Губер - поэт умелый, но своего "лица", своего ясно выраженного индивидуального стиля у него нет. Когда вошел в славу Лермонтов, Губер стал ему подражать, и многие строчки его стихов кажутся перепевами Лермонтова. Мысль, что Губер - автор стихотворения "Краса природы", была бы не лишена основания, если б не одно неуловимое, но важное обстоятельство. Стихотворение кажется мне слишком бурным для Губера, слишком увлекательным, энергичным. Слишком талантливым! И тем не менее нельзя отрицать, что в "Прометее", губеровском стихотворении 1844 года, многие строчки сильно похожи на монолог о "красе природы". "Встают ли грозными толпами", "Я вырвал тайну бытия", "Кто дышит злобой на меня", "Я ад и небо подниму", "Когда к небесному чертогу", "Я головы моей не преклоню перед чужим кумиром"...
      Что же? Выходит, что Губер?
      Нет, покуда ясно одно: "Краса природы, совершенство..." стихотворение лермонтовской поэтической школы, при этом удивительное по смелости. Но напрасно станем мы искать его в поэтических сборниках. Оно осталось неизвестным даже самым крупным знатокам русской революционной поэзии. А между тем оно долгие годы читалось и распевалось по всей России, было популярно в различных слоях русского общества. Стало народной песней. Его переписывали, заучивали с голоса, переделывали, дополняли. В предреволюционную пору оно сыграло свою благородную роль, использовалось в освободительной борьбе. В истории русской революционной поэзии оно должно запять почетное место. А кто автор - поможет выяснить тот из вас, молодых читателей этой книги, кого увлечет история русской поэзии и общественной мысли.
      Стихотворение стоит того.
      И надо помнить еще, что альбом, который во время войны видел Сергей Сергеевич Смирнов, еще не разыскан!
      1962-1963
      ТЕТРАДЬ ВАСИЛИЯ ЗАВЕЛЕЙСКОГО
      ЧТО БЫЛО В ТЕТРАДИ?
      Когда она попала мне в руки, значительного я увидел в ней мало, но без нее, наверное, не отыскал бы того, что удалось обнаружить после, листая архивные дела, старые адрес-календари п статистические отчеты. Словом, настоящие поиски начались уже после находки. А находка пришла сама. И тут же пропала... Но лучше вспомнить историю эту сначала. Случилась она в ту пору, когда нынешний Центральный государственный архив литературы и искусства СССР в Москве - ЦГАЛИ - был еще Центральным государственным литературным архивом и соответственно назывался в сокращении ЦГЛА. Так вот, одна из сотрудниц ЦГЛА привезла на мою московскую квартиру толстую тетрадь - страниц 350 с лишним; порыжевшие чернила, тронутые желтизною листы...
      Ее еще не купили, а только взяли у владелицы посмотреть, стоит ли покупать. А для этого выясняли мнения людей, изучающих литературу прошлого века. Решили узнать и мое. В тот день я листал эту тетрадь... ну, что-нибудь вроде минут двадцати, не больше.
      На первом листе автор старательно вывел;
      ВЫДЕРЖКИ ИЗ МОЕГО ДНЕВНИКА НА ПАМЯТЬ.
      ПРОШЛОЕ БЕДНОГО МАКАРА.
      Начаты в июне 1865 года в Житомире
      ВАС. ЗАВЕЛЕЙСКИЙ.
      А дальше каллиграфическим почерком, без единой помарки этот "Вас. Завелейский", современник Лермонтова и Пушкина, подробно описывал детство свое, годы учения в Витебске, переезд в Петербург, службу в министерстве финансов - в департаменте внешней торговли... словом, жизнь чиновника 1830-х годов: сослуживцы, протекции, преуспеяния, повышения в чинах, награды к Новому году и к пасхе...
      Все было бы хорошо - неважно одно: большею частью упоминались малозначительные события. Правда, иногда попадались литературные имена:
      "Я несколько раз видел Пушкина на Невском проспекте в сюртуке шоколадного цвета, с зонтиком под мышкой",- записал Завелейский.
