— Это верно, — пробормотал инспектор и вздохнул.
      — Он, вероятно, долго обдумывал эту фразу, продолжал я. Она короткая и, видимо, должна быть понятна близким — молодому Говарду и Баренбойму, компаньону мистера Уиплоу. Они должны бы знать, в чем именно вина Джорджа и за что он должен отвечать.
      — О, мистер Ватсон, сказал инспектор, я уже задавал обоим точно такой же вопрос, и коронер Пейнброк на дознании интересовался этим. Мистер Говард ничего не знает ни о какой вине покойного. А мистер Баренбойм утверждает, что это могло быть только дело о гибели «Святой Моники». Год назад корабль напоролся на рифы у западного берега Африки и затонул вместе с командой. Мистер Уиплоу считал, что в этом была его вина, потому что он поставил на «Монику» капитаном Брэда Толкина, а тот, знаете ли, любил выпить и… Мистер Баренбойм говорит, что старый Уиплоу очень переживал из-за той истории, хотя Ллойд выплатил страховку без разговоров.
      — Скажите, инспектор, ведь это вы осматривали место трагедии? — спросил Холмс.
      Инспектор наклонил голову.
      — И сержант Форбс, сказал он, чтобы восстановить справедливость.
      — Значит, только вы можете сказать мне, где именно лежал этот блокнот.
      Холмс положил на стол синий блокнот Уиплоу.
      — А! — воскликнул инспектор. Вы тоже считаете, что листок, на котором Уиплоу оставил предсмертные слова, был вырван из этого блокнота. Рад, что у нас возникли сходные мысли! Где он лежал, спрашиваете вы. На пюпитре, мистер Холмс. Среди бумаг, связанных с деятельностью компании.
      — Сверху или снизу?
      — Пожалуй, блокнот был между бумагами, сказал инспектор менее уверенно. Да, точно, сверху лежал договор о фрахте судов у «Вестерн пасифик».
      — Хорошо, сказал Холмс удовлетворенно. Рад был встретить вас, инспектор.
      — Вы сделали свои выводы, сэр? Я имею в виду, раскрыли ли вы причину самоубийства.
      Холмс спрятал в карман блокнот и поднялся.
      — После беседы с мистером Баренбоймом, сказал он, все станет ясно.
      Инспектор проводил нас до двери кабинета, рассыпаясь в комплиментах, адресованных, конечно, Холмсу, но кое-что перепало и мне.
      — Ватсон, сказал Холмс, когда мы с риском для жизни пересекли площадь Нельсона и оказались перед дверью в офис Южной пароходной компании, Ватсон, как вы думаете, кому адресовал Уиплоу обращение «Всегда ваш»?
      — Надо полагать, пасынку и компаньону, отозвался я. У старика, видимо, не было более близких людей.
      Холмс промолчал, но было ясно, что мой ответ его не удовлетворил. Мы вошли в сумрачный холл, и минуту спустя служащий ввел нас в кабинет мистера Соломона Баренбойма. Совладелец пароходной компании оказался крепким пятидесятилетним мужчиной выше среднего роста с выпяченной челюстью, делавшей его похожим на боксера-профессионала, и горбатым семитским носом. Судя по довольно тщедушному, несмотря на рост, сложению, Баренбойм никогда не выходил на ринг — разве что на деловой, где с противником приходилось боксировать не кулаками, но идеями и контрактами.
      — Я потрясен, сказал хозяин кабинета, когда мы уселись втроем около низкого столика, на котором не было ничего, кроме нескольких проспектов с изображениями парусников и пароходов.
      — Мы работали вместе больше двадцати лет, продолжал мистер Баренбойм. Смерть Джорджа была… Она была просто невозможна!
      — Должна существовать веская причина, сказал Холмс. Такой человек, как Джордж Уиплоу не мог свести счеты с жизнью без чрезвычайных оснований.
      — Да, да, пробормотал Баренбойм, я не вижу никаких оснований. Никаких, мистер Холмс.
      — Смерть жены, которую он любил?
