21

За многими праздничными и торжественными для Наркеса и Шолпан событиями быстро летели дни. Супруги готовились к поездке в Стокгольм. Вручение Нобелевских премий королем Швеции происходит ежегодно десятого декабря, поэтому было решено вылететь восьмого. Особенно с нетерпением ждала этой поездки Шолпан. Все свободное от лекций и домашних дел время она посвящала заботам о платьях и нарядах, в которых хотела предстать во время более чем десятидневного пребывания в аристократическом мире Стокгольма. Некоторое время уделил этой проблеме и Наркес. Лучшими портными Алма-Аты был сшит традиционный черный фрак. Найден был и цилиндр, необходимый во время всех ритуалов. На этом, собственно, и закончились все приготовления Наркеса к поездке. Его непрерывно отвлекали многочисленные и важные дела.

В эти дни, когда выпали первые снега, Шолпан все чаще и чаще вспоминала о леопардовой шубе, которую она еще весной заказала знакомым.

Однажды она встретила Наркеса после работы очень радостно. Не дав ему возможность отдохнуть и поужинать, она сразу взяла его за руку и с сияющим видом, ничего не объясняя ему, повела в свою комнату. Когда они вошли в нее, Шолпан обратилась к мужу – Отвернись, – попросила она.

Наркес отвернулся. Шолпан открыла шифоньер, что-то достала из него и через некоторое время радостно произнесла:

– А теперь повернись.

Наркес повернулся. Шолпан стояла перед ним в необыкновенно красивой леопардовой шубе. Шуба действительно была роскошной: светло-желтая, с искрящимся золотистым оттенком и большими, слегка раздвоенными темно-коричневыми пятнами. Внимательно окинув жену взглядом, Наркес не мог скрыть своего удовлетворения.

– Да… ничего… Хорошая шуба. Поздравляю с обновой.

– Вот удивятся все подружки – Начнут расспрашивать, где и как я ее достала, – заранее предвкушая успех, радовалась Шолпан.

Поворачиваясь перед трюмо в разных позах и внимательно рассматривая себя с разных сторон, она мечтательно произнесла:

– Звезда мирового экрана Шолпан Алиманова. Имя мое повторяют неоновые лампы реклам в Нью-Йорке, Париже, Лондоне и других столицах мира.

– Идолом хочешь стать? – не выдержав, мягко улыбнулся Наркес.

– А почему бы и не стать, если бы смогла? – вопросом на вопрос ответила Шолпан.

– А ты помнишь, что сказала недавно Кози Латтуада, которую ты боготворишь?

– Наркес взглянул на жену. – «Я не хочу быть больше идолом. Я хочу быть просто человеком».

– Легко ей говорить, – снимая шубу, возразила Шолпан, – после блестящей головокружительной карьеры. Конечно, по-человечески я понимаю ее. Но карьера ее все равно недоступна для многих. – Она задумалась и грустно произнесла;

– Конечно, никакая я не звезда. А просто рядовая преподавательница и просто рядовая жена. Мечтаю иногда о несбыточном, но это так, потому что очень скучно живем. Ничего ты не знаешь на свете, кроме работы. За десять лет, которые мы живем с тобой, мы почти ни разу не сходили ни в кино, ни в театр. Даже людям сказать стыдно. То гости, то бесконечные домашние дела, то родственники, то еще что-нибудь. Так и проходит наша молодость. Давай сходим сегодня в театр. Мне безразлично на какую постановку. Только сходим, а? – жалобно попросила она.

– Не могу, – немного подумав, сказал Наркес. – Ты же видишь. Работать надо над монографией.

– Сперва ты говорил, что тебе надо подготовиться к эксперименту, потом ты говорил, что надо дождаться результатов, дождался и результатов, теперь говоришь, что надо закончить монографию. Будет конец этой твоей работе когда-нибудь или нет? – раздраженно спросила Шолпан. – Время идет, мы прожили с тобой полжизни, но по существу так еще ничего и не видели.

