К тому же, если Гай действительно решил убить дядю, чтобы получить наследство (мотив, действительно, более чем весомый), то он имел достаточно времени на обдумывание своих действий. Почему приехал на виллу в машине, которая бросается в глаза как сигнал светофора? Дальше. Он имел достаточно времени для того, чтобы смазать пистолет, уничтожив следы недавнего выстрела, а не только протереть тряпочкой, скрывая пальцевые следы, — почему Гай не сделал этого? Почему, наконец, так легкомысленно отнесся к собственному алиби?
И все же… Я вспомнил затравленный взгляд Шпринцака, когда Роман попросил Гая показать пистолет. Племянник не просто испугался — он был в шоке, он даже о собственном адвокате забыл, и об обещании не говорить ни слова. Гай прекрасно знал, к какому выводу придет эксперт. Значит?..
Господи, да о чем здесь думать? Это в романах убийцы бывают изощренно умны, а наш, израильский охотник за наследством с его восточным темпераментом сначала делает глупость, а потом соображает. Или не соображает вовсе. Убийцы всегда глупее, чем их описывают авторы детективов. И нечего голову ломать.
И все-таки… Что же я забыл? На что обратил внимание? И когда?
К дьяволу. Я закрыл файл «murder» и перешел в директорию «history», заставив свои серые клеточки заняться более производительным трудом — во всяком случае, таким, за который мне платят деньги. Но серые клеточки переключаться не хотели: читая текст черновика собственной статьи об операции «Возмездие», я ловил себя на том, что вместо слов «террор», «акция устрашения», «артиллерия», «превентивный удар», «сирийский контингент» вижу одно и то же — «убийство, убийство»…
* * *
В пять пришла Рина и, в качестве компенсации за причиненный моральный ущерб, потребовала, чтобы я пошел с ней к сестре — смотреть на новую спальную мебель. Спальни в двух разных вариантах я уже видел сегодня, смотреть на третью, не имевшую, к тому же, никакого отношения к Иосифу Гольдфарбу, у меня не было ни малейшего желания. Но жертву пришлось принести.
Мне очень нравится Соня, сестра моей жены. Она непосредственна, как ребенок, и потому совершенно невыносима. Если меня в течение десяти минут трижды спрашивают «правда, эта обивка просто замечательна?» и при этом каждый раз требуют, чтобы я с энтузиазмом отвечал, что лучшего цвета не видел никогда в жизни, у меня начинается нервный приступ, я начинаю неадекватно реагировать на ситуацию и со стороны выгляжу, скорее всего, человеком желчным и неприятным в общении.
— Ты мог бы вести себя более вежливо, сухо сказала Рина на обратном пути. Почему тебе всегда трудно что-то похвалить? Соня так старалась, целый месяц бегала по мебельным салонам…
— Некий Гай Шпринцак, ответил я невпопад, вообще не бегал по салонам, но его мягкая мебель не хуже сониной.
Вернулись мы в одиннадцатом часу, автоответчик оказался пуст, машины Романа на стоянке не было. Пришлось лечь спать. Рина, недовольная моим вечерним поведением, посоветовала мне опять лечь в салоне, но я отказался наотрез — я видеть больше не мог никакой мягкой мебели, а уж тем более спать на ней…
Во сне мне, естественно, явилось озарение, но я не смог заставить себя проснуться, а утром единственное, что вспомнилось, это спектакль «Отелло», поставленный почему-то на вилле убиенного Гольдфарба. Живой хозяин, вымазанный сажей, бегал по своим диванам и вопил «Дай мне платок!», а Дездемона (ее роль во сне исполнял Роман собственной персоной) колотила в большом количестве венецианскую посуду.
