— Прошу прощения, сказал я. Мне бы хотелось поговорить с профессором Брандером.
— Профессор за границей, сообщил Шуваль, отрывав взгляд от экрана и поворачиваясь ко мне. Что вас интересует?
Возможно, мне показалось, но, увидев меня, Шуваль облегченно вздохнул. Наверное, он ожидал очередного визита полиции или репортеров, которые, видимо, докучали ему в последние сутки не меньше, чем комиссар Бутлер.
— Э-э… Видите ли, я, собственно, ничего не понимаю в физике, моя фамилия Амнуэль, я историк, работаю здесь, в Гилморе… На следующей неделе приезжает из России мой родственник. Он, в отличие от меня, физик, занимается… э-э… металлами. Так он просил, чтобы я узнал, с кем он мог бы поговорить, и есть ли на факультете семинар, на котором он смог бы выступить…
Вероятно, я изображал идиота излишне натуралистически. Шуваль, потеряв ко мне всякий интерес, повернулся к экрану и сказал, продолжив нажимать на кнопки:
— Все это вы могли бы узнать и по телефону в секретариате… Металлами у нас занимаются все, кому не лень. А ближайший семинар в среду, посмотрите на доске объявлений.
Сообщив эту информацию, Шуваль перестал обращать на меня внимание, и я, пожалуй, смог бы кого-нибудь здесь убить, не будучи замеченным. Убивать, впрочем, было некого, и я, потоптавшись минуту, потихоньку ретировался.
Объявления на доске висели в несколько слоев. Вешая очередную информацию, никто, судя по всему, не удосуживался снимать старую. Листки лепили скотчем, прикрепляли кнопками или скрепками, а некоторые держались на одном лишь честном слове и готовы были сорваться от малейшего дыхания.
Я прочитал все — от правого верхнего угла доски объявлений до левого нижнего. Сначала пришлось встать на цыпочки, а потом опуститься на колено. Я приподнимал верхние объявления и заглядывал во второй слой. Я пытался отодрать второй слой и заглянуть в более глубокие археологические напластования. Студенты сначала с любопытством следили за моими действиями, но потом перестали обращать на меня внимание. Молоденькая секретарша принесла из деканата очередное объявление, сказала «извините» и прилепила бумагу поверх той, которую я как-раз дочитал до середины. Несколько листков, которые все равно упали бы от малейшего прикосновения, я снял и положил в карман. Не думаю, чтобы кто-нибудь заметил их отсутствие.
Чего только не узнаешь, читая объявления! Физический институт в Принстоне приглашает делать постдокторат. Продается по случаю CD-плейер за смешную цену 300 шекелей. Все студенты, не сдавшие задолженности, должны посетить своих консультантов не позднее следующего четверга. 5 октября в Иннсбруке (Австрия) начинается конференция по высокотемпературной сверхпроводимости. Студенткая третьего курса ищет компаньонку (компаньона) для совместного проживания. В среду на семинаре выступит Сэм Груберман с докладом на тему «Электрострикционные воздействия на ферромагнетики». Там упоминались еще какие-то поля, но я не запомнил. На исходе субботы — вечеринка в кампусе. «Русский» студент ищет подругу для совместного посещения дискотеки (оплата пополам)…
Дома я внимательно рассмотрел принесенные с собой листки. Среди них был и тот, что заинтересовал меня больше всего. Я отложил его в сторону, а потом попытался на чистом листе нарисовать план лаборатории. Зрительная память у меня неплохая и, посидев с полчаса, я уже знал примерно, как могли развиваться события в ту злосчастную пятницу. В общем-то, все было достаточно просто. Настолько просто, что ни Бутлер, ни его коллеги не имели шансов разобраться в ситуации.
Я едва дождался возвращения Романа с работы — каждые пять минут выглядывал в окно, карауля красный «фиат» комиссара.
