И, спохватившись, я вспоминаю о своих хозяйских обязанностях:
      - Вы, наверное, голодны. Хотите поесть? Я сейчас приготовлю.
      - Не откажусь... От чаю не откажусь... Я выбегаю из комнаты - скорей на кухню: успеть бы управиться. В передней сталкиваюсь с отцом.
      - Иосиф приехал... - бросаю я на ходу. Отец торопливо шагает в столовую.
      Я слышу взволнованные восклицания, вопросы. Папин голос радостно гудит.
      Самовар только что разожжен, когда в кухне появляется Надя.
      - Кто это у нас? - спрашивает она с любопытством. Она даже не успела снять свою шапочку и пальто.
      - Иосиф приехал... Сталин...
      - А!.. Иосиф!..
      Надя сбрасывает пальтишко и идет в столовую. Когда я вновь появляюсь, чтобы накрыть на стол, в столовой уже оживленно и шумно. Отец, мама, Надя, Федя окружили Иосифа. Смех, взрывы смеха... Сталин в лицах изображает встречи на провинциальных вокзалах, которые присяжные, доморощенные ораторы устраивали возвращающимся из ссылки товарищам. Иосиф копирует очень удачно. Так и видишь захлебывающихся от выспренних слов говорильщиков, бьющих себя в грудь, повторяющих: "Святая революция, долгожданная, родная... пришла наконец-то..."
      Очень смешно изображает их Иосиф. Я хохочу вместе со всеми.
      - Кормите же скорее гостя, - торопит нас отец. Мы хлопочем вдвоем с Надей. И скоро на столе дымятся сосиски, которые, к нашей величайшей радости, нашлись в шкапу.
      Долго мы сидим, слушаем гостя.
      Сталин рассказывает, как торопился он в Питер из Ачинска, где застали его события 17 февраля. Он приехал в Петроград одним из первых. Конечно, если бы он ехал из Курейки, то был бы в пути дольше. С группой ссыльных он на экспрессе доехал из Ачинска в Петроград за четыре дня.
      Сталин рассказывал, как попал он в Ачинск. В октябре 1916 года ссыльных призывали в армию. Из Туруханского края ссыльных-призывников и с ними Иосифа Вассарионовича отправили в Красноярск. Добирались туда на собаках, на оленях, пешком. На пути останавливались, встречались с сосланными товарищами, а чтобы не вызывать подозрения, устраивали гулянки: мобилизованные, дескать, кутят - прощаются перед уходом в армию.
      Но для армии Сталина забраковали. - Сочли, что я буду там нежелательным элементом, - говорил он нам, - а потом придрались к руке.
      Левая рука Сталина плохо сгибалась в локте. Он повредил ее в детстве.
      От ушиба на руке началось нагноение, а так как лечить мальчика было некому, то оно перешло в заражение крови. Сталин был при смерти.
      - Не знаю, что меня спасло тогда: здоровый организм или мазь деревенской знахарки, - но я выздоровел, - вспоминал он.
      Но след от ушиба на руке остался навсегда, к этому-то и придрались красноярские чиновники. Отбывать оставшийся срок ссылки они послали Сталина в Ачинск.
      Мы просим Сталина рассказать о ссылке, о крае, где провел он столько лет. И он говорит: о севере, о тундре, о бесконечных снежных далях, о замерзших реках, где у проруби просиживают часами низкорослые добродушные люди. Он жил в их простой избе. Он заслужил их доверие, и они полюбили его.
      - ...Они звали меня Осипом и научили ловить рыбу. Случилось так, что я стал приносить добычи больше, чем они. Тогда, замечаю - хозяева мои шепчутся.
      И однажды говорят: "Осип, ты слово знаешь!" Я готов был расхохотаться.
      Слово! Они выбирали место для ловли и не уходили, - все равно, шла рыба или нет. А я выйду на ловлю, ищу места: рыба идет - сижу, нет ее - ищу другое место. Так - пока не добьюсь улова. Это я им и сказал. Кажется, они не поверили. Они думали, что тайна осталась при мне.
