- Протокол допроса? - ужаснулся Вася. - В чем вы меня обвиняете?
      - В чем мы вас обвиняем? - В шпионаже!
      - Что? В шпионаже? - сдавленным шепотом спросил Вася и выкрикнул истерически: - Это неправда! Я не шпион!
      - Зачем вы приехали в Москву?
      - Я студент, у меня каникулы. Мне мама дала деньги. Мой папа профессор.
      - Насчет папы я уже знаю, а вот насчет денег у меня некоторые сомнения. Кстати, вас следовало обыскать, но мы этого не делаем. Я полагал, что у нас произойдет откровенный разговор, а потом будут всякие формальности.
      Подполковник нажал кнопку звонка. В кабинет вошел старший лейтенант.
      - Вызовите помощника коменданта и произведите обыск гражданина.
      Старший лейтенант вышел и возвратился с помощником коменданта.
      - Выкладывайте, что у вас в карманах, - приказал старший лейтенант. Все, все выкладывайте.
      Вася вытащил из кармана толстую пачку денег и студенческое удостоверение.
      - Больше ничего? - спросил помощник коменданта. Вася отрицательно покачал головой.
      - Разрешите проверить. - И помощник коменданта осмотрел карманы Васиных брюк. На пол упала крохотная перламутровая пуговичка. Он положил ее на стол рядом с деньгами.
      Старший лейтенант составил протокол обыска, указал сумму изъятых у арестованного денег. В протокол также были внесены находившиеся при Васе студенческий билет Советабадского института иностранных языков, автоматический карандаш марки "Союз" и перламутровая пуговица диаметром в пять миллиметров.
      Вася подписал протокол обыска, и подполковник, освободив вызванных им сотрудников, продолжал допрос:
      - Так, значит, ваша мама дала вам на прогулку в Москву столько денег?
      - Да! - сам не зная почему, продолжал врать Вася.
      - Хорошо, мы уточним это обстоятельство. - А правду говорить вы намерены?
      - Я говорю правду, - пролепетал Вася.
      - Тогда лучше молчите, - сказал подполковник. - Говорить правду буду я. Но я обязан напомнить вам, что уголовный кодекс предусматривает смягчающие обстоятельства в случае искреннего, чистосердечного раскаяния обвиняемого и полного разоблачения им как самого себя, так и своих соучастников. Я понятно излагаю?
      - Понятно, - выдавил из себя побелевшими губами Вася.
      - Жду ваших показаний.
      - Я ни в чем не виноват! Я не изменял Родине! Я никогда не был шпионом.
      - Так, ну что же, мы вам напомним то, что вам сейчас очень хочется спрятать от нас или забыть. Вы привезли в Москву фотоаппарат марки "Зенит", в котором находилась пленка со снимками секретной работы советского инженера, добытыми шпионским путем. Почувствовав, что за вами следят, вы решили подложить свой аппарат гражданину, сидевшему рядом с вами на футбольном матче, и взамен взяли его аппарат. Так?
      - Нет, у меня не было никаких шпионских снимков. Это неправда!
      - А что же тогда содержалось в вашем аппарате?
      - Не знаю, обыкновенная фотопленка. Я хотел снимать Москву.
      - Лжете, лжете, Кокорев, - брезгливо поморщившись, произнес подполковник. - Снимать Москву хотел, как он утверждает, и гражданин, которому вы подсунули свой аппарат. А, кстати, как вы попали на стадион? Как вам удалось так быстро достать билеты, да еще на такие хорошие места? Вы ведь только вчера приехали в Москву. Не так ли?
      - Я купил их у входа на стадион, - ответил Вася.
      - Опять ложь! А вот сосед ваш знал, для кого он припас те два места, на которых сидели вы и ваша подруга. Кстати, как ее фамилия, где она работает, где живет?
      - Ее зовут Нонна, а где работает и как фамилия, честное слово, я не знаю.
      - Вот сейчас вы впервые за все время сказали правду. Так вот, не будем вас больше терзать вопросами о том, что нам известно и без вас. Ответьте на то, что мы хотим узнать, кто вас послал в Москву с этой фотопленкой?