      Не много! Но вот и еще о Пушкине:
      "Видывал его в лавке купца Барсукова, где иногда по вечерам собирались наши литераторы и пили там чай".
      Встречался автор с Пушкиным в доме известного журналиста Николая Ивановича Греча, где в одной комнате литераторы "курили цигары и трубки, а иные читали свои сочинения и иногда очень горячо спорили, что чаще случалось между господами Сенковским и Булгариным".
      О том, что Пушкин одно время бывал в доме Греча,- это известно. Но что оп посещал чайную лавку купца Барсукова в доме Энгельгардта на Невском,про это никто никогда не слыхал. Снова мелочь,- а все же о Пушкине. И, наверное, когда-нибудь пригодится. И бесспорно значительный факт - страницы о белорусском дворянине Островском, который послужил Пушкину прототипом Дубровского.
      "Островский проказничал долго, лет пять, шесть,- пишет о нем Завелейский.- Или его преследовали не так усердно, или он умел вести свои дела, так что его трудно было поймать. У него, кажется, не было шайки: крал и грабил один. Он был несколько образованный шляхтич, то есть знал грамоту, учился где-то в уездном училище и пошел на этот промысел, чуя в себе богатырскую силу и любя свободу, по своим понятиям. Он грабил с разбором: у кого лишнее, он отнимал это лишнее; встретясь в лесу или на дороге с нищим, он делился с ним тем, что сам имел. Поэтому у него было много покровителей, даже между дворянами; ему сочувствовали некоторые даже дамы из помещиц средней руки, начитанные романов".
      Полиция схватила Островского. Завелейский жил тогда в Витебске и видел несколько раз, как его водили на допрос из острога - в цепях, в сером сюртуке, в фуражке набекрень.
      Тем, кто занимается Пушкиным, эти страницы окажутся не без пользы.
      В Петербурге, уже чиновником, по дороге в свою канцелярию, подходя по Большой Садовой к зданию Публичной библиотеки, Завелейский часто видывал во втором этаже Крылова, который, лежа в окне, иногда без фрака, в одной жилетке, облокотясь на подушке "посматривал на ходящий и езжущий народ и на кучи голубей, которые смело бродили тут и выпархивали из-под ног людей и лошадей. Я думаю,- рассуждает мемуарист,- что тут родилась не одна басня дедушки Крылова".
      Однажды Завелейскому удалось даже и познакомиться с Иваном Андреевичем.
      Александровская колонна на Дворцовой площади в Петербурге в ту пору еще только строилась и стояла в лесах. И многие петербургские жители подымались на эти леса, чтобы полюбоваться видами города. Все ходили - и Завелейский пошел.
      Приближаясь к колонне, он догнал высокого и массивного на вид человека в коричневом сюртуке, с круглою шляпою на голове и толстою палкою, которая лежала у него на самом изгибе талии, а обе руки были заложены за палку.
      "Человек этот, поставя ногу на первую ступень лестницы, оглянулся, и я узнал Крылова,- вспоминает наш автор.- Не будучи знаком с ним, я, однако ж, снял почтительно шляпу и поклонился нашему славному поэту. Он так приветливо взглянул на меня, что я влюбился в его ласковую улыбку. Он спросил меня: "И вы тоже наверх?" - Я отвечал: "Да-с!"
      Тут Завелейский пропустил великого баснописца вперед, и они поднялись до самых верхних подмостов, где, "сидя на стульях перед столиками, два молодых художника что-то рисовали на больших листах бумаги, наклеенных на досках. Они встали и тоже почтительно поклонились Крылову".
      Это были - Завелейский не знает! - братья Чернецовы, художники, которым было поручено изобразить панораму Санкт-Петербурга. А до этого один из них - Григорий Чернецов - написал картину "Парад на Марсовом поле", где в группе литераторов изобразил и Пушкина, и Крылова.
      Полюбовавшись видами Петербурга, Крылов с Завелейским стали спускаться. По вицмундирному фраку Крылов без труда угадал, в каком министерстве служит его новый знакомый, и заговорил с ним об этом:
      "Да-с! - с гордостью отвечал Завелейский.- Я служу помощником столоначальника в департаменте внешней торговли".
