Обычно возвращение домой из зарубежной поездки — это вечер рассказов, раздача подарков, приподнятое настроение и сожаления о том, что поездка так быстро закончилась, ибо, хотя и верно, что в гостях хорошо, а дома лучше, но еще лучше задержаться в гостях подольше — пока не выгонят.
      Я бросил чемодан в салоне, а кейс запихнул в угол кабинета, между компьютером и стеллажами. Рина еще не вернулась с работы, и я, не найдя в себе сил, чтобы залезть под душ, сумел только раздеться и упасть в полуразобранную постель.
      Похоже, что я отключился мгновенно, потому что Роман Бутлер утверждал впоследствии, что звонил мне сразу после того, как получил на свой компьютер доклад Липкина о трагедии на борту самолета и о первых свидетельских показаниях. Увидев знакомую фамилию, Роман сразу набрал мой номер.
      Никаких звонков я не слышал, а проснулся оттого, что кто-то топал по комнате и громко дышал мне в ухо.
      На самом деле Рина старалась не производить шума и вовсе не дышать.
      — Что с тобой? — спросила она, увидев, что я открыл глаза. Ты стонал во сне. И почему ты бросил чемодан посреди салона? Что случилось? Тебя, кстати, Роман ждет уже полчаса.
      На вопросы я отвечать не стал, а информацию принял к сведению. Роман наверняка хотел поговорить со мной о той женщине. Голова не болела, но ощущение было таким, будто она распухла и заняла весь объем комнаты: стены и потолок сжали мою черепушку будто клещами. Вставать не хотелось, но лучше было поговорить с Романом сейчас.
      — Вид у тебя… — буркнул Бутлер, когда я, умывшись, вышел в салон.
      — Тебе уже доложили?
      — Не только доложили, я курирую дело от управления.
      — Значит, это не было простое отравление? Убийство, да?
      — Да, коротко сказал Роман.
      — Никогда бы не подумал, что это так на меня подействует, пожаловался я. Все-таки, это разные вещи — расследовать преступление по его следам, и самому присутствовать, когда умирает человек…
      Я вспомнил мою соседку — она выгнулась и хрипела, и меня опять стало мутить, Роман протянул мне стакан минеральной воды, и я выпил залпом.
      — Да, сказал Роман. Сильная у тебя воля, Песах. Теперь я понимаю, почему в армии ты служил в тыловых частях.
      — Я вообще не служил в армии, ни в российской, ни в израильской, поправил я.
      — По причине умственной недостаточности? — осведомился Роман. Симулировал или на самом деле?
      — Иди ты к черту, вяло отмахнулся я. Роман хотел вести беседу в нашей обычной иронической манере, но мне сейчас было не до того, чтобы продумывать стиль разговора.
      — Хотите поесть? — спросила Рина, выглянув из кухни.
      — Нет! — воскликнул я, и Роман удивленно поднял брови.
      — Песах, сказал он. Пойди поешь, мне нужно, чтобы ты был в форме.
      — Какая форма тебя устроит? — пробормотал я. Пехотная? Или артиллерия?
      — Любая, лишь бы ты мог быть мне полезен. Ты сидел рядом с этой женщиной. А взгляд у тебя острый, я-то это знаю.
      — Я уже сказал этому… Липкину… все, что видел. И про пятнышко на шее…
      — Песах, терпеливо повторил Роман. Мне нужно, чтобы ты был в форме. Не было у нее на шее никакого пятнышка, что это тебе в голову пришло?
      Должно быть, вид у меня стал еще более глупый, чем прежде, потому что Роман удрученно покачал головой.
      А я вспомнил. Вспомнил, что, действительно, никак не мог видеть ни пятна на шее, ни торчавшего из капельки крови шипа, потому что у женщины были длинные волнистые волосы, опускавшиеся до лопаток.
      Я коротко вздохнул, сравнивая оба воспоминания и не зная, какому отдать предпочтение.
      — Роман, сказал я, у этой… у нее были длинные волосы или короткая стрижка?
      — Это ты меня спрашиваешь? — удивился Роман.
      — Тебя, и ответь прежде, чем станешь делать выводы о моей умственной неполноценности.