      - Никто меня не посылал. У меня не было никакой пленки.
      Подполковник поднял телефонную трубку и приказал: "Введите арестованного".
      Вася сидел, не шевелясь. Он не повернул назад голову и тогда, когда услышал сзади шаги.
      - Подойдите поближе, - приказал подполковник. - Садитесь вот здесь, - и он указал на стул против Васи.
      - Кокорев, вы узнаете этого человека?
      Вася поднял голову. Перед ним сидел его сосед по стадиону, только сейчас он был без темных очков.
      - Нет, - ответил Вася.
      - А вы его узнаете?
      - Да, - ответил вошедший. - Он сидел слева от меня на стадионе с какой-то девушкой. Это он мне подсунул свой аппарат, и из-за него я, честный человек, оказался здесь.
      - Уведите его, - приказал подполковник.
      Арестованного увели.
      - Что вы теперь скажете, Кокорев?
      Вася молчал.
      - Вы же знаете, кто этот "честный" человек.
      - Нет, не знаю, - ответил Вася.
      - Так я вам скажу, кто он. Это крупный шпион, прибывший в Советский Союз под видом иностранного туриста. Вот кому вам, Кокорев, было поручено передать фотокопию секретной работы.
      Только сейчас до Васиного сознания дошло все, что с ним произошло. В ушах звенело страшное слово: "шпионаж"... Он вскочил с места и закричал:
      - Нет, нет, я не шпион! Я ничего не знал о чертежах! Я вам расскажу все.
      - Сядьте, успокойтесь, выпейте воды. Ваша участь, Кокорев, зависит только от вас. Говорите всю правду, не утаивая ничего. Ваши показания будут записываться. Ясно?
      - Да. Я скажу все, - ответил Вася. Подполковник поднял трубку и приказал прислать к нему капитана Джабарова.
      Вася сидел, опустив голову. Кто-то вошел и уселся сбоку за маленьким столиком. Вася услышал, как зашуршала бумага.
      - Итак, рассказывайте.
      - Я не знаю, с чего начать. Только, поверьте мне, я не шпион! Я ничего не знал, ни о какой секретной пленке не знал.
      - Кто и зачем вас послал в Москву? - четко повторил вопрос подполковник.
      - Я расскажу все. Петр Афанасьевич сказал, что я могу заработать много денег и хорошо провести свои каникулы. Он велел мне положить фотоаппарат рядом с собой и сказал, что мой сосед обменяется со мной аппаратом, а я найду в аппарате пять тысяч рублей. Это все, что он от меня потребовал.
      - Кто такой Петр Афанасьевич?
      - Я не знаю его фамилии. Меня с ним познакомила одна моя знакомая.
      - Какая знакомая?
      - Ее зовут Татьяна. Я познакомился с ней на водной станции.
      - Где она вас познакомила с Петром Афанасьевичем?
      Вася вспомнил сцену у Худаяра, замялся, что не прошло мимо внимания подполковника, и ответил:
      - У нее дома, в день ее рождения.
      - Он объяснил вам, что вы повезете в своем аппарате?
      - Да он сказал, что там бриллианты, которые он отобрал в войну у богатых немцев и хочет продать.
      - Кому?
      - Тому, кому я должен их передать.
      - Это ваш единственный разговор с Петром Афанасьевичем.
      - Да, - солгал Вася.
      - И вы после первого знакомства согласились принять участие в столь сомнительной операции?
      - Да.
      - Не верю.
      - Товарищ подполковник, разрешите задать вопрос арестованному, отрываясь от протокола, спросил капитан.
      Васю поразил знакомый голос, и он только сейчас посмотрел в его сторону. Сзади за столиком сидел его дорожный спутник и виновник ареста Гога Габуния. Вася широко раскрыл глаза от изумления. Подполковник улыбнулся.
      - Вы, кажется, знакомы с капитаном Адилем Джабаровым?
      - Да, нам уже приходилось с ним встречаться, - ответил вместо Васи Джабаров. - Позвольте задать ему вопрос.
      - Пожалуйста!