– Да, это верно, – невесело согласился Наркес. – Ты думаешь, мне легко вот так вот постоянно работать и никуда не выходить из дома? Иногда я и сам проклинаю свою судьбу, эту обреченность на вечную работу. Я словно раб, которого постоянно и беспощадно подгоняет какой-то невидимый погонщик… Послушай, – вдруг остановился он, – сходи в театр с какой-нибудь подругой, а я побуду дома, поработаю.

– Я бы пошла, да людей стыдно, – резко сказала она. – Скажут, без мужа ходит в театр. Лучше уж дома сидеть. Что мне – привыкать к этому?

Она помолчала и зло добавила:

– Все подруги завидуют мне и говорят: «Ты жена самого Наркеса Алиманова!» Если б они знали, как трудно быть твоей женой. Никто бы тогда и не завидовал. Даже, наоборот, сразу бы сбежали, будь они на моем месте.

Наркес стоял, молча слушая упреки жены. Он понимал, что она была права и тем не менее ему не хотелось подтверждать это вслух, чтобы не расстраивать ее еще больше.

– Да еще часто превратно судят о женах великих людей, – все больше раздражаясь, продолжала Шолпан. – Вот, например, в разладе семейной жизни Льва Толстого все винят Софью Андреевну. А почему винят? Потому что преклоняются перед гением Толстого. А подумал ли кто-нибудь о том, как невероятно трудно жить рядом с таким ненормально большим человеком? Сколько раз она переписала от руки «Войну и мир», «Воскресение», «Анну Каренину», воспитала множество детей и она же плоха. Вряд ли сейчас можно найти такую же мужественную и работящую женщину. А я, сколько труда я вложила, чтобы ты стал на ноги, в те годы, когда ты болел? Работала одна, одна содержала семью и одна воспитывала ребенка. Ты помог ему хоть в чем-нибудь, вспомни? Сколько я ни читала о великих людях, чтобы хоть немного понять тебя, но и среди них я не встретила ни одного такого человека, как ты. Ты был самым ненормальным из них. Потомки подтвердят это. Даже погибая от болезни, ты исступленно твердил: «проблема гениальности, проблема гениальности. Только бы совершить для людей открытие, потом можно и умереть». Ну разве это не ненормальность, разве это не болезнь, а? Разве нормальные люди так рассуждают, а? Скажи сам по-божески… – Шолпан была очень взволнованна. Воспоминания о прошлом разбередили ее душу.

– Ты сильно изменился в последнее время. Ты, наверное, все еще не можешь забыть мои симпатии в институте. В те годы ты был неприметный и болезненно стеснительный – А они… они умели хорошо танцевать и красиво говорить. Я думала, что они и есть настоящие и редкие джигиты, красивые лебеди из сказки Андерсена. А лебедем оказался ты. Не сразу я поняла это. Не сразу поняла и то, что это были никчемные и маленькие люди. Они даже стареют быстро, а ты все цветешь и становишься сильнее физически день ото дня. Твоя воля пугает и меня, хотя я и вижу тебя каждый день… Ну. скажи, ты не сердишься на меня за прошлое? Это же были совсем безобидные увлечения. Я так давно и сполна искупила свою вину перед тобой. Ну, скажи, ты не сердишься?

Наркес молчал. От воспоминаний юности на душе у него заскребли кошки. Былая неудовлетворенность своими отношениями в семье, от которой он страдал долгие годы, снова поднималась в нем. Вместе с ней рождалось и чувство тихой грусти.

– Ну, что ты молчишь? – с отчаянием воскликнула Шолпан. – Ты – страшный человек! Я знаю, что ты никогда и ничего не забываешь. Ты можешь помнить об этом и двадцать, и сорок лет, и всю жизнь. Я знаю, что ты никогда не простишь мне даже такой чепухи, – заплакала она, – Уж лучше бы я вышла за простого человека, не знала бы всех этих страданий… жила спокойно…

Наркес подошел к жене, притянул ее к себе и стал медленно гладить ее плечи.