      — Прошло три года, мистер Холмс! Джордж был в депрессии, верно. Но я считал, что он справился. Вот уже год, как Джордж перестал упоминать имя Энн в каждом разговоре… Я просто не могу поверить, мистер Холмс! Я… Когда пришел сержант и сказал, что Джордж найден мертвым, я был уверен, что его убили. Инспектор Харпер утверждает, что Джордж сделал это сам, и коронер присоединился к этому мнению. Они профессионалы, но ведь и професссионал может ошибиться… Мистер Холмс, вы тоже считаете, что… Джордж выстрелил в себя сам?
      — Все говорит именно об этом, кивнул Холмс. Инспектор Харпер знает свое дело, мистер Баренбойм. Думаю, что, если и существует какая-то иная причина для самоубийства Уиплоу, кроме смерти жены, то знать ее можете или вы, или мистер Говард.
      Баренбойм сделал отстраняющий жест рукой.
      — Мне иные причины неизвестны, сказал он резко. Что касается Патрика…
      Он оборвал фразу и принялся нервно перелистывать лежавшие на столе проспекты, будто искал там какое-то изображение.
      — Да, мягко проговорил Холмс, вы начали говорить о Патрике. Он может знать о причине самоубийства больше вас?
      Баренбойм справился с волнением и посмотрел Холмсу в глаза.
      — Не думаю, мистер Холмс. Патрик никогда особенно не любил отчима, и я его в этом не обвиняю. У Патрика своя цель в жизни. Жизнь Джорджа проходила здесь, в этих стенах, он не мыслил себя без своих кораблей, без фрахта, без споров с капитанами, без всей этой нервной суеты, что зовется морским бизнесом. А Патрик иной… Он добрый малый, но море для него — просто вода, где плавают пароходы и приносят прибыль, из которой и ему что-то перепадает.
      — Что же интересует его на самом деле? — спросил Холмс, разглядывая висевшие на стенах картины с изображением морских пейзажей и старинных галеонов. Похоже, его совершенно не интересовали интересы молодого Говарда, и вопрос он задал только для того, чтобы поддержать беседу.
      — Лошади, мистер Холмс! — воскликнул Баренбойм.
      — У него есть конюшни? — удивился Холмс. Признаться, я не заметил ни одной в Чичестере.
      — Он играет на скачках, мистер Холмс. Ипподром — его стихия. Жокеи — его лучшие друзья. Он честный человек, мистер Холмс, и он, насколько я знаю, никогда не попадал в истории, которые довольно часты в той среде. Но…
      Баренбойм помолчал. Молчал и Холмс, не сводя взгляда с картины, на которой были изображены, по-моему, сами владельцы Южной пароходной компании, стоявшие на борту какого-то судна.
      — Но я плохо представляю, продолжал Баренбойм, вздохнув, как пойдут дела компании, когда Патрик сядет вон в то кресло, где всегда сидел Джордж.
      — Патрик наследует отчиму? — осведомился Холмс.
      — Да, полностью.
      — И завещание вступает в силу немедленно? — это было скорее утверждение, чем вопрос.
      — Конечно, кивнул Баренбойм. Есть один нюанс, но он несуществен…
      — Да, да? Вы сказали о нюансе.
      — Патрик должен полностью войти в курс дел компании. Это естественное требование, оно оговорено в завещании Джорджа. Думаю, когда оба мы оправимся от этого страшного события… Патрику придется, конечно, меньше внимания уделять своим былым привязанностям.
      — А до того времени, когда вы сочтете, что молодой Говард готов занять место мистера Уиплоу…
      — До того времени финансами распоряжаюсь я. Впрочем, не думаю, что это продлится долго. Патрик сказал мне вчера, что с понедельника начнет вникать в дела. Он умный парень, мистер Холмс, и я думаю, что, действительно занявшись контрактами и спорными проблемами фрахта, Патрик со временем станет хорошим компаньоном.
      — Не сомневаюсь, подтвердил Холмс. Молодой Говард произвел на меня приятное впечатление. Немного эмоционален, но это привилегия молодости. По-моему, я так и не убедил его в том, что никто не мог убить мистера Уиплоу. Он остался при своем мнению вопреки очевидным фактам.
      Баренбойм нахмурился.
      — Вы говорите, что Патрик… — начал он с оттенком недоумения в голосе. Впрочем, конечно…
      — Вы хотели что-то сказать, мистер Баренбойм?