Чепуха и бред. Утром у меня болела голова, Рина ушла на работу, не разбудив меня и не попрощавшись, и мне пришлось приложить героические усилия для того, чтобы заставить себя сесть к компьютеру и заняться анализом материалов о связях «Хизбаллы» с иранскими спецслужбами. Днем я отправился в университет, чтобы просидеть два часа на нуднейшем семинаре, тема которого была настолько далека от моих интересов (от убийства Гольдфарба, если говорить прямо), что я задремал сразу после того, как докладчик произнес «Прежде чем перейти к…»
Глава 6
Такое простое дело
— Все оформлено, сказал Роман вечером. Судья продлил срок содержания Шпринцака под стражей на две недели. Этого вполне достаточно, чтобы подготовить обвинительное заключение.
— Значит, он-таки убил? — спросил я с долей разочарования. Все закончилось слишком быстро.
— Да, улик вполне достаточно. Депутат Шилон на опознании сразу указал на Шпринцака. Следы около виллы были именно от ботинок племянника — совпали все характерные детали. Пуля, которой был убит Гольдфарб, была выпущена из пистолета Шпринцака, баллистическая экспертиза дала однозначное заключение. Алиби у него нет — игроки, с которыми Гай проводил время, утверждают, что он покинул компанию раньше восьми часов. Ему действительно звонили, но Шай Нахмани, которого призывал в свидетели Гай, утверждает, что еще не стал идиотом настолько, чтобы добровольно предлагать Шпринцаку деньги.
— Тогда кто же звонил? — перебил я Романа.
— Пока неизвестно, но это не меняет сути дела. У Шпринцака было достаточно времени, чтобы приехать в Герцлию и убить дядю. Он пока все отрицает, по совету адвоката, но, думаю, при его характере это протянется недолго. Он — не твердый орешек. Расколется.
Мы сидели в моей гостиной и смотрели телевизор. Звук был выключен, чтобы не мешать разговору, на экране кукла, изображавшая Биби Нетаньягу, колотила по голове куклу Арика Шарона. Генералу это нравилось — он с удовольствием подставлял под удары собственную макушку. Совсем как Гай Шпринцак.
— Убийцы, сказал Роман, чаще всего не достигают цели. К сожалению, Шпринцак не знал о том, что Гольдфарб изменил завещание. Иначе он не стал бы убивать — не было бы мотива.
— Ну-ка, ну-ка, потребовал я. Давай подробнее.
— Полгода назад Гольдфарб составил завещание, в котором отказывал племяннику даже в ломаном шекеле. Там есть специальный пункт, по которому Гай не мог бы оспорить волю дяди, если бы пожелал опротестовать завещание. В общем, племяннику не обломилось бы ни при каких обстоятельствах. Но он-то этого не знал. Он не виделся с дядей больше года, после того, как Гольдфарб дал ему от ворот поворот…
— Почему ты уверен, что Гай ничего не знал?
— Видел бы ты выражение его лица, когда я зачитал соответствующий параграф завещания! Он будто проглотил лягушку. «А я еще считал его порядочным человеком», сказал он. Хорошая реплика, да?
В салон вышла Рина и сказала:
— Если будете пить кофе, Песах, бери растворимый. Это единственный сорт, который у тебя не выкипает. Я иду спать, у меня был тяжелый день.
Тяжелый день был и у комиссара, но он спать не собирался. Напротив, он был настолько доволен завершением предварительного следствия, что терпел и мой кофе, и меня самого, и охотно отвечал на вопросы, задавая их преимущественно сам себе. Кажется, он репетировал свою предстоящую беседу с журналистами.
— Если улики против Шпринцака столь очевидны, заметил я, выслушав Романа, то почему он все же настаивает на своей невиновности?
— Дилетант, отмахнулся Роман. Они все такие. Когда теряются, у них начисто отшибает способность мыслить логически. Любой профессионал, увидев, какие против него улики, не стал бы отпираться и начал помогать следствию, рассчитывая на снисхождение. А дилетант, да к тому же еще и трус, способен не признавать красное красным, а белое белым. Ему говорят «вот твоя правая рука», и он способен утверждать, что рука не его. Знаю я таких. По-моему, Шпринцак и адвоката своего довел — тот собрался строить защиту на том, что Гай не отвечал за свои поступки, но для этого подзащитный должен хотя бы на этом этапе сотрудничать как с защитой, так и с обвинением. Он должен хотя бы адвоката своего не ставить в трудное положение!
