Избранные произведения (Том 2, Записки литературоведа)

.. В качестве рабочей силы Грибоедов хотел использовать в Закавказье армянских переселенцев из Персии и русских крестьян, которые получали бы освобождение от крепостной зависимости, но с обязательством, хотя и за плату, работать на компанию 50 лет. Компания рассчитывала получить административные и дипломатические права и для охраны путей к батумскому порту - войска. Образец выгод, которые будут получены в случае осуществления проекта, Грибоедов и Завелейский видели в процветающей экономике Северо-Американских Соединенных Штатов, а одну из важнейших целей компании - в том, чтобы она стала посредницей в мировой торговле между Азией и Европой. Акционерами Грибоедову мыслились закавказские помещики, закавказские купцы и чиновники русские, но без русских фабрикантов и русских купцов. Другими словами, Грибоедов и Завелейский прежде всего заботились о процветании Закавказского края, о поднятии его производительных сил. Все это было изложено, как говорит современник, "красноречивым и пламенным пером".
      Паскевич отверг этот план. И даже в том случае, если бы Грибоедов остался в живых, это ничего бы не изменило. План Грибоедова противоречил интересам русской буржуазии, всей экономической и политической структуре тогдашней России.
      Вместо "Российской Закавказской компании" для торговли русскими товарами в закавказских провинциях и в Персии в 1831 году была учреждена "Закавказская торговая компания", в которой Завелейский недолго числился попечителем. Но это было совершенно не то.
      В те же годы, когда создавался этот широкий и смелый план, Петр Демьянович Завелейский познакомился и подружился с Александром Гарсевановичем Чавчавадзе, а некоторое время спустя - после гибели Грибоедова - стал мечтать о женитьбе на его вдове, Нине Александровне, дочери Чавчавадзе. "Это как-то расстроилось",- пишет племянник. Расстроилось, но не отразилось на отношениях с ее отцом, который был о молодом губернаторе самого высокого мнения. "Благородность его души,- писал Чавчавадзе о Завелейском три года спустя,- его благонамеренность, его неусыпная деятельность по многосложным обязанностям, на него возложенным, его смелая справедливость ко всем без различия лицам, особенно верное и скорое постижение вещей для него новых, чрезвычайно нравились мне в нем и час от часу усиливали мою к нему любовь и уверенность. Он имел о Грузии самое точное понятие... Я с ним подружился".
      Те же, кто знал Завелейского, в свою очередь тоже говорили, что и он "очень восхвалял" Чавчавадзе.
      Это неудивительно: Чавчавадзе и Завелейский - люди одного образа мыслей. Теперь уже ни у кого из историков не возникает сомнений в том, что Чавчавадзе разделял многие взгляды зятя своего Грибоедова и, как видим, высоко ценил позицию Завелейского: недаром писал, что думает с ним одинаково.
      В должность грузинского губернатора Завелейский вступил в 1829 году, когда ему не было еще и тридцати лет. Это расценивалось как головокружительная карьера. Однако два года спустя последовала внезапная катастрофа: по "высочайшему повелению" его отрешили от должности с преданием суду.
      Василию Завелейскому кажется, что причиной тому была ревность, которую губернатор вызвал в сердце одного из кавказских начальников - генерала Панкратьева. Возможно, было и это. По официальная версия выглядит совершенно иначе. Губернатор обвинен в том, что "стеснительное управление" его влияло на "брожение" умов.
      В чем же оно заключалось?
      Медлил с определением подлинности дворянских грамот. Самочинно повысил земские сборы. Отменил таксы на вино. В 1829 году во время русско-турецкой войны объявил сбор грузинского ополчения ("милиции"), чем "неосновательно взволновал народ".
      На самом деле начало крушения Завелейского - рапорт, посланный им царю. В этом обстоятельном документе представлена картина упадка экономики Закавказья с 1801 года и предложены благотворные меры. С соображениями Завелейского не согласилась комиссия, присланная царем в Тифлис. Немаловажно и то, что передовой круг грузинского общества относится к Завелейскому как к своему. Уже это одно почитается несовместимым с задачами, которые ставятся перед царским администратором на Кавказе. Зная об отношении царя, новый наместник, барон Г. В. Розен, назначенный в 1831 году на место Паскевича, старается удалить Завелейского с поста губернатора.
