- Я, действительно, сегодня очень устал, - ответил Семиреченко. Всегда, когда собираешься уезжать, напоследок вспоминается десяток мелких, незавершенных дел, и это, естественно, доставляет всякие хлопоты.
      - Впрочем, и я порядком устала сегодня, - заметила Татьяна. - Дела не ахти какие, то одно, другое, третье, - много их накопляется у женщины, когда она собирается в отпуск. Давайте отдыхать.
      Пассажиры вскоре уснули. Только летчик, избавившись от своего словоохотливого собеседника, долго еще при свете матового фонарика над головой шелестел страничками учебника.
      Утром проснулись рано.
      День прошел, как всегда в дороге, в обмене впечатлениями о местах, которые проезжали. Станция Минеральные Воды порадовала их отличным мороженым в вафельных стаканчиках и прекрасной погодой.
      Когда проезжали Ростов, поезд прогрохотал по огромному мосту, под которым плавно катил свои воды тихий Дон. Татьяна прильнула к окну, жадно всматриваясь в знакомые берега.
      - Дон, Дон, батюшка Дон! - воскликнула она. - Вы бывали на Дону, Николай Александрович?
      - Приходилось. Я ведь донбассовец.
      - А здесь прошло мое детство. Здесь я училась, купалась летом в реке. Здесь, в Ростове, погибла от бомбежки моя мама.
      Подстегиваемая воспоминаниями, Татьяна говорила без умолку. В ее рассказе мелькали, как в калейдоскопе, школьные подруги, веселые вечера в парке культуры, катание на лодке по Дону. Потом она снова вспомнила о погибшей матери и взгрустнула.
      За окном вагона замелькали терриконы и высокие шахтные надстройки. Зелени было мало. Быстро мчащийся поезд поднимал ветер и заносил в окна черную пыль.
      - Что это вы все молчите, Николай Александрович? - опять спросила Татьяна.
      - Тоже вспомнил молодость, - ответил Семиречен-ко, и улыбка чуть тронула его губы. - Родные места проезжаю. Я ведь сам из Кадиевки, там и школу кончал, готовился стать механиком на врубовой машине, да подошел призывной, возраст и ушел в армию. Отслужил срочную и был направлен в Киев, в артиллерийское училище. В Киеве и познакомился со своей будущей женой. Она на медицинском училась. Окончил училище, получил назначение в Ленинград. Перед отъездом зарегистрировались мы с Наташей, а в Ленинград она ко мне приехала спустя год, когда сдала экзамены. Определилась она там по специальности в детскую лечебницу - она была педиатром. Хорошо жили мы с Наташей в Ленинграде, очень хорошо, - задумчиво повторил Семиреченко и снова умолк.
      - Вы очень любили ее? - тихо спросила Татьяна.
      - Очень, - все тем же тоном ответил Семиреченко. - Ее нельзя было не любить. Ее мир были дети. Она жила ими, и в ней самой, было что-то от этого ребячьего мира, такое искреннее, непосредственное, детское. Потом пришла война. Сынишке нашему тогда восьмой год пошел, и бабушка наша - Наташина мать, она гостила у нас с зимы - забрала с собой Валерку на лето к старшему брату Наташи, в Куйбышев. А вскоре война началась. Мне удалось вырваться на несколько дней в осажденный Ленинград. Командование части дало мне краткий отпуск, чтобы забрать жену и отвезти ее к ребенку. А Наташа не поехала. Она рассказывала мне, как входит она в нетопленные палаты своей больницы, как тянутся к ней исхудавшие и посиневшие от холода детские ручонки, как блестят у малышей голодным блеском глаза, когда няня разносит им по кроваткам тарелочки с жиденькой пшенной кашей. "Не могу их оставить, Николай, не могу", - говорила она мне. Я уехал из Ленинграда один. Задерживаться нельзя было - шли бои, страшные бои. Так и не виделись мы всю войну - ни я, ни сын, ни Наташа. Весточки, правда, изредка друг от друга получали, знали, что живы.
      - А потом? - спросила Татьяна.