      - Скажите, Кокорев, что вы делали на своем "Москвиче" в Гюмюштепе вечером в прошлый понедельник?
      Вася понял, что они все знают. И он рассказал про смерть Худаяра.
      - А ваша знакомая знала про все ваши дела с этим Петром Афанасьевичем?
      - Нет, нет, что вы! - воскликнул Вася. - Она ничего не знала, и Петр Афанасьевич сам просил ни во что ее не посвящать. Это чудесная женщина! Я виноват перед ней. Только теперь я понимаю, как я низко поступил, что связался с этой Нонной, из-за которой все произошло. Татьяна ждет меня. Мы с ней должны встретиться. Она мне подарила на память вот это, - и Вася указал пальцем на маленькую перламутровую пуговицу, поблескивающую на столе.
      Кокорев рассказал дальше, где и как они условились встретиться с Татьяной, какие он должен дать ей телеграммы.
      - Завтра ровно в три часа дня я должен дать телеграмму маме, а Татьяна к ней позвонит. Как она будет нервничать, если не получит от меня телеграмму! Вы меня ведь не отпустите? - спросил Вася, вопреки всему надеясь, что вот сейчас кончится этот допрос и, может быть, его отпустят в уютный номер гостиницы на Маросейке.
      - Нет, Кокорев, мы вас, конечно, не отпустим. Не можем. Вольно или невольно, но вы стали соучастником серьезных преступлений. Правда, ваше чистосердечное раскаяние, несомненно, смягчит вашу участь, но вам еще придется предстать перед судом в качестве соучастника, пусть невольного, но соучастника преступлений, совершенных врагами Родины. Вам предстоит еще отвечать на много вопросов. Вы должны будете сказать правду в лицо тем, кто вовлек вас в свою гнусную, преступную шайку. Наберитесь мужества и, если хотите хоть в будущем стать честным гражданином, расскажите все. Подпишите протокол. Вот здесь и здесь, внизу на каждой странице.
      Вася подписал, и его увели.
      Поезд Советабад - Москва Адиль Джабаров догнал в Воронеже. Мы уже знаем, как он познакомился с Василием Кокоревым и чем это знакомство завершилось. Кокорев, конечно, не знал того, что его случайный знакомый Гога Габуния, он же капитан Адиль Джабаров, тоже присутствовал на международном футбольном матче и наблюдал в свой бинокль не за матчем, а за Василием Кокоревым. За Васиным соседом справа тоже внимательно наблюдали две пары очень острых глаз. И мимолетный жест, которым были обменены фотоаппараты, не прошел мимо внимания контрразведчиков.
      Он был очень доволен, этот иностранный турист, получивший "Зенит" с фотокопией работы Азимова, когда вместе с толпой выбирался со стадиона. Ему казалось, что он растворился в ней. Толпа внесла его в вестибюль метро, а потом в вагон. Сошел он на станции Охотный ряд. Спокойно пересек площадь и неторопливо поднялся по лестнице на третий этаж гостиницы "Националь".
      Взяв у коридорного ключ, открыл номер, включил свет и вздрогнул от резкого возгласа: "Руки вверх!" Бежать было некуда. Прежде чем он успел сделать какое-то движение, у него отобрали аппарат, обыскали, и старший лейтенант, подкидывая на ладони миниатюрный пистолет "Вальтер", заметил:
      - Вы этот сувенир успели приобрести в Москве или привезли с собой, господин иностранный турист?
      На допросе, который начался сейчас же после того, как его доставили в Комитет государственной безопасности, "турист" возмущался, кричал, что это провокация, требовал немедленно связать его с послом, утверждал, что ему подсунули пистолет специально для того, чтобы спровоцировать не только его, но и всех туристов.
      - Скажите, а что у вас в фотоаппарате? - спросил следователь.
      - Как что? Пленка. Несколько кадров Красной площади, улица Горького, памятник Пушкину, вид на Кремль.
      Следователь что-то тихо произнес в телефонную трубку. Вошел сотрудник в синем халате и принес только что проявленную, еще мокрую фотопленку. Следователь развернул пленку, просмотрел ее на свет и сказал:
      - Не желаете ли полюбопытствовать? Я не вижу здесь ни Кремля, ни памятника Пушкину, но вот странички какой-то рукописи вижу отчетливо.
