Моряк (№1) - Вверх тормашками

Куп посмотрел на нее, изогнув губы в чувственной улыбке.

— Ах, вам это нравится! — Он перевел взгляд на розовые соски, проглядывавшие из плена его пальцев, и снова потянул за кончики. Из горла у нее вырвался протяжный стон. Куп перестал улыбаться и убрал одну руку с ее груди. Он обхватил Веронику за шею и накрыл своим ртом ее губы. Его поцелуй был почти груб. Куп снова начал двигаться между ее бедрами, притираясь своей восставшей плотью через несколько слоев разделяющего их материала, как будто таким образом он мог внедриться вглубь.

Он уже взялся за пуговицу ее джинсов, когда внезапно зазвонил телефон. При переизбытке нервного напряжения Веронике звук показался громче сирены с пожарной станции на Пятой улице. Она было дернулась в руках Купа и вернулась назад, растерянно моргая, с громко бьющимся сердцем.

— Пусть звонит, — проворчал он, притягивая ее к своей груди. Но Вероника попыталась отстраниться от него, пока ее спина не уперлась в край стойки. — Может быть, это что-то с Лиззи.

Куп тихо выругался, но поднял трубку.

— «Тонк». — Он молча выслушал ответ и через секунду сказал: — Да, она здесь. Рядом. — Куп с явной неохотой протянул Веронике трубку. — Это миссис Мартелуччи, — пояснил он.

Вероника выхватила у него трубку. Страх в то же мгновение очистил мозги от пелены вожделения.

— Миссис Мартелуччи? У вас там все в порядке?

— С девочками все хорошо, дорогая. Мне не хотелось вас тревожить. Просто вы обычно в пять минут третьего уже бываете дома, поэтому я начала беспокоиться. Когда закрываются бары, здесь на улицах иногда шатается всякий сброд.

— Я… гм… у меня было много работы. Мне очень жаль, что я заставила вас ждать.

— О, это не проблема, дорогая. Лишь бы с вами все было в порядке.

— Я буду прямо сейчас, так что вы можете идти домой. — Вероника положила трубку и, стараясь не смотреть Купу в глаза, неуверенно принялась застегивать лифчик. За время телефонного разговора к ней вернулся холодный и твердый рационализм. Она застыла на месте с несчастным видом, когда в поле зрения появились длинные загорелые пальцы Купа. Он отвел в сторону ее пальцы и помог ей с застежкой.

О Боже! О чем она думала? Ее совершенно не смущало, до какой степени он ее распалил. Было такое ощущение, что ни холодный душ, ни попытки сжимать бедра до судорог в коленях не способны погасить этот пожар. Но заниматься сексом в барах и тому подобных местах было не в ее правилах. Она не собиралась увлекаться самозваным гастролером, чьих амбиций хватает не более чем на работу в «Тонке», пока взыгравшее желание не подвигнуло его дальше. Каким образом дело дошло до этого?

Купер пропустил пальцы сквозь волосы. Вероника мельком взглянула на черную поросль у него под мышками, когда он поднял руки.

— Я полагаю, это означает, — сказал он, — что этой ночью мы отправимся в постель разочарованными. Так? — Его сиплый голос был не громче шепота. — С вами все в порядке? — Куп наклонился, собираясь поцеловать ее.

— Не надо! — Она отдернула голову назад.

Он остановился. Вероника медленно подняла голову и встретила его взгляд. В глазах у него по-прежнему горел темный огонь, но лицо было лишено всякого выражения.

— Вы передумали, насколько я понимаю, — сказал он.

— Да. — Вероника потянулась за своей блузкой и рывком натянула ее на себя. Потом надела джемпер и соскочила с прилавка. — Это была ошибка.

— Ошибка, — повторил Куп. У него напряглись мышцы над скулами. Глаза его сделались холодными, пока он прослеживал взглядом все изгибы в верхней части ее торса. — Продолжайте рассказывать это себе, Принцесса. Повторяйте это всякий раз, когда мы зайдем слишком далеко. Потому что я хочу вас, леди. А вы — меня. И это императив, который рано или поздно вы будете не в силах игнорировать.