      — Нет, мистер Холмс. Я просто думаю, что нам обоим трудно смириться с мыслью, что Джорджа больше нет…
      — Вы не возражаете, мистер Баренбойм, сказал Холмс поднимаясь, если мы с доктором Ватсоном посетим вас еще раз сегодня вечером? В семь часов, если вы не против.
      — О, конечно… У вас есть какие-то вопросы?
      — Вопросы, мистер Баренбойм? Нет, но я надеюсь, что к вечеру у меня будут кое-какие ответы. Я имею в виду причину самоубийства мистера Уиплоу.
      Мы оставили Баренбойма в глубокой задумчивости.
      — Ватсон, сказал Холмс, когда мы вышли на шумную площадь, если не ошибаюсь, вон там видна вывеска почтового отделения? Пойдемте, мне нужно дать телеграмму.
      Мой друг быстро набросал текст, и я сумел лишь увидеть, что адресована телеграмма была инспектору Лестрейду, Скотланд-Ярд.
      — Думаю, что в течение дня поступит ответ от моего адресата, обратился Холмс к телеграфисту. Я зайду за ним к шести часам.
      — Хорошо, сэр. Мы работаем до семи.
      — А теперь, Ватсон, обратился ко мне Холмс, мы можем, наконец, исполнить давнюю мою мечту и побродить по набережной. Вам не кажется, что морской воздух благотворен для организма?
      — Ваше счастье, Холмс, заметил я, что нет обычного для Портсмута южного ветра. Иначе вы были бы иного мнения о достоинствах прогулки.
      Холмс рассмеялся и, взяв меня под руку, увлек к каменному парапету, над которым с дикими воплями кружились чайки.
      После вчерашнего дождя и довольно прохладного утра погода, пожалуй, действительно разгулялась. Солнце излучало мягкое весеннее тепло, а редкие облака не были способны уронить на землю ни единой капли влаги.
      — Чего вы ждете, Холмс? — не выдержал я, когда после двухчасовой прогулки по набережной мы заняли столик в ресторане. Если вам все ясно в деле Уиплоу, почему бы не вернуться в Лондон поездом в три сорок?
      — Мне все ясно в деле Уиплоу, дорогой Ватсон, ответил Холмс. И именно поэтому мы не можем пока вернуться в Лондон.
      — Я не понимаю вашего умозаключения!
      — Потерпите, Ватсон. Это куриное крылышко, по-моему, слишком жесткое, вы не находите?
      Крылышко было даже чересчур разваренным, но вступать в спор мне не хотелось.
      Я думал, что после обеда мы продолжим прогулку — надо же было как-то убить время до шести вечера! — но Холмс неожиданно для меня кликнул кэб.
      — Сколько возьмешь до Чичестера, приятель? — спросил он кэбмена.
      — Три шиллинга, сэр, ответил громила-кучер и, заметив недовольство на лице Холмса, добавил: — Мне еще обратно возвращаться, сэр, а дорога не близкая.
      — Поехали, Ватсон, сказал Холмс. Думаю, что другой кэбмен потребует четыре шиллинга и начнет жаловаться на плохое состояние дорог.
      — И будет прав, пробормотал я, вспоминая вчерашнюю тряску. Мы возвращаемся в имение Уиплоу, Холмс? Зачем?
      — По глупости, дорогой Ватсон. Я должен был еще вчера обо всем догадаться и задать садовнику Генри один-единственный вопрос. Если будете писать об этом деле, Ватсон, упомяните, что Холмс был слеп, как курица.
      — К тому же, — добавил он, я хочу и мистера Говарда пригласить на встречу в офисе Баренбойма. Ему наверняка будет любопытно услышать, о чем мы станем говорить.
      — Вы в чем-то подозреваете Баренбойма, Холмс? — наконец догадался я, сложив все прежние недоговорки и вспомнив заданные Холмсом вопросы.
      — А кого же еще, Ватсон? Кого же еще? Если бы не славный мистер Баренбойм, нам не довелось бы заняться этим делом!
      Произнеся эту загадочную фразу, Холмс погрузился в глубокое раздумье и молчал, пока мы не подъехали к тополиной аллее.