      - Очередная провокация, - процедил арестованный, даже не повернув головы.
      - И фамилия ваша тоже очередная провокация? - спокойно спросил следователь.
      - Я Фридрих Гольдсмит. Но если вы, господин следователь, будете продолжать в таком же духе, то вам, видимо, угодно будет меня именовать Адольфом Гитлером или Конрадом Аденауэром. Мне рассказывали в Бонне о фокусах русской Чека, но я, признаться, не верил. Эта сумасшедшая война давно уже окончилась, и мы, немцы, старались вычеркнуть из памяти все, что с ней связано. Теперь я вижу, что мои друзья были, кажется, правы...
      - Как ваша фамилия? - спросил следователь. - Прошу отвечать точно. Не будем портить бланка допроса.
      - Я вам уже ответил, - высокомерно процедил арестованный.
      - Вот что, Роберт Фоттхерт, не валяйте дурака, - произнес следователь по-русски. До этого он беседовал с арестованным на немецком языке.
      Арестованный сделал вид, что не понимает следователя.
      - Вы успели забыть русский язык? - спросил следователь. - Не верю. Вы с таким же успехом можете меня убеждать, что вы забыли и польский язык. Однако только неделю назад вы в Варшаве отменно объяснялись кое с кем по-польски. Зачем вы к нам приехали? Кто вас сюда послал?
      - В туристическую поездку, - четко выговаривая по-русски каждое слово и криво усмехаясь, ответил тот, кто секунду назад выдавал себя за Гольдсмита.
      - И это все, что вы намерены нам сообщить? - спросил следователь.
      - Все.
      - Очень скромно для начала, Роберт Фоттхерт, - более, чем скромно. Мне кажется, что вы могли бы начать свой рассказ с того, как еще в 1937 году, окончив разведывательную школу, начали работать под начальством небезызвестного вам Людвига фон Ренау. Вы много успели за эти годы. Вы успели великолепно овладеть русским, польским и даже литовским языками. Вы успели побывать в России в 1939 году - тогда вы были "безобидным коммивояжером" фирмы, поставлявшей нам оборудование для текстильных фабрик. А потом, в 1941 году, вы приехали в Россию уже не коммивояжером. Вам надо вспомнить города Прибалтики, Белоруссии. Вам еще очень многое надо будет нам рассказать, Роберт Фоттхерт. Но прежде вы должны ответить на вопрос: зачем вы сегодня в Москве?
      - Я не собираюсь издавать свои мемуары в Московском государственном издательстве, - нагло улыбаясь, ответил Фоттхерт. - А в Москву я прибыл как турист и уеду отсюда как турист.
      - Играете, Фоттхерт, - спокойно заметил следователь, - и играете тогда, когда карта ваша бита и игра проиграна. Ничего у вас, Фоттхерт, не получится. И в Германию вы не уедете. И знаете вы это не хуже меня. Намерены вы давать показания?
      - Нет! - ответил Фоттхерт.
      - Hу что ж, пока обойдемся без ваших показаний. Их за вас дадут другие. Идите и подумайте на досуге в камере.
      Следователь нажал кнопку. В дверях появился конвоир. Фоттхерт поднялся и процедил:
      - Ночью я предпочитаю спать, а не думать. Гутнахт, господин следователь.
      Рано утром полковник Любавин получил сообщение об аресте Василия Кокорева и Роберта Фоттхерта. Одновременно перед ним положили запись какой-то радиопередачи, переданной из Советабада на ультракоротких волнах. Расшифровать передачу не удалось.
      ГОРЕ АНАСТАСИИ ВОЛКОВОЙ
      Дежурный доложил полковнику Любавину, что его хочет видеть какая-то женщина.
      В комнату вошла невысокая женщина лет тридцати пяти, в платочке, прикрывавшем ее правую щеку, с красными, опухшими от слез глазами. Чувствовалось, что из ее глаз сейчас снова польются слезы. Любавин вежливо пригласил вошедшую сесть, налил стакан воды и предложил ей.