      "А, я знаю, там славный директор - Бибиков, знаю",- сказал на это Крылов...
      Тут они оказались уже внизу и простились. Крылов пошел на Невский, а Завелейский поворотил к Адмиралтейскому бульвару, чтобы у Зимнего дворца сесть в ялик и переехать через Неву на Петербургскую сторону.
      Дальше листаю...
      Однажды Завелейский мельком видел поэта и драматурга Нестора Кукольника и оставил в записках довольно точный его портрет. В другой раз возвращался со службы с поэтом Бенедиктовым, имя которого в ту пору гремело... Эпизоды не очень значительные, но все же доносят до нас какие-то живые мгновения, живые черты характеров.
      Василий Павлович Игнатович-Завелейский, автор записок, приходился родным племянником известному Петру Демьяновичу Завелейскому, который несколько лет до этого прослужил на Кавказе в должности грузинского гражданского губернатора и был хорош с Александром Сергеевичем Грибоедовым...
      Дочитав до этого места, я понял, что в записках будет сообщено что-то новое. А подумал я так потому, что незадолго до своей гибели Грибоедов увлек Петра Демьяновича Завелейского, грузинского губернатора, своим колоссальным проектом: создать в Закавказье акционерное общество "Российскую Закавказскую компанию", чтобы с ее помощью осуществить полное экономическое переустройство закавказских провинций.
      Из этого плана так ничего и не получилось. Грибоедову было объявлено о назначении его министром-посланником в Персию, и он должен был покинуть пределы Кавказа. Перед отъездом он женился на дочери своего давнего друга замечательного грузинского поэта и генерала русской службы Александра Гарсевановича Чавчавадзе. Две недели спустя, представив записку о "Российской Закавказской компании" главноуправляющему Грузией фельдмаршалу графу И. Ф. Паскевичу, он уехал. А через три месяца стало известно, что он убит при разгроме русской миссии в Тегеране.
      Вскоре в Тифлисе был раскрыт заговор грузинских аристократов, мечтавших о восстановлении грузинского престола и династии грузинских царей. В числе арестованных оказался и Александр Гарсеванович Чавчавадзе. Он не разделял этих замыслов. Но заговорщики открылись ему. Напрасно уговаривал он их отказаться от этой мысли, находя ее безрассудной: о заговоре ему стало известно. Поэтому следственная комиссия отнесла его к категории лиц, "кои знали об умысле, но с тем вместе не изъявили на оный согласия". В 1834 году, по окончании дела, за Чавчавадзе установили секретный надзор и сослали его в Тамбов.
      Завелейского в это время в Грузии не было. Он находился уже в Петербурге. И вот из мемуаров его племянника, Василия Завелейского, я узнаю, что в 1834 году в Петербурге, в доме своего дяди Петра Демьяновича, он познакомился с князем Александром Гарсевановичем Чавчавадзе!
      Как так?! Александр Чавчавадзе в Петербурге, в 1834 году? В то время, как в 1834 году он сослан в Тамбов?
      Ничего не понятно! Это какое-то новое сведение, неизвестное никому из исследователей!.. Вот еще раз про Чавчавадзе!.. И еще раз!..
      Одного этого было достаточно, чтобы привлечь интерес к тетради. А тут еще Пушкин, Крылов...
      Я написал для архива небольшую записку, рекомендовал тетрадь Завелейского приобрести. А сам решил внимательно изучить ее после того, как она поступит в архив. Возвращая, поинтересовался, кто продает.
      - Внучка.
      - Сколько просит?
      - Немного!
      Собеседница назвала какую-то ничтожную сумму и, спрятав тетрадь в портфель, удалилась.
      ПРЕНЕПРИЯТНЕЙШЕЕ письмо
      Прошло года два. Получаю письмо. Его автор прочел в моей книге, что Лермонтов в 1837 году встретился в Грузии с Александром Гарсевановичем Чавчавадзе. "Мне очень неприятно,- читаю в письме,- сообщать Вам о допущенной Вами грубой ошибке. По делу о грузинском заговоре 1832 года Чавчавадзе был сослан в Тамбов на четыре года. Выехал в ссылку в начале 1834-го. Значит, вернулся в 1838-м. В 1837 году в Грузии его не было. Следовательно, в 1837 году Лермонтов и Чавчавадзе встретиться не могли. А вы пишете..."