      — Любезный, обратился Холмс к кучеру, вот ваши три шиллинга, и вы можете заработать еще два, если подождете здесь полчаса. Возможно, нам придется возвращаться в Портсмут.
      Глина на аллее не успела подсохнуть, и мои туфли, когда мы добрались до домика садовника, приобрели ужасный вид. Холмс постучал в маленькое окошко и, когда на пороге появился садовник, задал ему тихим голосом какой-то вопрос. Генри бросил на Холмса удивленный взгляд и что-то пробормотал. Я не расслышал ни слова, но, видимо, ответ полностью удовлетворил любознательность моего друга.
      — Пойдемте, Ватсон, сказал Холмс и, вместо того, чтобы продолжать путь к дому, направился обратно, к поджидавшему нас кэбу.
      — Холмс! — воскликнул я. Вы не заблудились?
      — Нет, Ватсон, ответил Холмс, не оборачиваясь. На этот раз я не заблуждаюсь, уверяю вас. Не стойте столбом, друг мой, садитесь, у нас еще много дел.
      Возвращаясь по аллее, я налепил немного дополнительной грязи на туфли, но, что хуже, запачкал и брюки — было бы совершенно неприлично появляться в таком виде не только в респектабельном офисе Баренбойма, но даже в полицейском участке, куда мы, судя по словам Холмса, отправились.
      — Мистер Холмс! — воскликнул инспектор Харпер, когда мой друг возник на пороге кабинета. Я уже получил телеграмму от инспектора Лестрейда, все будет сделано в лучшем виде, не сомневайтесь!
      — Я и не сомневаюсь, сдержанно отозвался Холмс. У меня к вам просьба, инспектор. Я бы хотел, чтобы при нашем разговоре с мистером Баренбоймом присутствовал и молодой Говард. Можно послать курьера с запиской, но не лучше ли будет, если бы этим занялся ваш человек?
      — Я отправлю сержанта, кивнул Харпер. Я чувствую, у вас есть что-то против Баренбойма? Признаться, этот старый лис обвел меня вокруг пальца. Теперь-то я понимаю: он не ответил толком ни на один мой вопрос.
      — До вечера, инспектор, сказал Холмс, и мы покинули участок.
      — Холмс, заявил я, если я не почищу обувь, вы не заставите меня войти в кабинет Баренбойма. Да и вам неплохо бы привести себя в порядок. И заодно поделиться своими соображениями. Убейте меня, Холмс, я не понимаю, как вы пришли к мысли, что Баренбойм замешан в этом странном деле! И как, черт побери, можно было убить человека в запертой комнате?
      — Зайдем вон в ту гостиницу, с золотым петухом на вывеске, предложил Холмс. У нас есть два часа времени, и коридорный начистит ваши туфли так, что вам не стыдно будет появиться в приемной премьер-министра.
      — Что до мистера Баренбойма, продолжал мой друг, когда мы оказались в тихом двухместном номере с окнами во двор, и коридорный унес наши туфли, утверждая, что ровно через полчаса все будет вычищено до блеска, что до мистера Баренбойма, то разве вам самому, Ватсон, не ясна его роль в этом убийстве?
      — Убийстве, Холмс? Еще час-другой назад вы сами были уверены и уверяли всех в том, что убить Уиплоу было невозможно!
      — Убийство, Ватсон, хладнокровное убийство, и я был слеп, когда утверждал обратное.
      — Значит, молодой Говард прав? — пробормотал я.
      — Безусловно, подтвердил Холмс. Потому-то я и хочу, чтобы он непременно присутствовал при нашем разговоре.
      — Почему же мы повернули назад от самого порога? — продолжал любопытствовать я.
      — Дорогой Ватсон, вы так беспокоились о своей обуви, что я просто не мог заставить вас прошагать еще полсотни метров по этой замечательной грязи!
      Ответ не показался мне убедительным, но я не стал настаивать.
      Мы покинули гостиницу в половине шестого и явились на почту как раз во-время, чтобы получить длинную телеграмму из Скотланд-Ярда.
      — Только что пришла, мистер Холмс, сказал знакомый уже нам служащий, окидывая моего друга любопытным взглядом.
      Холмс пробежал глазами текст и молча сунул телеграмму в карман, где уже лежал синий блокнот старого Уиплоу.