– Не расстраивайся… Успокойся… Все тяжелое уже позади, Хочешь, сходим сейчас в театр?

Почувствовав ласковое прикосновение рук мужа, Шолпан расплакалась еще больше:

– Трудно мне с тобой очень, Наркес… и всю жизнь… Сложный ты очень и непонятный. Я часто не понимаю тебя… Не любишь ты меня… а любишь кого-то другого…

– Что ты говоришь? – испугался Наркес. – С чего это ты взяла? Разве не приезжаю я вовремя с работы каждый день? А в субботние и воскресные дни вообще не выхожу из дома, работаю с утра до ночи.

– Работаешь… – сквозь слезы проговорила Шолпан, – чтобы заглушить что-то… Боишься чего-то… разве я не вижу?..

Она сильнее прижалась к мужу и, заглядывая ему в глаза, пытаясь найти в них ответ на мучивший ее вопрос: любима она или нет, все так же сквозь слезы произнесла:

– Глупый ты… Не знаешь, что мною меня в тебе и тебя во мне… и мечешься все…

– Что ты выдумала? Ну, успокойся. Перестань плакать… – Наркес ладонями вытирал слезы Шолпан.

В этот вечер ему не удалось поработать над монографией.

22

Настало восьмое декабря, день отлета в Швецию. Друзья и знакомые Алимановых проводили их в аэропорту и стояли у металлического барьера, отделявшего взлетное поле от территории аэровокзала, до тех пор, пока лайнер международного класса, курсирующий на линии Алма-Ата – Стокгольм, не поднялся в воздух и не исчез из виду. Полет продолжался около трех часов.

Лайнер приземлился в аэропорту Стокгольма на полчаса раньше, чем предполагалось. Супругов никто не встречал. Стюардесса проводила их в небольшую уединенную комнату и, взяв паспорта, любезно предложила располагаться и отдыхать.

Вскоре она вернулась, торжественно неся паспорта и букет цветов.

– Все в порядке, – сказала она с очаровательной улыбкой, – вы можете ехать в Гранд-отель.

Супруги получили свой багаж, сели в такси и покинули аэропорт. Они были даже довольны, что их никто не встречал. Торжественные встречи всегда утомительны.

Подъезжая к городу со стороны аэропорта, Шолпан и Наркес внимательно рассматривали его из окон машины. Стокгольм расположен на островах и обоих берегах пролива, соединяющего озеро Меларен с заливом Сальтшен. Это сообщало ему некоторое сходство с Ленинградом и Венецией. Скорее с Ленинградом, решили супруги. Тем более, что с Ленинградом его роднило Балтийское море и северное небо. Правда, скалистые берега придавали суровое своеобразие облику Стокгольма и этим он отличался от расположенной на низменных островах Северной Пальмиры.

Дорога промелькнула быстро, и вскоре перед ними выросло величественное старинное здание. Это и был Гранд-отель. В холле их уже ждали несколько представительного вида господ. Последовали приветствия, вопросы и наконец пожелания спокойного отдыха.

Супруги устроились в отведенном им пятикомнатном номере, но отдохнуть не удалось. Раздался телефонный звонок. Звонил посол Советского Союза в Швеции Сергей Тимофеевич Кондратьев. Он просил Наркеса и Шолпан подготовиться к встрече, ибо его уже осаждала армия аккредитованных в Швеции иностранных и местных журналистов. Через полчаса на супругов обрушилась первая пресс-конференция.

– Дамы и господа, – представил их посол, – перед вами прибывший в Стокгольм для получения второй Нобелевской премии советский ученый, академик Наркес Алданазарович Алиманов. С ним его жена Шолпан Садыковна Алиманова. Они готовы ответить на ваши вопросы.

Репортеры задавали их поочередно.

– Вы уже второй раз в Швеции?

– Да.

– Вы из Казахстана?

– Да.

– Казахстан, говорят, большая страна?