      - Выпейте, пожалуйста, и успокойтесь. Я вижу у вас какое-то горе. Не волнуйтесь, мы постараемся вам помочь. Надеюсь, ничего страшного не произошло.
      - Нет, товарищ полковник, - взволнованно заговорила женщина, - это очень страшно, я боюсь, боюсь не за себя. Меня он убьет - не велика печаль. А вот вред, боюсь, он большой наделать может. Не знаю, может быть, ошибаюсь, не понимаю я ничего, но рассказать вам должна.
      - Успокойтесь, пожалуйста, - мягко проговорил Любавин, - и расскажите нам все по порядку. А насчет смерти это вы зря. Вы же молодая женщина, вам еще жить и жить.
      Женщина помолчала немного, а потом заговорила:
      - Волкова я, Анастасия Николаевна. На кирпичном заводе браковщицей работаю, раньше обжигальщицей была. Муж мой первый, Волков Алексей, на фронте погиб.
      И Анастасия Волкова рассказала полковнику Любавину, как вышла она замуж за Петра Афанасьевича Никезина, мастера из артели. Жили с ним хорошо, только в последнее время будто подменили его, злой стал, бить ее начал.
      - Но с этим я бы к вам не пришла, сама бы со своим семейным горем управилась, - продолжала Волкова. - Только непонятные вещи дома у меня творятся. Есть у мужа моего, Петра Никезина, кованый сундучок, всегда на замок заперт. Спросила я его как-то: "Чего это ты, Петя, в сундучке бережешь?" А он мне ответил: "Казенные материалы для радиоприемников, дефицитные они, дорого стоят, под расписку мне их в артели выдали, вот и берегу, чтобы не пропали". Поверила я, дознаваться не стала, хотя странным мне казалось, что сколько он при мне радиоприемников ни ремонтировал, а сундучка своего ни разу не открывал. Как-то раз, с месяц назад это было, вернулась я с работы и на рынок собралась. А рынок от нас далеко, уйдешь, так часа два проходишь. Только из дому вышла, до продовольственного магазина дошла, вижу: сметану продают, а баночку-то я с собой не захватила. Думаю на обратном пути сметана кончится, вернусь-ка лучше домой я за баночкой. Вернулась. Когда я уходила, Петр сказал, что вздремнуть приляжет, устал, мол, работал много. Ну я дверь тихонечко открыла, чтобы не разбудить человека, в комнату босая вошла. Глянула, а дверь в его комнату открыта. Самого Петра-то не видно, он, видать, у стола сидел, только слышу что-то странно постукивает, вроде как по аккордеону стучит, будто бы проверяет пружины у клавишей, а сундучок его - он как раз против двери стоит - мне виден, открытый. Заглянула я - сундук пустой, в нем только пара старых кирзовых сапог лежит. Стала я баночку в буфете с полки доставать, нечаянно посудой звякнула. А Петр как выскочит из своей комнаты, бледный, глаза на выкате и как заорет на меня: "Ты что подсматриваешь за мной?" Я ему говорю: "Опомнись, Петя, я баночку для сметаны забыла, за ней и вернулась домой". Ну, он вроде успокоился и сказал мне даже ласково, хотя глаза у него неласковые были: "Возвращайся скорее". Сколько раз меня подмывало спросить его, чего это он в сундуке эти старые сапоги бережет и зачем мне, своему человеку, жене, про радиодетали врал, да не решалась. Как вспомню его лицо страшно становится.
      - На прошлой неделе, - продолжала Волкова, - откуда-то вернулся Петр домой ночью. А по вечерам он редко когда уходит. Злой пришел, долго спать не ложился, все сидел в своей комнате. Я его спать позвала: на работу, мол, утром рано подниматься. Так он обругал меня. А вот сегодня вернулась я раньше времени домой, стучала в дверь, не впускает. Глянула в окно, вижу, стучит одним пальцем по аккордеону, а крышка откинута, что-то у уха держит, и сундук опять открытый. А когда впустил он меня в квартиру, сундук уже был заперт. Ударил он меня ни за что ни про что. Не знаю я что к чему, но только странным мне все это кажется и страшно почему-то. Вот и решила к вам прийти.
