— Представьте себе мое положение, говорил мне Роман Бутлер. Никаких зацепок. Ни орудия преступления, ни причины, если говорить серьезно. Все четверо подозреваемых вели себя безупречно. Они не покидали своих домов, потому что я их просил о таком одолжении, хотя могли ведь и плюнуть на мои просьбы. Они не натравили на меня своих адвокатов, хотя могли использовать массу средств, чтобы мешать мне продвигаться в нежелательном для кого-то из них направлении. Они отвечали на любой мой вопрос, когда он приходил мне в голову. Я только поднимал трубку телефона… Более того, они предоставили мне право воспользоваться памятью своих компьютеров — им, мол, нечего скрывать от следствия.
      Газеты писали о смерти Кацора, но версия об отравлении оставалась секретом следствия — журналистам сказали, что бизнесмен умер от острой сердечной недостаточности. Все газеты посвятили Кацору обширные материалы — он был человеком известным. «Маарив» даже позволила себе некий намек — что-то, мол, странное есть в этой смерти, хотя странность репортер увидел, надо сказать, там, где ее не было. Журналист предположил, что Кацор давно страдал какой-то неизлечимой болезнью — рак или что-то сердечное — и держал это в секрете от коллег. А тут схватило, никто и шевельнуться не успел. Журналистские глупости играли на руку следствию, никто, во всяком случае, не подумал о том, что Кацор умер не по естественной причине…
      К полудню следующего дня я был вымотан настолько, что не мог открыть глаза. Мои ребята сделали даже больше того, что позволяли физические возможности. Были опрошены сотни людей, имевших хоть малейшее отношение к фирме «Природные продукты». Десятки людей, хорошо знавших каждого из пятерых, присутствовавших на вилле. Получив санкцию прокурора Авишая, я распорядился произвести обыск в химических лабораториях фирмы. Что я хотел найти? Цианид и другие яды этой группы? Их там было в избытке, как в любой лаборатории, занимающейся исследованием продуктов питания. Мог кто-нибудь из гостей Кацора заполучить цианид? В принципе — да, без особых проблем, но все свидетели показали, что никто из этой четверки не появлялся в последние дни не только в химической лаборатории, но вообще на территории корпуса. Мог кто-то из них действовать через подставное лицо? Мог, конечно, но тогда возрастает риск разоблачения…
      В моем компьютере образовались сотни новых файлов и десятки версий, которые аналитическая программа придумывала и отвергала без моего участия. Время от времени, когда меня посещала новая идея, я смотрел на экран, и компьютер показывал мне, почему эта идея не стоит ломаного шекеля…
      Я привык к тому, что в начале расследования возникают ложные следственные ходы, и нужно их вовремя распознать. В этом деле следственных ходов было столько, что и без распознавания было ясно, что все — ложные. Не понимаешь? Объясняю. Если возникает шесть версий, то пять из них наверняка ложные, а у шестой есть достаточно высокий шанс оправдаться. Остается выбор — какая. А если версий триста девяносто шесть, то вероятнее всего неверны все, поскольку все до единой построены на недостаточных основаниях…
      Честно скажу, меня рассуждение комиссара Бутлера не убедило. По-моему, вполне могли эти четверо убить бедного Кацора и чашки вымыть. А потом опять налить в каждую чашку кофе. И только после этого вызвать скорую и полицию. Версия о том, что причиной убийства могло стать предательство Кацора, мне, как и Бутлера показалась маловероятной — Бог ты мой, если бы бизнесменов убивали из-за подобных причин, то все воротилы израильского бизнеса давно покоились бы на кладбище в Кирьят Ювель. И не возникло бы вопроса — кто убил. Все убили бы всех. Так я думаю.
      Причина была иной. И четверо ее знали. А мой сосед Бутлер со всеми своими полицейскими компьютерами — не знал. Вот и все.
      Естественно, я высказал свое мнение Роману и тут же получил полный афронт: Бутлер напомнил, что версия коллективного убийства была одной из первых, и отбросили ее именно по причине полной неуязвимости. Никакого парадокса: если эти господа действительно имели веские основания убрать Кацора, стали бы они привлекать внимание к себе? А что произошло на вилле, если не привлечение всеобщего внимания? Ведь никого, кроме них, там не было. Господи, да наняли бы киллера, который подложил бы в «тойоту» Кацора бомбу, и бомба взорвалась бы, когда Шай выводил машину со стоянки… В приличных странах так и поступают. Вот в Италии в прошлом месяце… А у нас все не как у людей.