      Добился! Кавказский период в жизни Петра Демьяновича кончился. Дело пошло в сенат. Завелейский вернулся в столицу и ждет решения судьбы.
      Тем временем в Грузии открывается заговор. Многие из арестованных на допросах с похвалою отзываются о Завелейском. Комиссия утверждает, что большая часть полагала его своим соучастником - "одни вследствие личных им внушений, другие по причине разных правительственных мер, явно клонивших к негодованию и взволнованию народа в самое именно время сильнейшего брожения здешних умов". Барон Розен шлет в Петербург донесения, в которых особо подчеркивает, что Александра Чавчавадзе с Завелейским и покойного Грибоедова объединяли общие взгляды, что они находились "в тесной связи". "Будучи тестем покойного Грибоедова,- пишет Розен о Чавчавадзе,- он имел в нем средство усовершенствоваться в правилах вольнодумства... Завелейский,продолжает он,- был связан тесной дружбой с тем же Грибоедовым и сохранил до сего времени такую же с Чавчавадзевским".
      Обвинение распространяется дальше. В замышленной Грибоедовым и Завелейским "Российской Закавказской компании" Розен видит связь с открывшимся заговором.
      Если бы осуществился проект Грибоедова и Завелейского, пишет Розен, то "тогда были бы здесь Соединенные Американские штаты...- в особенности, если бы правительство отдало им 120 тысяч десятин земли, как они предполагали".
      Вредным почитает он и производившееся камеральное описание края. "К описанию таковому здесь не пришло еще время,- решительно заявляет Розен.Если бы не было оного, то не произошло бы, может, и случившегося в Грузии".
      Грибоедовский план связан с грузинским заговором. Грибоедов, Чавчавадзе и Завелейский представлены как вдохновители заговорщиков.
      Следствие по делу ведется в Тифлисе, Завелейский находится в Петербурге, где судьбою "прикосновенных" к делу, то есть его - П. Д. Завелейского, грузинского царевича Димитрия, служащего в сенате канцеляриста Додаева (Додашвили) и француза Летелье, занимается специальная комиссия под председательством генерал-адъютанта царя - графа Орлова.
      Дело окончено. Прямых доказательств причастности Завелейского к делу не найдено. Но так же, как и сосланный в Тамбов Чавчавадзе, он взят под строгий секретный надзор Третьего отделения.
      Снова вступив на службу в министерство финансов, Завелейский отправляется обследовать состояние сибирских губерний, женится там на шестнадцатилетней купеческой дочке с огромным приданым, возвращается в 1834 году в Петербург и снимает квартиру "возле церкви Всех скорбящих", другими словами - на углу нынешнего проспекта Чернышевского и нынешней улицы Воинова. Широко принимает гостей. И у него постоянно бывает... Александр Гарсеванович Чавчавадзе!
      ТИФЛИССКИЕ СОСЛУЖИВЦЫ
      Да, вот это мы узнаем впервые. И узнаем из тетради племянника Василия Завелейского. Теперь становится окончательно ясным, что не зря я искал ее, она того стойла! Потому что племянник сообщает много новых и весьма интересных сведений, рассказывая о своих отношениях с дядей и шестнадцатилетнею "теткой".
      "Я,- пишет Завелейский-племянник,- стал бывать у них довольно часто, а обедал каждое воскресенье и каждый праздник. У них я познакомился с некоторыми лицами, значительными в нашей администрации, и аристократами. Здесь, - продолжает мемуарист, - я познакомился с князем Александром Гарсевановичем Чавчавадзе, грузином, генерал-лейтенантом и владетелем Кахетии, с Василием Семеновичем Легкобытовым и с Николаем, по отчеству забыл, Калиновским и некоторыми другими лицами, которые служили или так были знакомы дяде, когда он был грузинским губернатором".
