Однако же не стал. Тем позвонком, что находится аккурат между лопатками и работает вместо пресловутых "глаз на затылке", почуял, что за ним следят. Да иначе-то и быть не могло, верно? - чтобы неизвестного (или, если угодно, печально известного) проходимца оставить одного в этакой дорогущей комнате?! Ага, держи карман шире и пальцы плотнее!
      Гвоздь оглядел комнату повнимательнее. Сейчас он не приценивался, а искал потайные отверстия, через которые за ним могли бы наблюдать. Если он что-нибудь понимает в подобного рода устройствах, они должны располагаться чуть выше уровня головы человека среднего роста. Вот, например, идеально подходят для этой цели портреты. Кто это у нас здесь? Надписей, разумеется, нет - все, кому положено (и кому позволено сюда входить) и так знают, кто изображен. Он - суховатый старик с ястребиным носом и близко посаженными глазами, в доспехах, на согнутой левой руке держит знакомый Гвоздю шлем с кожистыми крыльями (нашлемника с харей нет). Она - моложе его лет этак на пятнадцать, а то и на все двадцать, очень и очень ничего выглядит, особенно в этом платье с широким декольте, с брошкой в виде ириса... может, дама и заинтересовалась бродячим жонглером, а-а? Старик-то, даже если был мужем (что скорее всего), теперь, судя по черной траурной ленточке, отчеркнувшей верхний правый угол картины, покинул юдоль земных страданий. Так что...
      О, догадался Кайнор, может, его вызвали, чтобы гимн какой-нибудь погребальный написать! Старик-то, допустим, был с причудами и в завещании указал, мол, хочу, чтоб похоронили под гимн, сочиненный известным поэтом, Рыжим, понимаешь, Гвоздем! Почему нет? Вполне может быть!
      И сразу становится понятно, отчего так торопился К`Дунель: покойный, поди, святым не был, тело его бренное подчиняется тем же законам разложения, что и прочая материя.
      Догадки вдохновили Кайнора и воодушевили его. Он расправил плечи и шагнул к висевшему здесь же зеркалу, чтобы привести себя в порядок. С досадой провел рукой по небритой вот уже несколько дней щеке, пятерней пригладил волосы... проклятие, если бы бешеный капитан не гнал лошадей день и ночь, у Кайнора было бы время заняться своей внешностью! (Одновременно с приведением себя в порядок Гвоздь повернулся так, чтобы закрыть собой "Непристойного мальчика" и опустить-таки статуэтку во внутренний карман кафтана. Кажется, никто из потайных наблюдателей не должен заметить...)
      Он вздрогнул, когда дверь на другом конце комнаты бесшумно приоткрылась. В зеркале он увидел отражение гостьи: молоденькая, лет этак двадцать - двадцать три, чернявая, одета прилично, наверное, одна из местных служанок, приближенных к хозяйке. Пришла, небось, чтобы подготовить "господина артиста" к приему у госпожи.
      - Так вы и есть тот самый Кайнор Мьекрский?
      Гвоздь улыбнулся ей одной из своих "улыбок-для-дам":
      - А вы представляли меня другим?
      Она потупилась:
      - Признаться, да, немного другим. - Ее смущение было таким неподдельным, наивность такой искренней! Служаночка переступила с ноги на ногу и попросила: - Вы не могли бы что-нибудь показать... - И тут же, зардевшись, добавила: - Я имею в виду, фокус какой-нибудь, или пожонглировать.
      - Для вас, сударыня... - галантно поклонился Гвоздь. - Ну-ка, - он оглянулся в поисках подходящих для жонглирования инструментов и выбрал три висевших на стене блюда. Каждое было золотым, да вдобавок к тому еще и с искусно изображенными сценами битв по краям... точнее, на двух - битвы, а на третьем - любовные утехи. Судя по всему, привезены кем-то из представителей фамилии в качестве трофеев из очередного захребетного похода.