— Вы так думаете? — Вероника смертельно боялась, что он может оказаться прав. Но ей не хотелось, чтобы в конце концов с ней сталось то же, что и с ее матерью. Она не собиралась обдирать пальцы до костей, работая на нерадивого, ленивого мужчину. Поэтому она привнесла уверенность в свой голос, позу и поведение. — Не дождетесь. — Она схватила свое пальто с сумочкой и, высоко держа голову, павой прошла к двери.

Глава 10

Прячась в тени, Куп прокрался к дому Эдди, будучи не лучшего мнения о вторжении со взломом, но в подходящем настроении, несомненно. Его ум, подобно наркоману, тайком возвращался обратно в бар, к Веронике, полураздетой, с ее гладкой белой кожей, жаждущим ртом и податливой маленькой грудью. О Боже, она была такая нежная и вкусная! И ее желание было столь же сильное, как у него. Никто не смог бы убедить его в обратном.

«Даже сама Ронни», — свирепо подумал Куп, вспоминая ее слова. У нее было такое холодное выражение, когда она сказала: «Это была ошибка». Он так стиснул зубы, что заныла челюсть.

Черт побери, можно подумать, будто он этого не знал наперед. И все же воспоминание о том, что она подытожила случившееся между ними как некую ничего не значащую ошибку, заставляло его снова взъяриться. Потому что, видит Бог, в этом она была абсолютно права. Ему не было никакой надобности разжигать эту горячку, если единственной причиной его пребывания в Фоссиле был Эдди. И уж совершенно точно у него не было ничего общего с сестрой Кристл. Ничего, кроме сходства эмоционального склада, что каким-то необъяснимым образом поддерживает искру между ними. Все это о чем-то говорит.

Но поди объясни это своей эрекции! Эту чертову штуку можно было бы использовать, чтобы вышибить дверь в доме Эдди, мрачно подумал Куп. И если бы он не владел в совершенстве тайной техникой разведчика, возможно, он сделал бы это прямо сейчас.

Он обследовал все окна и двери, отыскивая слабые места и попутно делая все возможное, чтобы привести себя в порядок. В то бесстрастное, целеустремленное состояние, благодаря которому в своей армейской группе он снискал прозвище Айсберг. Вытеснив из головы мысли о Веронике, он сконцентрировал все внимание на том, что ему нужно сделать, чтобы войти и выйти незамеченным.

В конце концов он обнаружил в цокольном этаже запасный выход, где не было таких современных замков, как на главной двери. Он открыл замок на второй секунде при помощи кредитной карточки. Оставалось только надеяться, что Эдди не поставил свою квартиру на сигнализацию. Иначе копы тут же прибегут по тревоге. Вообще, не считая потребности сжечь энергию, закачанную в вены после провала с Вероникой, Куп не вполне представлял себе, что он собирается здесь делать. Несомненно, судьи выписали ордер на обыск, и полиция наверняка все основательно переворошила. Причем куда более опытно, чем мог он сам. Конечно, он был натренирован, как входить и выходить. Он умел оценивать рельеф местности, захватывать заложников и убегать, но не искать ту вошедшую в поговорку иголку в стоге сена. Поэтому вероятность найти что-то, что могли пропустить при обыске до него, была невелика.

Но сегодня Куп должен был возобновить контакт с Эдди, пусть даже только через вещи, которые трогал его брат. Кто знает, может, это что-то подскажет ему? Какие-то предметы, которым не придали значения копы, возможно, выведут его на нужную дорогу и помогут реабилитировать брата.

Как только глаза приспособились к темноте подвала, Куп пробрался через груду отбросов к деревянной лестнице и поднялся на первый этаж. Дверь на лестничной клетке была заперта. Но замок здесь был такой же хлипкий, как внизу, и Куп так же легко справился с ним при помощи той же кредитной карты. Он затворил за собой дверь и собрался поздравить себя с успехом, когда раздался низкий жужжащий звук. На контрольной панели рядом с дверью замигала светящаяся красная точка. Куп достиг ее двумя широкими шагами.