      Полковник Любавин слушал рассказ Анастасии Волковой с глубочайшим вниманием. Он думал о том, что эта простая советская женщина, поделившаяся сейчас с ним своим горем и неожиданно возникшими подозрениями, может быть, дает им в руки новое недостающее звено в той запутанной цепи, которую они в эти дни распутывали, узел за узлом.
      Но ей нужно было что-то сказать. Что? Прежде все то, чтобы она хранила в тайне свой визит в Комитет государственной безопасности, но об этом она и сама никому не расскажет, так как боится своего мужа. Нужно, чтобы у нее хватило мужества держаться дома как всегда, чтобы не зародить ни искры подозрения в муже и, таким образом, не вспугнуть врага.
      Любавин испытующе посмотрел на сидевшую перед ним женщину. Волкова уже успокоилась и смотрела на него, ожидая, что ей скажет, чем поможет этот полковник с умным и добрым лицом.
      - Я слушал вас внимательно и хочу, чтобы вы меня поняли правильно и мужественно перенесли все, что я вам сейчас скажу открыто и прямо, обратился к Волковой Любавин, - Это пока большая, важнейшая государственная тайна, но вы к нам пришли с открытым сердцем, и я думаю, что могу вам ее доверить. Не так ли?
      - Можете доверить, - сказала Анастасия Волкова, - можете! Если Петр враг, жалости у меня к нему не будет. С тоски я за него замуж пошла, а себя я считаю женой солдата, что за нашу Родину жизнь на фронте отдал.
      - Ответьте мне на один вопрос. Я не хотел задавать вам его раньше, чтобы не перебивать вас. Вы упомянули, что с Никезиным вас познакомил ваш бывший квартирант - шофер. Как его зовут, где он сейчас?
      - Зовут его Владимир Соловьев. Работает он сейчас в таксомоторном парке, "Победу" водит. У нас бывает редко, но иной раз заезжает к моему. Перекинется несколькими словечками и уедет. Все торопится. Сколько раз его к столу звала пообедать или отужинать с нами, все отказывается: "Тороплюсь, говорит, Настя, дела". Хороший, веселый он парень, не чета моему бирюку, оживилась Волкова.
      - Спасибо вам, товарищ Волкова, за все, что вы нам сообщили. Есть у нас к вам одна большая просьба, да только не знаю, - сказал, чуть задумавшись, Любавин, - сможете ли вы ее выполнить.
      - Смогу, если по силам придется, - ответила Волкова.
      - Знаю, трудно вам будет, но очень прошу, - продолжал Любавин, - в доме ни в чем не меняться. Как жили с мужем, так и живите, чтобы он ничего неладного не почувствовал. Подозрения и у вас и у нас серьезные. Но пока мы ни в чем не убеждены, нужно, чтобы все оставалось по-старому. А что еще заметите, прошу дать мне знать.
      - Хорошо, - твердо ответила Анастасия Волкова.
      - Сейчас вернетесь, а Никезин окажется дома и спросит, где были. Что ответите?
      - В очереди, скажу, в поликлинике была.
      Любавин встал, крепко пожал на прощание Волковой руку и сказал:
      - Спасибо вам, Анастасия Николаевна.
      Чингизов и вызванные им Александр Денисов и Сурен Акопян размышляли о том, с чего начать поиски этой загадочной высокой блондинки. Первые следы вели на водную станцию.
      - Но на станцию нам пути-дорожки заказаны. Показываться туда нельзя, сказал Чингизов и укоризненно посмотрел на Сурена. - Кто же, - продолжал размышлять Чингизов, - дал знать о том, что Худаяром интересуются? Сторожиха.
      - Нет, не думаю, - возразил Акопян. - Я наблюдал за ней целых два часа, пока дожидался возвращения с моря начальника водной станции Рашида Садыхова.
      - Может быть, сам Рашид Садыхов? - спросил Чингизов.
      - Сомневаюсь, - сказал Акопян. - Он был мною официально предупрежден о том, что я произвожу розыск Худаяра негласно.