      Когда мы вошли в кабинет Баренбойма, на улице уже стемнело, и мне показалось, что здесь мрачновато — в мерцающем свете газовых рожков изображения кораблей на картинах производили впечатление пиратских галеонов с пушками, направленными вам прямо в глаза.
      Мистер Баренбойм усадил нас в те же кресла, в которых мы сидели днем, и я подумал, что Холмс, как всегда, прав: старик был взволнован сверх всякой меры. Он явно боялся предстоявшего разговора.
      Доложили о приходе Патрика Говарда, и молодой человек вошел в кабинет с возгласом:
      — Приятный вечер, господа, после вчерашней непогоды! Рад вас видеть, мистер Холмс, и вас, доктор Ватсон. Я в долгу перед вами, вы сбросили камень с моей души.
      — Дорогой Патрик, вздохнул Баренбойм, что бы ни сказал сейчас мистер Холмс, камень с моей души не упадет уже никогда.
      — Мистер Холмс, нетерпеливо сказал Говард. Вы, наверняка сумели объяснить причину этого загадочного самоубийства!
      — Это было не самоубийство, мистер Говард, сказал Холмс, — Джорджа Уиплоу убили.
      Я внимательно следил за реакцией Баренбойма, но даже я не ожидал того, что последовало за словами Холмса. Старик вскочил на ноги, схватился обеими руками за грудь, глаза его закатились, и он непременно упал бы на пол, если бы молодой Говард не успел подхватить его.
      — Мистер Холмс, вскричал Говард, усаживая Баренбойма в кресло, о чем вы говорите?
      Мне было от души жаль старика. Каковы бы ни были цели, которые он преследовал, убивая компаньона, это был человек, который внушал симпатию. Я знал, что Холмс сейчас все объяснит, и мне, как и Говарду, придется смириться с неизбежным, но все же чисто по-человечески я не мог не пожалеть старика, которому придется остаток жизни провести в тюрьме.
      Я пощупал у Баренбойма пульс и попросил Говарда открыть окно. Холодный вечерний воздух привел старика в чувство. Пульс был хороший, и я не опасался, что Баренбойма хватит удар. Старик был взволнован чрезвычайно, но уже пришел в себя.
      — Я так и думал, пролепетал он, глядя Холмсу в глаза, я был уверен, что Джордж не мог…
      — Господа, сказал Холмс несколько минут спустя, когда все вновь заняли свои места, и мистер Баренбойм, хотя и был бледен, но собран и готов внимательно слушать, это очень странное дело, хотя и очень простое. Я хочу задать вам по одному вопросу, а затем сообщу свое заключение. Мистер Баренбойм, обратился Холмс к старику, знал ли Джордж Уиплоу о том, что Патрик Говард тратит большие суммы на скачках?
      — Конечно, прошептал Баренбойм. Это было постоянной причиной для споров. Патрик много раз давал обещание…
      — Мистер Говард, повернулся Холмс к молодому человеку, сколько денег вы проиграли в прошлое воскресенье?
      Говард нахмурился, и мне показалось, что в глазах его сверкнула молния.
      — Мистер Холмс, сказал он сдержанно, не думаю, что это имеет какое-то значение.
      — Позвольте судить мне, холодно отозвался Холмс. Вы проиграли гораздо больше, чем могли заплатить, пользуясь теми суммами, которые выделял вам ваш отчим. И вы знали, что, явившись с просьбой о деньгах, тем более, что речь теперь шла о трехстах фунтов, вы не получите ни пенса!
      — У меня были деньги! — вскричал Говард, вскакивая на ноги. Я не собирался беспокоить Джорджа по такому нелепому поводу!
      — Естественно, согласился Холмс, ведь вы заранее знали результат.
      Он достал из кармана полученную им телеграмму.
      — Букмекер по фамилии Стивенс, которому вы оказались должны, дал вам недельный срок, чтобы расплатиться с долгом, сказал Холмс, заглянув в текст. Срок выплаты истекает через три дня. Будь жив ваш отчим, вам не на что было бы рассчитывать. Но Джордж Уиплоу неожиданно кончает с собой, и вы становитесь наследником. Но неожиданно выясняется, что ваше вступление в права оговорено условием. И вам не остается иного выхода, как обратиться с просьбой к компаньону Джорджа Уиплоу. Сколько он у вас просил, мистер Баренбойм?