— Кофе у меня сегодня растворимый, сказал я, когда Бутлер, приняв душ, поднялся, наконец, ко мне. Если ты скажешь, что и его я готовлю плохо…
— Песах, ты все делаешь хорошо, если смотреть на твои действия в исторической перспективе, заявил Роман. Вы, историки, умеете оценивать события, лишь глядя на них из далекого будущего.
— А вы, полицейские, — парировал я, не видите ничего дальше своего носа. Я был сегодня на факультете…
— Знаю, поморщился Роман. Шуваль описал назойливого посетителя, который мешал ему работать своими идиотскими вопросами. Это его слова — в точности. От себя добавлю, что не уполномачивал тебя мешать следствию. Надеюсь, что твоя самодеятельность этим и ограничится.
— Я знаю все, сказал я. Кто убил, как убил и почему убил.
— Вот уж действительно «вени, види, вичи», хмыкнул Роман. Мы возимся пятые сутки и топчемся на месте, а историк Песах Амнуэль взглянул одним глазом, и пожалуйста. Ну, поскольку ты уже все знаешь, тебя вряд ли заинтересует то, что мы обнаружили сегодня?
— Заинтересует, сказал я. Почему не дополнить систему доказательств новыми аргументами?
— Мои люди допросили студентов и докторантов, которые были знакомы с Груберманом — всего семнадцать человек. Не поверишь: никто не сказал в его пользу ни одного доброго слова! Обычно бывает наоборот, о покойниках либо хорошо, либо ничего. О жертвах — тем более. А тут… У каждого была с Груберманом хотя бы одна стычка.
— Груберман, философски заметил я, сам напрашивался на роль жертвы и доводил людей до такого состояния, когда один из них не выдержал и… Это у него был такой оригинальный способ покончить с собой… Нож вы, конечно, не нашли.
— Нет, сказал Роман. Но я сегодня арестовал Шуваля.
— Что?! — от неожиданности я едва не смахнул со стола вазочку с печеньем. Я же говорил с ним утром!
— А потом пришел я, и Шуваль в присутствии нескольких свидетелей признался в том, что убил Грубермана.
— Что за глупости! — воскликнул я. Не мог он убить Грубермана, потому что…
Я замолчал, заново перебирая в памяти свои логические построения и не находя в них изъяна. Все было верно в них и четко аргументировано. Шуваль взял на себя чужую вину — зачем?
— Так почему, спросил Роман, ты считаешь, что Шуваль не убийца?
— Он объяснил, куда дел нож? — у меня пропало желание излагать Роману свою версию, особенно сейчас, когда комиссар вообразил, что почти закончил расследование.
— Шуваль утверждает, что, когда Беркович побежал звонить по телефону, а Флешман в состоянии прострации стоял над телом убитого, он вышел из лаборатории и бросил нож в мусорную урну в коридоре.
— И араб-уборщик этого не увидел?
— Внимание уборщика было отвлечено Берковичем. А потом тот же уборщик выбросил мусор — и нож в том числе. Мы ведь не проверяли урны, стоявшие в коридоре, все были убеждены, что нож должен быть в лаборатории.
— Ну-ну, пробормотал я. И тебя устраивает эта версия?
— Не очень, нехотя согласился Роман. Уборщик утверждает, что, кроме Берковича, никто из лаборатории не выходил. И никакого ножа в корзине, когда он опорожнял ее в большой бак, не видел.
— Насколько можно верить уборщику?
— А какой ему резон врать? — удивился Роман. Во-первых, он, как уже говорил, держится за свою работу. Во-вторых, зачем араб стал бы покрывать еврея и рисковать при этом?
— Незачем, согласился я, если уборщик и Шуваль не действовали сообща.
— Песах, усмехнулся Роман, ты противоречишь сам себе. Только что ты утверждал, что Шуваль не убивал, теперь хочешь связать Шуваля с уборщиком… Выбери что-то одно.
— Когда судья должен будет продлить срок задержания Шуваля? — спросил я.