      - А потом кончилась война, все мы нашли друг друга и встретились в Киеве, жили у бабушки, пока я не получил отдельную квартиру. Нашли друг друга для того, чтобы вновь потерять. Заболела скарлатиной девочка у одной работницы с "Арсенала". Наташа про нее рассказывала - чудесная такая девчушка с голубыми глазами, золотистыми волосиками. Впрочем, у нее все дети были чудесными. Позвонили вечером домой, что Ксаночке - так звали девочку стало хуже. Наташа тут же собралась и побежала. Такси не нашла, а на дворе ливень холодный, ну и... Да я, кажется, вам уже рассказывал об этом.
      Семиреченко умолк. Молчала и Татьяна. А что ей было говорить?
      Вспомнилось, как тоже в войну, там, в Германии, вместе с вечно пьяным обер-лейтенантом Зибертом она приехала в женский лагерь за "биографиями" так называли гестаповцы несложную операцию, в результате которой для женщин-агентов приобретались чьи-то документы, чьи-то удобные биографии, после чего подлинные их обладательницы переставали существовать. Лагерный врач - эсесовка фрау Мильде - гостеприимна приняла фрейлейн Луизу и Зиберта и угостила отличным завтраком. Во время завтрака к ней зашла служительница одного из бараков и сказала, что у заключенной Ванды Дмоховской тяжело заболел ребенок.
      - Утопите ее щенка, он перезаразит остальных. Возьмите его в изолятор и искупайте в ванне... - приказала фрау Мильде. - А эта польская шлюха родит еще десяток. Наши солдаты ей в этом охотно помогут!
      Они весело посмеялись над "остроумной" шуткой лагерного врача. Вот и все, что вспомнила в эту минуту Татьяна о врачах и детях.
      Семиреченко прервал затянувшееся молчание.
      - Расскажите о себе, Татьяна Михайловна.
      "Почему он так странно смотрит на меня? - подумала Татьяна. - Впрочем, это мне кажется. Смотрит, как обычно. Видно, я раскисла. Неужели я нервничаю из-за этой встречи с Васей? А почему я нервничаю? Боюсь... как это произойдет?.." Татьяна старалась себе это представить. Вася кинется к ней на перроне Белой Церкви. Она знаком даст ему понять, что на людях нужно быть сдержаннее и кивнет незаметно, чтобы он следовал за ней. Они выйдут вместе с толпой пассажиров с вокзала, и она незаметно пройдет с Васей в какую-нибудь боковую улочку. Она скажет, что умирает от жажды, они выпьют. Потом она скажет Васе, что должна на секунду оставить его, и уйдет. Потом Вася спохватится, что ее долго нет, пойдет искать, вернется к вокзалу, начнет качаться, как пьяный, потеряет сознание, упадет и всё! Как тогда, в Грюнвальде, старшина Владимир Соловьев. Но тот был крепкий, он продержался минут пятнадцать. А Вася - маменькин сыночек, хлипкий. Этот больше десяти минут не продержится... Одна крупиночка циана... Чистая работа. Не то, что финка... Как она тогда, на Дону, стукнула этого ворюгу финкой! Сколько ей была тогда лет? Шестнадцать... Как же могла она, шестнадцатилетняя девчонка, убить человека? А вот смогла.
      ...Татьяна тогда действительно жила в Ростове. В метриках она была Луизой, а подруги и дружки звали ее Лизкой-танцоркой. Мать ее была второстепенной артисткой балетной группы в оперетте. Отец - обрусевший немец из бывших военнопленных Густав Дидрих, кларнетист из оркестра, - умер, когда Луизе было одиннадцать лет. Отец научил дочь говорить по-немецки, играть на гитаре и пить вино. Мать привила ей страсть к тряпкам, решила, что сделает из дочери знаменитую балерину, и часами заставляла ее разучивать танцевальные па. За школьными занятиями Луизы никто не следил и, просидев два года в седьмом классе, она бросила школу. С пятнадцати лет Луиза была уже известна на всех танцевальных площадках, где щеголяла в маминых нарядах, благо мать часто разъезжала на гастроли. Девчонкой Луиза была заметная, рослая, красивая, с непокорными прядями светлых волос. На нее обратил внимание заезжий гастролер - манипулятор, "индийский факир", как он себя величал. И Луиза удрала из дома с этим "факиром". Он, обещал научить ее тайнам профессии и сделать своим ассистентом, а научил только несложным фокусам с игральными каргами и преподал полный курс любви.