* * *

      — К вечеру, продолжал свой рассказ Роман, следствие зашло в полный тупик. Во-первых, экспертиза выяснила, что яд обязан был находиться в чашке, из которой пил Кацор, поскольку действие яда началось в тот момент, когда депутат сделал глоток. Во-вторых, оказалось, что у каждого из гостей были свои причины ненавидеть Кацора. Свои — и нисколько не связанные с предательством, о котором, кстати, никто из гостей действительно не знал заранее. Может, сам Кацор принял такое решение всего за несколько часов до гибели?
      — Ты говорил, что у каждого из четверки были свои причины… — напомнил я.
      — Да, причины для ненависти. Смотри. У Кудрина Кацор десять лет назад увел жену. История была романтическая, в свое время послужила причиной скандала, но со временем забылась, хотя раскопать ее не составило труда.
      Да, Хая была когда-то женой Кудрина, если ты не знал… Поженились они рано, обоим было по восемнадцать лет. Кудрин, как утверждают свидетели, был влюблен так, что готов был нарушить армейскую дисциплину, чтобы явиться на свидание. Он служил тогда в Димоне, а семья Хаи жила в Кирьят-Шмоне, представляешь расстояние? Но каждую неделю Кудрин мчался через всю страну, чтобы провести несколько часов со своей Хаей. Они поженились, и до появления на горизонте Кацора жили душа в душу. Родился сын, он сейчас, кстати, в Штатах, работает в Ай-Би-Эм… Однажды Кудрин привел в гости Кацора, с которым уже тогда вел общее дело. И началось. Может, это было в характере Хаи — так вот неожиданно вспыхивать? Они ведь даже почти и не встречались с Шаем — я имею в виду классическую любовную связь, тайные свидания и все такое. Просто неделю спустя после знакомства Хая собрала личные вещи и переехала к Кацору. Процедура развода заняла год — Кудрин не мог смириться с мыслью об измене и не давал жене разводного письма. Но понял, наконец, что Хаю не вернуть. Какие чувства он сохранил в душе по отношению к Кацору, с которым вынужден был встречаться почти каждый день? Была ли эта ненависть постоянной? Ослабла ли с годами или увеличилась настолько, чтобы заставить Кудрина взять цианид и…
      Дальше. С Астлунгом Кацор в прошлом году пытался начать общее дело, не буду вдаваться в детали, оба вложили большие деньги, но фирма лопнула, и Астлунг имел основания подозревать, что напарник его надул, разорив фирму через подставное лицо и присвоив все деньги — больше миллиона шекелей. Ничего не было доказано, никакого криминала, но подозрения у Астлунга были, как мы выяснили. Он никогда не говорил об этом открыто, никаких обвинений, и с Кацором он отношений не прервал, да и доказать ничего не мог. Доказать факт надувательства, кстати, не удалось и нам, но это, как мне кажется, лишь потому, что у нас не было достаточных оснований для тщательного расследования. Но руки, между прочим, Астлунг Кацору не подавал…
      Что касается Офера, то он и Кацор когда-то служили в «Гивати», причем в одной роте. Армейская дружба, да? Но после армии они не встречались полтора десятилетия, пока их не свела деловая карьера. Почему, а? Мы выяснили — во время атаки Кацор не прикрыл Офера от пулеметного огня, испугался. Дело было в Южном Ливане, неподалеку от деревни Набатия, это всегда было змеиное гнездо, а в те годы, когда зону безопасности создали, и Армия Южного Ливана не имела вовсе никакого влияния на события… Впрочем, вам, Песах, как историку, это лучше известно. Так вот, патруль, в котором были Офер с Кацором, попал в засаду. Обстрел велся со стороны деревни, ребята залегли, а Офер оказался на открытой местности и не мог сдвинуться ни на шаг — тут же получил бы пулю. Нужно было обойти поле, точнее, проползти под огнем, метров триста или четыреста, чтобы выбрать выгодную позицию и подавить пулемет. Проще всего это было сделать