      — У Айши Ступник, медленно произнес Роман, не сводя с меня изучающего взгляда, были светлые волнистые волосы, опускавшиеся ниже шеи. Липкин мне сказал по телефону, что свидетель по фамилии Амнуэль либо не в себе, либо считает полицейских дураками. Я-то понимаю, что справедлива первая версия. Но почему ты все-таки решил, что видел пятнышко, которого видеть не мог?
      — Мне показалось…
      — Почему тебе показалось именно это?
      — Откуда мне знать? — раздраженно сказал я. В тот момент, скажу тебе честно, я соображал очень туго. Если быть точным, не соображал вообще. Чувствовал я себя отвратительно, перед глазами все плыло. Сейчас, когда ты сказал, я и сам вспомнил, что волосы у женщины были длинные, ниже плеч, я еще в Париже обратил внимание. И вообще…
      Я замолчал.
      — Что? — спросил Роман.
      — Нет, я покачал головой, и от этого простого движения комната поплыла перед глазами. Нет, ничего. Просто я понял, как трудно быть объективным свидетелем…
      Стрижка была короткой — ровно подрезанные на затылке волосы, и чуть ниже…
      — Так вы будете есть? — спросила Рина, еще раз заглянув в салон. Увидев выражение моего лица, она демонстративно закрыла дверь и загремела на кухне посудой.
      — Есть проблема, сказал Роман, поинтереснее, чем противоречия в показаниях свидетеля Амнуэля. У жертвы, видишь ли, имеется алиби на момент смерти.
      — У преступника, ты хочешь сказать…
      — У жертвы, у этой Айши Ступник.
      — Кто из нас плохо себя чувствует, ты или я?
      — Оба, сказал Роман. Видишь ли, в тот момент, когда Айша Ступник выпила сок и начала дергаться в конвульсиях у тебя на глазах, Айша Ступник выступала по французской телепрограмме TV-5 на глазах у сотен тысяч зрителей.
      — Так она умерла или нет?
      — А как думаешь ты?
      Я вспомнил накрытое пластиковой накидкой тело, лежавшее на трех креслах с откинутыми спинками.
      — Умерла, пробормотал я. И ее вынесли из самолета на моих глазах…
      — Сейчас Айша Ступник в морге больницы Тель-Ха-Шомер. И, кстати, чтобы ты знал: на ее теле действительно есть небольшое пятнышко, на котором запеклась капелька крови.
      — Так я же…
      — Но пятнышко это, прервал меня Роман, находится под ее левой лопаткой, вот, в чем штука. Или ты снимал с нее платье, чтобы посмотреть?
      — Разве что взглядом, пробормотал я.

* * *

      Сказать, что я плохо спал ночью — значит не сказать ничего. После ухода Романа у меня опять разболелась голова, а, когда Рина заставила меня съесть салат и куриную ногу (в первом часу ночи!), к голове присоединился еще и желудок, проявляя, видимо, корпоративную солидарность. Расспросами Рина не докучала, принесла какую-то таблетку и заставила выпить — возможно, это был акамол, а возможно, патентованное слабительное, результат был один, а точнее — никакого.
      Все же я сделал вид, что мне полегчало, и улегся в постель, сказав:
      — Чемодан разбери сама, там твоя парижская косметика, если только мне не подсунули акварельные краски…
      В комнате было душно, я включил кондиционер, но сразу стало холодно, и я выключил эту тарахтелку — никогда прежде кондиционер не производил столько шума. Потом я заснул — или мне это только показалось, и еще мне казалось, что кто-то ходит по комнатам, это была Айша Ступник, или ее астральное тело, потому что я видел лишь слабые контуры, сквозь которые просвечивала мебель. Я, конечно, понимал, что все это мне снится, и следовательно, я сплю, но, если я об этом думаю, значит, я все-таки бодрствую?..
      Не сумев разрешить это противоречие, я встал и пошел на кухню, чтобы напиться минералки, но здесь сидели за столом комиссар Бутлер и инспектор Липкин, пили мою воду и наверняка перемалывали мне кости. Оба полицейских были полупрозрачны, и у обоих во лбу торчали тонкие шипы, будто рога. Должен был я проснуться или я все это видел наяву? Это новое противоречие я решал до утра.
      Вот и скажите теперь, хорошо ли я спал ночью.