      Он вспоминал северные реки: Енисей, Куренку, Тунгуску, волны которых текут, сливаясь с небом, спокойным и задумчивым, молчаливым небом севера.
      Но яростны и неукротимы волны северных рек, когда они поднимаются на человека.
      - Случалось, что буря заставала меня на реке, Один раз показалось, что все уже кончено. Но добрался до берега! Не верилось, что выберусь, - очень уж разыгралась тогда река.
      Потом Иосиф Виссарионович начинает расспрашивать нас о пережитом. Ему интересны все наши рассказы.
      Самовар давно потух, а мы все сидим и слушаем гостя.
      - А когда вам завтра вставать? - спрашивает Иосиф. - Мне надо завтра рано утром быть в редакции "Правды".
      - И мы встанем рано. Нам тоже надо в город... Мы разбудим вас, обещаем мы.
      Сталина укладывают спать в столовой, там же, где спит папа, на второй кушетке. Мы уходим в комнату рядом - это наша общая спальня: моя, мамы и Нади.
      Но спать нам не хочется. Мы с Надей болтаем, шепчемся, вновь и вновь вспоминаем. Неожиданно Надя повторяет слова вокзальных ораторов, которым так удачно подражал Сталин. Это до того смешно, что мы не можем удержаться и фыркаем в подушки. Мы знаем, что ^а стеной ложатся спать, но чем больше мы стараемся удержать смех, тем громче наши голоса. И вдруг стук в стенку.
      Это отец.
      - Да замолчите вы наконец, егозы этакие! Спать пора!
      Восклицание отца покрывает голос Иосифа:
      - Не трогай их, Сергей! Молодежь... пусть смеются... И только тогда, притворившись, что мы и в самом деле пристыжены, мы замолкаем.
      Но рядом в комнате еще слышны голоса. Сталин беседует с отцом о делах электростанции, о районах, с которыми связан папа. Отец делится своими сомнениями, рассказывает о своих успехах:
      - В завкоме много меньшевиков и эсеров, приходится здорово воевать...
      - Как рабочие читают "Правду"? - спрашивает Сталин.
      - "Правда" идет нарасхват, - говорит отец. - Не хватает экземпляров...
      Мы уже засыпаем, но все еще слышим густой отцовский голос, прерываемый короткими, отрывистыми репликами Сталина.
      Нам не приходится утром будить гостя. Он просыпается раньше нас. Мы усаживаемся за стол и торопливо пьем чай. По рукам ходят свежие газеты.
      Утро приносит вести о том, что творится там, за стенами дома, там, куда сейчас уйдет Иосиф, куда уходит отец и куда готовимся уйти и мы.
      - Скорей, скорей, - торопит нас Иосиф Виссарионович.
      Опять старомодный запыхавшийся паровичок бежит к остановке. Вчетвером Иосиф, Федя, Надя и я - мы взбираемся на крышу двухъэтажного вагончика.
      - Куда, собственно, вы собрались? - допытывается Иосиф Виссарионович.
      - Сегодня воскресенье...
      Мы объясняем Сталину, что собираемся переезжать с Невской заставы, где так далеко от города, и едем:
      искать новую квартиру. На одной из Рождественок. сдается, кажется, совсем подходящая.
      - Ну, вот и хорошо, - довольно замечает Иосиф. - Вот и хорошо. Только вы обязательно в новой квартире оставьте комнату для меня. Слышите, обязательно оставьте...
      С этими словами он вместе с Федей покидает нас. И еще раз, кивая нам на прощанье, повторяет:
      - Так смотрите же, обязательно. И для меня комнату! Не забудьте...
      Объявление о квартире на 10-й Рождественке мы с-Надей вычитали в газете:
      три комнаты, кухня, ванна. И теперь мы нетерпеливо шагаем по Рождественке, отыскивая эту квартиру.
      Роскошный подъезд с представительным швейцаром несколько ошеломил нас, и, поднимаясь на лифте на шестой этаж, мы с Надей примолкли. Но, войдя в квартиру, мы облегченно вздохнули. Все здесь нам понравилось. Просторная прихожая, большая светлая комната, удобная для столовой и для спальни отца и Феди. Другая комната, которая кажется нам уютной и веселой, будет нашей, и наконец третья, совсем обособленная комната в конце коридора, точно нарочно предназначена для Иосифа Виссарионовича. Ему будет спокойно в ней и удобно работать. Мы немедленно начинаем переговоры с хозяйкой.