      Служаночка вздрогнула, когда он снимал их со стены, но только покачала головой. А Кайнор подмигнул ей, мол, не трусь, потом обратно повесим, никто и не заметит, - и начал представление. Сперва просто пустил блюда в воздухе по кругу, в одном и в другом направлении, затем, когда более-менее привык к их весу и форме, принялся жонглировать блюдами у себя за спиной. Чернявая стояла, разинув рот. Неужели она не видела циркачей? В столице их на любом базаре должно быть пруд пруди!
      Да нет, она наверняка немного играет, делает вид, что увлечена, чтобы польстить ему. Выходит, и этой красотке тоже что-то нужно от Рыжего Гвоздя? Или ей велели потянуть время?
      - Вы просто прелесть! - она захлопала в ладоши.
      "...Потянуть время? Но зачем? Ты становишься безумцем, Гвоздь, вот что".
      - Ну как, вам понравилось, сударыня? - спросил он, прекратив жонглировать и развесив блюда по местам.
      - Очень! Вы просто прелесть, господин Кайнор!
      - Ну тогда, может, вы сочтете меня достойным небольшого приза?
      Она сделала робкий шажок назад, во взгляде ее мелькнула растерянность:
      - Да? Какого же?
      - М-м... давайте подумаем вместе. Например, поцелуй, а?
      - Нет, знаете... вот-вот должна прийти госпожа, и я...
      - Госпожа? Если ты так ее боишься, красавица, тогда поцелуй мы отложим до лучших времен. А расскажи-ка мне, что за госпожа такая... - Он кивнул в сторону портрета: - Она недавно овдовела, верно?
      - Д-да.
      - И зачем же ей понадобился жонглер? - он поднял руки, давая понять, что да, конечно, не ожидает от нее полной осведомленности, но все-таки... Хотя бы намекни.
      - А мы уже перешли на ты? Ладно, я намекну тебе, - служаночка ловко шагнула в сторону, увеличивая между ними дистанцию, но оказалась при этом далеко от дверей. Теперь Кайнор вынужден был либо стоять к ней вполоборота, либо повернуться спиной к дверям, чего он никогда не стал бы делать, если бы не зеркало. "...но что за игры играет со мной эта фифа?"
      - Граф действительно умер, - подтвердила она, указывая на портрет старика, перехваченный с краю черной лентой. - И оставил не совсем обычное завещание.
      - Неужели упомянул меня, недостойного?
      - Да, упомянул. Но не как наследника.
      - Эт понятно...
      - Граф хотел, - перебила она Кайнора, - чтобы после смерти его прах был перевезен и упокоен в ллусимском Храме Первой Книги. И чтобы ты сопровождал траурную процессию.
      - В качестве кого?
      - В качестве самого себя - Кайнора из Мьекра по прозвищу Рыжий Гвоздь. Тебя ведь так зовут?
      - Так-то оно так, но...
      - Вот и отлично. Ты, конечно, чересчур самоуверен и дерзок, но это решаемо.
      "Что значит "это решаемо"? Что тут вообще происходит?!"
      - Погоди-ка, милая, ты кем себя возомнила? - теперь Гвоздь рассердился не на шутку. - Сперва-то ты говорила повежливее. А если я нажалуюсь графине?
      Она пожала плечами:
      - Жалуйся. Можешь начать прямо сейчас, потому что я и есть графиня.
      - Что-то ты мало похожа на портрет.
      - Моя мать умерла десять лет назад. А отец... совсем недавно. Так что теперь, - чернявая вздернула подбородок, - я единственная, последняя представительница рода Н`Адер.
      "Вот так номер, Гвоздь! "...ее смущение было таким неподдельным, наивность такой искренней!" Тебя провели, как сопливого пацана!"
      - Не удивляйтесь. Я приходила, чтобы взглянуть, что вы из себя представляете, - заявила графиня. - А о деле мы поговорим чуть позже, когда вы переоденетесь и приведете себя в порядок. И кстати, - добавила она, обернувшись на пороге, перед тем, как уйти, - не забудьте поставить мальчика на место. Все равно в ближайшее время вам вряд ли представится возможность его продать.
      Глава седьмая:
      Древняя погребальная ладья. Человек с очень добрым взглядом. Баллуш Тихоход молится. "Какой же вы все-таки мальчишка!" Падение, цветные полосы
      и много боли. "Странные происшествия" господина Фейсала. Когда вопросы
      щекочут нёбо.