      — Триста фунтов, мистер Холмс…
      — И вы отказали.
      — Это большая сумма, и я подозревал, для чего она нужна… Мне… Мне показалось подозрительным…
      — Вам показалось подозрительным, мистер Баренбойм, что Патрик пришел к вам с просьбой о деньгах, не дождавшись даже похорон отчима. Вы не видели прямой связи, ведь коронер утверждал, что Джордж Уиплоу покончил с собой, и были названы сугубо личные причины, но у вас оставались сомнения…
      — Конечно, мистер Холмс, у меня были сомнения! Я не верил, что полиция провела расследование достаточно тщательно. Они могли что-то упустить. Причину, о которой говорил на следствии инспектор Харпер, кто угодно мог бы счесть убедительной, но не я!
      — У вас возникли сомнения, и вы отказали Говарду.
      — Я не мог ему отказать, мистер Холмс, — покачал головой Баренбойм. Патрик — законный наследник. Но сомнения у меня действительно были… Я сказал, что готов буду продолжить этот разговор через неделю или две…
      — Но вам, мистер Патрик, повернулся Холмс к молодому Говарду, деньги нужны были немедленно, и оставался единственный способ их получить: убедить, наконец, мистера Баренбойма в том, что Джордж Уиплоу действительно покончил с собой. Полностью рассеять его сомнения, и тогда он даст вам нужную сумму.
      — Мистер Холмс, воскликнул Патрик, я приехал к вам, потому что верил в самоубийство отчима еще меньше, чем мистер Баренбойм! Я хотел, чтобы вы разобрались в этом деле…
      — Да полно, дорогой мистер Патрик, вы хотели иного! Вы полагали, что мои выводы подтвердят мнение коронера и полиции, а мой авторитет убедит, наконец, мистера Баренбойма в том, что у Джорджа Уиплоу были какие-то свои, ему не известные, причины для такого поступка. Вот чего вы добивались! Вы прекрасно знали, что Джордж Уиплоу не покончил с собой. Ведь это вы застрелили отчима.
      Говард вскочил, будто подброшенный пружиной.
      — Как вы смеете?!
      Он бросился на Холмса, и мне пришлось придти другу на помощь. Говард оказался сильным малым и сопротивлялся отчаянно. Пожалуй, он смог бы свалить меня с ног, но неожиданно я услышал знакомый голос:
      — Ай-ай-ай, мистер Говард, вам все равно не сладить с этими джентльменами.
      В дверях кабинета стоял Лестрейд, из-за его плеча выглядывал инспектор Харпер.
      — Отпустите-ка доктора Ватсона, молодой человек, продолжал Лестрейд, и дайте руки, я надену наручники…
      Странные звуки послышались за моей спиной. Я обернулся. Баренбойм опустил голову и обхватил ее руками. Плечи его сотрясались от рыданий.

* * *

      — Холмс, сказал я поздно вечером, когда мы уселись наконец у жарко натопленного камина, и мой друг раскурил свою трубку, Холмс, я не докучал вам вопросами. Я старался сам разобраться в этом деле, но все-таки не понял, как можно было убить человека в совершенно закрытой комнате! Вы сами утверждали, что это могло быть только самоубийство!
      — Утверждал, Ватсон, потому что на какое-то время Говард сумел и меня сбить с толка. О, Ватсон, он очень умен. Он мог бы натворить еще немало, но его сгубила гордыня. Он убил отчима из-за наследства. Но деньги ему нужны были срочно, а старый Баренбойм тянул, он подозревал, что Патрик каким-то образом замешан в смерти Джорджа. Баренбойм сомневался в самоубийстве друга, даже полициейское следствие его не убедило. И Говарду пришла в голову идея — если бы Шерлок Холмс подтвердил заключение коронера, у Баренбойма не было бы больше никаких оснований сомневаться. Он примирился бы с неизбежным.
      — Патрик хотел получить деньги, но он не мог убить Джорджа, и вы сами это доказали!
      Холмс покачал головой.