      Квартира на 10-й Рождественке в доме номер 17 осталась за нами.
      Глава тридцать пятая Все наше несложное имущество было сейчас же перевезено на Рождественку.
      Комната Иосифа Виссарионовича, которую мы заботливо убрали, стояла пустая, ожидая хозяина. Случилось так, что предшественником Сталина в этой комнате оказался Владимир Ильич Ленин.
      В семье каждый по-своему входил в новую жизнь. Отец и мать были заняты ею крепко: маму поглощала работа в госпитале, отца отнимали от дома многие дела, партийные и служебные. Меня послали работать на первый съезд советов.
      От Павлуши пришло письмо из Новгорода, куда направлен был его полк. Там Павла выбрали секретарем большевистского комитета партии.
      Я проводила дни в светлом просторе старинных зал кадетского корпуса, где скоро должен был открыться первый съезд советов. Прерывистым гулом откликались сводчатые стены корпуса на несмолкавший гул разговоров, восклицаний, шагов. По залам ходили делегаты. Я обосновалась в помещении мандатной комиссии.
      Там я принимала у делегатов их мандаты и взамен выдавала пропуска для посещения съезда. Делегаты все прибывали и прибывали. Иногда я узнавала знакомых:
      товарищей с Кавказа, питерских друзей. Среди выбранных на съезд были рабочие, крестьяне, учителя, студенты, но больше всего было военных. На гимнастерках некоторых армейских депутатов желтели георгиевские ленточки.
      В залах до начала съезда шли митинги. Часто выступали меньшевистские ораторы. Но однажды пронесся слух: на митинг ждут Ленина. Будет говорить вождь большевиков Ленин! Имя, которое для меня было знакомым и близким.
      "Ленин!" - повторяли в толпе, на съезде, на улице. "Ленин!" Это имя произносилось везде, где собирался питерский народ.
      Отец встречал Владимира Ильича на Финляндском вокзале. Он говорил о том, как тысячи питерских рабочих пришли на вокзал встретить своего вождя.
      Рассказывал, как увлек он, как зажег все сердца простыми, понятными словами, которые бросил с броневика. Ленин говорил, что власть должна принадлежать рабочим и крестьянам и что те, кто трудится, должны сами управлять своей страной.
      - Всем нам дал Ленин большевистскую зарядку, - сказал отец и добавил:
      - Сталин был там, с ним, с Лениным. Они вместе уехали с вокзала.
      На митинге в кадетском корпусе я впервые услышала Ильича с трибуны.
      Мне не удалось пробраться к первым рядам: в проходах между стульями и у дверей стеной стояли люди.
      Стиснутая людьми в солдатских шинелях, я застряла у входа. До меня долетали только отрывки фраз, произносимых Лениным. Хорошо разглядеть Ильича мне тогда не удалось. Я была ниже всех, стоящих впереди меня. Напрасно вытягивалась я, пытаясь увидеть лицо оратора. Я только ухватила стремительный жест Владимира Ильича, движение его руки, протянутой к слушателям.
      На открытии съезда 3 июня я опять увидела Ленина на трибуне. Он выступил с ответом на слова Церетели о том, что "нет такой партии, которая бы говорила:
      дайте власть в наши руки".
      - Есть такая партия! - крикнул Ильич с места и прошел к трибуне.
      Он рассказал съезду, что должно сделать пролетарское правительство после завоевания власти.
      Когда Ильич на минуту смолкал, в зале гремели аплодисменты. Меньшевики пытались заглушить, смять это выступление.
      - Довольно!.. Регламент кончился!.. - кричали из президиума Ленину.
      - Продолжать, продолжать!.. - требовали в зале. На открытии съезда были Сталин и Свердлов. Вместе с Лениным они пришли одними из первых. Я увидела их еще до начала заседания. Втроем они входили в тесно уставленный венскими стульями зал, когда он был еще совсем пуст. Я издали наблюдала, как они прошли вперед и сели в одном из первых рядов.