      Когда Луиза ему надоела, "факир" вспомнил, что он должен возвратиться в Одессу, где у него жена и двое детей. Подарив Луизе на прощание колоду "таинственных карт", пару ослепительных улыбок и несколько рублей на дорогу, он отправил ее обратно в Ростов.
      Было лето, и Луиза быстро развеяла свое горе на танцплощадках.
      Как-то на танцплощадке она познакомилась с двумя молодыми людьми Толиком и Мишенькой, как они ласково величали друг друга. Они пригласили ее поужинать в ресторанчике, а потом устроили прогулку на шлюпке. Днем Луиза ничего не ела и, выпив, изрядно захмелела. Поэтому она и не заметила, как ее партнеры причалили к какому-то пустынному уголку. Когда они вышли на берег, Луизе все-таки показалось здесь страшновато, и она спросила, зачем они сюда приехали.
      "Так, порезвиться", - ответил Мишенька. "А насчет прочего - не бойся", - сказал Толик и, расстегнув пиджак, показал болтавшуюся на поясе финку. Мишенька направился куда-то в сторону, сказав, что сейчас вернется. Луиза не знала, что они заранее разыграли ее в "орлянку" и Толик выиграл. Как только Мишенька ушел, Толик самым недвусмысленным образом обнял Луизу и стал валить ее на землю. Она начала бешено отбиваться и укусила Толика за руку. Тогда он с маху ударил ее по шеке, снова прижал к себе. Луиза уперлась руками ему в живот и вдруг почувствовала под руками рукоятку финки. Она сама не помнила, как выхватила финку, оттолкнулась и всадила в него нож. Толик как-то странно ойкнул, зашатался и свалился наземь. Мишенька, оказалось, наблюдал всю эту сцену. Он подбежал, нагнулся, тронул Толика за лицо, попытался пошевелить его, но Толик был мертв. "Вот ты, оказывается, какая, Лизка-танцорка! - прошептал он. - Лучшего моего кореша, самого толкового парня угробила. Ну что ж, будешь со мной вместо него работать. Наводчица из тебя, если подучить, хорошая получится. Только со мной эти игрушечки не пройдут. Уродом сделаю. А теперь бери его за ноги, да в крови не измажься". Они дотащили тело Толика до лодки, уложили его на корме, Мишенька сел за весла, выгреб на середину реки, и там они сбросили в воду тело, пиджак Толика и окровавленную финку. Подплыв к берегу, Мишенька оттолкнул лодку, и ее понесло по течению... До города долго добирались пешком...
      - Ночевать будешь у меня! - коротко бросил ей Мишенька и ухмыльнулся.
      Так Луиза стала любовницей и партнером крупного ростовского вора по кличке "Мишенька-красавчик". Она была ему неплохой помощницей. Он одел ее с иголочки, да и сам одевался отлично. Они путешествовали по различным городам на правах "брата и сестры". Луиза знакомилась с легкомысленными мужчинами, на которых указывал ее Мишенька, а знакомства эти кончались тем, что у мужчин исчезали бумажники.
      Мишенька "засыпался" в Ленинграде на каком-то пустяковом деле, и его упрятали в тюрьму. Луиза махнула в Ригу и, решив отдохнуть от жизненных треволнений, сошлась с красивым капитаном каботажного судна "Янтарь". В Риге ее застала война.
      Рига была оккупирована так быстро, что "Янтарь" не успел уйти из порта. Капитана схватили гестаповцы. Хозяйка квартиры, где жила Луиза, дала ей понять, что не желает наживать из-за нее неприятностей и предложила найти себе другую квартиру. Взбешенная Луиза направилась к кафе, где они иногда бывали с капитаном, в надежде, что кто-нибудь из девушек-официанток поможет ей подыскать комнату. Когда Луиза входила в кафе, ее остановил какой-то подвыпивший немец-лейтенант. Нисколько не стесняясь окружающих, он потрепал ее за подбородок и сказал, что "эта милашка" ему очень по вкусу. Разозленная, Луиза ответила ему пощечиной. Лейтенант гаркнул что-то солдатам, стоявшим около кафе, и Луиза оказалась в гестапо.