      Ну зачем я тебе - неудачник, жонглер?
      Я от игр ваших светских безмерно далек.
      Не боитесь, графиня, что я по привычке
      вас, как шарики, брошу в безумный полет?
      Кайнор из Мьекра
      по прозвищу Рыжий Гвоздь
      Когда лестница под ним проломилась, Иссканр, конечно же, испугался. Свалиться в непроглядную темень корабельных внутренностей - этак можно и шею себе свернуть! Или, что еще хуже, переломать руки и ноги и остаться живым - но при этом беспомощным калекой. В сна-тонрском госпитале он видел и таких...
      Но нет - разумеется, и о калеках, и о смерти он подумал позже, когда вместе с грудой трухлявых досок рухнул в воду, вынырнул, лихорадочно отмахиваясь руками, коснулся подошвами дна под собой и понял, что попал в один из отсеков парусника-дома. В самом деле, не мог же он прошибить все ярусы и рухнуть в море! Теперь главным было не паниковать, а осмотреться и найти выход.
      Иссканр посмотрел наверх, где светлело далекое пятно перекрытия, что он пробил, падая. Видимо, под непрочной лестницей уже были пустоты - или доски под ней тоже прогнили. Так или иначе, а выбраться через дыру он не сможет, попросту не дотянется. Звать на помощь тоже бессмысленно, вряд ли поблизости кто-нибудь есть.
      Остается одно: искать дверь.
      Он огляделся по сторонам: темнота здесь была не такой уж непроглядной благодаря далекому свету из пролома. Вода доставала Иссканру до пояса, в ней плавали доски, несколько вздувшихся крысиных тушек, какой-то мусор и... лодка!
      Что за чудеса, откуда ей здесь взяться?!
      Иссканр зашагал к лодке, отгребая в сторону плавающий на поверхности сор и радуясь, что при падении не задел руку, обожженную махсраями. Иногда она начинала ныть просто так, перед плохой погодой или крупной драчкой, хотя вообще-то вела себя прилично. Ну а сильный удар мог разбередить старую рану, что сейчас было бы совсем некстати.
      Добравшись до лодки, Иссканр оглядел ее со смешанным чувством восхищения и ужаса. Она и впрямь была немыслимо древней! Длинная, с широкими бортами и одинаково заостренными носом и кормой, она, казалось, вынырнула из тех времен, о которых складывают легенды. Возможно, ее бортов касалась рука самого Морепашца! - а что? ведь "Кинатит" принадлежал к великой армаде! Иссканр с благоговейным трепетом, которого сам от себя не ожидал, провел пальцами по искусному узорочью на носу лодки. Да, это явно была не обычная спасательная шлюпка - да и кому нужна спасательная шлюпка внутри парусника-дома? Скорее, это погребальная ладья.
      Погоди-ка, но кому нужна внутри парусника-дома погребальная ладья? Да, он слышал, что далекие предки, еще когда жили на Востоке, хоронили своих мертвых подобным образом, но - посреди океана? когда дорога каждая щепочка? - нет, вряд ли... Во всяком случае, вряд ли, чтобы они хоронили так всех своих мертвецов. А вот наиболее знатных...
      Он отшатнулся, когда сообразил, что в этом ящике в центре лодки может лежать покойник, которому пять сотен лет! Покойник, дух которого так и не отлетел во Внешние Пустоты, ибо обряд надлежащим образом не был закончен лодка-то осталась здесь, ее не отправили в свободное плавание по морю.
      В этот момент парусник-дом вздрогнул и заскрежетал от мощнейшего удара, Иссканр снова полетел в воду - и пожалел о том, что вышел из каморки... проклятие! что вообще сел в лодку Оварда!..