      Сталина мы не видели тогда много дней. Комната его все пустовала.
      - Надо проведать его, - решили мы однажды с Надей. - Может быть, он раздумал к нам переезжать?
      Найти его вернее всего можно было в редакции "Правды". Туда мы и отправились как-то под вечера. В небольших комнатах редакции было накурено и людно, Внимание наше привлекла худенькая женщина, которая сидела за одним из столов.
      Удивительно привлекательным показалось нам ее лицо. Ее пышные каштановые волосы были заколоты двумя гребеночками. Она сидела, читая какую-то рукопись.
      На ней было темное платье с высоким стоячим воротником, окаймленным белой кружевной полоской. Мы не удержались и спросили, кто это.
      - Марья Ильинична Ульянова. Сестра Ленина, - ответили нам.
      Сталина мы нашли в другой комнате. "Занят", - сказал нам кто-то. Но мы попросили передать, что хотели бы его видеть, и он вышел к нам.
      - Здравствуйте! - ласково улыбаясь, сказал он. - Прекрасно сделали, что зашли. Как там у вас дома?
      - Хорошо, - ответили мы. - Все здоровы. А комната ваша ждет вас. Помните, - комната, о которой вы просили?
      Лицо Сталина опять прояснилось от улыбки и тут же сделалось озабоченным.
      - Вот за это спасибо! Но сейчас не до этого, я занят, очень занят. А комнату мне оставьте. Обязательно оставьте.
      Кто-то подошел к нему, и Иосиф торопливо пожал нам руки.
      - А комнату считайте моей, - сказал он на прощанье. - Маме привет и Сергею.
      Глава тридцать шестая Последние дни съезда я почти не покидала кадетского корпуса.
      Приходилось много писать, сверять стенограммы, составлять архивы. Домой я возвращалась разбитая, бледная и сейчас же ложилась спать. Утром с трудом поднималась. Мама встревожилась:
      - Ты расхворалась, Нюра. Надо к доктору. Вспомни: твои легкие...
      И мама начала вспоминать. Еще в школе предупреждали, что за моим легкими надо следить. А вот сейчас я об этом совсем забыла, и это нехорошо... Мама тут же поговорила с отцом. Сколько я ни отнекивалась, меня заставили показаться врачу.
      - Бросить сейчас же работу, - сказал доктор. - И лучше всего из города уехать.
      Отца и маму напугали слова врача. Они посоветовались. Был у них товарищ финн. Он ездил кондуктором по Финляндской дороге, и там, в Левашове, у него жили друзья.
      - Туда и отправьте дочку, - посоветовал он. - Я все устрою.
      И я уехала в Левашево. Квартира на Рождественке совсем опустела. Надя гостила под Москвой. Федя работал в деревне. Папа с мамой остались одни.
      Тишина Левашова, чистенького дачного уголка, поразила меня после шумного Питера. Я покинула город в пред-июльские дни, когда все больше запутывались дела временного правительства и ропот народного недовольства и возмущения становился внятней и громче.
      Я пыталась отдыхать в Левашове, пила молоко, загорала на солнце, но покоя не находила. То и дело я бегала на вокзал. Сюда, вместе с пассажирами, наползали слухи, смутные и неверные отголоски того, что происходило в столице.
      - Большевиков разгоняют, Керенский их к власти не допустит, - ловила я обрывки чужих разговоров.
      - Демонстрацию большевистскую расстреляли. Да они не сдадутся! Сила ведь за ними.
      Я слушала эти фразы, произносимые то со злорадством, то гневно, с затаенной угрозой, и сердце у меня замирало: большевиков арестовывают, демонстрации разгоняют. Как же там наши? Что с отцом, с мамой? Они, наверное, были на демонстрации. Мне стало невыносимо в Левашове. Мама собиралась приехать навестить меня, но через товарища-кондуктора передала, что задержится в городе и не приедет. Это окончательно напугало меня, я сунула в чемоданчик свои вещи, бросила прощальный взгляд на мирные домики Левашова и влезла в переполненный дачный вагон.