— Послезавтра. К этому времени, думаю, все будет надежно запротоколировано и увязано.
— Хорошо, сказал я, надеюсь, в камерах предварительного заключения хорошие условия, и у Шуваля не останется печальных воспоминаний. Освобождая невиновного из-под стражи, полиция обычно извиняется или считает это излишним?
— Песах, Роман поднялся, твой растворимый кофе не лучше черного, а ход твоих мыслей мне и вовсе не нравится.
Проводив Бутлера до двери, я сказал, когда он уже переступил порог:
— Не убивал Шуваль Грубермана. И араб-уборщик, естественно, тоже не при чем.
— А кто же убил? — равнодушно поинтересовался Роман.
— Завтра, пообещал я, вечером я назову убийцу и изложу все обстоятельства.
— Ну и отлично, заключил Роман. Если ты возьмешь вину на себя, я не стану возражать и посажу тебя в одну камеру с Шувалем. Вам будет о чем поговорить.
— Это точно, последнее слово я оставил за собой.
Спал я спокойно.
Глава 7
Стилет, которого не было
Мне, собственно, оставалось сделать немногое. Я позвонил в университет и задал несколько вопросов профессору Хавкину. Профессор, работавший на той же кафедре, что покойный Груберман, судя по объявлению, которое я видел на доске, собирался в будущем месяце выступить с докладом, тема которого показалась мне любопытной. Ответы профессора меня вполне удовлетворили.
Потом я узнал в деканате номер телефона в Штатах, по которому могу найти профессора Брандера, и потратил полсотни шекелей на этот затянувшийся разговор. Ничего, кто-нибудь мне это счет непременно оплатит — либо Управление полиции, если Роман согласится с моей версией, либо университет, если разговор придется относить к категории служебных. Я, впрочем, был уверен, что раскошелиться придется кассиру полиции.
В Балтиморе была ночь, и я поднял Брандера с постели. Услышав мою версию, он сначала отпирался, но, когда я сказал ему об аресте Шуваля, профессор минуту молчал (я уж подумал, что линия разъединилась), а потом сказал коротко:
— Вы правы. Я возвращусь первым же рейсом.
Я был уверен, что он так и поступит. Должна же быть у человека совесть, в конце-то концов.
Мне даже в голову не пришло, что Брандер может сбежать.
* * *
Вечером в среду Роман и не подумал подняться ко мне, вернувшись с работы. Видимо, от моего кофе у него началось несварение желудка. Я тоже не торопился напоминать о себе — ждал гостя.
Звонок раздался в половине двенадцатого.
— Я в Бен-Гурионе, сказал профессор. Отложим до утра или…
— Приезжайте ко мне, предложил я, почему не покончить со всем этим прямо сейчас?
— Вы… один?
— Нет, честно признался я.
Такси остановилось у порога в первом часу, и, пока Брандер расплачивался с водителем, я позвонил Роману.
— У нас гость, сказал я, поднимись.
Наверное, что-то было в моем голосе: Бутлер не стал возражать.
Он вошел в салон, когда профессор устало опускался в большое кресло у телевизора.
— Что ж, сказал я, когда все уселись. Давайте сначала покончим с этой историей, а потом, если останется желание и если не помешают иные обстоятельства, выпьем кофе.
Роман поморщился, и я отнес его недовольство исключительно к качеству столь любимого им напитка.
— Профессор, начал я, возможно, излишне торжественным тоном, в пятницу вам позвонил в Штаты комиссар Бутлер и уведомил о том, что один из ваших докторантов убит, причем убийцей является один из трех других ваших сотрудников. Вы приняли сообщение к сведению и сказали, что возвратитесь сразу после окончания совещания. Комиссар задал по телефону несколько вопросов, и на этом ваши с ним контакты закончились. Скажите, почему вы не прервали свой визит в Штаты и не вернулись в Израиль вечером в субботу?
Брандер развел руками.