— Черт!

У него, вероятно, было максимум тридцать секунд. Он oолжен был успеть набрать код, чтобы отключить сигнал тревоги. Зная, что для кода выбирают легко запоминающееся число, Куп набрал на клавиатуре дату рождения Эдди. Зуммер продолжал жужжать. Понятно. Данный номер был слишком очевиден.

Других номеров Куп не знал. Ни страхового полиса, ни пин-кода банковского счета Эдди. Тогда, может быть, какая-то важная дата? Какая самая важная дата в его жизни? Впопыхах Куп перепробовал все другие комбинации включая собственный день рождения и день рождения матери. Нужно было бы сразу шмякнуть себя по лбу. Ну, конечно! День рождения Лиззи. Ура, Эйнштейн!

Но в мозгах обнаружился провал. Когда у Лиззи день рождения? Четырнадцатого марта? Нет. Тринадцатого. Правильно?

Куп набрал тройку, единицу и еще тройку. Зуммер не переставал жужжать. «Нет, погоди. Она родилась не в марте». Лиззи родилась в апреле. Он отправил ей тогда ту дурацкую куклу, купленную в Венеции. Он еще подумал о первом апреле — дне дураков, который служил ему напоминанием о приближении ее дня рождения. Куп нажал на четверку, единицу и тройку. Жужжание продолжалось. Он взял себя в руки. Дыхание его было ровным, нервы тверды, как камень. Он снова стал самим собой, впервые с тех пор как Вероника Дэвис плавной походкой вошла в «Тонк» в своей шикарной одежде. Еще одна попытка — и придется сматываться отсюда до следующего раза. Куп набрал ноль, четверку, единицу и тройку. Он заулыбался, когда жужжание прекратилось и красный свет перестал мигать. Да!

Он вспомнил, что адреналин толкает на путь, проходящий по острию лезвия. Странно, что он забыл об этом, учитывая, что когда-то подвергался каждодневной опасности. Удивительно, как быстро человек привыкает к другой жизни.

Куп направился в рабочий кабинет Эдди, воображая, что здесь или в спальне, вероятнее всего, можно будет выудить разрозненные доказательства… если таковые существуют.

Однако через час он готов был признать то, что знал всегда. Здесь не было ничего, что было бы еще не известно полиции. Чуда не произошло. Никаких свидетельств, которые можно было бы использовать для защиты Эдди, он не обнаружил.

Но он не считал, что зря потратил время, так как на всем, что было вокруг него, Эдди оставил свой отпечаток. След тепла и радости. В отличие от дома Кристл, где обстановка напоминала фантазию наркомана, обкурившегося опием, это было земное жилище. Спокойные тона, мягкая, удобная мебель и отдельные вещи — все это, вместе взятое, создавало атмосферу гостеприимства и уюта. Везде были расставлены фотографии Лиззи, а также дочери с отцом. И у обоих на лицах — такие огромные улыбки, что, казалось, если притронуться к ним, то можно почувствовать излучаемую ими любовь. В каждой комнате что-то да напоминало о Лиззи. В кабинете Эдди на стенах висели ее детские рисунки в рамках. Рядом с его кроватью на туалетном столике лежал глиняный круге оттиском крошечной руки. Куп смотрел на все это и качал головой. Какая несправедливость! Человек всегда желал своей дочери только добра, но в конечном счете был обвинен в злодеянии, которого не совершал. Это было чудовищно, просто абсурд.

Куп отбросил горькие мысли, грозившие отвлечь его внимание, которое он так рьяно сохранял. Он покинул спальню брата и открыл соседнюю дверь.