Кацору, проще и ближе. И безопасней, как утверждают свидетели, поскольку там, где залег Кацор, местность была холмистой… Но Кацор не сделал этого, приказать ему никто не мог, офицеру убило первой очередью… В конце концов двое рядовых — фамилии их Лотман и Бродецки, если вас, как историка, это интересует, подползли к домам и начали стрелять. Подавить пулемет ребята не сумели, но дали возможность отойти остальным. Лотман погиб, Бродецкому удалось вернуться невредимым. Офера ранило, два месяца он лежал в госпитале… Кацору никто не сказал ни слова, никто не доложил о его поведении начальству. Но вокруг него в роте образовался некий вакуум. Через два месяца роту вывели из Южного Ливана, и Кацор оказался в другой части. Никто из бывших товарищей не искал с ним встреч, но и слухов о нем не распускал никто. Да и сейчас о той истории люди вспоминать не хотели…
      С Полански не так понятно, но, возможно, у него была стычка с Кацором, когда во время прошлых выборов оба претендовали на запасное место в партийном списке «Ликуда». Оба давние ликудники, но прежде Кацор не проявлял особого желания взобраться на политический Олимп, в то время как Полански хотел пройти в Кнесет, не скрывал этого никогда и еще во время предыдущих каденций участвовал во всех партийных мероприятиях. Он почти добился своего, пройдя региональные праймериз, но тут Кацор вступил в борьбу, авторитета в партии у него было больше, и уже на общепартийном голосовании он перебежал Полански дорогу. Впрочем, в Кнесет не прошли оба… Короче говоря, Полански Кацора терпеть не мог.
      — Тоже мне, повод для убийства, пробормотал я.
      — Согласен. Хотя, с другой стороны, люди убивали и по меньшим поводам… Но все это неважно. Никто из них не мог подложить яд в чашку Кацора, ни у кого при себе не было ни яда, ничего подозрительного вообще. Между тем, во время предыдущих встреч каждый имел куда больше возможностей дать Кацору цианид, но не сделал этого…
      — Значит, остается версия самоубийства, сказал я, и нужно было искать причины. Может быть, он…
      — Не перечисляйте, Песах, поднял руки Бутлер. Наверняка, если начну перечислять я, то назову такие причины, которые вам в голову не придут.
      — Не сомневаюсь, согласился я.
      — К этой мысли мы все пришли через сорок восемь часов после смерти Шая, когда тело его уже было предано земле при большом стечении народа. Причины самоубийства, кстати, все мы, включая компьютер, признали слабыми и сделали вывод, что нужно получше покопаться в прошлом Кацора… С такой мыслью я и отправился к себе домой, чтобы впервые за двое суток выспаться в своей постели. И вот, когда я уже засыпал, ну, вам известно это состояние, переход от яви ко сну, всплывает в сознании разное… Я вспомнил одну фразу, сказанную Кудрином.
      — Какую фразу? — спросил я минуту спустя, потому что комиссар неожиданно замолчал, погрузившись в воспоминания.
      — Вот ведь что удивительно, тихо сказал Бутлер. Мы иногда думаем, что компьютеры умнее нас — только потому, что они быстрее перебирают варианты. Ведь фраза эта была в протоколе и, следовательно, в памяти компьютера…
      — Какая фраза? — повторил я.

      Шли третьи сутки после смерти Шая Кацора, когда комиссар Бутлер позвонил секретарю генерального директора «Природных продуктов» Меира Садэ и спросил, сможет ли патрон принять его и еще нескольких человек сегодня… ну, скажем, в семь вечера. Через минуту трубку взял господин Садэ:
      — Господин комиссар, сказал Садэ, не могу ли я ответить на вопросы по телефону? Ведь вы хотите что-то узнать в связи с делом покойного Кацора, я прав? Видите ли, у меня просто нет ни минуты…
      — Я понимаю все, господин Садэ, — твердо сказал Бутлер. Но я не имею права задавать вопросы по телефону. Я отниму не больше десяти минут.