      И снова - через тридцать страниц - вспоминает, что дядя познакомил его с "несколькими хорошими людьми". Кто же эти хорошие люди?
      Тот же Александр Гарсеванович Чавчавадзе, Василий Семенович Легкобытов, тот же Калиновский, "который был при дяде в Грузии вице-губернатором". И два новых имени: сочинитель Григорьев и Лысенко, "который был у дяди правителем канцелярии".
      Фамилия Чавчавадзе не нуждается здесь в пояснениях. Поэтому начнем с Легкобытова.
      Василий Семенович Легкобытов смолоду служил в министерстве финансов, потом был отправлен в Грузию к Завелейскому - советником грузинской казенной экспедиции. Занимался описанием восточных провинций Закавказья и по возвращении в Петербург на основе тех материалов, что были собраны им и его товарищами, написал четырехтомное исследование "Обозрение российских владений за Кавказом в статистическом, этнографическом, топографическом и финансовом отношениях", обозначив долю участия каждого в этом общем труде.
      Все четыре тома вышли в 1836 году. Вернулся Легкобытов в столицу в 1834-м. Стало быть, в то самое время, когда его встречает Завелейский Василий, он трудится над составлением этого описания, которое в продолжение многих десятилетий будет считаться "самым обстоятельным трудом" по экономике Закавказья.
      Иван Николаевич Калиновский - старый сослуживец П. Д. Завелейского по министерству финансов. Они вместе участвовали в поимке контрабандистов, вместе отправились в Грузию, где Калиновский возглавлял после Петра Демьяновича грузинскую казенную экспедицию и в отсутствие Завелейского постоянно заменял его на посту губернатора. В 1833 году по неудовольствию барона Розена освобожден от должности и возвратился в столицу.
      А кто такой литератор Григорьев?
      Тоже сослуживец по Грузии, кстати - лицо в литературе небезызвестное.
      По окончании петербургской гимназии Василий Никифорович Григорьев увлекся литературой и познакомился с Кондратием Федоровичем Рылеевым будущим руководителем Северного общества декабристов. Стал часто бывать у него, "оставался с ним наедине, толкуя о современной литературе".
      В ту пору Григорьев писал стихи в рылеевском духе и печатал их в "Полярной звезде", альманахе Рылеева и Бестужева.
      Вскоре Рылеев рекомендовал молодого литератора в члены "Вольного общества любителей российской словесности". Тут, на заседаниях Общества, Григорьев встречал будущих участников декабрьского восстания Александра и Николая Бестужевых, Федора Глинку, Александра Корниловича... Этим его литературные знакомства не ограничивались. Григорьев знал Пушкина, Языкова, Сомова, Дельвига, знал Грибоедова. Знакомство с Грибоедовым продолжилось на Кавказе, когда Григорьев был послан из Петербурга на службу в Грузию, к Завелейскому. В Тифлисе встречал он и Чавчавадзе и был позван на бал по случаю свадьбы Грибоедова и дочери Чавчавадзе Нины. Это в разговоре с Григорьевым Грибоедов назвал "самой пиитической принадлежностию Тифлиса" монастырь святого Давида, в ограде которого хотел найти последний приют. Так случилось, что именно он, Григорьев, первый из русских встретил "бренные останки Грибоедова у Аракса, на самой нашей границе", когда гроб с телом великого драматурга везли из Тегерана в Тифлис. Описание этой печальной встречи Григорьев послал в Петербург, и оно появилось в "Сыне отечества".
      Кроме того, в петербургских журналах в те годы печатались его грузинские очерки: "Грузинская свадьба", "Алавердский праздник", "Встреча с англичанами в Кахетии". Содержание очерков объясняется тем, что Григорьев занимался камеральным описанием Кахетии и заодно побывал в гостях в Цинандали - кахетинском имении А. Г. Чавчавадзе, где был принят Ниной Александровной очень радушно.