Это была детская комната. Первое, что он увидел там, была та дурацкая кукла, которую он посылал Лиззи к ее последнему дню рождения. Рядом, на бело-розовом покрывале, находились еще одна кукла и несколько мягких игрушек. На шее у них висело что-то на ленточках. Куп подошел ближе и узнал открытку, которую он запечатывал вместе с подарками. Он поддел кончиком пальца сложенную вдвое бумагу и при свете луны прочитал поздравление. Под печатными итальянскими буквами на открытке его собственным размашистым почерком было написано: «Лиззи. Счастливого дня рождения. Дядя Джеймс. Венеция». Не «с любовью и добрыми пожеланиями», а просто «дядя Джеймс». Видя, какое почетное место Лиззи отвела его подарку и открытке, он почувствовал себя величайшим обманщиком в мире. Какой уж там дядя! Его обуял стыд от сознания, что это был как раз один из тех нескольких дней, ождения, которые он только что силился вспомнить.

Куп снова развернул открытку и взглянул на свою подпись. Джеймс. Вид собственного имени на личной корреспондепции всегда заставал Купа врасплох. Он пользовался этим именем последние два года, когда подписывал свои книги. Но прежде чем его стали публиковать, для всех он оставался Купером или Купом. Для всех, за исключением его матери. В действительности данный вопрос не возникал до тех пор, пока она не ушла от них с отцом к Чапмену. Но даже после этого до военного конфликта дело не доходило. Так продолжалось еще несколько лет. Потом умер отец, и Купу пришлось переехать жить к матери с отчимом.

Сначала Куп отказывался отзываться на это имя, пытаясь добиться, чтобы мать называла его просто Купер. Но она знать не хотела никакого имени, которое пристало носить рабочему. Возможно, это было связано с ее собственными, далеко не престижными корнями. Но она доказала, что может быть еще упрямее, чем он. Имя Джеймс так и осталось в ее обиходе, и пока Куп еще находился под ее опекой, и позже, когда он жил самостоятельно и просто приезжал на уик-энд.

Таким образом, для Эдди он всегда был Джеймсом. Но для Купа Эдди всегда оставался Эдди, поэтому он не возражал, когда брат называл его Джеймсом. Он произносил это имя с любовью и восхищением, тогда как мать называла Купа так просто потому, что, как ей казалось, это делает его представительнее.

Куп встряхнулся, чтобы освободиться от грез. Он старался не замечать подтачивающего чувства под ложечкой. С тех пор столько воды утекло, его мать давно ушла из жизни. Но теперь это уже не имело значения. Сейчас он должен был как-то помочь своему оставшемуся родственнику. Но в данный момент, похоже, шанс сделать что-либо был ничтожно мал. Нужно забрать домой папку Эдди с финансовыми документами.

Напоследок он обвел взглядом комнату Лиззи, размышляя, что бы ему взять. По крайней мере он мог вернуть своей племяннице что-то из принадлежащих ей вещей. Может, это даст ей какое-то утешение, пока она не воссоединится со своим папой. Что касается реабилитации Эдди, то Куп чувствовал, что в нем начинает укрепляться пренеприятное убеждение в своих скудных возможностях. Все, что он мог сейчас реально сделать, — это оставаться в городе и быть готовым воспользоваться случаем, если таковой вообще когда-нибудь представится.

Коди медленно выходил из сна. Когда он пробудился достаточно, чтобы отдавать себе в этом отчет, то ощутил себя чрезвычайно расслабленным и свободным от стресса. По венам растекалась истинно Божья благодать. Но не это, ощущение физического тепла на груди и под ложечкой возбудило в нем любопытство, которое было украдено сном. Живое телесное тепло согревало всю правую сторону. В сонном хмелю он поморгал и приподнял голову с подушки, чтобы установить источник тепла.

Рядом лежала женщина, прижимаясь к нему, пристроив голову в ямке под его ключицей, где брали начало сухожилия мышц. Лицо женщины было скрыто за ее светло-каштановыми волосами, разметавшимися у него на груди, а также на ее руке, наброшенной поперек его живота. Коди окончательно проснулся. Сейчас он совершенно точно знал, кому принадлежит эта длинная, с округлыми формами фигура, спасение его жизни. Удовлетворенная улыбка тронула кончики его губ.