      Мой оппонент беспокоился зря. Мне уже удалось найти к этому времени бесспорные доказательства, что осенью 1837 года Чавчавадзе находился в Тифлисе. Что же касается ссылки в Тамбов, то действительно почти во всех биографиях Чавчавадзе можно прочесть про эти четыре года. Правда, в них говорится, что ссылка окончилась раньше. Но объяснить, откуда известно, что ссылка была недолгой, и откуда взялись эти четыре года, я не могу. Из документов это не видно.
      В Тбилиси, в Историческом архиве Грузии, хранится утвержденный царем приговор:
      "Чавчавадзе князь Александр... Выслать на жительство в Тамбов".
      Про четыре года не сказано!
      Видимо, для того чтоб решить этот вопрос окончательно, надо обратиться в тамбовский архив. Наверное, туда никто никогда не писал.
      Пишу. Получаю ответ: Чавчавадзе прибыл в Тамбов 18 февраля 1834 года, выехал оттуда в самом начале мая того же, 1834 года.
      Куда выехал?
      В Петербург.
      На каком основании?
      По велению царя.
      Оказывается, поэт написал в Варшаву фельдмаршалу графу Паскевичу, которого знал по Кавказу,- просил помочь в облегчении его, Чавчавадзе, участи. Паскевич обратился к царю. Николай, ценивший Паскевича едва ли не выше всех сановников в государстве, просьбу его исполнил. Чавчавадзе был вызван в столицу для свидания с царем и больше в Тамбов не вернулся.
      Значит... тамбовская ссылка длилась совсем не четыре года, а всего два с половиной месяца! Но тогда возникает новый вопрос: где находился Чавчавадзе с мая 1834 года до середины 1837-го?
      Вот тут-то и вспомнил я о тетради Василия Завелейского.
      МЕЛОЧИ ИЛИ НЕ МЕЛОЧИ?
      Приезжаю в Центральный литературный архив. Вхожу в кабинет начальника. Строчу заявление: "Прошу разрешить ознакомиться... Записки Василия Завелейского..."
      - Да их у нас нет. Мы их тогда не купили...
      - Как - не купили? Там же про Пушкина есть! Про Крылова!
      - Так это всё мелочи! Ну, видел на улице Пушкина... Какой в этом толк для науки? А тут ценные документы приносят...
      - Ну как же так? - говорю. - Ведь иной раз и незначительный факт, если его поставить рядом с другими, становится важным! Вы же спрашивали - я написал: купить.
      - У нас как-то сложилось другое мнение...
      - А вот мне теперь эта тетрадь просто до зарезу нужна!
      - Этого же мы не могли предвидеть!..
      - Ну, хоть фамилию владелицы помните?.. Которая вам приносила...
      - Сразу так не скажу... Попробуем выяснить... Внутренний телефон под рукой:
      - Тут внучка одна приносила записки... Два года назад... Завелейского... Фамилию ее случайно не записали?.. Жаль!.. Что-то похоже на орла? Не Орлова?.. Нет?.. Не Орловская?.. Орлевич не подойдет?..Усмехнулся.- Да уж это не "лошадиная" фамилия, а скорей птичья... Ну, добре!..
      И в мою сторону:
      - Поищем. Попробуем выяснить...
      Но ясно, что если никто не помнит сейчас, то потом вспоминать не станут. Надо искать самому. А вот как искать - это надо подумать...
      РАЗГАДКА "ПТИЧЬЕЙ" ФАМИЛИИ
      Завелейского звали Василием. Следовательно, сын или дочь его были Васильевичи. Посмотрю-ка я в каталогах, не писал ли книжек какой-нибудь Икс Васильевич Завелейский?