— А если, спросил я, Шпринцак говорит правду? И тебе, и адвокату?
— Ты даже растворимый кофе умудрился испортить, с досадой сказал Роман и поставил на стол чашку, из которой сделал всего один глоток. Тебе еще раз повторить? Выстрел был сделан из пистолета Шпринцака, следы принадлежат Шпринцаку и никому другому, алиби у него нет, а мотив есть…
— Да, да, поспешно сказал я. Но психологически этот человек не способен…
— Песах, ты точно знаешь, на что способен человек, если ему нужны деньги?
— Мне всегда нужны деньги, заявил я, но я даже не сумел дать пощечину директору банка, отказавшему мне в ссуде.
— Просто у тебя нет богатого дяди с наследством.
Дяди у меня действительно не было. Я допил свой кофе — он был вполне приличным, особенно если добавить побольше сахара.
— По-моему, заявил я просто для того, чтобы оставить за собой последнее слово, по-моему, ты чего-то в этом деле не понял. Ты сделал глоток и заявил, что кофе плохой. Так и здесь. Сделав шаг, ты решил, что добрался до истины.
— Это ты, Песах, чего-то в этом деле не понял. Для того, чтобы понять, что кофе никуда не годится, глотка вполне достаточно. У тебя ведь по сути нет возражений. И у прокурора нет. И даже адвокат, я это вижу! — считает, что Шпринцак виновен. Кофе я, конечно, допью — из вежливости. Но на дознание больше тебя приглашать не буду. Ты излишне эмоционален, как все историки… Дело достаточно простое, а у тебя перед глазами исторические аналогии.
— Все дела выглядят простыми, когда в них поставлена точка. И просты они только для того, кто эту точку поставил.
— Песах, это уже не история, а философия. На ночь глядя, и после твоего кофе, я не воспринимаю сложных умозаключений. Если ты считаешь, что Шпринцак не был на вилле, не оставил следов на дорожке и не стрелял из пистолета, скажи, кто это все сделал!
— Убийца, пробормотал я.
— Естественно, согласился Роман. Убийца по имени Гай Шпринцак.
* * *
Два дня спустя я прочитал в газетах, что Шпринцак, подозреваемый в убийстве известного хирурга Гольдфарба, направлен на психиатрическую экспертизу. Похоже, что адвокат Бреннер разыгрывал стандартную карту, которая могла бы помочь подсудимому избежать пожизненного заключения. Я вспомнил взгляд Гая, брошенный им на меня, и подумал, что эксперты, скорее всего, признают этого человека полностью вменяемым. Но не способным на хладнокровное убийство — я все еще был убежден в этом. Или это было предубеждение — пожалев человека хотя бы на миг, начинаешь верить ему больше, чем он того стоит?..
Я знал, что меня смущало — очевидность. Все в этом деле было ясно и очевидно. Опустившийся племянник, которому нужны деньги. Богатый дядя, у которого эти деньги есть и который племянника знать не желает. Убийство с целью приблизить день получения наследства. И все улики, которые работают на эту версию. Шерлок Холмс и Пуаро поставили бы здесь точку. Но был еще комиссар Мегрэ, для которого важнее фактов была психология преступника.
Короче говоря, мои серые клеточки бунтовали, и, чтобы их успокоить, мне пришлось задать им серьезную работу. История операции «Возмездие», ее тайные и явные пружины, особенно когда след еще свеж и ничто не забыто — вот занятие, способное отвлечь мысли от убийства какого-то скупердяя-миллионера. Я закончил статью, отправил несколько копий по электронной почте своим коллегам из Еврейского университета и университета Бен-Гуриона, но не испытал привычного удовлетворения от проделанной работы. Аргументы, которые я использовал, были стандартны, а выводы очевидны. Пресная работа, каботажное плавание, никакой глубины. Как в деле Шпринцака…
Глава 7
Вопросы, вопросы…
Комиссар Бутлер приходит ко мне на чашку кофе по субботам. Это традиция, не зависящая от убийств и международных скандалов. Не зависящая даже от качества кофе, хотя, по моему убеждению, лучше меня могут готовить этот напиток только в знаменитой «Атари» на иерусалимской улице Бен-Иегуды.