      Поезд шел медленно. Пассажиры входили и выходили, - дачники и дачницы, какие-то чиновники, молочницы с бидонами. И между ними - солдаты, моряки, с оружием и безоружные.
      Притиснутая к скамейке где-то у выхода, я жадно прислушивалась к разговорам.
      События в Питере затмевали все интересы. По-разному одетые люди, разно думающие, чужие друг другу - все говорили и спорили об одном: что происходит в столице?
      - Большевики, Ленин!.. - слышалось в разных углах вагона.
      - Большевики разогнаны... Ленин бежал... Расстрелян...
      Я слушаю, волнуюсь. Я возмущаюсь, не хочу, не могу верить...
      А пассажиры, прерывая один другого, торопятся удивить друг друга захватывающими "достоверными" подробностями случившегося.
      - Бежал, знаю наверное... Скрывается в Кронштадте. Его там видели.
      - Нет, его вывезли на миноносце... Братишка один мне сам рассказывал.
      Хочется заткнуть уши, чтобы не слышать этой вздорной болтовни. Но поезд уже у питерской платформы. Соскакиваю, пробегаю площадь Финляндского вокзала.
      Летний жаркий июльский день. Город кажется неожиданно спокойным, знакомым и обычным. Снуют прохожие, подходят и уходят трамваи. Неужели в этой неторопливой уличной суете назревают события, неуклонно а тревожно приближающиеся?
      Я не без труда забираюсь в набитый людьми трамвай. В трамвае говорят о том же. Тревога моя растет. Но вот и дом на 10-й Рождественке. Останавливаюсь, перевожу дыхание и заглядываю в стекло тяжелой двери. Невозмутимо, как ни в чем не бывало, сидит в подъезде знакомый швейцар. Я стараюсь говорить спокойно:
      - Не знаете, дома ли наши? Вы их видели?
      - Все здравствуют. В полном порядке. Папаша ваш, кажется, дома.
      И все-таки у меня дрожит рука, когда я нажимаю кнопку звонка. Удивительно, почему не сразу открывают дверь. Звоню еще раз, и дверь медленно приотворяется.
      - Папа! Это я... Как вы тут?..
      Отец не сразу отвечает. Неужели он так недоволен моим возвращением?
      Он настороженно глядит, озабоченно прислушивается и проверяет, хорошо ли заперта дверь. Только тогда он говорит мне:
      - Ну что же, пойдем в столовую, там у нас гости. И мать там.
      Ах, вот в чем дело! У нас гости! Верно, товарищи зашли к отцу. А я ворвалась так неожиданно. И, уже успокоенная, я иду в столовую.
      У обеденного стола сидят люди. В доме у нас я их вижу впервые. Но того, к кому первому подводит меня отец, я узнаю сразу. Он сидит на диване без пиджака, в жилете и светлой рубашке с галстуком (в комнатах в этот невыносимо жаркий день очень душно). Внимательно прищурившись, он глядит на меня.
      - Познакомьтесь, Владимир Ильич. Моя старшая дочь - Нюра.
      Стараясь принять спокойный, совсем спокойный вид, я пожимаю руку Ленину.
      И сразу все вздорные разговоры, которые я слышала в поезде, в трамвае, на улице, приходят мне в голову. Бежал в Кронштадт, прячется на миноносце!
      А он здесь, в наших комнатах на Рождественке, в самом центре Питера. И я решаюсь передать Ленину всю ту нелепую болтовню, которую только что слышала.
      - Не ожидала вас встретить у нас. Ведь в поезде говорили, что вы бежали в Кронштадт, прячетесь на миноносце. Правда, правда... Вас видели в Кронштадте и на миноносце тоже...
      - Ха-ха-ха!.. - заразительно весело, откидываясь всем телом назад, смеется Ленин. - Так говорите - на миноносце?.. Ну, что ж, и превосходно! Еще один вариант моего бегства. Очень хорошо, что меня видели в Кронштадте. Как вы думаете, товарищи?
      Владимир Ильич заставляет меня повторить все, что я слышала в дороге.