      — Вы говорите о закрытой комнате, Ватсон? Но откуда мы знаем, что она действительно была закрыта, и в нее невозможно было проникнуть? Только со слов самого Патрика! Когда мы вошли в кабинет, все три окна были лишь прикрыты.
      — Их распахнули Говард с садовником, а экономка стояла рядом и все видела. Два свидетеля, кроме Говарда, утверждают, что окна не только были заперты, но и заклеены на зиму бумагой.
      — Вот это-то, дорогой Ватсон, и сбило меня с толку вначале! У меня не было причин подозревать молодого Говарда, а свидетельства садовника и экономки придавали его словам еще больший вес. Но вот, что мне уже тогда бросилось в глаза. Ватсон, вы помните текст предсмертной записки?
      — Конечно, я пожал плечами. «Вина в этом только моя. Мне и отвечать. Всегда ваш, Джордж Уиплоу.» — В чем он видел свою вину, Ватсон? В смерти жены, как полагал инспектор Харпер? В трагической гибели команды «Святой Моники»?
      — Он мог считать себя в какой-то степени виновным, Холмс. Мне приходилось встречаться со случаями… Помните, я рассказывал вам о самоубийстве капитана Лонга? Это было в Бангалоре, и я сам производил вскрытие…
      — Да-да, нетерпеливо сказал Холмс. Лонг обвинял себя в том, что якобы по его преступной халатности погибли двое солдат.
      — Один из них был его племянником. В действительности вины Лонга в том не было, но он считал иначе и покончил с собой.
      — Ватсон, я мог бы согласиться с таким рассуждением, если бы не слова «Всегда ваш». Этими словами заканчивают деловые письма, а не предсмертные записки! Говард подтвердил мою мысль, сказав, что Уиплоу пользовался блокнотом для деловых записей. К кому могли быть на самом деле обращены слова записки? Внимательно прочитав блокнот, я обнаружил, что за неделю до трагедии на пароход «Королева Мэри» были погружены по ошибке триста тонн льна. Пришлось производить перегрузку, фирма потеряла около пятисот фунтов. Виноват был Уиплоу, он отдал неправильное распоряжение. А записку он писал, скорее всего капитану «Королевы Мэри» Диккенсу.
      — Где же остальной текст, Холмс?
      — Записка была на двух листках. Говард вырвал из блокнота оба. Первый унес и, надо полагать, уничтожил. А от второго аккуратно отрезал верхнюю часть, оставив только окончание. У Говарда была причина для убийства. Ему нужны были деньги. Дорогой Ватсон, он играл на скачках, и ему не везло. Старый Уиплоу знал об этой страсти пасынка и время от времени давал ему денег для покрытия долгов, но давал не всегда и наверняка грозил, что лишит наследства, если Патрик не перестанет заниматься глупостями. Возможно, он считал, что молодой человек внемлет наконец его увещеваниям и возьмется за ум. На самом деле Джордж Уиплоу сам рыл себе могилу. Однажды он отказал пасынку в деньгах, и тот решил, что настало время. Говард тщательно разработал все детали и наверняка вышел бы сухим из воды, если бы не обратился ко мне.
      — Действительно, Холмс, зачем он это сделал, ведь если Говард — убийца, его поступок просто нелеп!
      — Вы думаете? Дорогой Ватсон, сам Патрик полагал, что это поступок гения. Говард убил отчима и инсценировал самоубийство. Но старый Баренбойм не поверил. Никакая записка и никакие доказательства инспектора Харпера не могли убедить его в том, что Джордж покончил с собой. Баренбойм предполагал, что дело нечисто, и что Говард каким-то образом замешан. Поэтому, когда молодой человек пришел к Баренбойму и попросил денег в счет наследства, старик ему категорически отказал. Что должен был сделать Говард? Убить Баренбойма, как он убил Уиплоу? Этим он не добился бы ничего и лишь возбудил бы подозрения. Он сделал гениальный ход — обратился ко мне. Молодой Говард был уверен, что если я приду к Баренбойму и скажу «это было самоубийство», старик сменит гнев на милость. Баренбойм мог не доверять полиции, но как он мог не поверить самому Шерлоку Холмсу!
      — Это был огромный риск, Холмс, сказал я. Неужели Говард всерьез полагал, что вы примете на веру слова инспектора?