      * * *
      После разговора с графиней ("проверки!" - возмущенно бормотал Кайнор) его отвели в комнату на самом верху угловой башенки правого крыла. Дорогих цацок здесь было поменьше, зато нашлись таз с теплой водой, кувшин с холодной, чистая одежда и прочие составляющие, необходимые, чтобы привести себя в порядок. Даже обнаружилась настоящая служаночка, ткнувшаяся было помочь, - но обозленный Гвоздь яростно зыркнул на нее и сообщил, что уж сам как-нибудь. Она всхлипнула и убежала, а он мылся и честил себя на все корки. Каким же надо было быть слепцом, чтобы не заметить, что эта чернявая фифа ("Графиня, так ее растак!") всего лишь играет с ним! Ну погоди, красавица, мы с тобой съездим в паломничество к Ллусиму, ты у меня надолго запомнишь, ты у меня поймешь, что вокруг тебя живые люди, я т-тебе!..
      Взгляд Гвоздя упал на зеркало, в котором сейчас отражалась его намыленная, с мокрыми волосами, физиономия. "Старина, а не теряешь ли ты чувство юмора? Малолетняя неженка привыкла, что ей все доступно и подвластно. Ты не в первый раз сталкиваешься с такими. Так чего взъелся? Проучить ее? Обязательно! Но на кой при этом пускать пар из ноздрей и рыть копытом землю? Как-то оно... несолидно, несерьезно. Не по-Гвоздевски, что ли..."
      Когда он приступил к бритью, то полностью успокоился и даже насвистывал некий мотивчик.
      И едва не пустил себе кровь, увидев в окне, кто идет по расписным плитам двора от ворот к дому.
      Человек, так взволновавший Гвоздя, выглядел вполне безобидно. Невысокого роста, с сутулыми плечами, с лысиной, продиравшейся через седые заросли волос. Хотя сейчас, когда на нем были зеленый камзол с желтыми вставками на рукавах и берет, увенчанный чрезмерно пышным, преломившемся напополам пером, человек выглядел представительно. И ни лысины, ни сутулости плеч видно не было.
      Просто Гвоздь знал о них - равно как и о том, какого рода должность занимает гость госпожи Н`Адер.
      Он закусил губу, глядя как визитер преодолевает ступеньки и исчезает за распахнутыми дверьми. Наскоро оделся, проклиная портного, который понашил столько пуговиц-крючочков-застежек; выскользнул в коридор...
      - Господин закончил свой туалет? - у дверей возвышается громила, причем, судя по смуглой коже и носу с горбинкой, выходец с юга. "Или, добавил Кайнор, - из-за Хребта".
      - Да, закончил.
      - Тогда следуйте за мной.
      "А ты на что надеялся, Гвоздь? У чернявой, конечно, самомнение перехлестывает через край, но она ведь не дура, чтобы оставлять тебя без присмотра".
      Тем же путем, каким Кайнора привели в башенку, они спустились обратно, но пошли уже не в комнату с портретами покойных супругов Н`Адер, а совсем в другую сторону. Остановились только перед дверьми, на которых был изображен весь Сатьякал, от Дракона до Сколопендры. Громила с неожиданной деликатностью постучал и заглянул внутрь, кивнул, выслушивая наставления, и прикрыл дверь - снаружи.
      - Присаживайтесь, господин. Придется немного подождать, пока графиня освободится.
      "Значит, старик уже у нее".
      Гвоздь примостился на ближайший к двери стул - в надежде хоть что-нибудь услышать. Но, разумеется, кабинет был устроен таким образом, чтобы из него не долетало ни звука.
      "Проклятие! Проклятие, проклятие, пр-роклятие!.. Очень может быть, что сейчас они решают, как со мной поступить, а я, сидя от них в пяти шагах, ничего не знаю. И узнаю, когда будет слишком поздно. Проклятие!
      ...Зачем я на самом деле понадобился чернявой? Откуда обо мне знал ее папаша? Каким боком ко всему этому причастен бравый К`Дунель?
      И что мне теперь делать, чтобы спасти собственную шкуру?!"
      Он подумал о человеке, который сейчас разговаривал с графиней, и смертельный холодок скользнул полозом вверх по его спине, обвиваясь вокруг горла, мешая дышать, замутняя рассудок.