      Однажды - это было в Тифлисе - Григорьев обедал у военного губернатора Стрекалова,- в комнату ввели людей, только что доставленных из Сибири. Это были декабристы Владимир Толстой и Александр Бестужев-Марлинский, "сгорбленный, с мрачной физиономией".
      "Может ли быть! - вскричал Бестужев, узнав в молодом чиновнике юношу, коего некогда встречал в Петербурге на заседаниях "ученой республики", как называли "Вольное общество любителей российской словесности".- "Вы ли это, Григорьев?"
      Вспоминал об этом Григорьев в старости, когда от революционного пыла в ном уже ничего не осталось и о своих [Декабристских симпатиях он говорит неохотно и как-то вскользь. Тем не менее, описав эту встречу, он добавляет:
      "Я раз, навестив его, нашел в нем прежнего Александра Бестужева. Остроты по-прежнему так и сыпались... В обществе он был при всей колкости своей очень занимательный собеседник, душа у него была добрая..."
      "Нашел прежнего Бестужева!" Значит, знал его близко! Бестужев в его присутствии разговаривает с непринужденностью...
      Становится ясным, что их знакомство было более коротким, а встречи более частыми, нежели Григорьев собирался представить это в своих записках: в Тифлисе они встречались, и, можно думать, не один раз. Потом Григорьева послали в Нахичевань. Вернувшись в столицу, в прежний свой департамент, он выпустил книгу "Статистическое описание Нахичеванской провинции". Об этой книге Пушкин в своем "Современнике" 1836 года напечатал очень похвальный отзыв.
      Что касается упомянутого Василием Завелейским Дмитрия Степановича Лысенко (или Лисенкова), то он действительно был в Грузии правителем канцелярии при Петре Демьяновиче Завелейском и к этому времени тоже вернулся в столицу.
      Вот, оказывается, кого встречал автор воспоминаний в доме своего дяди. Его старого друга А. Г. Чавчавадзе и прежних дядиных сослуживцев, которые стали друзьями обоих - и Завелейского, и Чавчавадзе. Это - Калиновский, Легкобытов, Григорьев и Лысенко, удаленные из Грузии по соображениям политического порядка. Розен не доверяет им. Он предписал местным начальникам, какие должно давать им сведения, как учинить за ними надзор.
      Розен достиг своего. Министерство финансов вынуждено было отозвать с Кавказа этих способных чиновников, не успевших завершить порученную работу, ибо Розен продолжал настаивать на том, что разыскания о состоянии жителей закавказских провинций "должны были породить недоверчивость, а потом и негодование".
      "Нерешительность,- писал Легкобытов в предисловии к своей книге, подразумевая наместника Розена, - нерешительность думала видеть препятствия... в то уже время, когда важнейшая и большая часть владений были осмотрены... Невозможность существовала только в воображении и представлялась тому только, кому характер обитателей Закавказья вовсе был не известен, кто не желал или не был в состоянии видеть слишком ясной пользы этого предприятия".
      ОБЩЕЖИТЕЛЬСТВО НА ФОНТАНКЕ
      Итак: Чавчавадзе и Завелейский, состоящие под секретным надзором Третьего отделения, и друзья обоих - чиновники из грузинской казенной экспедиции - это кружок. Кружок "кавказцев", людей, очень близких между собою: четверо из них даже живут сообща, одним домом. Столуются вместе. Вот что узнаем мы - и тоже впервые - из рассказа Василия Завелейского:
      "Чавчавадзе, Легкобытов, Калиновский и мой меньшой дядя, Михаила, жили в доме купца Яковлева у Семеновского моста и сходились обедать вместе в квартире Чавчавадзе; кажется, все они держали общий стол, хоть повар был князя Чавчавадзе. Я обедал у них часто, а праздники и воскресенье в особенности я проводил у них. Здесь после вкусного обеда и кахетинского чавчавадзевского вина мы говорили, шутили, смеялись и читали новости политические и литературные. Читали или Легкобытов или я; а Миша с Калиновским дурачились. Последний, хотя статский советник и бывший уже вице-губернатор, небольшого росту, толстяк - был очень веселый и смешливый человек; редко, бывало, не хохочет. А был очень неглуп и человек с состоянием".