      — Хорошо, вздохнул генеральный директор. В семь в моем кабинете. Я знал покойного Кацора довольно хорошо, и, если смогу что-то сказать…
      Ровно в семь Бутлер входил в кабинет господина Садэ. Следом шли четверо: все подозреваемые по делу Кацора. Кудрин держался лучше своих товарищей — он что-то насвистывал сквозь зубы, зная, что свист раздражает комиссара, и всячески давал понять, что мнение Бутлера его не интересует: у полиции, господа, свои проблемы, а у меня свои. Астлунг был сосредоточен, смотрел только перед собой и следовал за комиссаром, как робот, связанный программой. Офер казался постаревшим лет на пять — ясно было, что прошедшие сутки дались ему трудно и сопровождались мучительными раздумьями. Под глазами были темные круги, а взгляд стал рассеянным и не мог удержаться ни на одном предмете. Полански старательно держал себя в руках — настолько старательно, что со стороны был похож на актера, репетирующего сложную роль свидетеля и умеющего справиться ни с руками, которые он не знал куда деть, ни с текстом, который оказался чересчур сложным.
      Хозяин пригласил гостей за круглый журнальный стол в углу кабинета и попросил секретаршу приготовить кофе.
      — Вам какой? — спросил он.
      — Все равно, покачал головой Бутлер. Буду пить тот, что предпочитаете вы.
      — Значит, по-турецки, кивнул Садэ. — Итак, приступим. Я так понимаю, что вы, господин комиссар, привели этих господ, чтобы лично и при мне снять с них подозрения, я прав? Газеты пишут, что бедный Шай покончил с собой…
      — Я не читал сегодняшних газет, сказал Бутлер. Но вы действительно правы, я привел этих господ сюда именно для того, чтобы в вашем присутствии, как главы фирмы, снять с них все подозрения. Я бы хотел закончить с этой неприятной историей.
      — Комиссар! — воскликнул Кудрин и поднялся. Вы действительно пришли к выводу, что мы не…
      — Успокойтесь, сказал Бутлер и жестом заставил Кудрина опуститься в кресло.
      Астлунг и Офер переглянулись, у Астлунга вырвался вздох облегчения, а во взгляде Офера появилось, наконец, осмысленное выражение. Лишь Полански остался будто отрешенным от реальности.
      Вошла секретарша, поставила на столик поднос с кофейником и чашечками и удалилась; мужчины проводили девушку рассеяно-изучающими взглядами.
      — Вот так три дня назад, сказал комиссар, — сидели вы четверо, господа, на вилле бедного Кацора, и хозяин был еще жив. Вы ведь тоже пили кофе по-турецки?
      — Именно, сказал Кудрин, первым наливая себе густую ароматную жидкость. Именно по-турецки, хотя Шай готовил его отвратительно.
      — Конечно, согласился Бутлер. Ведь обычно он пил растворимый. Но в тот день он изменил своей привычке, потому что ждал гостя, предпочитавшего кофе по-турецки всем остальным.
      — Вы правы, вздохнул Садэ. Я не смог приехать, хотя и обещал. Может быть, если бы я вырвался хоть на полчаса, Шай не сделал бы этого…
      — Возможно, сказал Бутлер. Возможно. А я ведь с самого начала знал, что Кацор не любил кофе по-турецки. И не обратил на это внимания. И все почему? Потому что для цианида все равно, в какой кофе его подсыпать — результат один…
      — Да, нетерпеливо сказал генеральный директор. И сейчас, когда с этих людей сняты подозрения… Кстати, как вы, комиссар, пришли к такому выводу? Судя по газетам, вчера вы были настроены решительно… Как вам удалось доказать, что Шай покончил с собой?
      — Покончил с собой? — повторил Бутлер. Господин Кацор не имел причин для самоубийства, да он и не мог этого сделать. Мы тщательно обыскали виллу и нигде не обнаружили ни малейших следов цианистых соединений. Если Кацор сделал это сам, то где-то — скорее всего, на кухне, мы непременно обнаружили бы остаток цианида или хотя бы следы… И к тому же, господин президент, вам не кажется сам способ немного… нелепым? Для чего было господину Кацору сводить счеты с жизнью непременно в присутствии коллег и обставлять это так, чтобы полиция обязательно подумала об убийстве и начала подозревать четырех гостей, приглашенных Кацором…
      — Но вы сами сказали, комиссар, что больше их не подозреваете.
      — Безусловно. Ни у кого из них не было возможности отравить господина Кацора.