Вчера вечером, увидев Мариссу, стоявшую рядом с Вероникой, он, вероятно, подвергся облучению, сопоставимому во взрывом ядерной бомбы в тысячу мегатонн. Именно такой силы воздействие он ощутил в тот момент. Одна только мысль об этом вынудила его тряхнуть головой. О Боже! Они с Мариссой, два компонента взрывоопасного вещества, хранящиеся в раздельных емкостях, по стечению обстоятельств оказались на свободе. Достаточно было взглянуть на обоих, чтобы понять, чем это кончится. Марисса и Коди. Обе части смешались. Бам! И произошло возгорание. Он в жизни не испытывал ничего похожего. Коди, однако, хотел бы это продлить.Он осторожно высвободил руку из-под обильного водопада волос, убрал их с лица Мариссы. Отодвинулся, чтобы посмотреть на нее, мимоходом окинув два портрета на дальней стене. Потом вернулся назад и задержался на них.

У него упало сердце. На одной фотографии широко улыбалась маленькая кудрявая девочка, обнаруживая отсутствие двух передних зубов. С другой на него смотрел мальчик постарше, худощавый и длинноногий. У него были глаза Мариссы и ее улыбка тоже, только без ямочек.

Коди попытался внушить себе, что это, вероятно, ее племянница и племянник. Но данное объяснение не убеждало. И не только потому, что мальчик являл собой точную копию Мариссы, с той лишь разницей, что это был мужской вариант. На фотографии девочки детским почерком было написано: «Мамочке».

Вот незадача!

Не то чтобы Коди не любил детей — как раз наоборот. Но этот пункт был для него в некотором роде камнем преткновения. Какой мужчина мог бы спокойно смотреть, как его родная сестра то и дело меняет любовников и как от этого страдает его племянник? Ребенок только-только начинает привязываться к мужчине, а у мамы уже появляется новый друг. Именно так обстояло дело с Джейкобом, который в его юном возрасте постоянно наблюдал, как из дома исчезает очередной мамин мужчина. Но поскольку Коди не мог изменить поведение сестры, он поклялся себе никогда не создавать ситуаций, причиняющих боль чужим детям. Он слишком часто видел взгляд Джейкоба, чтобы наблюдать подобное выражение на лице любого другого ребенка. Поэтому, за редким исключением, он старался встречаться с женщинами, не обремененными семейным багажом. Если у женщины были дети, он устраивал свидания наедине, полагая — и совершенно правильно, как подтверждалось, — что привязанность может быть недолговечной. Во всяком случае, сведение до минимума общения с потомством избавляло от чувства вины за ложные надежды, которые могли возникнуть в детском уме. Проходной эпизод может создать иллюзию чего-то более постоянного. Выходя из двери, никогда нельзя уносить в своих руках сердце ребенка.

Отведя волосы от Мариссы, Коди заправил их себе под подбородок и заглянул ей в лицо. Поглаживая пальцем ей нос, он всматривался в ее веки с бледными синими жилками, в ее щеку с маленьким углублением. Даже сейчас, в покое, любой глупец наперед мог видеть, как через минуту от улыбки оно превратится в одну из тех умопомрачительных ямочек, что способны убить наповал.

Проклятие! Коди не желал уходить от нее. Он хотел сполна познать это удивительное эмоциональное родство, общее для них обоих. Горючая смесь так или иначе обречена выгореть. Но ему была глубоко ненавистна мысль уйти раньше, чем это произойдет. Хотя именно это ему следовало сделать.

Как бы ни было уникально влечение, испытываемое ими друг к другу, он не должен был изменять той единственно правильной и твердо отстаиваемой им позиции. Он и так уже поступился одним из ее принципов — не ложиться в постель к женщине, когда в доме находятся дети. Этой ночью он пошел на поводу своей похоти. К тому же он знал, что дети Мариссы, оба эти живчика, могут примчаться в холл прямо сейчас.

Осторожно отодвинув ее, Коди быстро встал с кровати.

Он влез в свои джинсы, но еще не успел застегнуться, как за спиной у него послышался шорох.