* * *

      Наверное, если бы не сны, утром я чувствовал бы себя значительно лучше. Поднявшись с постели в восемь часов, я обнаружил, что Рина уже ушла, оставив на плите чуть подгоревшую рисовую кашу, в салоне — наполовину разобранный чемодан, а на столе в кабинете — записку: «Духи хороши, спасибо! Роман просил, чтобы ты немедленно его нашел.» Кашу я решил оставить на обед и пригласить Бутлера, поджарил себе тосты и, пока корочка подрумянивалась, раздумывал о двух логических противоречиях. Первое: не могла убитая… как ее… Айша Ступник находиться одновременно в двух местах, причем в одном из них умирать страшной смертью. Второе: не могло красное пятнышко находиться под лопаткой, куда свидетель, конечно же, не мог бросить взгляда, если означенный свидетель утверждает, что пятно было расположено на шее. Если два факта друг другу противоречат, значит, один из них неверен — это очевидно даже для полицейского комиссара. И какая же подгоревшая рисовая каша в голове у свидетеля, если он, помня, что у бедной госпожи Ступник были замечательные светлые локоны, помнит еще, что у бедной госпожи Ступник была короткая стрижка…
      Дома у Романа хмуро взял трубку автоответчик, в кабинете вообще не отвечали, и я позвонил Бутлеру на радиотелефон, хотя он и просил пользоваться этим номером только в случае наводнения или пожара.
      — А, Песах, сказал Роман, ты пришел в себя после вчерашнего?
      Я прислушался к своим ощущениям и сказал:
      — Да, все нормально, я прекрасно выспался и теперь в твоем распоряжении. Боюсь, что вчера я был не вполне вразумителен… Но и ты тоже, припоминаю, говорил какие-то глупости об алиби жертвы на момент совершения преступления. Я не смог тебе возразить, поскольку плохо соображал…
      — Судя по твоему голосу, с удовлетворением отметил Роман, ты действительно пришел в себя. Поезжай в управление, пропуск тебе выписан, и жди меня в кабинете, я буду там через десять минут. Поспеши, а то инспектор Липкин намерен подвергнуть тебя задержанию на двадцать четыре часа как главного подозреваемого.
      Я положил трубку и принялся спокойно жевать тосты и пить кофе «Элит», с которым мне было хорошо. Добраться до управления меньше, чем за десять минут, я не сумел бы даже на вертолете, а идею Липкина нужно было обдумать наедине со своей совестью.
      Пожалуй, я вчера действительно был совершенно выбит из колеи — мне и в голову не пришло подумать о том, что непременно должно было придти на ум любому полицейскому: если кто и имел возможность сделать с Айшей Ступник что-нибудь предосудительное, так это я — ее сосед. Подпоить смертельной гадостью, например. Или воткнуть нож в шею или под лопатку. Если у жертвы на момент смерти было алиби, то у меня — главного подозреваемого — алиби не было в помине. Скорее наоборот, каждый пассажир мог подтвердить под присягой, что со своего места я не вставал.
      А почему, между прочим, говоря о красном пятнышке — на шее или под лопаткой, не суть важно, Бутлер ни словом не упомянул торчавший из ранки тонкий шип? Если мое болезненное воображение сыграло злую шутку, то может, и шип мне всего лишь померещился? И если пятнышко в действительно было под платьем, не говорит ли это об открывшихся у меня способностях экстрасенса?
 
      Может быть, когда Айша Ступник выгибалась в конвульсиях, рукав соскользнул с плеча, на миг обнажив часть спины, а в моей голове уже и без того все смешалось… Черт возьми, если хотя бы половина свидетелей дает в полиции столь же противоречивые показания, Бутлеру, Липкину и их коллегам можно только посочувствовать…
      Я закрыл чемодан, лежавший посреди салона, отнес в кабинет, поставил рядом с дипломатом — пусть повспоминают наедине, как хорошо им было в Париже, и отправился в Управление полиции.

* * *

      — Давайте я вас опять познакомлю, сказал Роман. Это инспектор Гай Липкин, он работат в полицейском участке Бен-Гуриона и ведет дело о смерти Айши Ступник. А это Песах Амнуэль, по основной профессии историк, но по призванию — детектив. Не знаю, сколько преступлений остались бы нераскрытыми, если бы не его серые клеточки.
      — Ну-ну, сказал я, потупившись.