— Это был для меня большой удар… Наверное, в тот момент я даже не осознал, насколько большой. Возможно, вы правы, и я должен был вернуться сразу, но чем я мог помочь здесь? А там у меня было важное выступление, и я…
— На какую тему? — перебил я профессора, должно быть, не очень вежливо, потому что Роман бросил на меня неодобрительный взгляд и демонстративно пожал плечами, всем своим видом показывая, что я задаю вопросы, не относящиеся к делу.
— Тема… Извольте… «Магнитострикционное структурирование ферромагнитных материалов в динамических магнитных полях».
— Господи, сказал я, кто придумывал это название? В одном предложении три раза повторяется слово «магнитный»…
— Название, растерянно сказал профессор. Я придумал, кто ж еще? Оно точно отражает суть…
— Песах, наконец не выдержал Роман, может, ты оставишь грамматику в покое и перейдешь к делу?
— Да я уже перешел, пробормотал я. И думаю, профессор меня понял. А если некоторые комиссары не обладают нужными знаниями физики…
Я подумал, что, пожалуй, переборщил — уши у Романа мгновенно стали красными, верный признак того, что сейчас он выйдет из себя и дальнейший разговор потеряет смысл.
— Извини, быстро сказал я. Дело в том, что название доклада имеет прямое отношение к убийству. Собственно, именно в этом названии содержится разгадка тайны исчезнувшего стилета.
— С самого начала, потребовал Роман, и подробнее.
* * *
— С самого начала, сказал я, мне показалось, что полиция упустила очень важный момент. Вы искали орудие убийства, вы допрашивали подозреваемых и единственного свидетеля, вы исследовали мотивы — в точности так, как если бы убитый был бизнесменом или уличным торговцем. Вы не обратили внимания на специфику дела: убийство произошло в университете, а все докторанты — талантливые физики.
— Ну и что? — сухо сказал Роман. Мотивы преступлений универсальны. Ненависть не зависит от рода деятельности.
— Ненависть — да, но не способ убийства. Обсудив улики, мотивы и возможности, мы с тобой еще в пятницу вечером пришли к выводу, что убийство не было случайным, оно было подготовлено тщательно и умело… Я не физик, а историк, но могу понять психологию человека, проводящего в лаборатории долгие часы. Историки, Роман, — это особая каста, это иной образ мышления, иной взгляд на мир… Любое событие сегодняшнего дня мы чисто автоматически сравниваем с аналогичными событиями прошлого. Если говорим об убийстве, на память приходят аналогии. И я уверен — если убийство задумает историк, он непременно исследует все последствия, которые аналогичное убийство, случившееся в прошлом, имело для событий, происходивших в мире.
Я поднял руку, заметив, что Роман опять начинает терять терпение.
— То же самое, уверенно сказал я, происходит в любой профессиональной среде. В данном случае — в среде физиков. Для меня это было очевидно, а тебе и в голову не пришло.
Роман хотел что-то сказать, но промолчал, ограничившись вялым покачиванием головы. Профессор Брандер рассматривал свои ладони, будто не мыл их по крайней мере две недели.
— Проблема, продолжал я, не в мотивах и возможностях, их было более чем достаточно, ты сам меня в этом убедил, проблема заключалась только в исчезнувшем стилете. Раскрыв тайну стилета, мы раскрыли бы убийство. Спрятать или выбросить этот предмет убийца не мог, верно? Значит, ему оставалось одно — уничтожить улику прямо на месте.
— Мы проверяли и это, терпеливо сказал Роман. Убийца мог бы растворить клинок в кислоте, есть сейчас такие препараты, что и металл растворяют, но, Песах, в лаборатории не было ничего подобного, и тебе это известно не хуже, чем мне.