      Далее следует портрет Александра Гарсевановича Чавчавадзе, которого мемуарист запомнил в его излюбленной позе:
      "...курит себе сигару да лежит на кушетке, задравши ноги, но всегда в сюртуке и в эполетах. Говорили, что он был владетельный князь Кахетии и был с нашими войсками в Отечественную войну в Париже, вероятно очень еще молодым. Он был стройный, тонкий в стане и красивый очень мужчина и казался еще молодым, лет 33-х, не больше. Кажется, он шнуровался, но волосы у него были не подкрашенные черные и движения еще молодые. Он, помнится, нигде уже не служил тогда, но носил эполеты и саблю. Вероятно, он числился по кавалерии. Сын его Давыд, молодой гвардейский уланский юнкер, приходил к нему из школы подпрапорщиков каждую субботу и обедал на другой день с нами, но всегда за другим, маленьким столом, в своем толстом мундире. Почтительность к отцу у него была удивительная: бывало, отец скажет: "Давыд". И он тотчас же отвечает из другой комнаты: "Батоно?" Но в этом ответе по интонации голоса так и звучит: "Батюшка! слушаюсь, что прикажете?"
      Первое, что надо отметить в этом рассказе,- чтение вслух новостей литературных и политических. Нетрудно представить себе, что за чтением должно было следовать их обсуждение. Приятели Чавчавадзе - люди с образованием и с интересами. Легкобытов окончил Московский университетский Благородный пансион (в котором после него учился Лермонтов). Калиновский воспитанник Харьковского университета. У Григорьева - гимназическое образование. Александра Чавчавадзе Григорьев рекомендует как человека "весьма начитанного". Это мы и без него знаем. Но, видимо, в Петербурге Григорьев имел возможность и сам убедиться в этом.
      Поэтому совершенно ясно: журналы и газеты читаются не ради времяпрепровождения, а из интереса всей этой компании к политике и литературе. Много смеются. Главные по этой части - Калиновский и "меньшой дядя Михайла Завелейский". Кто такой? Тоже чиновник, только почтового ведомства.
      Теперь давайте попробуем выяснить, что это за дом возле Семеновского моста, в котором они живут. Возьмем старый план.Дом купца Яковлева у Семеновского моста числится тут под №. 58 по Гороховой улице и № 64 по Фонтанке. Если же открыть "Книгу адресов С.-Петербурга на 1837 год", то нетрудно узнать, что в доме "по Гороховой № 58 и по Фонтанке № 64" жил "Чивковадзи князь Алексей Иванович, генерал-майор, состоящий при Отдельном Кавказском корпусе". То ли тугое ухо было у квартального надзирателя, то ли рука нечеткая, но только при "прописке" Александр Иванович Чавчавадзе превратился в Алексея Ивановича Чивковадзи. Вы спросите: почему же "Иванович"? Не будем слишком строги по отношению к квартальному. Ивановичем величал Чавчавадзе даже добрый его знакомец - помянутый- нами поэт Василии Григорьев.
      Ныне этот старинный дом - угол улицы Дзержинского и Фонтанки - возле Семеновского моста значится под номером 85/59. Как видим, Василий Завелейский не ошибается: все верно!
      Вот сюда, на Фонтанку, и приходил сын Чавчавадзе Давид. Он приехал к отцу из Грузии и поступил в Петербурге в школу подпрапорщиков и юнкеров в тот самый год, о котором идет речь в мемуарах Василия Завелейского,- в 1834-м, когда эту школу кончает Лермонтов. Зачислен Давид Чавчавадзе в лейб-гвардейский Уланский полк - все верно! Что память у Василия Завелейского хорошая - неудивительно, поскольку записки представляют выдержки из его дневника. Неточности есть, но они небольшие: написание фамилии - Чавчавадзе, Чевчевадзе...