      Он расспрашивает, что я заметила на улицах, как выглядит сегодня Петроград.
      После напряжения целого дня я совсем успокаиваюсь и, разговаривая с Лениным, оживаю, смеюсь, забываю свои недавние страхи...
      Владимир Ильич так прост, так подкупающе внимателен, с таким искренним любопытством задает он вопросы и слушает меня, как будто я совсем, совсем ему равная.
      - Какой же он замечательный, какой замечательный! - говорю я маме, когда мы выходим в кухню.
      - О, это такой человек!.. Такой... - мама, как и я, не находит слов. Он второй день у нас. Я у Полетаевых его встретила. Говорили, что Ленину там оставаться небезопасно. Керенский его хочет арестовать. Предлагали ему сдаться добровольно. Но он категорически отказался. Иосиф тоже против.
      Решили, что он на время скроется. Теперь по всему городу ищут его. Какое счастье, что мы на новой квартире и никто не знает нашего адреса.
      Я требую, чтобы мама все подробно рассказала, как пришел к нам Ленин, как все было.
      О том, что в наших комнатах удобно скрыть Ленина, подала первый голос мама. Это было в квартире Полетаева. Разговор шел о том, где скрыться Ленину.
      Адрес Полетаевых хорошо известен, прийти сюда могут каждую минуту.
      - А вот нашу квартиру никто не знает, - сказала мама, - месяц-два всего и живем в ней.
      Мама зашла к Полетаевым прямо из госпиталя. Дома юна не была уже несколько дней. Решили, что она пойдет и проверит, как все обстоит в квартире, и вернется, чтобы отвести туда Ленина. Медлить было нельзя, и мама пошла домой. В подъезде она столкнулась с отцом.
      - Только бы быть уверенным, что мы сможем предоставить Ильичу безопасное убежище, - сказал папа, услышав о том, что произошло у Полетаевых.
      Когда мама вернулась обратно, Владимир Ильич поджидал ее. Мама объявила, что все благополучно.
      - Вы будете в полной безопасности у нас, Владимир Ильич! Уверена в этом.
      На другой день Ленин сам пришел к нам рано утром. Было в нем столько добродушного спокойствия и уверенности, и он с таким заботливым вниманием осведомился о мамином здоровье, что казалось: просто на минуточку зашел в дом гость - любезный, веселый. Прежде всего он попросил:
      - Ольга Евгеньевна, покажите-ка мне все входы и выходы в квартире.
      И через кухню он вышел на черную лестницу. Поднялся выше - там был чердак.
      Он заглянул и туда. Спустившись в квартиру, опять прошелся по комнатам.
      Потом, сидя на диване, он со смешливой, лукавой хитрецой посмотрел на маму и сказал:
      - Ну, а теперь Ольга Евгеньевна, - гоните меня, - я все равно не уйду.
      Уж очень мне у вас понравилось.- И внезапно рассмеялся: - Я, знаете, что вспомнил? Как у некоторых из знакомых, к которым я заходил в эти дни, вытягивались лица, а глаза от страха делались круглыми... Ну, я тут же поворачивал обратно...
      - Так он у нас и остался, - закончила мама. - Устроили его в комнате Иосифа. Думаю, там ему будет спокойно. Иосиф уже был вчера, должен опять зайти с минуты на минуту.
      Иосиф Виссарионович зашел к Ленину часа через два после моего приезда.
      Они пили чай в комнате Ильича и долго совещались. Потом Сталин, торопясь по какому-то срочному делу, ушел. Перед уходом он зашел на кухню и отвел маму в сторону.
      - А как у вас с продуктами? Как Ильич питается? Ты смотри, Ольга, корми его по-своему.
      Когда Сталин ушел, мама засмеялась.
      - А Ленин то же самое о нем спрашивал. "Вы,- говорит, - как Сталина кормите? Позаботьтесь уж о нем, Ольга Евгеньевна, он как будто осунулся..."
      Чему-чему, а уж кормить товарищей - этому маму учить не приходилось.
      Она была неумолима, когда приближался час обеда или ужина. Стараясь быть неслышной, подходила она к комнате Ильича. Дверь он всегда оставлял открытой.