      - Я знаю немного Рашида Садыхова, - заметил Денисов. - Это неплохой парень, коммунист. Он был демобилизован из морской пограничной охраны, где командовал катером. Да и отец его заслуженный моряк, плавал всю войну штурманом на танкере "Чкалов".
      - Значит, там был кто-то третий, - задумчиво проговорил Чингизов. - Но кто? Гадай - не гадай, а сидя здесь, в кабинете, ничего не разгадаешь. Давайте-ка, товарищи, так попробуем: вызовем сюда Садыхова. Позвони к нему, Александр. Если его нет, скажи, что спрашивали из Комитета физкультуры и спорта, а окажется на месте, пригласи к нам немедленно и предупреди как коммуниста, что приглашение это совершенно, секретное.
      Денисов позвонил. У телефона оказался сам Садыхов. Через несколько минут он уже сидел в кабинете Чингизова.
      - Вот что, товарищ Садыхов, мы с вами хотим побеседовать о вашем погибшем вахтере Худаяре Балакиши оглы, - сказал ему Чингизов. - Мы им заинтересовались в связи с тем, что он, как нами установлено, в прошлом крупный уголовник и был связан с людьми, переправлявшими за кордон контрабанду. Поэтому нам хотелось бы узнать, как и какими путями он попал к вам на работу.
      - Мне его рекомендовала одна наша активистка, - сказал Садыхов. - У меня как раз была вакантная должность вахтера, и я его принял. Кстати, должен вам сказать, что Худаяр не скрывал того, что в прошлом совершил уголовное преступление и отбыл срок наказания. Он мне предъявил соответствующую справку. Ну, что еще я знаю о нем? Знаю, что жил он в Гюмюштепе, в собственном маленьком домике, который, как он говорил, достался ему от дяди, одинокого, бездетного старика. Правда, в последнее время кое-кто из наших работников, в частности вахтер тетя Маша, поговаривал о том, что Худаяр курит анашу. Я думал даже снять его с работы. Но товарищи из уголовного розыска специально предупредили меня, чтобы я его пока не трогал, - они хотели через него установить крупных спекулянтов анашой и узнать, какими путями она доставляется в Советабад.
      - Понятно, - заметил Чингизов. - А, кстати, кто эта-активистка, которая вам рекомендовала Худаяра на работу?
      - Это гордость нашей женской команды, великолепная пловчиха и прыгунья, - заявил Садыхов. - Но, к сожалению, она мало времени уделяет водному спорту, так как увлекается художественной самодеятельностью, участвует в бригаде Дома офицеров. А кроме того, у нее сменная работа - она работает медицинской сестрой в военном госпитале.
      - А какое отношение эта ваша активистка имела к Худаяру?
      - Откровенно говоря, не знаю. Видимо, кто-то из знакомых попросил ее о нем, а она меня. Должен заметить, что это вообще замечательная женщина, очень отзывчивая и очень серьезная, несмотря на...
      - Несмотря на что? - спросил Чингизов.
      - На свою красоту, - ответил Садыхов. - За ней многие пытались ухаживать, но держится она очень строго. И когда я однажды при случае спросил ее, почему она так сдержанна, она ответила, что никак не может забыть своего покойного мужа. И жаль, откровенно говоря, жаль! - улыбнулся Садыхов и даже вздохнул.
      - Что же вы так тяжко вздыхаете, товарищ Садыхов?
      - Да, глядя на нее, любой неженатый вздохнет. А я, знаете, товарищи, холост!..
      - А-а-а, - с шутливой многозначительностью протянул Денисов, - то-то вы нам даже имени вашей активистки не называете, боитесь отобьем? Я ведь тоже не женат, а расписали вы ее так, что поневоле взглянуть на нее хочется.
      - Зовут ее Татьяной Остапенко. Только глядите не глядите - ничего не получится, - махнул рукой Садыхов.
      - Проверили на личном опыте? - спросил Акопян.
      - Считайте, что так! - улыбнулся Садыхов.
      - Я надеюсь, товарищ Садыхов, - сказал Чингизов, вставая, - что весь наш разговор от начала до конца, включая шутки, останется в этих стенах.