      Требуют уточнения слова о корсете. Шнуруется не один Чавчавадзе. Шнуруются все. Шнуруется император. И еще одна мелочь: в те годы Чавчавадзе был генерал-майором, в генерал-лейтенанты его произвели позднее, уже по возвращении в Грузию. В описании же его внешнего вида также нет никаких оснований не верить Василию Завелейскому, что грузинский поэт выглядел гораздо моложе своих 48-49 лет. Интересны подробности, что в Петербурге Чавчавадзе держит своего повара и в избытке получает из Цинандали (разумеется, в бурдюках) свое "чавчавадзевское" вино. Но по существу-то об Александре Чавчавадзе Василий Завелейский знает очень немного.
      Чавчавадзе не просто владетельный князь. Он сын грузинского посла в Петербурге, убежденного сторонника объединения Грузии и России. В Петербурге он и родился. Крещен Екатериной II. Воспитывался в Петербурге, в частном пансионе. Потом отправился в Грузию. Шестнадцати лет вовлечен в заговор грузинского царевича Парнаоза. Сослан в Тамбов (куда его потом сослали вторично). Прощен. Поступает в Петербурге в Пажеский корпус. Окончил. Зачислен в лейб-гусарский полк, расквартированный в Царском Селе (в нем потом служит Лермонтов). Участвует в войне 1813-1814 годов. Ранен. Вступает с русскими войсками в Париж, состоя в должности адъютанта Барклая-де-Толли. Вернулся в столицу и в полк. Переведен в Грузию. Служит в Кахетии, в Нижегородском драгунском полку, и одно время командует им (в этот полк сошлют потом Лермонтова). Ушел из полка, произведен в генерал-майоры. Состоит при Отдельном Кавказском корпусе. Принимает участие в персидской войне; после взятия Эривани назначен начальником Армянской области. С началом военных действий против Турции командует отрядом и одерживает несколько блестящих побед. "Покорение" Баязетского пашалыка навсегда останется связанным с именем Чавчавадзе.
      Василий Завелейский не знает, что Чавчавадзе принадлежит к числу замечательных грузинских поэтов. Впрочем, этому найти объяснение можно. Стихов своих генерал Чавчавадзе не печатает, об их переводах па русский язык в ту пору никто и не помышляет, и понятно, почему из современников его поэзию знают только грузины. Да и то в списках: на грузинском языке нет в те годы ни газет, ни журналов.
      Розен не ошибается: Чавчавадзе действительно вольнодумец. То же самое думает император. Он считает, что "генерал-майор князь Чавчавадзе был всему известен и, кажется, играл в сем деле роль, сходную с Михайлою Орловым по делу 14-го декабря". Другими словами, так же, как декабрист Михаил Орлов, который вначале входил в тайное общество, был в нем одной из самых видных фигур и, хотя потом отошел от движения, намечался после победы восстания на важный государственный пост.
      Считается, что, сократив Чавчавадзе срок ссылки, Николай I "обласкал" его. Тем не менее три года Чавчавадзе живет в Петербурге, а не в Тифлисе. Очевидно, Николай выжидает: должно пройти время, для того чтобы поэт мог возвратиться в Грузию. Надо, чтобы события отошли в прошлое. А еще вернее суть заключается в том, что в столице за Чавчавадзе присматривать куда легче, нежели в далеком Тифлисе.
      Чем вызвано это стойкое недоверие?
      Оно вызвано дружескими связями Чавчавадзе с передовыми людьми. Сперва - это служба в одном полку с выдающимся мыслителем Чаадаевым. Потом знакомство с поэтом-декабристом Кюхельбекером. Долголетняя дружба и родство с Грибоедовым. Тесная связь с кружком прогрессивно мыслящих офицеров, служивших в Грузии у генерала А. П. Ермолова. Дружеское отношение к участникам декабрьского восстания, отбывавшим ссылку в полках, расквартированных на Кавказе и в Грузии. Впрочем, выдержки из дневника Василия Завелейского и по этой части сообщают нам новые данные и косвенно подтверждают связи с декабристским кругом и Чавчавадзе и Завелейского и их компании. Но сначала хочу обратить внимание, что в эти годы Чавчавадзе не разлучается с Завелейскими даже и летом.