      Генеральный каталог Государственной библиотеки имени В. И. Ленина дает ответ положительный. В 1894 году вышла в свет брошюра "Электрический трамваи в Киеве". Автор Игнатович-Завелейский Владимир Васильевич. Очевидно, сын "нашего". Вторая брошюра - его же "Помощь утопающим". Киев. Третья работа - "Киевское реальное училище".
      Первый вопрос выяснен: в 90-х годах прошлого века Игнатовичи-Завелеиские жили в Киеве. Это хорошо согласуется с пометой в конце тетради Василия Завелейского, я ее тогда выписал: "...1869 год. Киев". Возможно, что и внучка, которая приносила в архив эту тетрадь, тоже из Киева?
      Еду в Киев - по другим делам, разумеется. Заодно навожу справки. Узнаю от одного театрала: была в Киеве, только давно, Игнатович, актриса. Потом она выступала в Москве.
      Вернулся в Москву - заглянул в ВТО (Всероссийское театральное общество). Решаю посоветоваться с сотрудницами кабинета драматургии. И начинаю выкладывать им эту историю. А какой-то маленький старичок ждет, когда ему наведут справку. Я мешаю ему.
      - Я не расслышала,- переспрашивает меня та, что наводит старичку справку,- как вы назвали фамилию?
      - Игнатович. Актриса. Играла в Москве.
      - Нашли вы ее?
      - Я еще не искал.
      И вдруг старичок ядовито глядит на меня:
      - И, между прочим, никогда не найдете!
      - Почему не найду?
      - Потому что она никогда не играла под этой фамилией. Ее сценическая фамилия Орлик. А зовут ее Ольгой Дмитриевной.
      - А как мне ее найти?
      - Вот уж этого я не знаю!
      Взял справку и, приняв горделивый вид, удалился. А я даже не спросил, кто он такой.
      Во всяком случае, ясно стало одно: "птичья" фамилия уточнилась.
      Еду в адресный стол - нет в Москве Ольги Дмитриевны Орлик!
      Состояние привычное, но все-таки неприятно.
      Тогда я обращаюсь к Ивану Семеновичу Козловскому, нашему замечательному певцу. Он знает чуть ли не всех старых актеров, с довоенных времен добывает им пенсии, поет на их юбилеях, с готовностью откликается на их нужды... Я ему позвонил. И что же вы думаете?!
      Он говорит, что помог устроить Ольгу Дмитриевну Орлик в Ленинградский дом ветеранов сцены.
      - Она в переписке с моим секретарем - Саррой Рафаиловной Шехтер, говорит мне Козловский. - Вы же с ней знакомы. Поговорите... Я сейчас попрошу ее к телефону.
      Невероятно! Я слышу голос той самой сотрудницы Центрального литературного архива, которая привозила ко мне на дом тетрадь Завелейского, вскоре ушла с работы, потом поселилась под Москвой где-то по Казанской дороге, и адрес ее выяснить было не легче, чем найти тетрадь Завелейского.
      Ну конечно... Она в курсе дела: Ольга Дмитриевна писала совсем недавно, что тетрадь по-прежнему у нее, что она готова уступить ее в какой-нибудь архив за бесценок.
      - Она вам охотно отдаст, я совершенно уверена,- говорит Шехтер.По-моему, рада будет.
      Хотя Ольга Дмитриевна живет в Ленинграде, а я - в Москве, мне кажется, можно уже успокоиться. Остается сесть в поезд.
      ДОМ ВЕТЕРАНОВ СЦЕНЫ
      Не так скоро, но случай представился. Я - в Ленинграде. Свиданию с Ольгой Дмитриевной решаю посвятить утро. Покатил на Петровский остров. Красота. Черная вода Малой Невки. Осенний парк. Уютный дом с флигелями и службами. Под окном, на скамейке под голым кустом сирени,- старушка в фетровых ботах, в шляпке, повязанной сверху оренбургским платком.
      - Простите,- спрашиваю,- где тут у вас канцелярия?
      - Я лучше, чем канцелярия,- отвечает старушка,- я знаю тут всех. Кто вас интересует, скажите?
      - Ольга Дмитриевна Орлик.