Мы пили по второй чашке и рассуждали о предстоящих выборах. Точнее, рассуждал я, анализируя достоинства Переса и Нетаньягу, а Роман слушал и вставлял «ты неправ» каждый раз, когда я делал глоток, чтобы промочить горло.
— Прагматический политик, сказал я, всегда нарушает собственные предвыборные обещания. Хотя бы потому, что обещания пишутся раз в четыре года, а мир меняется ежеминутно. Рабин был прагматиком, Перес — прагматик-идеалист, и помяни мое слово: если Биби победит, его обещания не продержатся и месяца. Потому что он тоже прагматик.
— Ты неправ, сказал Роман, улучив момент, когда я замолчал, наливая свежую воду в кофейник, ты неправ так же, как был неправ в деле Гольдфарба.
— Что, спросил я, есть новости? Он признался?
— Нет, отмахнулся Роман. Напротив, Шпринцак начал городить чушь. Эксперты признали его вменяемым, и он тут же выдал версию, способную, вероятно, по его мнению, убедить судей в том, что у него все же нелады с логическим мышлением. Возможно, ему дал такой совет адвокат — чтобы добиться еще одной психиатрической экспертизы и затянуть передачу дела в суд до пришествия Мессии.
— Что за версия? — напуская на себя равнодушный вид, спросил я и налил в чашку Романа еще не закипевшую воду.
Роман молча поднялся и пошел на кухню, чтобы вылить воду в раковину.
— Вот так ты во всем, назидательно сказал он, вернувшись. Торопливость, эмоции… Историкам это вообще свойственно.
— Что за версия? — еще раз спросил я. Если дать Бутлеру возможность порассуждать о недостатках исторической науки вообще и профессионалов-историков в частности, то иных тем коснуться уже не придется.
— Ах да, версия… Позавчера Шпринцак заявил, что он действительно был в тот вечер на вилле дяди. Учитывая, что Гай ни слова не говорит без подсказки Бреннера, адвокат в курсе дела.
— Ты же говорил, что он расколется, поддакнул я, чтобы сделать Роману приятное.
— Расколется, говоришь? Послушай, что он наплел. Гаю позвонил некто, когда он в компании с приятелями играл в шеш-беш. Был это, естественно, не Нахмани. Звонил, видишь ли, дядя собственной персоной и впервые за целый год предлагал Гаю приехать в Герцлию, чтобы поговорить о делах. Шанс нельзя было упускать, и Шпринцак поехал. Он остановил машину перед виллой и пошел к дому. Поливальные машины только что закончили работу, дорожка была мокрой, и Шпринцак раза два оступался — так появились его следы. Дверь была заперта, на звонки никто не отвечал, и это племянника удивило. Гольдфарб был человеком слова. Если сказал «приезжай», то никак не мог сесть в свой «вольво» и уехать. Ключа от виллы у Гая, естественно, не было, и он решил обойти дом, заглянуть в окна — могло быть, например, что дядя смотрел телевизор и не слышал звонка.
До стен дома поливальные машины не доставали, здесь было сухо, но в тот момент Гай, конечно, вовсе не думал о следах. Он заглянул в окно салона — никого. Он завернул за угол, здесь окна виллы выходили на соседнюю улицу, где еще велось строительство и ни один из домов не был заселен. Он подошел к окну кабинета и увидел… Как по-твоему, что, по словам Шпринцака, он увидел?
— Откуда мне знать? — пробормотал я, хотя ответ был очевиден.