      Ее ввели в кабинет, где за столом сидел высокий вылощенный блондин в форме обер-лейтенанта, а рядом с ним стоял в почтительной позе ее недавний знакомец из кафе. Обер-лейтенант на чистом русском языке спросил Луизу, как она позволила себе оскорбить лейтенанта вермахта.
      - Он приставал ко мне, - коротко ответила Луиза.
      Обер-лейтенант заметил, что лейтенант Фоттхерт просто хотел сделать комплимент красивой даме.
      - А у себя в Германии вы тоже хватаете женщин за лицо, чтобы сделать им комплимент? - спросила Луиза.
      Обер-лейтенант расхохотался и заметил по-немецки лейтенанту, что ему определенно нравится эта женщина. Видно, у нее крепкий характер и острый язычок. Она похожа на типичную русскую коммунистку, и Фоттхерт поступил очень мудро, что доставил ее сюда. Она, видимо, расскажет много интересного о том, зачем она осталась в Риге и с кем она должна здесь поддерживать свои партизанские связи.
      То, что произошло дальше, привело обер-лейтенанта Людвига фон Ренау в крайнее удивление. Эта русская шпионка, безразлично ожидавшая, пока он закончит свое длинное объяснение, вдруг на чистейшем немецком языке заявила, что проницательность обер-лейтенанта не делает ему чести, что она не русская партизанка и коммунистка, а немка Луиза Дидрих и что ей наплевать на всякие дела и на то, латыши или немцы будут командовать в Риге. Ей нужна квартира, потому что хозяйка выставила ее из дому.
      - Фоттхерт, - восторженно воскликнул Людвиг фон Ренау, - если она только не врет, а это мы легко проверим, я должен поблагодарить за бесценный подарок! Фрейлейн Луиза будет моим личным переводчиком. Не делайте кислую физиономию, Фоттхерт, - расхохотался Ренау. - Рига - большой город, и в нем много красивых женщин.
      Луиза оправдала надежды Ренау. Она с ним поездила и по другим городам, оккупированным немцами. Зимой фон Ренау был вызван в Берлин. Он должен был принять участие в разработке какой-то операции, замышлявшейся в штабе армейской разведки "Абвер", куда он был переведен по ходатайству одного из крупных чинов "Абвера", имевшего к фон Ренау прямое отношение - за пару месяцев до войны Людвиг фон Ренау торжественно обручился с его дочерью. Ренау сожалел, что не может взять Луизу с собой в Берлин. Это было опасно: отец его невесты был весьма проницательным человеком. Но Ренау полагал, что Луиза еще сумеет сослужить ему службу и как женщина, и как великолепный агент. И она была направлена в одну из разведывательных школ, размещавшихся в уединенной загородной вилле неподалеку от Потсдама.
      Луиза Дидрих овладела многими премудростями шпионской работы. К тому времени, когда Луиза вместе с Людвигом фон Ренау после длительных вояжей по оккупированным городам России оказалась снова на немецкой земле, в небольшом местечке Грюнвальде, на ее личной карточке агента номер восемнадцать было уже много отметок о квалифицированно выполненных, шпионских заданиях...
      - Расскажите о себе, Татьяна Михайловна.
      Голос Семиреченко вывел ее из раздумья. Огромным усилием воли она взяла себя в руки. "Нет, Луиза Дидрих ничего о себе не расскажет. А Татьяна...". Она задорно тряхнула головой, и ее золотистые волосы рассыпались по плечам. Улыбнулась чуть печальной улыбкой и, протянув руку к гитаре, лежавшей в откидной сетке, сказала:
      - А обо мне вам расскажет песня!
      И она запела грустную песню о том, как на позицию девушка провожала бойца. И много еще песен пела Татьяна в тот вечер. Импровизированный концерт пришелся по душе спутникам. Летчик отложил свои учебники и слушал, глядя в окно. Николай Александрович тоже слушал внимательно, откинувшись на подушку, задумчиво скручивая в трубочку обрывок газеты. Даже старый виноградарь, отказавшийся по случаю концерта от ужина в ресторанчике, заметил:
      - Редкий у вас талант, барышня или дамочка, простите не знаю, как вас величать.
      - Барышня, барышня! - задорно рассмеялась Татьяна и лукаво подмигнула Семиреченко. - Только что десятилетку окончила, вот еду в Киев в институт поступать.