      За письменным столом он или читал, делая пометки, или очень быстро, не отрывая руки от бумаги, исписывал страницу за страницей.
      Несколько секунд мама выжидала на пороге. Если, поглощенный рукописью или книгой, Ильич не сразу замечал маму, она отходила. Через несколько минут она возвращалась.
      Она повторяла эти свои попытки по несколько раз, выжидая, пока Ильич наконец поднимет голову. Тогда мама тихо окликала его. Но он обычно сразу чувствовал мамино приближение.
      - Ольга Евгеньевна, пожалуйста. Вы ко мне, дорогая? - говорил он со своей особенной, предупредительной приветливостью.
      - Владимир Ильич, пора обедать, - тихо, но твердо объявляла мама.
      - Что вы, Ольга Евгеньевна, я совершенно не голоден. Стоит ли вам, право, беспокоиться. Не хлопочите, я буду работать. Работы-то уж очень много, Ольга Евгеньевна.
      - Нет уж, Владимир Ильич, как хотите, а обед я вам сейчас принесу. Поедите и будете опять работать.
      В голосе мамы звенели неумолимые нотки. Она подходила к письменному столу и осторожно отодвигала бумаги. Ильич взглядывал на нее и добродушно улыбался.
      - Так это обязательно? - покорялся он.
      - Абсолютно обязательно, - удовлетворенно говорила мама и бежала на кухню взять уже приготовленную тарелку с какой-нибудь едой.
      Мама всегда прислушивалась к тому, что делает Ильич. Готовая поспешить на его зов, она время от времени заглядывала в коридор, который вел в его комнату. Однажды она уловила мимолетный жест. Оторвавшись от рукописи, Ленин устало и рассеянно провел рукой по глазам. Мама заглянула в комнату и тихо спросила:
      - Вам ничего не нужно, Владимир Ильич? Сегодня вы работаете с самого утра. Ночью вы тоже писали и заснули только под утро. Отдохнули бы сейчас, прилегли.
      Но Ленин уже опять взялся за перо.
      - Нет, Ольга Евгеньевна, нужно работать... А отдохнем уже потом.
      Маму очень сокрушало то, что она ничем не могла разнообразить меню Ильича.
      Продуктов в Питере становилось все меньше. Добавку к нашему столу иногда доставал папа. Несколько раз что-то из съестного приносил Сталин. У нас был еще запас гороха, и гороховым супом и кашей, которые мама старалась повкуснее приправить, она кормила всех: Ильича, товарищей, приходивших к нему, а заодно и нас.
      Хлеб доставали с трудом в очередях. Но в доме были сухари, которые еще до Ильича привез один из Павлушиных друзей.
      Однажды мне повезло - на рынке я сумела купить корзиночку клубники.
      Я хорошо запомнила этот день и вот почему: шагая по направлению к рынку и невольно, по привычке, оглядываясь, я увидела впереди высокую женщину.
      Медленно, задумавшись, она шла мне навстречу.
      В очень скромном холстинковом платье, в маленькой соломенной шляпке на светлых седеющих волосах, она .поразила меня строгим обликом, выражением большой , душевной чистоты. Я так пристально взглянула на незнакомку, когда она поравнялась со мной, что вызвала ее удивленный ответный взгляд. И неожиданная мысль мелькнула у меня: "Да не жена ли это Владимира Ильича? Такой, конечно, такой, должна быть Надежда Константиновна". Я слышала, как произносили товарищи это имя, знала, что, быть может. Надежда Константиновна зайдет к Владимиру Ильичу, но ни ее самой, ни ее фотографии я никогда не видела.
      Я еще раз оглянулась на незнакомку и опять поймала себя на мысли: "Да не она ли это?" И сейчас же мне на ; память пришло то, что о встрече с Надеждой Константиновной рассказывал Павел. Новгородская партийная организация в мае послала его на областную большевистскую конференцию, которая происходила во дворце Кшесинской. Павел впервые увидел там Ильича и услышал его с трибуны.