— Шпринцак утверждает, что увидел дядю, лежавшего посреди комнаты в луже крови. Заходившее солнце было с другой стороны виллы, свет в кабинете не горел, а окно было закрыто. В общем, видно было плохо, но достаточно, чтобы Шпринцак, по его словам, пришел в ужас. Тут произошла вещь, которая и вовсе лишила его остатков мужества. Он увидел у своих ног… Что, по-твоему, он увидел, Песах?
— Откуда мне знать? — повторил я, на этот раз совершенно искренне.
— Он увидел пистолет, можешь себе представить… Шпринцак поднял оружие и сразу узнал его — это был его собственный пистолет, лежавший всегда в бельевом ящике в салоне его квартиры. Утром пистолет, по утверждению Шпринцака, был на месте. А теперь… Короче говоря, он связал концы с концами и режил смыться от греха подальше. Пистолет забрал с собой, протер, вернувшись домой, и спрятал на прежнее место. А когда явился инспектор Соломон, начал отпираться — просто от страха. Думал, что, раз он не убивал, то полиция найдет убийцу, и его оставят в покое. А полиция, видите ли, оказалась более дотошной, в покое его не оставила… Как тебе версия?
Мои серые клеточки еще не закончили переваривать информацию, и я промолчал.
— Мы, продолжал Роман, отвезли Шпринцака на виллу, и он продемонстрировал всю последовательность своих действий. Даже адвокату Бреннеру, который при этом присутствовал, было ясно, что подзащитный выдумывает. Шпринцак обошел дом, показал место, где, по его словам, лежал пистолет — это был бетонированный бордюр палисадника, метра два от стены виллы в сторону забора. Поскольку никаких логических объяснений Шпринцак не дал и давать не собирался, пришлось самим увязывать концы с концами. Концы не увязывались, но Шпринцака это не смутило. Он заявил, что на этот раз сказал все, что знал, и что сказанное якобы доказывает его невиновность.
«Ну хорошо, сказал я ему. Допустим, что пистолет ты нашел. Как он здесь оказался? Кто-то проник в твою квартиру, украл оружие, приехал сюда, вошел в дом, убил дядю, потом вышел, запер дверь и не нашел ничего лучшего, как выбросить пистолет неподалеку от места преступления?» «Видимо, он хотел, чтобы подумали на меня.» «А дядя зачем тебе звонил?»
«Наверное, это был не дядя, сказал Шпринцак. Он не предствился, я только по голосу решил… Он ведь звал меня на виллу, я и подумал, что… А это, наверное, был убийца… Чтобы меня подставить…» «Но ты же утверждал, что это был голос дяди!» «Мне могло показаться… Кто, кроме дяди, мог звать меня на виллу?» — Вот так, Песах, закончил свой рассказ Роман. Бедный Шпринцак… Как все против него подстроено… Будто театр, верно? Даже адвокат умилился. Наверняка они вдвоем соорудили этот рассказ. Пожалуй, воспользовавшись ситуацией, Бреннер потребует еще раз послать подзащитного на экспертизу.
— Надеюсь, ты проверил рассказ Шпринцака, каким бы фантастическим он тебе не показался, сказал я сухо. Похоже, что теперь именно ты излишне эмоционален. Версии нужно опровергать фактами…
— Спасибо за совет, буркнул Роман. Естестенно, я проверил. Никто не вламывался в квартиру Шпринцака — замок в полном порядке, ни малейших следов взлома. И на мебели в салоне пальцевые следы самого хозяина, не считая, естественно, того, что наследил инспектор Соломон, производя обыск.
— Человек, похитивший пистолет, мог быть в перчатках, напомнил я Роману очевидную истину.
— И иметь собственный ключ от квартиры Шпринцака?
— Кто-нибудь из его друзей? — поинтересовался я.
— Друзей у Гая нет, во всяком случае, таких, кому бы он дал ключи.
— Подруги?
— Подруг много, но Шпринцак утверждает, что ему бы и в голову не пришло давать женщинам ключи от квартиры. Как это он выразился? «Если женщина входит к тебе в дом сама, то вывести ее обратно ты сможешь только через раввинатский суд…» — Дела, протянул я. А враги? Есть у Шпринцака враги, способные подставить его таким сложным образом?