      - Разумеется, - ответил Садыхов. - Сам был пограничником, службу знаю.
      Садыхов распрощался и ушел.
      - Вот почему даже те, кого мы привлекаем себе в помощь, не всегда, далеко не всегда, должны знать о том, что знаем мы, - сказал товарищам Чингизов. - Ведь Садыхов явно неравнодушен к Татьяне Остапенко, а он еще молод, и мы знаем, когда и в каких случаях, особенно у малознакомого нам человека, голос сердца может заглушить голос разума. А теперь к делу. Значит, нам уже известно многое: во-первых имя, во-вторых военный госпиталь - служба, Дом офицеров. Заметьте, товарищи, военный госпиталь и Дом офицеров. Это и определяет круг интересов и круг знакомств Татьяны Остапенко. Что же она делает в военном госпитале? Как она туда пришла? Вот этим вы, товарищ Денисов, и займитесь. Только советую сразу отказаться от вашего штатского вида и надеть военную форму. Кстати, наденьте общевойсковые полевые погоны, сейчас лето - время маневров. Вам много времени потребуется на ваш туалет?
      - Двадцать минут, - ответил Денисов.
      - Хорошо. За это время я свяжусь с начальником госпиталя.
      Чингизов сообщил начальнику госпиталя о предстоящем визите лейтенанта Денисова, попросил оказать ему необходимое содействие и предупредил, что задание Денисова строго секретное.
      Начальник госпиталя, узнав, кем интересуется Денисов, рассказал, что сам он в госпитале работает уже семь лет, медсестру Остапенко знает и может сказать о ней только хорошее. Серьезная, исполнительная, дисциплинированная, с большим опытом, работает безотказно, поведения примерного. "Знаю, что отличается в художественной самодеятельности, а более подробно вам о ней сможет рассказать мои помощник по хозяйственной части, он у нас ведает личным составом".
      Денисов заколебался, стоит ли вовлекать в беседу третье лицо, но начальник госпиталя заявил:
      - Мой помощник - старый коммунист, был политруком роты, на финском фронте потерял ногу, отморозил, пришлось ампутировать. Но человек провел всю жизнь в армии, с курсантских лет, и без армии жить не может. В нашем госпитале он с тысяча девятьсот сорокового года - с довоенных времен.
      - Ну, что же, пригласите его, - согласился Денисов, - и попросите, чтобы он рассказал об Остапенко.
      Помощник начальника госпиталя - пожилой, немного сумрачный на вид человек - рассказал, что Татьяну Остапенко он знает с первого дня ее поступления в госпиталь - с мая тысяча девятьсот сорок пятого года. "Даже точно могу сказать, - уточнил он, - с четвертого мая. Приехала она к нам с Кюброй Мамедовной, в ее санитарном поезде. Рвалась обратно в Действующую армию, а тут война окончилась, был получен приказ: воевавших рядового и сержантского состава оставлять на местах. Она по званию сержант медицинской службы, ну, и осталась у нас. Работает хорошо, ничего не скажешь. Замкнута малость, но это с горя, мужа погибшего забыть не может. Но иной раз как разойдется - удержу нет. Седьмого ноября у нас на вечере самодеятельности пела и плясала так, что ее со сцены зрители час не отпускали. Кстати, в отпуск она у нас уходит с двадцатого числа, ей за два года отпуск положен. В Киев собирается вместе с самодеятельной бригадой Дома офицеров - она у них главная артистка, ее портрет в Доме офицеров висит".
      Начальник госпиталя вопросительно посмотрел на Денисова, нет ли у него еще вопросов. Денисов дал понять, что вопросов больше нет, и начальник госпиталя отпустил своего помощника, предупредив, что разговор был строго секретный.
      - А кто такая Кюбра Мамедовна, о которой говорил ваш помощник? спросил Денисов.
      - Кюбра Мамедовна Дадашева - это наша гордость, - известнейший нейрохирург, доктор медицинских наук. Неужели не слыхали?
      - Признаться, не слыхал.
      - Ну, значит, у вас нервы здоровые.