— Разумеется, согласился я. Убийство произошло не в химической лаборатории, а в физической. Помнишь, ты сказал о листке с доски объявлений, который спланировал на пол, когда Беркович с грохотом захлопнул дверь? Этот листок мне почему-то не давал покоя всю ночь. Утром я понял причину. Ассоциативное мышление порой дает не всегда ясные подсказки… Я отправился в университет и выяснил, чем занимались докторанты профессора Брандера. Собственно, мне уже тогда стало понятно — кто убил и как. Потому что из трех подозреваемых остался один. Но я еще не знал мотива. Извини, Роман, но тот мотив, который назвал мне ты, чисто психологически не соответствовал личности этого человека. Он мог ненавидеть Грубермана и даже желать его смерти, но никогда не решился бы убить. Кто-то должен был подтолкнуть его, подвести к идее, возможно, даже обсудить — теоретически, конечно! — все детали, а потом отойти в сторону и наблюдать. А то и вовсе уехать на неделю-другую, чтобы дать событиям развиться… Что, профессор?
Во время моего монолога выражение лица физика становилось все более мрачным. Я сделил за Брандером краем глаза и обратился к нему, когда понял, что он уже не будет сопротивляться.
— Рассуждения, сказал он, и не более того. Когда комиссар позвонил мне, я, естественно, понял, что произошло. Но ваши инсинуации в мой адрес…
— Нет, профессор, это не инсинуации, подал голос Роман, что явилось для меня полной неожиданностью. Но к вам мы еще вернемся. Пусть Песах закончит рассказ.
Неожиданная поддержка со стороны Романа сбила меня, и прошла минута, прежде чем я опять собрался с мыслями. Брандер отрешенно смотрел в потолок, а Бутлер, полузакрыв глаза, делал вид, что дремлет.
— Ассоциация, сказал я. Листок с доски объявлений — другие листки с этой доски — объявления о семинарах — работы физиков — возможность использования этих исследований для… Профессор поправит меня, если я скажу какую-нибудь физическую глупость. Третий год он занимается возможностью… э-э… структурирования ферромагнетиков в магнитном поле. Я не очень соврал, профессор? Ваш коллега, профессор Хавкин, рассказал мне об этих… э-э… ферромагнетиках, сделав скидку на мою бездарность в области физики. И я, представьте себе, понял. Для незнающих из полиции объясняю: речь идет о том, чтобы создать специфический металлический порошок. Если такой порошок поместить в мощное магнитное поле, он мгновенно как бы схватывается и принимает ту форму, которую придает ему конфигурация поля. Правда, держится такая конструкция недолго. В первых опытах, кажется, даже секунды не проходило, и все рассыпалось. Верно, профессор? Я просто цитирую ваш прошлогодний доклад…
Брандер молчал, глядя в потолок.
— Представь, обратился я к Роману, потому что убеждать профессора в том, что он и так прекрасно знал, не было смысла, представь, что ты создаешь магнитное поле, имеющее, скажем, форму яйца. Помещаешь в это поле ферромагнитный порошок. Частички металла мгновенно притягиваются друг к другу, и перед тобой вместо горки порошка возникает металлическое яичко, которое ты можешь потрогать и даже, отключив поле, вытащить из установки. Правда, яйцо тут же рассыпается в твоих руках, но… Это год назад оно рассыпалось, когда профессор делал свой доклад на университетском семинаре.
А потом он взял четырех очень способных докторантов, и дело пошло. Кто-то из них сумел изменить состав порошка так, что предмет, слепленный в магнитном поле, стал рассыпаться не через секунду, а через три… Потом — через десять… двадцать… Кто-то второй сумел создать такую конфигурацию поля, которая лепила бы достаточно сложные металлические фигуры. А третий или четвертый, возможно, конструировали детали установки… И тогда профессору стало жаль делить открытие на пятерых. Впрочем, думаю, что не все и претендовали. Но на двоих пришлось бы делить наверняка. Это ведь именно Груберман сделал то, чего вам, профессор, самому сделать не удалось?
— Чушь, сказал Брандер, не отрывая взгляда от темного пятнышка на потолке. Не вижу логики.