      — Если ты думаешь, Гай, продолжал Роман, что я иронизирую, то ты ошибаешься лишь наполовину. Помнишь дело Гольдфарба? Прокурор уже подготовил — с моей подачи — заключение против молодого Шпринцака, и, если бы не Песах, то Гай — твой тезка, кстати, получил бы пятнадцать лет или пожизненное. А убийство в университете…
      — Слышал я, морщась, как от зубной боли, сказал Липкин. Но согласись, приводят соседа жертвы, а мне уже сообщили, что это не был сердечный приступ… Откуда мне было знать, что некий Амнуэль не мог…
      — Ты знал эту женщину прежде, Песах? — обратился ко мне Роман, и по его тону я понял, что вступление закончено, отвечать нужно коротко, четко и вообще оправдать перед Липкиным ту характеристику, которой меня наградил Роман.
      — Нет, сказал я. Впервые увидел в аэропорту Орли, в очереди на регистрацию. В салон самолета я вошел последним, женщина уже сидела на своем месте.
      Пальцы Липкина, как и вчера, быстро застучали по клавишам компьютера, хотя наверняка разговор наш записывался и на диктофон.
      — Кто-нибудь провожал ее в Орли?
      — Не могу сказать. В очереди на регистрацию она была одна.
      — Как проходил полет? — спросил Роман. Кто-нибудь подходил к вашему ряду? Вступал с Айшей Ступник в разговор? Наклонялся к ней?
      — Не могу сказать, повторил я. Видите ли, я чувствовал себя отвратительно, никогда прежде со мной такого не было…
      — Перебрал накануне, а? — улыбнулся Роман и тут же согнал улыбку с лица, покосившись на мрачного Липкина.
      — Не без того, сказал я неуверенно. Был банкет по случаю окончания конференции, впрочем, это неважно…
      — Да, кивнул Липкин. Однозначно вы сказать не можете, но что-то все же видели?
      — Если бы я что-то видел, то сказал бы однозначно, резонно возразил я. Видите ли, когда самолет пошел на взлет, я на некоторое время отключился. А потом, время от времени, бросал взгляд на соседку — она читала журнал…
      — Парижский «Вог»? — спросил Липкин. Этот журнал мы нашли на полу под ее креслом.
      — Да, там были иллюстрации, что-то женское… Потом стюардесса разнесла напитки, я в это время дремал, госпожа Ступник взяла сок и, наверное, его выпила, потому что следующее, что мне вспоминается, — это ее хрип, и конвульсии, в руке ее был бокал, уже пустой…
      — Около вашего ряда кто-нибудь стоял?
      — Никого — совершенно определенно. Стюардесса со своим шкафом, ну, знаете, этакое металлическое сооружение, в котором хранят бутылки, уже миновала наш ряд, шкаф загораживал проход, и она не могла ничем помочь…
      — А вы? Вы ведь сидели рядом.
      — Я попытался держать ее, чтобы она не упала в проход, но… Эта пряжка… Я не успел освободить ремень после взлета, и он мешал, я даже привстать не мог… Спустя минуту на крики прибежали кто-то из экипажа и мужчина-стюард. Летчик (а может, это сделал стюард, не помню) попросил пассажиров переднего и заднего рядов освободить места… Наверное, было бы лучше, если бы и я перешел на другое место, но это было невозможно, я ведь сидел у окна, не перелезать же через… вы понимаете…
      Роман кивнул сочувственно, а Липкин сказал:
      — Вы говорил вчера о красном пятнышке на шее. Подтверждаете свои показания?
      — Да, твердо сказал я. Именно на шее, вот здесь, я ткнул пальцем себе чуть выше спины.
      — Видишь ли, Песах, проговорил Роман, сделав знак Липкину перестать молотить по клавишам, до этого момента все нормально и подтверждается показаниями пассажиров, которые со своих мест могли хоть что-то видеть… Но здесь-то ты совершенно определенно ошибаешься. Первое (он отогнул указательный палец): у Айши Ступник длинные волосы, закрывающие шею. Что бы там ни было — родинка, допустим, или даже пятно, увидеть это ты не мог. И второе (он отогнул большой палец): я уже тебе говорил, что небольшое красноватое пятнышко действительно обнаружено на теле Айши Ступник, но не на шее, а чуть ниже левой лопатки. Под платьем.