      "Но ведь это чудовищно, так играть! - думал Семиреченко. - А может быть, он все-таки ошибся, этот полковник Любавин из Советабада?.."
      Старый виноградарь сошел ночью в Кринице. Все проснулись рано. Татьяна должна была сойти в Белой Церкви. Об этом она сообщила Семиреченко между прочим, когда проехали Ростов. Она сказала, что получила телеграмму от жены брата своего мужа Марины о том, что та на лето с детьми выехала к родственникам в Белую Церковь и просит заехать к ней повидаться, и даже показала Семиреченко полученную телеграмму.
      - Я пробуду у нее несколько часов, а следующим поездом приеду в Киев. А к вам у меня, Николай Александрович, будут две просьбы, если, конечно, они вас не затруднят.
      - Пожалуйста, - сказал Семиреченко.
      - Захватите с собой в Киев мой чемодан и гитару, чтобы я не таскалась с ними. Может быть, мне придется в Киев добираться на автобусе. И, потом, забронируйте для меня какой-нибудь маленький, недорогой номер в одной из киевских гостиниц. А я, как приеду, позвоню вам с вокзала.
      - С удовольствием все сделаю, - ответил Семиреченко.
      Семиреченко снял свой чемодан, достал из него бритвенный прибор и приспособился на столике, чтобы побриться. Лежавший сверху в чемодане черный портфель он положил на подушку слева от себя. Чувствовалось, что он его очень бережет. Побрившись, Семиреченко отправился в туалетную вымыть бритвенный прибор.
      - Там большая очередь, - сообщил ему лейтенант, который успел уже умыться, бросил полотенце в сетку и сказал, что пойдет в вагон-ресторан что-нибудь перекусить. - Ну и хорошо, что очередь, - заметила Татьяна. - Я тем временем переоденусь. Вернетесь - постучите, пожалуйста.
      Семиреченко вышел из купе и услышал, как сзади щелкнула задвижка. Точными движениями Татьяна достала из сумочки "Смену", положила ее на столик, открыла портфель Семиреченко, вытащила оттуда папку, раскрыла ее на диване и сфотографировала хранившийся в папке чертеж. Положить папку на место, запереть портфель - было делом нескольких секунд. Затем Татьяна быстро переоделась и открыла настежь дверь в купе.
      Поезд подходил к Белой Церкви. Здесь выходило много пассажиров: время было летнее, отпускное, а окрестности Белой Церкви славились чудесными садами.
      - Вы не провожайте меня, ладно? - сказала Татьяна. - Меня будут встречать родственники, не хочу, чтобы что-нибудь подумали. Ждите к вечеру моего звонка.
      Она крепко пожала ему руку и вышла из вагона, Семиреченко долго еще ощущал это теплое пожатие женской руки и оставшийся после нее едва уловимый запах тонких духов.
      Татьяна вышла из вагона и смешалась с толпой. Она зорко всматривалась, нет ли среди встречающих Васи, но его не было. "Замешкался, наверно, в ресторане, остолоп", - выругала она его про себя.
      - Разрешите вас проводить? - послышался рядом голос.
      Татьяна обернулась, это был лейтенант-летчик, сосед по купе. "Нужен ты мне сейчас, только тебя еще недоставало", - подумала про себя Татьяна, а вслух сказала:
      - Нет, нет, что вы, меня должен встретить муж, а он очень ревнив, подумает еще что-нибудь! - и она кокетливо улыбнулась.
      - Тогда прошу прощения, - сказал безразличным тоном лейтенант и отошел в сторону.
      Перрон быстро опустел, и Татьяна, так и не увидев Васю, прошла к ресторану, проклиная в душе этого сопляка.
      Одновременно с ней к входу в ресторан подошел загорелый человек с франтоватыми усиками.
      - Вы не меня ищете, гражданочка? - обратился он к Татьяне развязным тоном.
      - Нет, совсем не вас, - холодно ответила Татьяна.
      - Разрешите, я помогу вам донести вашу сумочку, - сказал развязный молодой человек и протянул руку к сумочке Татьяны.
      - Оставьте меня в покое! - резко ответила Татьяна и повернулась спиной к назойливому незнакомцу.