— Врагов сколько угодно, отмахнулся Роман. Но идиотов среди них нет. И взломщиков, умеющих не оставлять следы, тоже.
Он и не заметил, как осушил весь кофейник.
* * *
— Послушай, сказал я Рине, когда она отложила в сторону роман Батьи Гур и начала расстегивать халат, как по-твоему, станет нормальный убийца утверждать, что нашел свой собственный пистолет неподалеку от места преступления?
— Убийца не бывает нормальным, резонно отозвалась Рина. Даже если эксперты признают его вменяемым. По-твоему, Игаль Амир нормален? Посмотри в его глаза — он либо псих, либо блаженный, что одно и то же…
Я вспомнил глаза Гая Шпринцака. Нет, это были глаза смертельно испуганного человека. Если бы таким взглядом смотрел на судей Игаль Амир, может, ему и скостили бы десяток лет от пожизненного.
Жена погасила свет, и на некоторое время я был лишен возможности порассуждать о личности Шпринцака и правдивости его странной версии. Нить рассуждений мне пришлось отыскивать в полной темноте — не столько физической, сколько в темноте логики.
Зачем было Гаю выдвигать версию, которой наверняка никто бы не поверил? Только для того, чтобы позволить адвокату подать просьбу о вторичном освидетельствовании? Чтобы запутать следствие и заставить Бутлера проверять замки в квартире в Рамат-Гане? Ни то, ни другое смысла не имело. Если Гай вменяем (а он вменяем вполне, и кто в этом сомневается?), то задержка суда не принесет никакой пользы. Утверждение о краже пистолета повисает в воздухе, поскольку ничем не может быть подтверждено. Бреннер, достаточно опытный адвокат, прекрасно это понимает.
По-моему, все эти нелепости имели смысл в одном случае — если Гай на этот раз сказал правду.
Скорее всего, я ошибался. Но в полной темноте — логической и физической — мог я хотя бы мысленно допустить, что Шпринцак говорил правду и что он действительно невиновен?
Итак, некто забрался в отсутствие Гая в его квартиру, взял из ящика пистолет, поехал в Герцлию, убил Гольдфарба, оружие выбросил позади дома, стерев свои следы, если вообще их оставил — может, он «работал» в перчатках? Возможно, этот некто предполагал, что именно полиция обнаружит пистолет и мигом обратит внимание на владельца и его денежные затруднения. Почему он тогда не оставил оружие рядом с трупом? Впрочем, это ясно — наводка выглядела бы слишком очевидной.
Кто же тогда звонил и вызывал Шпринцака на виллу? Неужели случилось такое маловероятное совпадение, и действительно звонил Гольдфарб, вспомнив вдруг о племяннике? А если звонил все же не дядя, а некто-убийца, которому не терпелось, чтобы Гай приехал и оставил дополнительные следы — своего башмака, например?
В четвертом часу ночи я набрал номер комиссара. Должно быть, Роман зачитался Рексом Стаутом — трубку он поднял после первого же звонка.
— Комиссар Бутлер у телефона, бодрым голосом объявил он.
— Полиция никогда не спит, констатировал я очевидный факт и продолжал: — Надеюсь, ты проверил, был ли звонок с виллы Гольдфарба в то время, о котором говорил племянник?
— Проверил, немедленно отозвался Роман, не удивившись вопросу. В «Безеке» утверждают, что звонка с виллы не было. В компании «Селком» говорят то же самое — последний звонок по радиотелефону Гольдфарб сделал вскоре после полудня: звонил в хирургию «Ихилова».
— Значит, с Гаем говорил не дядя, а кто-то с похожим голосом?
— Песах, ты продолжаешь обдумывать эту чепуху?
— А что еще делать в три часа ночи?
— Даже убийцы в это время предпочитают спать.
— Но полицейские комиссары бодрствуют, почему бы и историкам…
— Служба такая, сказал Роман и положил трубку.