      — Я уже думал об этом… Черт возьми, Роман, мои ощущения были… Не из приятных, скажем так… В голове все мешалось. Возможно, у женщины соскользнул рукав…
      — На госпоже Ступник было платье с длинными рукавами, возразил Липкин.
      Теперь и я вспомнил — точно, золотистые цветы на коричневом фоне, платье без воротника, но рукава длинные, в обтяжку.
      — Говорю, что помню, пробормотал я. Считайте, что у меня был всплеск экстрасенсорных способностей. Могу я задать вопрос?
      — Да, конечно, сказал Роман, а Липкин лишь кивнул, не очень, впрочем, уверенно.
      — Не только я могу пожаловаться на галлюцинации, верно? Что там относительно алиби госпожи Ступник? Надо полагать, с этой историей вы разобрались? И кто она такая, эта Айша Ступник, как она попала на французское телевидение?
      — Актриса, сообщил Роман. Работала несколько сезонов в Камерном театре, потом заключила контакт с «Комеди франсез» и провела в Париже три года…
      — У нее такой хороший французский?
      — Владела как родным, мать ее — из марокканских евреев. На TV-5 она выступала не впервые, там ее хорошо знали. Дневная передача для юношества в прямом эфире. Полчаса. Умерла Айша Ступник в самолете в семнадцать ноль пять, передача еще шла в эфир.
      — Двойник? В студии была другая женщина? У нее проверяли документы? И куда она уехала? С кем? Где она сейчас?
      — Шесть вопросов подряд, Песах, буркнул Роман. Вижу, ты приходишь в себя и начинаешь понимать нелепость ситуации.
      — Ответ на первые три вопроса можешь объединить, нетерпеливо сказал я.
      — Документы у Айши Ступник, заявил Роман, проверяли, как обычно, на проходной, там же у нее отобрали паспорт (израильский заграничный паспорт, кстати говоря) и выдали жетон, который она вернула, уходя. Документы были в порядке. Могла ли это быть другая женщина?.. Айшу неплохо знали в студии, но не так хорошо, чтобы с уверенностью утверждать… Нет, стопроцентной гарантии никто дать не может. Но эта версия, естественно, проверяется.
      — Погоди-ка, прервал я. Настоящая Айша Ступник, та, что… Она ведь тоже имела израильский заграничный паспорт, который предъявила в Орли вместе с билетом…
      — Естественно.
      — А ответы на мои вопросы под номерами четыре, пять и шесть? — напомнил я.
      — Уехала она из студии одна, охранник утверждает, что взяла такси, водителя пока не нашли. Больше эту женщину не видели. Из гостиницы она выписалась еще утром, и портье уверяет, что госпожа Ступник собиралась ехать на студию. Где была до того, как появилась на стадуии, неизвестно. Никакой другой информацией о женщине-двойнике пока не располагаем.
      — Так ты согласен, что это был двойник?
      — Ну не призрак же! — раздраженно сказал Роман. Ясно, что кому-то было нужно создать видимость раздвоения личности. Непонятно только — зачем.
      — Но если, сказал я, подумав, если на студии был двойник, то сама госпожа Ступник на передачу не собиралась, верно? Оригинал, так сказать, отправился в аэропорт, а копия…
      — Вопрос, буркнул Роман, кто был копией, а кто оригиналом.
      — Э-э… ну да… В любом случае, Роман, две женщины должны были быть в сговоре. Иначе не получается. Если Айша Ступник знала, что должна быть на передаче, а сама отправилась в аэропорт… И знала она об этом заранее, когда покупала билет, не так ли?
      — То есть, эпизод с подменой был давно продуман и, следовательно, убийство — тоже, ты это хочешь сказать?
      — Примерно…
      — В том, что убийство не случайно, сомнений нет. Для чего нужна была женщина-двойник, вот, что непонятно.
      — Вернемся к нашей Айше Ступник, вздохнул я, ну, той, что была в самолете. Отчего она умерла?
      Липкин вопросительно посмотрел на Романа, он еще не свыкся с мыслью о том, что из главного свидетеля и, возможно, даже подозреваемого, я превратился в одного из участников расследования. Нормальная реакция, я не раз наблюдал, с каким подозрением полицейские (и вообще — любой человек в форме) относятся к гражданским, особенно если гражданские лезут с ненужными советами.