      Прямо к ним шел ее попутчик летчик-лейтенант.
      - Вы невнимательны к своему супругу, - заметил он Татьяне. Возьмите его хоть под руку.
      - Вы все еще здесь? - спросила она машинально. "Почему он меня преследует?" - мелькнуло у нее в голове.
      - Я нашел вас, чтобы попрощаться. Сейчас я еду дальше, - ответил летчик и протянул руку Татьяне.
      "Ну и слава богу, отвязалась", - подумала про себя Татьяна и подала ему руку. Летчик задержал ее руку в своей и неожиданно, коротким резким движением, так, что она чуть не вскрикнула от боли, снял с ее пальца кольцо, простое кольцо с печаткой вместо камня.
      - Возьмите под руку своего "мужа", - вновь повторил лейтенант. Татьяна подняла на него глаза, встретилась с его холодным острым взглядом и поняла все.
      Они вышли к подъезду вокзала. Там их ждала машина. На тротуаре, невдалеке от машины, стоял Октай Чингизов. Адиль Джабаров сел рядом с шофером. Татьяну посадили между Чингизовым и "летчиком-лейтенантом" Александром Денисовым. Машина тронулась. Татьяна даже попыталась шутить и заметила: "А я думала, что только у нас на Кавказе похищают женщин". На ее замечание никто не отозвался. Адиль Джабаров чуть повернул зеркальце, висевшее против водителя, и наблюдал, что происходит сзади в машине.
      Чингизов опустил глаза и в упор разглядывал ноги Татьяны.
      - Что вы так смотрите на мои ноги? - прервала она молчание.
      Чингизов не выдержал и ответил:
      - Тогда в Грюнвальде на вас были хромовые сапоги.
      ПУТИ СКРЕСТИЛИСЬ
      В тот день, когда Татьяна Остапенко и инженер-полковник Семиреченко уезжали в Киев, полковнику Люба-вину и майору Чингизову удалось узнать много интересного. Звукозаписывающий аппарат, установленный в машине Соловьева, действовал безотказно. Они заправили пленку в настольный магнитофон, и в репродукторе зазвучали два голоса: мужской и женский - голос Соловьева и голос Татьяны.
      "... В Киеве с тобой свяжутся. Все, что можешь взять у Семиреченко, бери. Будешь передавать, когда потребуется. Туда приедет Никезин, поможет. Здесь будем скоро сворачивать".
      "А там все начинать? Нам говорили о трех годах, а прошло уже десять. Мне тридцать пять лет. Я уже устала".
      "Ну, тебе не дашь тридцати пяти. С такой девчонкой, как ты, я мог бы в Штатах делать большие дела. На тебя заглядываются мужчины".
      "Не говори ерунду. Мне хочется покончить со всем. Я сделала все, что нужно. Отпустите меня. Я хочу кончиться, исчезнуть как номер. Сообщи им, что я умерла, утонула, отравилась. Что хочешь сообщи".
      "Восемнадцатый, у вас сдают нервы? Я тоже устал. Ничего, мы скоро вырвемся отсюда. Я тоже здесь уже десять лет. Старшина запаса Владимир Соловьев здесь так и остался старшиной, а там, на родине, я уже не лейтенант, а подполковник Боб Кембелл, и в Майями в банке на мое имя лежит кругленькая сумма, впрочем, и на твое - тоже. Так что не унывай. Я тоже хочу домой. Я выйду в отставку, заведу дело - этакую небольшую автомобильную фирму, женюсь. Я уже начал забывать родной язык. Ничего, я его вспомню. Я женюсь на блондинке, некрашеной, настоящей. У меня будут беленькие мальчики. Дед и бабушка их будут нянчить. Но, клянусь честью, я задушу, как котенка, своего первенца, если он произнесет хоть одно слово по-русски. Надоело!.. Как видишь, я тоже умею мечтать. Так езжай в Киев, Таня, но от сосунка отделайся, он нам больше не нужен. У тебя есть в запасе таблетки? Израсходуй одну".
      "Кажется, я израсходую эту таблетку на себя или на тебя".
      "Не дури. Это последнее задание. От Киева до границы один шаг, и... Впрочем, тебя лишне предупреждать. Ты же не хуже меня знаешь, что тебя сыщут и на дне морском... На вокзал я отвезу тебя. Я буду проезжать мимо твоего дома за сорок минут до отхода поезда. Остановишь машину..."