– Немалая. На его территории могут уместиться Англия, Франция, Испания, Австрия, Бельгия, Голландия и Дания вместе взятые.

– Кто из ученых прошлого больше привлекает ваше внимание?

– Кеплер.

– Кого из писателей вы больше любите?

– Бальзака.

– Имели ли вы связи и знакомства в Шведской Академии наук?

– Никаких.

– Вы ожидали, что вам присудят Нобелевскую премию во второй раз?

– Кроме тех отзывов скандинавских ученых о моих трудах, которые я встречал до этого года, в этом году я читал отзывы таких известных ученых, как Пальмер, Делбсу, Олссон. Зная об их причастности к Шведской Академии, полагал, что они расположены в мою пользу. Но, конечно, точно ничего не знал.

– Вы были до первого приезда в Швецию в Скандинавских странах?

– Нет, не был. Я совершал путешествия по Западу, Востоку и Югу, но на Севере быть не приходилось…

Журналисты откланялись.

Вечер закончился в теплом кругу сотрудников Советского посольства и их семей. Гости рассказывали последние новости. Хозяева знакомили Шолпан с предстоящей церемонией.

Знакомить было с чем. Ритуал вручения Нобелевских премий, имеющий более чем столетнюю историю, оброс множеством деталей, знание которых для лауреатов обязательно.

Церемония вручения Нобелевских премий с годами превратилась в десятидневный праздник, веселый, остроумный, но движимый жесткими традициями и строгой режиссурой. В нем принимают участие Академия наук и королевский двор, студенты и вся столица. Весь период пребывания в Стокгольме лауреаты и их жены, не включая их родственников или других лиц, приглашенных лауреатами на Нобелевское торжество, живут по заранее составленному расписанию. Их время, одежда, место за столами бесконечных банкетов – все рассчитано заранее до миллиметра, до крапинки на галстуке. Тут не допускается ни грана импровизации и самодеятельности.

Хозяева подробно рассказали Шолпан о бесчисленных подробностях приемов и банкетов, знание которых в высшем свете Стокгольма считается обязательным.

Гости расстались с хозяевами поздно ночью. На машине Советского посольства, уставших от впечатлений дня, их доставили в Гранд-отель.

Второй день пребывания в Стокгольме был посвящен знакомству с городом. Вместе с друзьями из Советского посольства и на их машине Шолпан и Наркес ознакомились с некоторыми достопримечательными местами шведской столицы. В отель вернулись вечером. В вестибюле супругов ожидала толпа репортеров и фотокорреспондентов. Пришлось дать импровизированную пресс-конференцию. Супругов не оставили в покое и в номере.

Проводив поздно вечером последних посетителей, Наркес некоторое время спустя позвонил дежурной по этажу и попросил ее разбудить их завтра в восемь утра. Было около десяти часов ночи. Шолпан уже легла спать. Разобрав свою постель и выключив свет в номере, Наркес тоже лег. Уснул он почти моментально.

Утром его разбудил звонок дежурной – Еще не совсем проснувшись, взглянул на ручные часы: было ровно восемь. В комнате было сумеречно. Наркес встал, зажег свет и подошел к окну. Шолпан еще спала. Северное утро едва брезжило, еще горели фонари на набережной канала, видной из окон номера, и та часть Стокгольма, что за нею, со всеми башнями, церквами и дворцами в этот сумеречный рассветный час была так сказочно красива. Отойдя от окна, Наркес начал одеваться. Потом разбудил Шолпан. Сегодня предстояло много дел. С утра надо в цилиндре ехать за город, на кладбище, возложить венки на могилу Альфреда Нобеля, его племянника Эммануила Нобеля и других родственников. Вечером одно из главных событий его жизни: вручение Нобелевской премии.

Через некоторое время супруги спустились в ресторан позавтракать.

Кортеж автомобилей подъехал к отелю в половине десятого. Лауреаты с женами по парам, с родственниками сели в свои машины, после чего кортеж направился на кладбище, где гости вместе с другими лицами из Шведской Академии возложили венки на могилу Альфреда Нобеля и его родственников. Затем их доставили в отель. До половины пятого они были свободны.