— Который час? — хриплым голосом спросила Марисса.

Коди волей-неволей повернулся к ней. О Боже! Это была его большая ошибка.

Марисса, раскрасневшаяся со сна, привстала на локте. Верхний край простыни, заткнутый под мышками, плотно обтягивал прекрасную полную грудь. Глаза ее были заспаны. Взъерошенные волосы в беспорядке лежали на ее пухлых плечах и падали вдоль спины, за исключением одной длинной змейки, покачивающейся над левым глазом. Коди не мог против этого устоять. Он снова подошел к постели, чтобы расправить и водворить на место отбившуюся прядку.

— Десятый час, — сказал он. — Я должен идти.

— Уже? — Марисса протянула руку к его джинсам и провела кончиком пальца вдоль расстегнутой молнии. — Ты не мог бы уделить мне еще, ну… скажем, двадцать минут? — Она посмотрела на Коди страстным взглядом. — Райли и Десса не должны вернуться раньше полудня.

Тогда он сбросил свои только что надетые джинсы и полез обратно в постель. Но, притянув Мариссу в объятия и перекатившись вместе с ней, он дал себе твердое обещание. Как бы ни был хорош секс и как бы ни велика была их потребность сказать друг другу столько прекрасных слов, он будет вести себя осмотрительно. А это означало, что он станет встречаться с ней только там, где позволено взрослым людям. И в такое время, когда дети уже будут спать.

Глава 11

В этот ненастный день, когда ветер рвался в дом, Куп в одиночестве сидел на кухне. На колене у него, растянувшись, спал Бу, а на столе под рукой стоял высокий стакан с холодным молоком. Рядом с ним на бумажном полотенце лежал бутерброд с солониной, густо намазанной горчицей и майонезом, а сверху были небрежно набросаны листья салата и кружки помидора. Куп разделил пополам страницу, прочертив вертикаль в блокноте, находящемся под правой рукой. Потом, попеременно откусывая бутерброд и отпивая большими глотками молоко, стал делать выборку из «Мероприятий ЦРУ по обеспечению безопасности», толстой книги, стоявшей на подставке слева. Время от времени он брал с середины стола школьный учебник для начального курса и, сверяясь с ним, делал заметки на правой половине листа.Через какое-то время на лестнице послышался топот ног. К этому времени Куп уже порядочно продвинулся в своих изысканиях и был не прочь сделать перерыв. Он поднял глаза, наблюдая, как влетевшая в комнату Лиззи тотчас окоротила себя, заметив его за столом. Ее блестящие каштановые волосы были заплетены в две аккуратные косички. Она была в бледно-розовых леггинсах и белой рубашке мужского типа, явно с чужого плеча, так как сидела на ней мешковато. Ее полы закрывали колено, а подвернутые несколько раз рукава образовывали вокруг ее узеньких, маленьких запястий манжеты шириной четыре дюйма.

— Привет! — Лиззи сделала нырок головой, взглядывая на Купа из-под челки и награждая его одной из своих застенчивых улыбок. — Вы не видели тетю Ронни и моего котенка?

— Не могу сказать, чтобы я видел здесь твою тетю, — честно признался Куп и тем временем, тайком спихнув котенка с колена, подвинул его краем ботинка из-под стола. Когда недовольный, что его разбудили так грубо, Бу дал знать об этом сердитым мяуканьем, Лиззи просияла:

— О, посмотрите! Оказывается, Бу здесь! Он, наверное, спал на одном из стульев. — Она подобрала котенка с пола и нос к носу приблизила к себе. В первую минуту Бу с интересом наблюдал, как она хлопает ресницами, затем попытался приостановить их частый трепет своей мягкой лапой.

Лиззи смотрела на Купа одним глазом, который не был занавешен челкой.

— Как вы думаете, где может быть тетя Ронни? Она должна быть сейчас дома.

— Я не знаю, малышка, — сказал Куп. — Вероятно, просто отлучилась на минутку. Я уверен, она сейчас вернется. Ты ведь знаешь, какой она ответственный человек.