      1835 год. Михаил Завелейский снимает дачу под Петербургом, в Лесном, где у него собираются и постоянно обедают "почти все кавказцы" - то есть знакомые "старшего дяди". Кто же такие?
      "Князь Чавчавадзе, Калиновский, Легкобытов..."
      Впрочем, тут появляется фамилия новая - Вышеславцев, который тоже "иногда, бывал у дяди Михаила Демьяновича".
      Можно уже предвидеть: Вышеславцев Павел Сергеевич - чиновник грузинской казенной экспедиции. Так и есть: он составлял описание Тифлиса. Это тоже один из соавторов "Обозрения российских владений за Кавказом", еще один из петербургского окружения Чавчавадзе.
      Но гораздо важнее, что в Тифлисе Вышеславцев встречался с писателем-декабристом Александром Бестужевым и близко сошелся с братом его, Павлом Бестужевым, и братом другого декабриста, Титова,- литератором Николаем Титовым. Эта дружба - Вышеславцева, Николая Титова и Павла Бестужева, которые в разговорах о сосланных декабристах называли их "нашими",- встревожила присланных на Кавказ жандармов и вселила им сильные подозрения, не возникло ли в Тифлисе новое тайное общество и не являются ли они его членами? После этого нас уже не должно удивлять, что "Вас. Завелейский" дважды встречает в Петербурге, у дяди Михаила Демьяновича на даче в Лесном, Павла Бестужева.
      Но тут следует рассказать о Бестужеве хотя бы немного, иначе важный смысл этих встреч окажется не вполне понятным.
      БРАТ ДЕКАБРИСТОВ
      Павел Александрович Бестужев, младший брат знаменитого декабриста Александра Бестужева-Марлинского и декабристов Николая Бестужева, Петра и Михаила Бестужевых, воспитывался в Петербурге, в артиллерийском училище, и был уже в офицерском классе, когда произошло декабрьское восстание, в котором приняли участие четверо братьев его. Все четверо арестованы. Спустя несколько месяцев арестован и Павел Бестужев. Предлогом послужила найденная у него книжка "Полярной звезды", альманаха, который издавали брат его Александр Бестужев-Марлинский вместе с Рылеевым. Семнадцатилетнего юношу заключают в Бобруйскую крепость, а через год переводят юнкером на Кавказ, где он сражается с отличною храбростью в персидском и в турецком походах и, между прочим, участвует во взятии Арзрума. Под Карсом Павел встречается с братом Петром, тоже сосланным на Кавказ. Под Ахалцихом судьба разлучает их снова. И снова они встречаются - в Тифлисе, у Грибоедова. Вскоре к ним присоединяется брат Александр, которого перевели на Кавказ из Сибири.
      После окончания походов в Тифлисе оказались одновременно, кроме братьев Бестужевых, и другие участники декабрьского восстания - Михаил Пущин, Оржицкий, Мусин-Пушкин (моряк) и граф Мусин-Пушкин, Кожевников, Вишневский, Гангеблов, которые проживают тут законно и незаконно. К их компании примыкают гвардейские офицеры, прикомандированные к кавказским полкам. Они постоянно видятся с Чавчавадзе, дом которого всегда открыт для гостей, каждого встречает здесь радушный прием. Но тут начальство опомнилось. Декабристов рассылают по гарнизонам.
      Даже в кавказской ссылке Бестужевы не оставляют литературных занятий. Не говорю о Марлинском. Он навсегда прославил себя в истории своими блистательными романтическими рассказами о кавказской войне и о горцах. Но пишет и Петр Бестужев. И Павел, который напечатает потом в Петербурге страстную полемическую статью в защиту народов Кавказа.