      — Яд, коротко сказал Роман, а подробности изложит Гай.
      — Очень сильный яд из группы токсинов. Вообще говоря, эти яды действуют в течение двух-трех часов, но в данном случае концентрация была, видимо, очень высока, и в течение буквально одной-двух минут яд проник в кровь. Кто-то уколол госпожу Ступник отравленной иглой — сквозь платье под левую лопатку.
      — Как это могло произойти? — нетерпеливо спросил я.
      — Никак, буркнул Липкин. Не только вы, но все свидетели утверждают, что Айша не покидала своего места, никто из пассажиров или членов экипажа не останавливался около вашего ряда и тем более — не наклонялся к госпоже Ступник.
      — Стюардесса подала ей бокал с соком, напомнил я.
      — В стакане не было яда, покачал головой Липкин. Это был бы, конечно, идеальный вариант, ведь именно через две-три минуты госпоже Ступник стало плохо. Но на самом деле яд был введен совершенно иначе.
      — Наши эксперты пока не пришли к единому мнению, вмешался Роман. С одной стороны, яд мог быть введен только уколом под лопатку, поскольку его не было в стакане с соком. С другой стороны, этого быть не могло.
      — Почему? — спросил я.
      — А каким образом? — удивился Роман. С места женщина не вставала. Никто к ней не подходил. Спина ее была прикрыта спинкой кресла.
      — Может, отравленная игла была именно в спинке? — осведомился я, прекрасно зная, какой последует ответ.
      — Детективов начитался? — раздраженно сказал Роман. Не было в спинке никакой иглы.
      — А в… пятне? — спросил я, полагая, что теперь могу задать этот вопрос, и он не покажется Роману и Гаю подозрительным.
      — Нет, ответил Роман, не обратив внимания на напряженность в моем голосе.
      — А что пассажиры, сидевшие позади нас с Айшей в двадцать седьмом ряду? — сказал я. Тот, кто сидел в кресле С, мог бы…
      — Не мог, Липкин набрал на клавиатуре комбинацию знаков и прочитал с экрана. Арон Нахмансон, пятьдесят восемь лет, предприниматель. Сразу после взлета покинул свое место и перешел в салон первого класса, где летел некий Леонард Дельмар, французский банкир. Нахмансон и Дельмар говорили о делах. Кресло С оставалось пустым.
      — А из кресла D…
      — Пассажир, сидевший в кресле D, не мог уколоть госпожу Ступник по левую лопатку. Для этого он должен был бы пересесть в кресло C, а свидетели утверждают, что он этого не делал. Кресло С было пустым все время — после взлета и до самого конца…
      — Вот как, протянул я. А мне казалось… Когда вы, Гай, привели меня в свою комнату в аэропорту Бен-Гуриона, там, кроме меня, было еще четыре пассажира, и я понял, что это те, кто сидел впереди и позади нас…
      — Да, согласился Липкин. Я задержал всех, у кого были места C и D в двадцать пятом и двадцать седьмом рядах. Тогда и выяснил, что Нахмансон не сидел на своем месте. Это подтвердили и другие свидетели, в том числе стюардесса — проходя по салону первого класса, она попросила Нахмансона вернуться, потому что скоро начнут разносить ужин.
      — Никто не мог убить Айшу Ступник, но ее убили, сказал я. Айша Ступник не могла находиться в двух местах одновременно, но она находилась.
      — Песах, ты очень точно сформулировал два главных противоречия, согласился Роман. Теперь многое, а возможно, все зависит от твой памяти.
      — Есть еще одно противоречие, вмешался Липкин. Песах утверждает, что видел красное пятнышко на шее Айши, но он не мог его там видеть, потому что у госпожи Ступник длинные волосы. И это противоречие заставляет меня сомневаться в надежности господина Амнуэля как свидетеля.
      — Но я же не ошибся — пятно было…
      — Там, где вы его видеть не могли. Вы можете это объяснить?