      Господин Фейсал - вот как зовут человека с сутулыми плечами. Когда-то, в детстве, Кайнор мечтал, чтобы у него был дядюшка: добрый, мудрый, немного таинственный. Фейсал выглядел именно так - но когда Кайнор впервые попал к нему на прием, он был уже не ребенком и отлично знал, кто такой этот пожилой человек с добрым взглядом.
      Говорят, в южных болотах Трюньила живут гигантские ящерицы, которые плачут, сожрав свою жертву. Господин Фейсал не плакал, он по-отечески улыбался. Вполне может быть, что в глубине души он считал себя добрым малым, вынужденным - для блага королевства, разумеется! - выполнять кое-какую грязную работенку. Он никого не убил своими руками, но его подпись или просто несколько фраз порой клали начало той цепочке событий, на конце которой человека дожидался, позевывая от скуки, площадный палач.
      Если пользоваться иносказательными фигурами речи, которые так любят придворные поэты, король Иншгурры был головой государства, а вот господин Фейсал - ушами, глазами и прочими подобными, так сказать, испытующими органами державы.
      Ну а Кайнор Мьекрский по прозвищу Рыжий Гвоздь был - чего уж греха таить - одним из шептунов господина Фейсала.
      И он твердо знал, что больше всего на свете господин Фейсал не любит "проколовшихся" шептунов. До смерти не любит.
      * * *
      В ту ночь море вокруг Йнууга кипело, как вода в котелке над костром. Вот только волны, бившиеся о скалы острова, оставались холодными, словно касание восставшего из могилы покойника.
      И были такими же мертвящими.
      Баллуш Тихоход сегодня не сомкнул глаз. С утра он молился, запершись у себя в кабинете и велев никого и ни под каким предлогом не пускать. Он молился - истово, искренне, испуганно - ибо то, что приснилось ему, вот-вот грозило разрушить привычную Баллушу картину мира.
      Монахи перешептывались по коридорам, строя самые нелепые предположения, но Тихоход, услышь их, лишь горько усмехнулся бы: наивные, они просто не способны представить ничего по-настоящему ужасного!
      ...Он облачился в свои лучшие одежды - те самые, расшитые золотом и жемчугами, которые он получил при посвящении в настоятеля Йнуугской обители (что делало его и членом Собора Двадцати Четырех - высшего органа церковной власти). Герник, старый верный Герник, как обычно, уложил его волосы в "плавник" и скрепил двумя гребнями. После чего слуга был отослан прочь, а Баллуш отодвинул занавеску, скрывавшую молитвенную нишу, и встал на колени перед священными статуэтками всего Сатьякала.
      Дракон Огненосный, Лягушка Пестроспинная, Муравей Вездесущий, Змея Немигающая, Мотылек Яркокрылый, Стрекоза Стремительная, Кабарга Остроклыкая, Акула Неустанная, Цапля Разящая, Нетопырь Порхающий, Крот Проницающий, Сколопендра Стоногая - они смотрели на него янтарными бусинами глаз, безжалостные и безжизненные. Такими они были всегда, такими они будут...
      Он отшатнулся, когда увидел, как начинают разгораться внутренним огнем медовые капельки на голове Неустанной.
      Так значит, это правда?! О, зверобоги!..
      Баллуш задрожал всем телом, попытался было закрыть глаза, чтобы не видеть статуэтку, - но не посмел. По его морщинистым, изъязвленным ритуальными шрамами щекам потекли слезы - но он не замечал этого. Раскачиваясь из стороны в сторону всем телом, Тихоход смотрел, как янтарные глаза Неустанной разгораются ярче и ярче. А перед внутренним взором Баллуша разворачивались совсем другие картины - их он наблюдал и сейчас, ночью, стоя у окна, за которым ярилось море.
      ...Точно так же, наверное, оно ярилось во время Десятилетия Сатьякального Гнева - когда зверобоги снизошли в Тха во второй раз, чтобы уничтожить пралюдей, прежних обитателей Ллаургина. О тех годах сохранилось мало сведений. Зато о временах Третьего Снисхождения, случившегося около трехсот семидесяти лет назад, летописей и свидетельств достаточно - читай не хочу! Тогда...