      — Но тогда… — генеральный директор недоуменно поднял брови.
      — Подозрения должны лечь на истинного виновника, сказал Бутлер.
      — Что вы хотите сказать? — нахмурился Садэ, а четверо гостей переглянулись.
      — Видите ли, продолжал Бутлер, обращаясь ко всем присутствующим, когда в моем сознании объединились два факта — о том, что Кацор готовил кофе для вас, господин Садэ, и о том, что цианид не разбирает сортов, я понял, насколько ошибался…
      — В чем? — спросил Кудрин.
      — Очень хотелось спать, но я заставил себя проснуться и сел к компьютеру. Через минуту я знал, кто убийца.
      Пять пар глаз смотрели на комиссара, пять человек поставили на стол свои чашечки.
      — Вы хотите сказать…— неуверенно проговорил Полански, оставив, наконец, попытки играть роль равнодушного ко всему свидетеля.
      — Я задал компьютеру вопрос, комиссар говорил, не глядя на собеседников, не могло ли убийство произойти значительно раньше. Меня ведь все время мучило это противоречие: в тот день у гостей Шая — у вас, господа, не было возможности его отравить, а во время предыдущих встреч была масса возможностей, но не было достаточно серьезного мотива. Если, конечно, не считать сведения старых счетов.
      — Не понимаю, заявил Кудрин. Что значит — значительно раньше? Шай был жив, когда мы…
      — Нет, покачал головой комиссар. Фактически он был уже мертв.
      — Что за чепуха! — воскликнул Астлунг.
      — Вы тоже считаете это чепухой, господин Садэ? — повернулся к директору Бутлер. Я имею в виду биконол Штайлера…
      — Я… — начал Садэ. Он смотрел в глаза комиссару, ладони его, лежавшие на столе, нервно подрагивали. Бутлер молчал. Молчали и остальные, ровно ничего не понимая в этой дуэли взглядов.
      — Вы ничего не сможете доказать, сказал наконец Садэ.
      — Не смогу, немедленно согласился Бутлер и облегченно вздохнул. Единственное, чего я бы хотел здесь и сейчас — услышать, что вы, господин Садэ, согласны с моей версией. Эти господа будут свидетелями, с меня этого достаточно.
      Садэ встал и отошел к окну.
      — Я расскажу все сам, сказал он, не оборачиваясь. Вы можете не докопаться до деталей, и я бы не хотел, чтобы полиция в них копалась. Но и неясностей я не хочу тоже, раз уж приходится…
      Он вернулся к столу, сел и налил себе вторую чашечку кофе. Руки его больше не дрожали.

      — Шай Кацор был негодяем, сказал Садэ. И все вы, господа, со мной согласитесь. Тебя, Бени, он бросил на поле боя. Тебя, Нахман, он надул на миллион, и все это знают, хотя никто не может доказать. Вам двоим он тоже насолил, оставив память на всю жизнь. Но мы общались с ним — в бизнесе и политике приходится делать вещи, которые не позволишь себе в обыденной жизни… Я с ним столкнулся семь лет назад. Собственно, кроме Кацора, о той давней истории никто не знал…
      — Ты имеешь в виду дочь рава Бен-Зеева? — тихо спросил Бутлер.
      — Так… вы все-таки это раскопали?
      — Видите ли, сказал комиссар, когда я понял, как был убит Кацор, я вновь пересмотрел его компьютерный архив… Иными, как говорится, глазами…
      — Я понял, прервал комиссара Садэ. Это была любовь… Я и до сих пор… Ну, это неважно. Я был женат, а Далия замужем, вы знаете, если нашли это… Мы встречались около года — до тех пор, пока о нашей связи не стало известно раву Бен-Зееву. Муж не подозревал до конца… Мы вынуждены были расстаться, и месяц спустя Далия покончила с собой…
      — И Шай Кацор узнал об этом, сказал комиссар. Он шантажировал тебя?
      — Нет. Просто намекнул пару раз — этого было достаточно. Он ни о чем не просил, но мне было ясно, что в любой момент история может всплыть… Я по своей воле начал продвигать Кацора в фирме. Вы ж понимаете, что означала бы огласка для рава Бен-Зеева, для мужа Далии, который так больше и не женился, и для моей карьеры, не говоря о семье… Я держал Кацора при себе, но как я его ненавидел!..