Девочка, казалось, была более чем взволнована его ответом. Меньше всего Куп привык видеть неудовольствие на ее лице. Поэтому опустившиеся уголки ее нежных маленьких губ повергли его в панику, и ему пришлось напомнить себе, что он обучен, как справляться с чрезвычайными ситуациями. Тогда почему так трудно отвлечь одну маленькую девочку? Куп сосредоточил внимание на ней и, кивком подбородка указав на ее экипировку, сказал:

— Какой у тебя интересный костюм.

Вопреки его ожиданиям трюк удался. Лиззи посмотрела на себя, потом широко улыбнулась, от всего сердца. Куп не был готов к этому. Такую улыбку он видел только на том фото, где девочка была вместе с Эдди. В душе у него разлилось чистое, совершеннейшее удовольствие от сознания, что такую же улыбку вызвал и он. «О Боже! Ребенок, я, кажется, влюблен».

— Это моя рабочая одежда. — Лиззи отпустила Бу и расправила пышные складки своей рубахи, приподняв полы, будто собиралась исполнить реверанс перед королевой. — Мы с тетей Ронни будем красить мою комнату, а потом нанесем узор по трафарету.

— Прикольно.

Девочка живо закивала:

— Да, прикольно.

— И в какой цвет вы собираетесь красить?

— В розовый.

— Случайно, не такой ярко-розовый, как гвоздика? — спросил Куп, подумав, что этот цвет вполне подошел бы к ней самой, так как в этот момент она была такая же свежая.

Лиззи тихонько засмеялась.

— Нет, не угадали. Светло-розовый.

— Я как раз собирался его назвать. Это было мое следующее предположение. Ты сама выбрала этот цвет или твоя тетя?

— Я сама. Тетя Ронни сказала, что мы должны произвести… гм… забыла слово. — Лиззи сосредоточенно наморщила лоб, потом лицо ее так же быстро прояснилось. — Вспомнила! Она сказала, что мы произведем разделение труда. Я буду выбирать цвет, а она оплачивать покупку. И еще, если она устанет красить, тогда займусь этим я. — Судя по выражению ее лица, Лиззи не представляла себе ничего более захватывающего. — Это будет действительно красиво. Если хотите, можете прийти посмотреть, когда мы закончим.

— Я бы с удовольствием взглянул. Так ты, значит, любишь розовый цвет, да? — Куп вспомнил детскую комнату с бело-розовым покрывалом в доме Эдди.

— Ага. Это мой любимый цвет. — Лиззи снова подарила ему одну из своих робких улыбок. — Этот цвет подходит девочкам.

— Тогда все правильно, малышка. Уж кто-кто, а ты определенно всем девочкам девочка.

Ее ослепительная улыбка была точно вспышка молнии. Лиззи смотрела на Купа такими сияющими глазами, словно он произнес самые выдающиеся слова, какие ей доводилось слышать.

— Точь-в-точь так говорит мой папа!

Когда отворившаяся под напором ветра дверь рассекла со свистом воздух, Купу не было надобности поворачиваться, чтобы понять, кто пришел. Логика подсказывала, что только один человек мог войти, не постучавшись сначала. Но рассудок не подменял инстинкта, которым он руководствовался. Он мог быть слепым и глухим, как камень, но это не имело значения. Его организм был точно наделен звериным чутьем. Куп почти мгновенно уловил тот момент, когда Вероника оказалась в пределах его досягаемости. Феромоны это, или мускусный запах, можно назвать как угодно, только ярлыки ничего не меняли. На деле он уже был целиком готов к отцовству. Шагать вперед и плодиться. Множить на земле маленьких Ронни.

Господи Иисусе! Куп выпрямился в кресле. Совершенно непонятно, каким образом ему пришла в голову эта абсурдная мысль, ужасающая чушь, какую только можно себе представить. Он давно решил, что женитьба не для него, и никогда не ставил перед собой цели бездумно производить на свет маленьких Блэкстоков. Когда ему было пятнадцать лет, Эми Сью Миллер подарила ему возможность впервые вкусить неземное наслаждение на слегка проплесневелом лежаке в купальном домике своего отца. Куп хорошо помнил, как он сильно волновался тогда по поводу последствий. С тех пор он всегда пользовался презервативами.