— Почему? — удивился я. Логика прямая. Груберман делает открытие, Флешман его подтверждает. Ведь именно эти двое занимались в вашей лаборатории экспериментом. Беркович и Шуваль — теоретики, им отводилась роль интерпретаторов. Но… характер Грубермана известен всем. Возможно, Груберман решил, что его научный руководитель — бездарь, и все лавры должны принадлежать ему. Он мог тебя и шантажировать — с него станется. И ты впервые подумал о том, что Грубермана нужно убрать. Не выгнать — это не было решением проблемы, с Груберманом так просто не справиться, по судам затаскает, ославит на весь мир, добьется восстановления… Его нужно было убрать физически. И, естественно, не своими руками. Вы знали, что в лаборатории все Грубермана терпеть не могут. Но только один ваш докторант имел возможность… и был слаб характером… Сам он не решился бы никогда, но если каждый день говорить о гадостях, творимых Груберманом, убеждать, что нет никакой опасности, потому что полиция никогда не догадается… А потом, уезжая на конференцию, прямо сказать, что Груберман — негодяй, соблазнивший не только невесту Шуваля, но и его, Флешмана, любимую девушку…
— Не было у Флешмана любимой девушки, сказал профессор, я попрежнему не вижу логики.
— Значит, было что-то другое, я не стал спорить. Так вот, вы уехали, доведя Флешмана до кондиции, и он, будучи человеком, хоть и поддающимся влиянию, но талантливым, рассчитал поле нужной конфигурации и в нужный момент слепил в установке стилет из ферромагнитного порошка. Орудие, которое просуществовало меньше минуты. Но этого времени оказалось достаточно, чтобы подойти к Груберману, вонзить острие ему в спину, вернуться на место и бросить нож в одну из кювет, стоявших на столе. Через пару секунд вместо стилета лежала горка металлического порошка, к которому вызванные Берковичем полицейские не проявили никакого интереса. Они не порошок искали, а нож… А потом еще Шуваль влез со своим признанием. Он-то понял, что произошло, да и Беркович потом, надо думать, разобрался. Шуваль уже бывал в шкуре Флешмана и бранил себя за то, что не решился даже дать Груберману в зубы. Флешман молод, талантлив, у него все впереди, а у него, Шуваля уже и невесты нет, и годы не те… В общем, сыграл в благородство, о чем, возможно, уже жалеет. А вам, профессор, сам комиссар сообщил по телефону, что план ваш полностью удался. И что полиция вас не подозревает.
— Что ж, сказал Брандер, логику я теперь понял. У историков богатое воображение.
— Но вы не можете отрицать, что тема «магнитострикция и так далее» означает именно то, что я сказал.
— Безусловно. Это хорошее исследование, у которого большое будущее. Я должен был доложить в Штатах о результате эксперимента, и, если бы не ваш звонок…
— Кстати, сказал я, у доклада был единственный автор — вы.
— Потому что это моя работа, холодно заявил профессор, помощь докторантов велика, но это еще не основание для… Впрочем, мы ведь говорим не о науке, а о Грубермане, которого, по вашему мнению, Песах, убил Флешман.
— Больше некому, подтвердил я. Только он имел возможность создать стилет. Только он имел возможность его использовать. И если бы полиция еще в пятницу удосужилась исследовать металлический порошок в кюветах, а не переворачивала все в лаборатории в поисках того, чего там нет…
— Песах, подал, наконец, голос Роман, я уж было подумал, что он действительно уснул в своем кресле, Песах, оставь полицию в покое. Порошок из кювет был взят на исследование в пятницу, и в нем обнаружили следы крови. Собственно, ты прав в одном: тогда я думал, что стилет могли спрятать в кювете, засыпав порошком, а потом вынести… Глупая идея — порошка было слишком мало, но ничего другого мне не пришло в голову.