      Что произошло тогда, кто ответит?! Официальные хроники не в счет, равно как и то, что записано в "Бытии". Те времена называют Расколом почему? "Бытие" утверждает, что "низвергнут был враг Сатьякала, развоплощен на веки вечные - и имя его предано забвению, и служители его - смерти; и кто без необходимости вспомянет о нем, будет наказан... болезнями, невзгодами, лишениями, смертью ужасноокой..." Наскоро разрушались отдельные монастыри, костры из запрещенных свитков коптили небеса и грели городских бродяг. Все это было, было, было! - и не вычеркнуть, сколько ни старайся!
      А потом пала Сеть - и Ллаургин стал Отсеченным; и примерно в те же годы зародился культ Запретной Книги, с которым Сатьякальная церковь борется - не слишком-то успешно! - вот уже почти три с половиной столетия.
      И тогда же горцы сообщили о появлении Лабиринта.
      Но почти никому не было дела - ни до Лабиринта, ни до разрушенных монастырей, ни до культа Запретной Книги. Вместе с Сетью на Ллаургин обрушилось чересчур много испытаний и бед.
      "Отчасти заслуга Церкви в том, что мы справились с этими бедами и выдержали испытания, - думал, глядя в бешеные волны, Баллуш Тихоход. - И в годы затишья мы начали задавать вопросы и искать ответы. Сперва мы не знали, как это делается, но мы учились - учились читать ненаписанное и слышать невысказанное. Теперь мы расплачиваемся за это".
      Он зябко поежился, коснулся ладонями "плавника" на голове - и вздрогнул: "Но почему - именно мы?!"
      Крупицы истины начали собирать еще задолго до начала захребетных походов - просто сперва людей, интересовавшихся прошлым, было меньше, чем тех, кого волновали заботы сегодняшние.
      "Но ведь так было всегда!" - он уперся лбом в стекло: холодно! как же холодно, о Неустанная! как же!..
      ...Баллуш был далеко не первым, кто выслушивал пойманных сторонников культа Запретной Книги (запретников, как их называли) прежде, чем отправить, связанными, в пучину волн. Но сопоставляя, он пришел к выводам, которых, кажется, никто до него не сделал.
      "...развоплощен на веки вечные"? Если бы! Тот, чье имя волею зверобогов предано забвению, вполне способен вернуться в мир снова точнее, не в мир вообще, а именно в Ллаургин Отсеченный. И он возвращается, но только по частям. И воплощается - по частям.
      И зверобоги, вне всякого сомнения, знают об этом.
      Каждый раз, когда он возвращался в Ллаургин, они уничтожали Преданного Забвению - по частям, повторяя то, что сделали во время Раскола, снова и снова. Ибо, по всей видимости, не могли отыскать другой выход.
      Теперь все изменилось.
      "Они знают, как уничтожить его окончательно! - беззвучно кричал миру, морю, себе - Баллуш. - Они знают. Но... что-то произошло между ними".
      Даже мысленно он боялся произнести эту фразу: Сатьякал раскололся, и зверобоги враждуют между собой.
      Впрочем, это длится вот уже несколько лет - и до последнего времени было не так уж страшно.
      Теперь - повторил он в который раз - все изменилось!
      И прошептал, глядя как волны дикими псами треплют остов "Кинатита": "Умри! Так будет лучше для всех нас, мальчик! Умри же - и спаси Ллаургин еще на несколько десятилетий; а я тогда, может быть, придумаю, как спасти его насовсем".
      За спиной Баллуша безмятежно потрескивали дрова в очаге; в его пламени Тихоход сжег неделю назад сообщение из монастыря Весеннего Роения, где шла речь о смерти брата Гланнаха и странном поведении караванного телохранителя по имени Иссканр.
      "Счастливец! - подумал о покойном монахе Баллуш. - Ты занимался, чем хотел, и безмятежно верил, что обвел меня вокруг пальца. В одном ты был прав: чудес не бывает, Гланнах. И то, что нас ждет, если все Носители останутся живы... меньше всего это будет походить на чудо. Больше всего на конец света".