      — Разумеется, нет, Ватсон, сухо отозвался Холмс. Говард был убежден, что не оставил никаких следов, и никто, в том числе Шерлок Холмс, не сумеет найти против него ни одной улики. Я уже говорил вам, Ватсон: Говарда сгубила гордыня.
      — Когда мы приехали в имение, продолжал Холмс, раскурив трубку, я первым делом осмотрел кабинет. Дорогой Ватсон, я понимал, что, если Говард прав и произошло убийство, то найти следы будет почти невозможно, ведь прошло около двух суток, да, к тому же, непрерывно шел дождь, и искать следы, если они были, снаружи дома уже поздно. Я и в кабинете не обнаружил ничего странного. Окна были прикрыты, но неплотно, и сквозь щели в комнату попадали капли дождя, на полу образовались небольшие лужицы. Кресло, в котором сидел старый Уиплоу, полицейские сдвинули с места, но там, где оно раньше стояло, я обнаружил на полу следы смытой крови. Именно на том месте, куда и должна была накапать кровь, если Уиплоу стрелял себе в голову. Следы крови были и на спинке кресла. Все соответствовало описанию Говарда. В момент, когда раздался выстрел, комната была заперта изнутри. Экономка и Говард спали. Утром экономка почувствовала запах газа и бросилась звать на помощь. Говард и садовник взломали дверь, и что они увидели? Мертвого Уиплоу. В кабинете невозможно было дышать, и мужчины открыли окна, экономка видела, как разрывалась бумага, которой окна были оклеены на зиму. Никто, дорогой Ватсон, не мог ни войти в эту комнату, ни выйти из нее!
      — Именно это, заметил я, представляется мне неразрешимой загадкой.
      — Именно это, отозвался Холмс, и меня убедило в том, что не могло произойти ничего, кроме самоубийства. Я обнаружил блокнот, из которого был вырван лист с предсмертной запиской. Я внимательно изучил этот блокнот той же ночью и обнаружил записи, связанные с торговыми делами фирмы. Почему Уиплоу написал записку именно на листке из этого блокнота, ведь на столе лежали стопкой чистые листы! Утром я встал рано и до завтрака осмотрел землю под окном кабинета. Ничего, Ватсон. Следы, если они были, смыл дождь.
      — Разговор с инспектором Харпером, продолжал Холмс, дал мне нить, за которую я вначале не сумел ухватиться, потому что все еще размышлял над проблемой запертой комнаты и не видел никакого решения, хотя оно лежало у меня перед носом. Я отправил телеграмму Лестрейду, в которой уведомил инспектора, что занимаюсь делом Уиплоу, и для успешного решения задачи мне срочно нужны сведения о молодом Говарде. Я еще не подозревал его, но странный текст записки говорил, что это могло быть не предсмертное послание, а лишь его имитация. Если так, кто-то должен был находиться в комнате, чтобы этот листок положить на стол! И тогда этот «кто-то» мог и убить Уиплоу. Дорогой Ватсон, вы знаете мой метод. Решая задачу, вы исследуете и отбрасываете все варианты, и если остается один-единственный, то, как бы не был он неправдоподобен, именно он и окажется разгадкой тайны. Противоречие, Ватсон, было очевидно. Убийства быть не могло, поскольку комната была заперта изнутри. Но не могло быть и самоубийства, поскольку предсмертная записка оказалась подброшена.
      Тогда я еще раз обдумал рассказы Говарда, экономки и садовника. И понял наконец, насколько был слеп! Ватсон, вы ведь тоже слышали, что говорили эти люди. Только с их слов мы знаем, что все окна в кабинете были закрыты и оклеены.
      — Вы хотите сказать, Холмс, что они сговорились — все трое? — воскликнул я.
      — Конечно, нет, Ватсон. Вы еще не поняли? Представьте себе картину: мужчины врываются к комнату, зажимая себе носы, а экономка смотрит на них, стоя на пороге. Говард бросается к одному окну, садовник — к другому. Оба дергают за ручки, бумага разрывается, и в комнату устремляется холодный воздух. Но если одна из створок в это время была не закрыта и не заклеена, а всего лишь прикрыта, кто в суматохе обратил бы внимание на эту деталь, кроме того человека, который открывал именно эту раму? Никто.