      Динамик магнитофона умолк, а через несколько секунд послышалось: "С вас шесть рублей, гражданочка".
      Любавин остановил магнитофон. Сегодняшнюю ленту должны были доставить через час.
      Любавин и Чингизов занялись материалами, пришедшими на Черемисину из Херсона. Что она не Черемисина, уже не оставляло никаких сомнений. Кто же она? Об этом не имело смысла гадать. Это станет ясным потом, когда будет взята вся группа. О ней расскажет Владимир Соловьев, он же Боб Кембелл.
      Почему Татьяна решила сойти в Белой Церкви? Только для того, чтобы встретить и убрать Кокорева? Нет. А для чего? Подождем, может быть, об этом нам расскажет сегодняшняя магнитофонная лента.
      - А пока вот что, Октай, - сказал Любавин, обращаясь к Чингизову. Наступает время встретиться тебе с твоей Татьяной. Вылетай в Киев, оттуда в Белую Церковь. Капитан Джабаров уже должен быть в Киеве, а лейтенант Денисов едет вместе с Татьяной и инженер-полковником Семиреченко. Счастливого пути, Октай.
      Сурен Акопян был удивлен заданием полковника Любавина, поручившего ему найти портрет -немецкой киноактрисы Марики Рокк. В первый раз в своей оперативной практике он получил задание, которое можно было выполнить дома. Дело в том, что сестренка Сурена - Асмик, как и очень многие ее пятнадцатилетние подружки, была страстным коллекционером фотографий киноактрис.
      - Тебе нужна Марика Рокк? Ты решил бросить коллекционировать марки и тоже собирать артистов?
      - Ничего я не решил, Асмик; не задавай мне никаких вопросов, а если есть Марика Рокк, дай мне ее, пожалуйста, мне она очень нужна, - нетерпеливо ответил Сурен.
      Асмик, порывшись в своих бесчисленных альбомах, разыскала открыточку фото Марики Рокк, и, протягивая ее Сурену, умоляюще сказала:
      - Не испорть и верни обязательно, у меня единственный экземпляр. И у девочек почти ни у кого нет.
      - Верну обязательно, - заверил Сурен. - Спасибо, сестренка, ты меня здорово выручила.
      Сурен отнес фотографию полковнику Любавину. Его самого разбирало любопытство, зачем понадобилась Любавину Марика Рокк. И, вручая Любавину фотографию, он спросил:
      - Товарищ полковник, разрешите поинтересоваться, зачем...
      - Не разрешаю, - перебил его Любавин. - Нужно. А зачем - потом узнаете, при случае.
      Перевернув фотографию и прочитав надпись "Из коллекции Асмик Акопян", Любавин заметил:
      - Коллекционеров нужно уважать. Сделайте репродукцию, а эту верните владелице.
      - Слушаюсь! - ответил Акопян.
      Полковник Любавин достал из стола фотографию Татьяны Остапенко, положил рядом с карточкой Марики Рокк и, внимательно разглядывая оба портрета, согласился с тем, что между ними определенное и немалое сходство.
      Но о каком сравнении думал полковник Любавин? Об этом могут рассказать странички из дневника немецкой девочки Инги Шмигельс, которые лежали сейчас перед ним. Эти материалы прибыли к Любавину через московских товарищей из маленького немецкого городка Грюнвальда, вместе с сопроводительным письмом секретаря Грюнвальдского городского комитета СЕПГ товарища Гельмута Локка.