      Он вздрогнул и жадно впился глазами в то, что творилось за стеклом: буря наконец-то совладала с "Кинатитом"! То, что не удалось времени, соли и крысам, смогла совершить стихия: древний парусник-дом, оторвавшись от скал острова, медленно опускался на дно.
      ...А в занавешенной молитвенной нише по-прежнему горели огнем янтарные бусины глаз Акулы Неустанной.
      * * *
      Невероятно, но Кайнор задремал - прямо на стуле, сидя у входа в кабинет чернявой! Проснулся от еле слышного скрипа двери, вскинулся - и накололся взглядом на двузубую вилку стальных глаз господина Фейсала. Со сна плохо соображал, поэтому вскочил и согнулся в поклоне - и уже кланяясь, понял, что - пр-роклятие! - не следовало этого делать! Ибо Кайнор и господин Фейсал вроде как бы и не знакомы!
      К счастью, тот оказался сообразительнее своего шептуна: небрежно кивнул и пошел себе дальше. Мол, чего тут удивительного в том, что нас приветствует дожидающийся аудиенции у графини господин Не-знаю-как-его-зовут? Нич-чего удивительного! Вот если бы не приветствовал...
      Гвоздь сообразил, что ведь так оно и есть, - и выходит, сам того не ведая, он поступил правильно.
      Дальше размышлять не было времени - смуглокожий громила кашлянул: "Госпожа готова вас принять".
      - Ну, раз готова... - пробормотал Гвоздь, поправляя новенький камзол.
      Последняя представительница рода Н`Адер дожидалась его за массивным лакированным столом, явно принадлежавшим (впрочем, как и весь кабинет) покойному батюшке-захребетнику. Вероятно, чернявая решила, что так будет выглядеть внушительнее - но смотрелась, признаться, смешно. Гвоздь обвел взглядом стены, частью увешанные гобеленами и оружием, частью заставленные стеллажами с древними и не очень свитками; скептически вздернул бровь.
      Графинька заметила это, но не подала виду.
      - Входите, господин Кайнор.
      - Я уже вошел, - произнес он сдержанно. - Итак...
      Она кивнула, секунду или чуть дольше разглядывала узоры на столешнице, а потом внимательно посмотрела на Гвоздя:
      - Вы убивали людей?
      - Двух. И больше, надеюсь, не придется.
      - Отчего же?
      - Я, знаете ли, графиня, сторонник крепкого здорового сна. А чужие смерти не способствуют... даже когда убиваешь, защищая собственную жизнь.
      Она снова кивнула и неосознанно провела пальцем по краю стола. Глядя на плотно поджатые губы госпожи Н`Адер, Гвоздь вдруг понял, что она боится его.
      "И правильно делает!"
      - Вы были когда-нибудь в ллусимском Храме?
      - За свою жонглерскую жизнь я был в стольких местах, что всех и не упомнишь, - Гвоздь шагнул к столу, заставляя ее смотреть снизу вверх - или подняться с кресла. - К чему эти разговоры, госпожа? Разве имеет значение, был я на Ллусиме, не был?
      - Может, и имеет - и большее, чем вы представляете. Вы действительно родились в Мьекре, господин Кайнор?
      - Да вроде никаких особых семейных легенд по этому поводу не водилось, - произнес он осторожно. - Хотя, опять же, времени много прошло, что-то могло и забыться...
      - Нет, все правильно. Вы должны были родиться именно в Мьекре... Но скажите, господин Кайнор... - она замялась.
      - Да не стесняйтесь, графиня, отвечу на любые вопросы, кроме уж самых неприличных. Вы ведь не из праздного любопытства, верно? Это небось батюшка вам завещал меня порасспросить. - По ее глазам Гвоздь понял, что неожиданно для самого себя угадал. Ну что же, тем лучше. По вопросам покойника вполне можно будет составить представление о том, чего же хотел граф-захребетник. - Спрашивайте, - кивнул Гвоздь чернявой. - Я не шучу.
      - Вы умеете? - не удержалась она.
      - Иногда - да. Спрашивайте, графиня.
      - Вы были в семье не единственным ребенком, так?
      - У меня был брат.
      - Он тоже жонглер?