      — Нет, сказал я, подумав. Я точно помню… шея… пятнышко… короткая стрижка… Почему короткая? Я же видел, что волосы у моей соседки падали на плечи… У меня была совершенно распухшая голова, и я плохо соображал… Не спорю, что-то мне могло просто показаться. Если бы этого злосчастного пятнышка не было вовсе, я бы сам сказал — померещилось…
      — Попробую помочь тебе вспомнить, терпеливо сказал Роман. Я просто представляю твое состояние, я-то знаю, что пить ты не умеешь совершенно… Может быть, ты на самом-то деле не видел никакого пятнышка, но кто-то при тебе говорил о нем, ты услышал, и это преломилось в твоем сознании…
      — Кто мог об этом говорить? — удивился я. В самолете — никто. Когда врач осматривал ее… тело… он не снимал с нее платья, только нащупывал пульс, изучал зрачки… А потом женщину накрыли накидкой и унесли… Может, мне подсказал сам Гай — ему сообщили результат осмотра, и он…
      — Нет, отозвался Липкин. О пятнышке вы сказали по своей инициативе, результат осмотра я получил значительно позже.
      — Ну… тогда не знаю. Я помню это пятнышко совершенно отчетливо. Круглое, красноватое, размером миллиметров пять… может, чуть больше… Померещилось?
      Почему я опять промолчал о шипе, торчавшем из ранки? Это померещилось тоже?
      — Суммирую, бодро сказал Роман. Итак, мы имеем уже три противоречия, которые…
      Я перестал слушать, потому что пресловутый шип возник неожиданно в моем затылке и начал царапать кость, боль волной разлилась к вискам…
      — Песах, сказал Роман, прервав рассуждения. Что-то ты мне не нравишься.
      — Три противоречия… Должно быть, это слишком много для моих серых клеточек.
      — Ты сможешь сам доехать до дома?
      — Да… Пожалуй.
      — Хорошо. Подпиши эту бумагу, я к тебе потом зайду.
      Липкин протянул мне через стол листок, взгляд у полицейского был задумчивым — не будь рядом начальства, господин Липкин, вероятнее всего, задал бы мне еще десяток вопросов, толку от которых не было бы никакого.

* * *

      Я вовсе не собирался сидеть дома и ждать звонка Романа. Что бы ни произошло вчера, сегодня мне надлежало быть на кафедре и докладывать профессору Теплицки, как прошли заседания, а потом еще нужно было съездить домой к профессору Бар-Леви и рассказать, как восприняли коллеги его, озвученный мною, доклад. И кроме того, я обещал доктору Фабри, секретарю местного оргкомитета конференции, что сразу по возвращении перешлю по электронной почте текст своих тезисов, которые не были заранее включены в программу и, следовательно, не могли быть выпущены в томе рабочих документов.
      Короче говоря, день предстоял сложный — тем более, что с электронной почтой у меня старые счеты, обычно я забываю поставить какую-нибудь закорючку, и файл возвращается обратно с гневным резюме компьютера по поводу умственной неполноценности отправителя. Кроме того, английский текст тезисов нужно было еще внимательно вычитать, а я не настолько силен, чтобы обнаруживать ошибки в собственных переводах. Особенно, когда в голове каша, английские слова путаются с ивритом, а в иврит странным образом проникают русские идиоматические выражения. Значит, придется искать кого-нибудь из коллег, кто, будучи, в отличие от меня, в здравом уме, сделает одолжение и пробежит текст по диагонали, ибо, ясное дело, внимательно читать чужие опусы не станет никто…
      А тут еще пробки. От управления полиции до поворота на проспект Намир я добирался полчаса и чуть не уснул, стоя перед светофором на выезде с улицы Каплан. Хорошо бы, конечно, сейчас, когда дома тихо, поспать пару часов, а потом уж, на свежую голову, заняться делами, но у меня было предчувствие, что, завалившись спать, я окажусь в зале ожидания аэропорта Орли и вновь, на этот раз во сне, переживу тот сюрреалистический кошмар.
      К тому же, не мешало бы принять таблетку акамола — в висках продолжали стучать молоточки, а во рту появилась сухость, уж не признак ли это начинающегося диабета?
      Я подъехал к дому и поднялся наверх, даже не став запирать машину — мне нужно было только взять из кейса папочку с бумагами и выпить лекарство. В квартире стоял какой-то странный запах тления — едва ощутимый, но несомненно застарелый, хотя прежде я никогда не чувствовал ничего подобного, да и Рина не потерпела бы в своем жилище никаких иных запахов, кроме тех, что она выбирала сама.