      Проявился его талант и в другом: Павел Александрович Бестужев изобрел прицел к пушкам, который был введен во всей артиллерии под наименованием "бестужевского прицела". Это дало ему чин поручика, орден и разрешение вернуться в Россию. Но по приказу царя за ним учрежден самый строгий надзор. В Петербурге Бестужев фактически стал редактором "Журнала для чтения воспитанников военно-учебных заведений" и в год смерти Пушкина перепечатал на страницах этого органа отрывок из пушкинского "Путешествия в Арзрум", а еще раньше - статью о военных действиях на территории азиатской Турции в 1828 - 1829 годах, автор которой с похвалою упоминает имя генерала А. Г. Чавчавадзе.
      Вот что пишет Василии Завелейский о встречах с Павлом Бестужевым:
      "Павел был молодой человек - высокий, тонкий, красивый собою и большой остряк; мы валялись (от смеха) по коврам, постланным в саду, где почти всегда обедали; его остроты были очень милы, никого не кололи, но заставляли хохотать до слез. Он был тогда возвращен, по просьбе своей матери, из-за Кавказа, где он служил юнкером Куринского егерского полка. Кажется, он был сослан туда вместе с декабристами. Помню, что во время этих обедов иногда пели и плясали цыганки. Веселое было время!"
      К сведениям нашим о Павле Бестужеве эти строки прибавляют немногое. Но самый факт, отмеченный Василием Завелейским, важен. Он служит подтверждением тех коротких дружеских отношений, которые установились с декабристами, и прежде всего с Бестужевым, у Чавчавадзе и у этих русских людей еще тогда на Кавказе, в Тифлисе.
      Теперь уже нетрудно сделать окончательный вывод, что интересы и взгляды этих "кавказцев", собиравшихся у Петра и Михаила Демьяновичей, отвечали интересам и взглядам самого Чавчавадзе. Иначе не стал бы он с ними так неразлучно дружить. Более того: близкие отношения его с сотрудниками Петра Завелейского могут только служить подтверждением их прогрессивных взглядов.
      Итак, отношения, завязавшиеся с ними у Чавчавадзе в Тифлисе, продолжены в Петербурге, куда к 1834 году возвратились почти все чиновники Завелейского, служившие в грузинской казенной экспедиции. Правда, в Тифлисе остался Зубарев - фигура достаточно интересная. Из вольноотпущенных крестьян родом, Дмитрий Елисеев сын Зубарев в 1812 году, как сказано в его формуляре, вступил "в московскую военную силу рядовым" и "за отличие под Бородиным произведен в унтер-офицеры" (десятилетним ребенком!). Впоследствии он окончил Московский университет по словесному отделению, печатался в столичных журналах. Потом послан в Грузию, где зачислен в казенную экспедицию, и занимается камеральными описаниями. Ныне имя его вспоминается только в связи с историей комедии Грибоедова "Горе от ума". Ибо прежде чем эта пьеса была представлена на московской и петербургской сценах, ее разыграли любители сперва эриванские, а потом и тифлисские. Тифлисский спектакль состоялся в январе 1832 года в доме брата прославленного полководца Багратиона - Романа Ивановича. Зубарев играл Чацкого. После спектакля в газете "Тифлисские ведомости" появился отчет, подписанный псевдонимом "Гаретубанский пустынник". "Гаретубанский пустынник" - это тот же Дмитрий Елисеевич Зубарев. Напечатать отчет о спектакле ему было тем проще, что в 1832 году он был одним из редакторов этой газеты. А главную роль в тот год играл в ней Григорий Гордеев Гордеев, который напечатал в газете записку Грибоедова о "Российской Закавказской компании" и назвал этот план "исполинским", который помещал под буквами "А. Б." произведения опального Александра Бестужева. Гордеев, который выступил в "Тифлисских ведомостях" с опровержением клевет на Грузию и грузинский народ, напечатанных в столичном журнале. Теперь остается добавить, что Григорий Гордеев тоже чиновник грузинской казенной экспедиции, тоже один из соавторов "Обозрения российских владений за Кавказом". Если еще назвать имена Александра Яновского и Николая Флеровского, то нам уже будет известен весь "авторский коллектив" этого капитального экономического труда.