      В своем письме Гельмут Локк сообщал, что четыре года назад местными органами государственной безопасности был задержан при попытке взорвать восстановленную электростанцию диверсант Генрих Рейтенбах, прибывший из Западной Германии. Рейтенбах показал, что действовал по прямому заданию Роберта Фоттхерта, поручившего ему, помимо прочего, установить связь со свиноторговцем Виттенбергом, в доме которого в свое время была тайная квартира гестаповцев, раскрытая советскими контрразведчиками в последний месяц войны. Но свиноторговец, запятнавший себя связями с гестаповцами, счел за лучшее уехать из Грюнвальда. С именем Роберта Фоттхерта Гельмуту Локку пришлось встретиться снова. Молодые рабочие-строители, восстанавливающие взорванный в войну двухэтажный дом, в котором находился ресторан "Астория", нашли под обломками камней и мебели страницы дневника, который вела дочь владельца "Астории" Инга Шмигельс. Отца ее убили гестаповцы. Мать погибла во время взрыва. Сама Инга осталась жива, но получила тяжелые травмы и лишилась левой ноги. Сейчас она работает в местной Грюнвальдской библиотеке. "Когда молодежь принесла мне свою находку, - пишет в письме товарищ Гельмут Локк, я пригласил к себе Ингу и попросил ее рассказать о событиях тех дней. Все, что она могла вспомнить, она рассказала мне и изложила письменно. Считаю своим долгом послать вам копии страничек из дневника Инги Шмигельс и ее письменного сообщения".
      Полковник Любавин стал внимательно читать листки дневника, делая на полях пометки карандашом.
      "...1 апреля 1945 года. Жизнь все ухудшается, продуктов нет, начался голод. Сегодня еще урезали норму хлеба, взрослым теперь дают двести граммов, а детям - сто.
      Говорят, что русские отрезали все дороги. В школе плохо. Некому преподавать. Многие учителя отправлены на фронт, между учениками раздоры.
      3 апреля. Наша школа наполовину опустела. Многие богатые семьи переехали на запад. Лиля Гиллер с родителями уехала в Бонн. Все дороги забиты беженцами. Они идут и идут через наш Грюнвальд. Радио сообщило, что русские уже захватили Польшу. Но школьный вожак "Гитлер югенда" Фриц Рейтенбах говорит, что все это выдумки и пропаганда красных комиссаров. Русские никогда не ступят на германскую землю.
      5 апреля. Фриц Рейтенбах пришел в школу с четырьмя гестаповцами. Всех ребят старших классов забрали и увезли. Эльза Гюнтер сказала, что их отправят прямо на фронт. Все учащиеся и даже учителя боятся Эльзу, потому что ее отец служит в гестапо. Мой папа говорит, что гестаповец может убить любого, кого захочет, и за это никто не накажет его.
      7 апреля. Учитель истории Герман Шрейтер во время урока заявил, что если сюда придут русские, то они у всех отрежут носы и уши, а потом сожгут в огне. Вечером я рассказала об этом дома. Мама сказала: "Зачем они запугивают детей". А папа сказал: "Можешь не бояться за свой нос... Они курносых не трогают". И еще сказал, что мы отсюда никуда не уедем.
      9 апреля. Сегодня закрыли школу. На востоке с утра до вечера слышится стрельба, по всему видно, что русские приближаются. Ой, что с нами будет!
      10 апреля. В городе больше никому продуктов не дают. Хлебозавод закрыт, потому что нет муки. К папе пришел какой-то обер-лейтенант. С ним был отец Эльзы Гюнтер. Они искали сапожника Бромберга и кричали, что видели, как он входил в наш бар. Папа был бледный, как смерть.
      11 апреля. Мой отец сбежал и где-то скрылся. Я не знаю, где он, и мне страшно... Вечером прибежала Минна одолжить немножко соли и рассказала страшные вещи. Эльзиного отца убили. Гестаповцы думают, что это дело сапожника Бромберга, и они застрелили его жену и сына, а дом сожгли. Папочка, милый, где ты?
      12 апреля. В городе не найти даже воды, водопровод взорван. Люди испытывают ужасные мучения. На улицах ни одного военного. Все куда-то исчезли.
      Сегодня в полдень русские войска вошли в город. Прибегала Минна, говорит, что многие немцы встретили их с цветами... А меня мама не выпускает из дому. С тех пор как папа исчез, она всего боится.
      14 апреля. У нас в доме нет ни единой картофелины. Утром мама рискнула послать меня на базар, но я ничего не достала. Очень хочется кушать. Когда я проходила мимо столовой русских офицеров, поневоле остановилась. Оттуда вкусно пахло борщом. В это время из столовой вышел русский офицер. Я испугалась. А он рассмеялся и подозвал меня. Мы вошли в дом, он что-то сказал солдату в белом халате. Тот отрезал большую краюху хлеба и дал мне. Какой хороший человек!