      - Ее комната там... Но... Ольга Дмитриевна скончалась недавно - я должна огорчить вас... Разве вам не известно? Уже две недели...
      Я действительно огорчился. Тетрадь показалась в эту минуту не столь уж и важной. Кстати, подумал, что сейчас ее получу.
      Вхожу в помещение дирекции. Объясняю, что меня привело сюда, выражаю сожаление по поводу смерти старой актрисы. Интересуюсь, нельзя ли получить записки деда ее. А мне отвечают с досадой:
      - Ну что бы вам раньше прийти! Орлик бумаги пожгли!.. Вчера как раз, вечером. Ну скажите!.. Кто знал?! Инспектор соцстраха отложил в сторону "это, говорит, тетради с ролями... сожгите". А нам какой смысл беречь? Нужен текст роли - возьми "Нору" или Островского и спиши...
      - Да ведь у нее были записки деда ее! - выкрикиваю я.- Завелейского! Там было про Пушкина, про Крылова! Про грузинского поэта Александра Чавчавадзе ценнейшие сведения! В огонь? Под плиту? И только вчера? Где же я был? Будь я проклят!..
      Всех огорчил, растревожил весь дом, нарушил порядок и тишину. В канцелярию стали заглядывать с недоумением и даже тревогой: "Где огонь?"
      Послали за директором на строительство. Пришел - высокий, статный, с серебряной головой, с благородным и бледным лицом, тонким, умным. В свое время - любимец театрального Петербурга. Партнер знаменитой Комиссаржевской. Прославленный Лаэрт в "Гамлете" - Андрей Андреевич Голубев. Улыбается примирительно. Хочет успокоить, утешить:
      - Погодите огорчаться. Не могли мы сжечь бумаги про Пушкина. Сожгли тетради, не имеющие никакого значения. К архивам наших актеров мы относимся очень бережно. Мы вам целый музей покажем... Берусь вас уверить - это недоразумение. На всякий случай я сейчас попрошу уборщицу еще раз поглядеть па кухне... Голубчик,- говорит он, приоткрывая дверь в коридор,- спросите на кухне, не осталось ли там бумаг из комнаты Орлик?
      - Да на них вчера кот сидел,- отвечает голос из коридора,- так повар кота шуганул, а бумагу всю под плиту, на растопку...
      Директор поморщился, снисходительно улыбается:
      - Целая диссертация про кота - совсем ни к чему все это! Попробуем посмотреть в шкафу, где лежат документы Орлик.
      Посмотрели: пенсионная книжка, сберегательная книжка, профсоюзная книжка... Завелейского нет!
      Директор поворачивает ключ:
      - Очевидно, и не было.
      - Как-не было! - говорю. - Было! Я уверяю вас! Может быть, тетрадь осталась в комнате Орлик?
      - Нет, там ничего не осталось. В ту комнату мы перевели уже другого актера - Василия Ильича Лихачева. Вы не застали его на сцене? Он в Москве, в Незлобинском театре играл ростановского Орленка. О, это было блестяще! Вообще он считался лучшим Орленком не только среди русских актеров, но и среди европейских. Это талант удивительный!
      - Я не знал, что Лихачев здесь,- говорю я.
      - А что? Вы хотели бы познакомиться?
      - Конечно, если это возможно.
      - Ну почему же... Если хотите - зайдем. Но я попрошу вас не заводить с ним разговор о тетради. Мы не любим нашим актерам напоминать об утратах. Разве только если он сам заговорит об Ольге Дмитриевне Орлик. Они были дружны.
      Идем к Василию Ильичу Лихачеву. Идем по сверкающим паркетам через анфиладу уютнейших гостиных, обставленных старинной мебелью, увешанных полотнами знаменитых художников, фотографиями прославленных артистов. И чуть не каждая - с дарственной надписью. Или на память о посещении Дома. Или в знак старой дружбы. Тут основательница Дома Мария Гавриловна Савина, Шаляпин, Собинов, Давыдов, Варламов...
