты терзали колени холодом и острыми гранями, а позади всегда нес вахту очередной наставник. И всякие разговоры настрого запрещались - хотя запрет этот в течение трех-четырехчасового бдения частенько нарушался. Наиболее неуклюжих шептунов легко можно было узнать по вспухшим ушам (если дежурил Туфельдр) или по синякам на спине (если дежурил Гилрош). В конце концов Найденыш с Птичем додумались до простенького языка жестов, но жестами ведь всего не объяснишь... да и словами тоже).
      Бумаги им выдавали много, хоть и плохую, она рвалась под слишком остро заточенным карандашом и почему-то воняла крысиным пометом. Но для начала годилась и такая. Найденыш учился рисовать с упорством, которое иногда удивляло его самого. Очень скоро он сообразил, что в узкой комнатенке Непосвященных, в соседстве с еще четырьмя сверстниками, возможностей для рисования немного. Если даже позабыть об отсутствии нормального освещения, оставались ведь еще соседи, трое вельможат, против которых они с Птичем едва держали оборону. Тут не до рисования! - и тогда Найденыш устроил себе "мастерскую" в зарослях крапивы. Здесь в редкие свободные часы он пытался сделать доступным для других то, что чувствовал сам, размышляя - вот парадокс! - о чувствах других. На шероховатой бумаге постепенно оживали колокол, овца, ступеньки, они, безъязыкие, обретали возможность обратиться к людям. "Здорово! - восхищенно цокал языком Птич. - Слушай, ты показал бы Сморку, он, глядишь, сделал бы тебя художником при храме. Писал бы стены, идолов вырезал, а?" Найденыш это даже обсуждать не стал, только отмахнулся, мол, так и побежит наставник Сморк в художники меня отдавать.
      ("Ах ты сквернавец!" - плевался слюной тот же Сморк, когда случайно отобрал у Найденыша один эскиз. В сгорбленном, широкоухом и кривоносом человеке, изображенном на бумаге, без труда угадывался его прототип. "Ну ты у меня!.. - захлебывался праведным гневом прототип. - Я т-тебе...")
      Рисунки Найденыш постоянно перепрятывал, тем более, что вельможата быстро смекнули что к чему. Если им удавалось выкрасть подходящий набросок, где был изображен кто-то из взрослых, они тут же несли его настоятелям - и Найденыша ждало очередное наказание.
      Со временем законченные работы, не содержавшие в себе каких-либо крамольных изображений, он догадался вкладывать в свитки в библиотеке, куда, как и прочие Непосвященные, ходил прибираться. Делая вид, что вытирает с полок пыль, он дожидался удобного момента, подмигивал Птичу (тот неизменно стоял на страже, причем не столько от наставников, сколько от своих же), после чего выхватывал нужный свиток и, развернув, быстро вкладывал в него рисунок. Свитки Найденыш выбирал заранее и рисунки для хранения в них оформлял таким образом, чтобы невнимательному могло показаться, будто они и должны прилагаться к свитку. Правда, для этого пришлось старательнее отнестись к урокам грамоты, но лучше так, чем видеть, как ночной бабочкой горит в огне кусочек твоей души.
      Закончилось тем, что один из свитков с рисунками обнаружил Одноногий Жорэм. И именно тот свиток, куда было вложено изображение его, Жорэма, но только лет на двадцать моложе, еще с обеими ногами, посреди бушующего моря битвы со свирепыми тайнангинцами (какими их представлял Найденыш). Догадаться о том, кто автор рисунка, было несложно; Одноногий Жорэм подстерег Найденыша в библиотеке, когда тот пытался запрятать свое очередное творение. Птич потом только руками разводил: "И откуда старый хрыч выскочил? Ведь не было же его нигде!"
      Ухватив юного рисовальщика за плечо, старый хрыч ткнул ему под нос рисунок захребетной битвы и рявкнул: "Откуда?!.." "Что "откуда"?" - не растерялся и прикинулся растерянным Найденыш. "Откуда ты знаешь, каким я был тогда?"
      "А я не знаю, - честно признался Найденыш. И уловив свирепый блеск в глазах старика, пояснил: - Я рисовал то, что придумал. Точнее, не придумал, а увидел".