      — Когда вы узнали о его намерении уйти из фирмы?
      — За месяц… Он приезжал к Радецкому после полуночи, вел переговоры так, чтобы никто из нас ничего не узнал раньше времени. Но у меня есть свои информаторы… Я понял, что Кацор намерен переметнуться к конкурентам, и тогда у него больше не будет причин держать язык за зубами, а у Радецкого появится против меня такой козырь, что… Я знал, что Кацор не пьет кофе по-турецки. А о биконоле Штайлера я имел представление еще с тех времен, когда служил в ЦАХАЛе. Я ведь по военной профессии химик.
      — Хочу пояснить для вас, господа, комиссар повернулся к гостям. Пятнадцать лет назад в лаборатории Штайлера — это химическая лаборатория ЦАХАЛа в Негеве, занимаются они ядами, работают в том числе и для Мосада, — так вот, у Штайлера было изобретено вещество, названное биконолом. По сути, это вид бинарного оружия. Бинарное оружие индивидуального действия, скажем так. Если ввести его в организм, биконол, состоящий из двух безвредных компонентов, не производит абсолютно никакого воздействия. В это время при специальном анализе компоненты биконола вполне можно обнаружить — в крови, например, но кто ж станет делать себе такой анализ, не имея никаких подозрений?.. Но достаточно этому человеку выпить совершенно безобидный напиток — кофе по-турецки, и смерть последует незамедлительно. Дубильные вещества, которые возникают в кофе именно при этом способе приготовления, действуют на составляющие биконола как катализатор. Соединившись, эти составляющие мгновенно разделяются на цианистый калий и второе вещество со сложной формулой и безвредное, как наполнитель для лекарства. Цианид вызывает смерть. Цианид обнаруживают при посмертной экспертизе. И кому придет в голову, что яд не поступил в организм в момент смерти, а уже был в нем… Может быть, много дней… Сколько дней, господин Садэ?
      — Восемь. Много дней — это преувеличение, комиссар. Компоненты биконола выводятся из организма в течение примерно двух недель… Мы вместе обсуждали экспортные заказы, вы, господа, тоже присутствовали, помните, это было у Рони? Никто ничего не заметил, все так спорили… Биконол не имеет вкуса… Я знал, что Кацор не пьет кофе по-турецки, и у него были все шансы выжить, если… В тот день он пригласил вас, господа, чтобы сказать о своем решении переметнуться. Вы были на вилле одни, я позвонил Кацору, сказал, что приеду тоже, попросил приготовить побольше кофе по-турецки. Он знал, что это мой любимый напиток… Вот и все.
      — Значит, если бы… — сказал Офер, глядя на Садэ широко раскрытыми глазами, значит, если бы мы не начали пить кофе до твоего приезда…
      — Господин Садэ и не думал приезжать, сухо сказал комиссар Бутлер. Он был уверен, что вам предстоят неприятные дни, но, в конце концов, против вас не смогут выдвинуть обвинений, и дело спустят на тормозах. Я прав, господин Садэ?
      Генеральный директор кивнул.
      — И вы правы тоже, заключил комиссар, вставая, доказать я не смогу ничего. А признание, даже при свидетелях, не может служить доказательством в суде. Тем более, что вы не станете его повторять, а эти господа скажут, что ничего не слышали. Я прав?
      Молчание было знаком согласия.

* * *

      — С ума сойти! — воскликнул я. Вы хотите сказать, что генеральный директор «Природных продуктов» Садэ умер не от инфаркта, а…
      — Он покончил с собой, кивнул Бутлер. И у него было достаточно возможностей изобразить это как смерть от инфаркта. Даже врачи не догадались… Только мы, пятеро.
      — Но если никто ничего не понял, почему вы рассказали это мне? У меня ведь теперь будут чесаться руки. Я историк и писатель, а этот материал — сенсация!
      — Вы думаете? — пожал плечами комиссар. Да кого сейчас заинтересует эта забытая трагедия? Прошло три года… Разве что любителей детективов…
      Для них и рассказываю.

Артур Конан Дойль
САМОУБИЙСТВО ДЖОРДЖА УИПЛОУ