      Чайковский с автографом. Бюст Станиславского. Старые афиши. Портреты тех, кто здесь жил, для кого этот Дом стал родным домом... Проходя, Голубев здоровается с артистами. На низеньком диванчике читает книгу знаменитая Снегурочка-Виолетта-Лакмэ, голос которой не можешь забыть с юных лет. В следующей гостиной над шахматным столиком склонились, задумавшись, знаменитый Вотан из опер Вагнера и знаменитый Кречинский. Знаменитый Швандя из пьесы Тренева следит за игрой. Навстречу, закутанная в пушистый платок, с огненным взором, вышла в коридор знаменитая Настасья Филипповна...
      Василий Ильич откладывает в сторону газету, очки, учтиво приветствует директора и меня, соединяя спокойное благородство движений с торопливой предупредительностью. На стене над кроватью во весь рост несчастный сын Наполеона Орленок - молодой Василий Ильич Лихачев.
      Садимся. Поговорили. Василий Ильич интересуется родом моих занятий. Ах, да: он слышал - Лермонтов, Пушкин, история русской литературы.
      - Я посоветую вам, - с оживлением говорит он, - издать записки деда одной нашей актрисы - Ольги Дмитриевны Орлик. Они очень занимательны, интересны, написаны хорошо - она давала мне почитать. Только заключаем условие: когда вы их напечатаете, один оттиск пришлете мне. Это будет "плата" за консультацию!
      - Я и сам готов бы издать эту рукопись,- говорю я со вздохом,- но, боюсь, что теперь это трудно...
      - А почему?
      - Есть подозрения, что тетрадь нечаянно сожгли.
      - То есть как "сожгли"? - Лихачев встрепенулся.
      - На растопку пустили.
      - Боже мой! Кто же это мог позволить себе?
      - С разрешения инспектора.
      - Какого инспектора?
      - Из соцстраха.
      - Откуда же он возник?
      - Пришел описывать имущество, оставшееся после покойной, - поясняет директор.
      - Как "покойной"? Я не совсем понимаю... - Лихачев встревожено приподнялся.- Я только вчера получил от нее открытку... Она спрашивает, что ей делать с записками Завелейского...
      - Кто спрашивает? - Я перевожу глаза нa директора. Директор тоже смотрит с недоумением:
      - Простите, Василий Ильич, я тоже отчасти не понимаю... Откуда же может быть открытка?
      - Я говорю о Наталье Михайловне Крымовой,- испуганно произносит Лихачев.- Она только что вернулась в Москву с Черноморского побережья и отвечает мне на письмо...
      Недоразумение выясняется, а с ним вместе и судьба тетради. Записки Завелейского находятся в Москве, у переводчицы, члена Союза писателей Натальи Михайловны Крымовой. Ольга Дмитриевна Орлик была с ней дружна и незадолго до смерти отправила эти записки ей с просьбой попробовать снова устроить их в какой-нибудь литературный архив. Хорошо. Я устрою. В ЦГАЛИ.
      ПЛЕМЯННИК И ДЯДЯ
      Записки в моих руках. Теперь можно прочесть их внимательно, не спеша и выяснить, много ли нового содержатся в них об Александре Гарсевановиче Чавчавадзе.
      Но прежде - два слова о самом Василии Завелейском.
      Решительно, заглавие записок сбивает читателя с толку. "Прошлое бедного Макара" оказывается весьма любопытным, а сам "Макар" вовсе не таким простаком, каким он хочет представить себя. Сначала я было подумал, что это обыкновенный чиновник, интересы которого не выходят за пределы его департамента. И ошибся!
      По приезде в Петербург, поступив в канцелярию министра финансов, Василий Завелейский стал посещать университетские лекции и в течение трех лет прослушал полный курс по философско-юридическому факультету. Потом решил окончить второй факультет - историко-филологический, увлекся лекциями, которые читал историк Н. Устрялов, прошел первый курс...
      Но в это время произошла важная перемена в его служебных делах: его повысили в должности, назначив столоначальником в департамент внешней торговли. От университетских лекций пришлось отказаться. Случилось это весной 1834 года. Виновником перемены, о которой Василий Завелейский жалел потом целую жизнь, оказался не кто иной, как дядя его Петр Демьянович. Это он позаботился о карьере племянника, а связи у него были огромные. И получилось.