Роман пружинисто вскочил на ноги и подошел к креслу, в котором профессор Брандер продолжал изучать текстуру моего потолка.
— На вашем месте, профессор, сказал он, я не был бы так спокоен. Вы уверены, что убил Флешман, а все остальное — психология, и доказать вашу причастность не удастся. Но, видите ли, Груберман действительно был талантлив. Гнусная личность, согласен, но талант. И когда вы заявили себя единственным автором доклада… Он сложил «алеф» и «бет» и понял, что должен обезопасить себя. Он, впрочем, полагал, что вы начнете сводить с ним счеты, вернувшись с конференции, и это стоило ему жизни. Но в его комнате в общежитии мы нашли полное описание экспериментов и вашей в них роли. Это раз. Второе: в виновность Шуваля я не верил ни минуты. И, кстати, именно по психологическим причинам, которые вы, профессор, считаете несущественными. Само признание я воспринял как аргумент в пользу его невиновности. Оставались Беркович и Флешман. Из них двоих — тоже, кстати, по причинам психологическим — Беркович был менее вероятным подозреваемым. А Флешман, когда мы ему сегодня объяснили, что вовсе не Груберман был причиной того, что девушка его бросила, признался во всем. Мы уже провели следственный эксперимент. Хороший, кстати, оказался стилет, очень острый. В прах он рассыпался через сорок три секунды. Как утверждает Флешман, это замечательный научный результат. Не так ли, профессор?
— Глупости, повторил Брандер, но голос его уже не звучал так же уверенно, как минуту назад. Никто ничего не докажет.
— Ну как же, добродушно сказал Роман, расчет конфигурации поля вы ведь проводил сами, потом перебросили файл на компьютер Флешмана, а свой стерли. Но, видите ли, наши полицейские хакеры знают свое дело не хуже, чем вы свое. Файл, естественно, восстановили. Специалисты говорят — классный был расчет.
* * *
— Ну ты даешь, сказал я Роману, когда профессора увезли на вызванной комиссаром патрульной машине, мог бы хоть намекнуть, что тоже идешь по этому следу.
Роман сидел в кресле, полузакрыв глаза, и теперь, похоже, дремал по-настоящему. В ответ на мое замечание он только слабо пожал плечами и пробормотал:
— Ты еще и садист, к тому же: выдернул Брандера с конференции, не дав ему сделать доклад.
Он помассировал пальцами виски и поморщился.
— Согласись, смиренно сказал я, не желая вызвать гнев комиссара, согласись, что в научных кругах даже убийства имеют свою специфику.
— Угу, промычал Роман, — именно и только поэтому я позволил тебе, Песах, влезть не в свое дело. Все же у тебя мышление тоже… э-э… немного сдвинутое, хотя ты и не физик, а всего лишь историк.
Мне пришлось обидеться, потому что Роман этого хотел.
— По-твоему, спросил я, я тоже могу убить человека?
— А чем ты еще занимаешься, когда подаешь мне свой кофе? От такой гадости не откинет копыта только комиссар полиции!
Интерлюдия 2
Агата Кристи
БЫК ПОСЕЙДОНА
I
Девушка, ожидавшая Пуаро в гостиной, не выглядела испуганной. Она с любопытством оглядывала помещение, взгляд ее скользил по корешкам книг, по коллекции оружия на стене, и наконец, остановился на хозяине квартиры, тихо вошедшем в комнату.
— Месье Пуаро? — сказала посетительница, и голос ее прозвучал напряженно, хотя и без тени робости.
— Эркюль Пуаро, к вашим услугам, отозвался великий сыщик и, пройдя к своему креслу, сел так, чтобы видеть не только лицо неожиданной гостьи, но и всю ее ладную фигуру.
— Вас зовут…
— Диана Мейберли, быстро сказала девушка, я живу в Лойд-Мейноре..
— И дело, которое привело вас ко мне, касается вашей семьи, причем вам бы очень не хотелось какой-либо огласки.