      - Он покойник, графиня. Но при жизни был вполне добропорядочным селянином. Кроликов разводил, морковку выращивал. Как и мои родители. Это я, такой-сякой, решил собственным примером подтвердить народную мудрость про "в семье не без урода" - и ушел из дому.
      - Почему?
      - Что "почему"?
      - Почему вы ушли? Вам родители сказали, что вы не их родной сын, так?
      "Ах во-от оно что!"
      Кайнор помолчал, пощелкивая пальцами.
      - Да, - сказал он наконец, - верно, графиня. Я действительно оказался подкидышем - но из дому я ушел не из-за этого... уж не знаю, поверите ли. А что, покойный ваш батюшка часом не отписал ли мне часть своего наследства?
      Теперь настал ее черед смеяться:
      - Нет, что вы! С чего это вы решили?
      - Ваш батюшка был захребетником. И - кажется - не причислен Церковью к сонму святых. Да и откуда еще, скажите-ка, он мог знать такие душещипательные подробности о никому не известном мальчишке из никому не известного города... - Хотел добавить кое-что еще - сдержался. - Вот я и делаю выводы...
      - Ошибочные! - в ее голосе зазвенела сталь захребетниковых мечей да-а, порода - она проступает, как ни прячь! - Ошибочные, господин Кайнор! Просто отцу нравилось ваше творчество и он интересовался вами при жизни. И завещал, чтобы вы сопровождали меня в паломничестве к Ллусиму. - Она даже не сделала паузы перед словом "творчество", и это, заклюй его Цапля, Кайнору понравилось!
      - Так-то оно так, графиня. Однако, замечу, ваш батюшка кое о чем забыл - или же попросту не успел сделать это, что в данном случае одно и то же. Не догадываетесь, о чем я? Он, графиня, позабыл - вот досада! - спросить моего мнения: хочу ли я тратить время на ллусимское паломничество. А я - не хочу.
      - Вам заплатили... - ну вот, опять те же самые стальные нотки в голосе - зря она это, ох зря!
      - Мне заплатили за то, что я, бросив все, отправлюсь с посланными вами людьми туда, куда они велят мне отправиться. Я это сделал - и труппа, к которой я принадлежу, получила деньги. Можно сказать, компенсацию за потраченное время. Всё. Мы в расчете, сударыня. Я ответил на ваши вопросы а теперь разрешите откланяться. ...Или вы повезете меня к озеру даже против моего желания, связанного, в мешке? - он снова издевательски вздернул бровь. Видел: да, она готова и на такой вариант. Но - вопреки Кайноровым ожиданиям - графинька о мешке промолчала.
      - Чего вы хотите? Еще денег?
      Он развел руками и засмеялся:
      - Мы приходим ни с чем и уходим ни с чем.
      И живешь средь дворцов ли, средь смрадных пещер,
      все равно твои руки пусты после смерти.
      А душе драгоценностей груды - зачем?
      - Неплохие стихи. Значит, деньги вам не нужны. Тогда - что?
      - Ничего, графиня.
      - Так не бывает.
      - Бывает. Просто иногда в это очень трудно поверить. Особенно если тебе самой чего-нибудь дозарезу нужно.
      - Ладно, - она наконец поднялась из кресла, но лишь для того, чтобы решительно прихлопнуть ладошкой по столешнице. - Я не хотела... вы сами меня вынудили. Выгляните-ка в окно.
      Это окно выходило во внутренний дворик - на котором сейчас стояли до боли знакомые Гвоздю фургоны.
      - Да, господин Кайнор. Я вполне допускаю, что вам действительно ничего не нужно. Но кое-что нужно будет вашим... как это получится? "сотруппникам", да? Я изучала разные философские школы и знаю об учении "отрекшихся от мира". Если помните, прежде, чем избавиться от желаний, они избавляются от привязанностей. Мудрые люди, господин...
      Он не дал ей договорить, в два прыжка преодолел расстояние, разделявшее их, и приставил к горлу чернявой шпильку, выдернутую из ее же прически. Кожа у графини была гладкой и шелковистой, упругое тело пахло грушами. Но глаза по-прежнему казались темными горошинами льда.