      Так неожиданно, но, в общем, спокойно сложилась судьба племянника. Не в пример драматичнее была биография дяди.
      Получив смолоду военное воспитание, Петр Демьянович по влечению интересов своих перешел к "статским делам", поступил в министерство финансов и сразу же "был употреблен к открытию шайки контрабандистов", действовавшей в городе Радзивилове и в местечке Зельвах на западной границе российского государства. Назначенный начальником "секретной экспедиции", он в короткий срок обнаружил контрабандных товаров более чем на два миллиона рублей. За это таможенные чиновники и купцы, разжившиеся на незаконной торговле, несколько раз пытались его отравить...
      Остановимся. Вспомним "Мертвые души" Гоголя. Ведь Павел Иванович Чичиков тоже служил по таможенной части и пострадал от секретной экспедиции, посланной в западные губернии.
      Сначала все текло гладко. "Ревностно-бескорыстная служба" Чичикова стала предметом общего удивления и дошла наконец до внимания начальства. Получив повышение и чин, он решил, что время пришло, и представил проект изловить контрабандистов всех до единого, если дадут ему исполнить этот проект самому. Получив на то разрешение, вступил он с контрабандистами в сговор, и уже миллионы сулило выгод дерзкое предприятие, и бараны испанские, одетые в двойные тулупчики, пронесли через границу брабантских кружев на огромную сумму, когда тайное сделалось явным. У Чичикова все отобрали. И хотя от суда ему удалось увернуться, но ничего не осталось ему, кроме двух дюжин голландских рубашек, небольшой брички, крепостных Петрушки и Селифана да десятков двух тысчонок, которые были запрятаны у него про черный день.
      Впоследствии, когда спрашивали, где он служил, Чичиков больше отделывался общими фразами, что-де "претерпел на службе за правду, имел много неприятелей, покушавшихся даже на жизнь его".
      Очевидно, Гоголю было хорошо известно это нашумевшее дело о поимке контрабандистов, которым руководил Завелейский.
      Но вернемся к воспоминаниям.
      Удачное завершение предприятия, за которое Петр Демьянович получил орден и триста тысяч рублей, послужило к быстрому его возвышению. Вот почему уже на другой год его назначили в Грузию - исполняющим должность начальника грузинской казенной экспедиции "Верховного Грузинского правительства", где в полной мере мог проявиться его административный талант.
      Чего удалось ему достигнуть на этом посту, племянник не пишет. Но если несколько постараться, то с помощью адрес-календарей, картотек и архивов установить это мы можем и без него. И вот, выясняя, чем ознаменовалось пребывание Петра Демьяновича Завелейского в Грузии, я узнал, что сразу же по приезде в Тифлис - это было в начале 1828 года - он познакомил чиновников вверенной ему грузинской казенной экспедиции с проектом, который им предстояло осуществить. Им надлежало составить полное финансовое и статистическое, так называемое камеральное, описание закавказских провинций, произвести изучение их природных ресурсов, перспектив их экономического развития, численности и нужд местного населения. Все это сразу же было поставлено широко, основательно, по-деловому. Предпринято это было по распоряжению министра финансов графа Канкрина. Но инициатива принадлежала Александру Сергеевичу Грибоедову, с которым Петр Демьянович в ту пору снова встретился в Грузии. Еще в Петербурге стали они обмышлять план "Российской Закавказской компании", в Тифлисе решили подробности,
      Им представлялось, что компания должна начать широкую торговлю русскими и заграничными товарами и открыть в Закавказье первые заводы и фабрики - сахарные, суконные, кожевенные, стекольные, развивать виноградарство, виноделие, шелководство, разводить хлопок, табак, красильные и лекарственные растения. Составители намечали прокладку новых дорог, открытие школ, внедрение в сельское хозяйство новых технических средств и навыков...
      Для этого правительство должно было отвести компании землю - 120 тысяч десятин - за ничтожно малую арендную плату, предоставить монополию торговли, право свободного мореплавания, отвоевать для компании занятый турками порт Батум.