— Да… — протянула Диана и неожиданно выпалила на одном дыхании: — Месье Пуаро, он не мог сделать того, в чем его обвиняют!
— Его? — Пуаро сложил руки на животе и с интересом посмотрел на посетительницу. Вашего жениха? Брата?
— Моего отца, месье! Чарлза Чендлера.
— Чендлер, Пуаро приподнял брови. Ваша фамилия — Мейберли, сказали вы?
— Да… Видите ли, месье Пуаро, Чарлз мне не отец, а отчим, он женился на моей матери, когда мне было всего три года, и всегда относился ко мне, как родной отец… нет, даже лучше, чем мог бы…
Девушка запнулась, и Пуаро подбардивающе кивнул:
— Продолжайте, пожалуйста. Кто же и в чем обвиняет вашего отчима Чарлза Чендлера?
— Трудно сказать в двух словах… Началась эта странная история довольно давно…
— В таком случае, начните с самого начала. И прошу вас, не нужно волноваться.
— Хорошо, месье Пуаро. Наш дом, Лойд-Мейнор, находится в Кавершеме, это в десяти милях от Лондона, в Оксфордшире. Кавершем — городок небольшой, там редко что случается. И поэтому, когда три месяца назад разгромили квартиру миссис Лоуренс, город обсуждал это целую неделю.
— Разгромили? — заинтересованно спросил Пуаро.
— Ночью кто-то проник в дом через заднюю дверь и учинил настоящий разгром в комнате, которая примыкает к спальне. Сбросил на пол книги, вытащил ящики из столов, повалил торшер и стулья…
— Я полагаю, в доме в этот час никого не было?
— Там живет старая миссис Лоуренс, ей семьдесят, и она глуха, как тетерев. Она утверждала, что слышала сквозь сон какой-то шум, но так и не поняла, то ли это ей снится, то ли что-то на самом деле падает и грохочет… Во всяком случае, она не встала, и обнаружилось все только утром, когда пришла служанка, чтобы приготовить миссис Лоуренс завтрак.
— Что-нибудь украли?
— По словам миссис Лоуренс — ничего. Во всяком случае, драгоценности, которые она хранила в нижнем ящике стола, остались на месте, хотя сам ящик лежал на полу.
— Возможно, вор искал какой-то документ? — сказал Пуаро.
— Полиция сначала тоже высказала такое предположение, кивнула девушка. Но неизвестный разгромил не только комнату, но еще и на кухне все перевернул вверх дном. А там никогда никаких бумаг не было в помине, разве что книга кулинарных рецептов мадам Турень, но ее не тронули. Зато все кастрюли оказались на полу, половина тарелок побита, соль и сахар рассыпаны… Но самое странное…
Мисс Мейберли неожиданно замолчала, прикусив губу.
— Да, да, встрепенулся Пуаро. Самое странное, сказали вы…
— На полу возле двери, которая вела из кухни в коридор, полицейские нашли носовой платок, который не принадлежал миссис Ларсон. Мужской платок с вензелем. Три буквы: Ч.М.Ч.
— Ч.М.Ч. повторил Пуаро. Чарлз…
— Майкл Чендлер, удрученно сказала мисс Мейберли. Это был платок моего отца.
— Замечательно! — воскликнул Пуаро.
— Замечательно? — растерянно переспросила Диана.
— О, — Пуаро взмахнул руками. Я полагаю, мадемуазель, что в ту ночь ваш отчим Чарлз Чендлер спал крепким сном в своей постели? В конце концов, согласитесь, платок — очень ненадежная улика. Его могли потерять, кто-то мог им воспользоваться… Но продолжайте, прошу вас!
— Инспектор Драммонд пришел поговорить с отцом и спросил о платке. Все разъяснилось, как вы и предположили: у отца несколько недель назад потерялся платок, наверное, просто выпал из кармана… А ночью отец спал.
— И это подтвердили по крайней мере два свидетеля…