Охваченный ужасом, он впал в паралич, из которого его вывел голос Лиззи.

— Тетя Ронни, где вы были? — спросила она, прыгая от нетерпения. — Я готова и жду вас здесь уже целую вечность.

— Извини, моя сладкая, — сказала Вероника. — Я вдруг вспомнила, что у нас только один лоток, и пошла к миссис Мартелуччи спросить, не одолжит ли она нам свой. Теперь нам не придется бегать взад-вперед и передавать друг другу краску.

Куп не видел Веронику с тех пор, как они распрощались вчера ночью в далеко не лицеприятных выражениях. Ему было интересно посмотреть, как она будет вести себя при новой встрече. Из того, что ему приходило в голову, полное отсутствие внимания рассматривалось как вариант, но не единственный. Вероника оглядела лежащие перед ним книги, но его самого в упор не видела, будто он не существовал вовсе.

Он рассудил, что ей нужно было прийти в комнату, просто чтобы вынудить его продемонстрировать эрекцию, какой еще свет не видывал. Но Куп не был расположен оставлять это безнаказанным. Он оттолкнул назад свое кресло, но затем одумался. Лиззи была слишком юной, чтобы позволить ей такой урок анатомии. Выстукивая авторучкой частую барабанную дробь по блокноту, Куп бросил на Веронику быстрый внимательный взгляд.

— Мне нужно поговорить с вами.

Она по-прежнему отказывалась смотреть на него.

— Это не к спеху, — сказала она холодно, адресуясь к его справочникам. — У нас с Лиззи срочная работа в ее спальне.

— Да? Я неплохо разбираюсь в спальнях, — сказал Куп. Множественные образы, пришедшие на ум из живописи, плавали на периферии сознания. Он прочистил горло, но голос его по-прежнему оставался сиплым. — Вы можете использовать меня. Любым способом — как вам захочется.

Это привлекло ее внимание. Она вскинула глаза на него, щеки ее залила яркая краска.

— Что?!

— Я помогу вам красить. Я владею малярной кистью. Выдайте мне рубашку наподобие той, что у Лиззи. — Куп пробежал глазами по ее рубашке. — И будем вместе красить ее спальню.

Лиззи захихикала.

— Вы слишком большой. Как вы не понимаете, что рубашки тети Ронни вам не подойдут!

— Я полагаю, ты права. — Куп расстегнул пуговицы и начал стягивать с плеч свою фланелевую рубаху. — Поэтому вместо этого можно снять мою, чтобы не забрызгать краской.

— Вы очень предупредительны, — сказала Вероника, — но оставьте свою рубашку при себе, я имею в виду… в прямом смысле. — В ее голосе не было и тени сарказма, и, когда она встретилась с Купом глазами, ее взгляд был сама вежливость. — И поскольку я не могу высказать вам в прямых выражениях, что я думаю о вашем предложении, мы с Лиззи вынуждены его отклонить. Мы с ней собирались провести этот ответственный день в чисто женской компании.

— Но вы можете прийти посмотреть, когда все будет готово, — добавила Лиззи. Она схватила Веронику за руку, заставив свою тетю оторвать ее пристальный взгляд, сомкнувшийся со взглядом Купа. — Нам пора начинать, — настаивала она. — Пойдемте. Хорошо? — Лиззи потянула ее на буксире за собой.

Вероника покорно последовала за ней. Оказавшись вне поля зрения Купа, она вспомнила наконец о дыхании. У нее было такое ощущение, что она ударилась головой о ближайшую стену. Заглядывать в его книги на столе из любопытства было достаточно некрасиво. А восхищаться его телом, его большим, прекрасным телом? Это когда-нибудь пройдет? «Ты не должна была смотреть на него», — распекала себя Вероника, поднимаясь по ступенькам за племянницей.