* * *
Кто мог ненавидеть Гольдфарба и его племянника до такой степени, чтобы убить первого и подставить второго? Кто-нибудь из хирургов — коллег убитого? Кто-то из знакомых Гая? Или сотрудники фирмы, владельцем которой был Гольдфарб? Десятки человек, из которых в качестве то ли свидетелей, то ли подозреваемых прошли господа Кантор и Абрамович, имевшие твердые алиби…
Если стать на эту точку зрения, то все расследование нужно опять начинать с нуля и расширить круг подозреваемых до границ Гуш Дана. Не в моих это возможностях, и на Романа рассчитывать тоже не приходится. Все говорило о том, что я зря уперся — подумаешь, личное впечатление. Подумаешь, взгляд затравленного зверя.
Истина в том, что Шпринцак убил дядю, воображая, что получит деньги. Просто как апельсин.
А разговор с Нахмани придумал, потому что испугался. Характер у него такой: делать, а потом пугаться того, что сделал. А о голосе дяди в трубке сказал, потому что испугался еще больше. После чего стал врать без удержу, потому что решил — лучше быть психом, чем осужденным на пожизненное. Знаю я таких людей. Даже собственного адвоката он слушает лишь тогда, когда совет юриста совпадает с его собственным мнением. Логика у таких людей всегда зашибленная. Не был я на вилле, и все. Ах, мою машину видели, и меня в ней? Да, был я там, но не тогда и не потому, пистолет украли, а в моих ботинках был не я… Нормальная реакция труса, и нечего об этом думать.
Я и перестал.
Глава 8
Дело закончено?
Еще недели через три Роман Бутлер сообщил, что вторая экспертиза согласилась с мнением первой о том, что подсудимый полностью вменяем.
— Естественно, я пожал плечами, наши генералы всегда отличались здравомыслием, а Рабин все же был одним из лучших.
— Ты это о чем, Песах? — спросил Роман, подозрительно оглядывая меня с головы до ног.
— О руководителях операции «Возмездие», естественно! Я все еще занимаюсь этим периодом, и знаешь, нашел уникальные документы, которые совсем не согласуются с мнением Ури Мильштейна…
— Песах, невежливо перебил меня Роман, «Возмездие» — это история, а я говорю о подсудимом Гае Шпринцаке.
— Ах, это…
Признаться, дело об убийстве Гольдфарба не являлось мне во сне уже вторую неделю. Оно мне не нравилось, и потому о нем следовало забыть.
— Значит, скоро суд? — спросил я.
— Да, примерно через месяц, подтвердил комиссар.
Мы пили с ним не кофе, а вино, потому что Роману исполнилось сорок, и это следовало отметить. Официальное торжество Роман устраивал в воскресенье, пригласив нас с Риной в ресторан «Рециталь». Я вовсе не был уверен в том, что мне хочется сидеть за столиком и под громкую музыку, которую я не выносил, слушать стандартные тосты «до ста двадцати» и по команде отпивать из рюмки. Иное дело — выпить дома, когда вино я выбираю сам, легкое, полусухое, с виноградников «Кармель», и беседа идет неспешная, приятная — об убийстве, например…
— Кстати, оживился я, что показала финансовая ревизия фирмы Гольдфарба?
— Полный порядок. Процветающая компания, Гольдфарб был хорошим хозяином. Ты не читал вчера в «Едиот ахронот»? Как это они изящно выразились: «у него были золотые руки хирурга и золотая голова администратора»… Никаких претензий ни к Абрамовичу, ни к Кантору. Ты не поверишь, но эти господа ни разу даже не попытались обмануть хозяина.
— Почему я должен не поверить? Честные служащие — большая редкость?
— Возможно, и нет. Но я-то по долгу службы имею дело информацию только о нечестных, вот и кажется, что все такие.
— А кому досталось реальное золото? Я имею в виду наследство.
Роман неопределенно покачал головой.
— Боюсь, нахмурился он, что деньги и контрольный пакет акций будут разделены между десятками дальних родственников, поскольку бывшая жена и племянник лишены наследства согласно завещанию. На делах компании это вряд ли скажется благотворным образом.