      Как все делегаты с мест, на конференции должен был выступить и Павел. Выступить перед таким большим собранием, да еще в присутствии Ильича, - на это он не мог решиться. Он пошел и поговорил с Крупской - по работе в секретариате она была связана с приезжими товарищами. Она все поняла.
      - Ободрила меня... "Не волнуйтесь, говорит, не волнуйтесь", рассказывал нам Павел, - и сразу согласилась принять доклад в письменном виде, попросила только, чтобы поподробнее.
      ...В самом радужном настроении, - это было от удачи с клубникой, - я вернулась домой. Внесла в столовую корзинку спелых ягод и чуть не выронила ее от изумления. За столом, рядом с Ильичом, сидела так поразившая меня незнакомка.
      - Вот и великолепно, что вы зашли! Надя, Познакомься - это дочь наших милейших хозяев.
      Я пожала руку Надежды Константиновны и предложила ей и Ленину отведать клубники.
      Ну вот это уж совсем лишнее, - запротестовал он. - И зачем вы тратите деньги? Право, право, мне это совсем не надо... Оставьте лучше Ольге Евгеньевне.
      Я с трудом уговорила его съесть немного ягод. Владимира Ильича всегда стесняло, что он заставляет нас хлопотать, беспокоиться о нем. Он боялся затруднить маму и меня малейшей просьбой. Никогда не забывал с предупредительной вежливостью поблагодарить за самую незначительную услугу. А если, оставив работу, он на несколько минут заглядывал в столовую или на кухню, то всегда находил тему, чтобы дружески поболтать. Со мной и мамой.
      Разговаривая с ним, трудно было представить, что здесь, в обыденной питерской обстановке, он скрывается от большой опасности, от угрозы, может быть, смертельной. Он никогда не говорил об этом, не выражал ни беспокойства, ни тревоги.
      Однажды все мы пережили беспокойную ночь. Было уже, после двенадцати, все легли спать. Неожиданно резкий звонок задребезжал с черной лестницы.
      Мы с мамой спали на кухне и вскочили первые. Кто это мог быть? Все были дома, товарищи давно ушли, никто из них не мог прийти в этот час, тем более, что после двенадцати ворота и подъезд запирались.
      И тогда появился Ленин - быстрый в движениях и невозмутимо спокойный.
      - Надо открыть, Ольга-Евгеньевна, - сказал он. Мама тихо подошла к двери.
      Поколебавшись мгновенье, она спросила:
      - Кто там?
      - Это я! Свои! Откройте, пожалуйста! - голос был женский.
      Мама открыла дверь - на пороге с маленьким чемоданчиком стояла женщина.
      - Я из Москвы. С поручением к Ленину, - объяснила она.
      Помнится, это была Ногина. Я первый раз увидела, как Ленин рассердился.
      - Какой же вы после этого конспиратор! - сказал он Ногиной. - Да вы понимаете, что могли провалить все, подвести всех нас и хозяев квартиры тоже!
      Ногина стала оправдываться срочностью поручения. Владимир Ильич не принял ее доводов.
      Все равно, вы должны были дождаться утра, - говорил он и опять начинал перечислять те правила, которым должен следовать всякий уважающий себя подпольщик. Позже, в своей комнате, Владимир Ильич слушал Ногину, которая передавала ему поручения товарищей.
      Почти каждый день к Ленину приходил Сталин. В первый же день по переезде Ильича в нашу квартиру к нему вместе со Сталиным зашел Серго Орджоникидзе.
      Был тогда и Ногин, была Стасова. Обсуждали, следует ли Ильичу отдать себя в руки временного правительства. Сталин и Серго возражали единодушно - для них было ясно, что обещаниям Керенского верить нельзя.
      - Юнкера убьют Ленина, прежде чем доставят его в тюрьму, - сказал Сталин.
      Однажды вместе со Сталиным пришла к Ильичу Мария Ильинична. Это было на другой день после разгрома "Правды" юнкерами.
      Вскоре после этого к нам зашел сын Полетаева - Михаил. Ленин вышел в столовую, и Полетаев тут же, при мне и маме, сообщил Ленину, что Каменев принял предложение Керенского и сегодня же садится под арест. Известно было даже, что за ним пришлют карету.