— А если бы владельцем стал-таки Гай Шпринцак, — пробормотал я, это сказалось бы на делах положительно?
— Твое здоровье, поднял бокал Роман, не желая, видимо, говорить о личности убийцы-племянника.
Мы выпили, а потом и плотно закусили жареной индейкой — Рина удивительно готовит это блюдо; каждый раз, когда я его ем, мне кажется, что на блюде лежит не бедная ощипанная птица, а гребень бронтозавра, прожаренный в сочном соусе болота юрского периода. Отщипнув кусочек, я следил за тем, как Роман мужественно расправляется с крылышком, издали напоминавшим жертву лесного пожара. Зубы он, однако, не сломал и, покончив с едой, заявил:
— Рина, ты замечательно готовишь. Я завидую Песаху, моя жена на такое неспособна.
Я представил себе, чем питается комиссар, и, мысленно его пожалев, спросил:
— А что, этот Шпринцак признал свою вину?
— Нет, вздрогнув то ли от куска мяса, попавшего, наконец, в желудок, то ли от воспоминания о бедняге-заключенном, сказал Бутлер.
— Значит, обвинительное заключение будет построено только на косвенных доказательствах?
— Их более чем достаточно, сказал Роман. Признание обвиняемого для вынесения приговора вовсе не обязательно.
— Прокурор будет просить пожизненное?
— Конечно, но я думаю, что приговор будет более мягким. Тут ты прав — доказательства косвенные, а признания нет. Адвокат настаивает на случайном убийстве в состоянии аффекта. Десять лет максимум.
— Для убийцы мало, сказал я. А для невиновного в самый раз.
Роман сделал вид, что не расслышал.
Когда славный вечер закончился (к нам присоединилась и жена Романа, мы пили вино и пели «Золотой Иерусалим»), я спросил, знает ли комиссар номер телефона адвоката, который будет защищать Шпринцака.
— Адвоката, который вынужден будет защищать Шпринцака, поправил Роман. Ты разве не знаешь, что Бреннер отказался от защиты — у Гая просто не оказалось денег на оплату услуг, а Бреннер за красивые глаза не работает. Шпринцаку назначен государственный защитник. Пинхас Баркан, неплохой человек, но…
Бутлер выразительно дернул головой, показывая, чего стоит некий Баркан в качестве защитника.
Я записал номер телефона в записную книжку, недоумевая, зачем он, собственно, мне понадобился. Тяжелая еда с выпивкой сказывается на серых клеточках — недаром Пуаро был трезвенником и вегетарианцем… Или Холмс? Впрочем, неважно, никто из них наверняка не пробовал жареной индейки а ля Рина.
* * *
Статью, связавшую итоги двух операций — «Возмездие» и «Гроздья гнева», я закончил в срок, и утром того знаменательного дня держал в руках свежий номер «Гаарец» с собственным опусом на третьей полосе. Читать я предпочитаю «Едиот ахронот», но пишу всегда в «Гаарец». Согласитесь, что читать и писать — принципиально разные сферы деятельности, и лучше их не смешивать. Впрочем, причина была вполне прозаической — в «Гаарец» платили больше.
Статья получилась хорошей (еще бы, я потратил на нее два месяца!), и я представлял себе, что скажут в мой адрес профессор Бар-Леви, и доктор Радзиевский, и сам декан Сандлер. Все они хвалили статью, мне приятно было слышать их воображаемые голоса, и потому я не сразу обратил внимание на заметку, опубликованную на той же странице.
«Завтра начнется суд над Гаем Шпринцаком, убившим два месяца назад своего дядю, известного хирурга и бизнесмена Иосифа Гольдфарба. Обвиняемый так и не признал своей вины, хотя следствие располагает всеми изобличающими уликами. Обвинитель будет требовать пожизненного заключения, в то время как адвокат предполагает, что, учтя все факторы, суд приговорит Шпринцака к десяти годам. 