После обеда Наркес снова взглянул на официальное приглашение на торжество. Супруги получили его еще вчера. Оно было составлено на французском языке, в полном соответствии с той точностью, которой отличаются все шведские ритуалы:

«Господа лауреаты приглашаются прибыть в Концертный зал для получения Нобелевских премий 10 декабря 2015 г. не позднее 4 ч. 50 мин. дня. Его Величество, в сопровождении королевского дома и всего двора, пожалует в зал, дабы присутствовать на торжестве и лично вручить каждому из них надлежащую премию, ровно в 5 ч. после чего двери зала будут закрыты и начнется само торжество».

Ни опоздать хотя бы на одну минуту, ни прибыть хотя бы на две минуты раньше назначенного срока на какое-нибудь шведское приглашение совершенно недопустимо. Наркес знал об этом, поэтому начал одеваться раньше положенного времени во избежание всяких непредвиденных проволочек. В двадцать пять минут пятого, во фраке и в цилиндре, Наркес вместе с Шолпан спустился в вестибюль гостиницы. Три других лауреата с женами и многочисленными родственниками были уже в сборе. В половине пятого лауреаты сели в машины и поехали на торжество.

Город в этот вечер особенно блистал огнями, – и в честь лауреатов, и в ознаменование близости Рождества и Нового-года. К громадному «Музыкальному Дому», где всегда происходит торжество вручения премий, продвигался настолько густой и бесконечный поток автомобилей, что шофер машины, в которой ехали Наркес и Шолпан, молодой гигант в мохнатой меховой шапке, с великим трудом пробирался в нем. Спасало только то, что полиция при виде кортежа лауреатов, которые всегда едут в таких случаях друг за другом, задерживала все прочие автомобили.

Лауреаты вошли в «Музыкальный Дом» вместе со всеми приглашенными на торжество, но в вестибюле их тотчас же отделили от всех и повели куда-то по особым ходам, так что то, что происходило в парадном зале до их появления на эстраде, лауреаты знали только с чужих слов. Жен лауреатов провели на заранее приготовленные места в первом ряду зала.

Зал этот поражал своей высотой, простором. Теперь он был весь декорирован цветами и переполнен народом: сотни вечерних дамских нарядов в жемчугах и бриллиантах, сотни фраков, звезд, орденов, разноцветных лент и всех прочих торжественных отличий. В пять без десяти минут весь кабинет шведских министров, дипломатический корпус, Шведская Академия, члены Нобелевского комитета и все приглашенные были уже на местах и хранили глубокое молчание. Ровно в пять герольды с эстрады возвестили фанфарами появление монарха.

Фанфары уступили место прекрасным звукам национального гимна, льющимся откуда-то сверху, и монарх в сопровождении наследного принца и всех других членов королевского дома вошел в зал. За ним следовали свита и двор. Лауреаты, среди них и Наркес, находились в это время еще в маленьком зале, примыкавшем к заднему входу на эстраду. И вот наступил выход виновников торжества. С эстрады снова раздались фанфары, и лауреаты в сопровождении шведских академиков, которые должны были представить их и прочитать о них рефераты, один за другим выходят на эстраду. Наркес, которому предстояло произнести свою речь на банкете после раздачи премий первым, вышел на эстраду, по ритуалу, последним. Его сопровождал Уилфред Шуберг, непременный секретарь Академии. Выйдя на эстраду, Наркес, как и семь лет тому назад при вручении ему первой Нобелевской премии, поразился нарядности, многолюдству зала и тому, что при появлении с поклоном входящих лауреатов, встал не только весь зал, но и сам монарх со всем своим двором и домом.

Эстрада тоже громадная. Правую сторону ее занимали кресла академиков. Четыре кресла первого ряда налево были предназначены для лауреатов. Надо всем этим торжественно неподвижно свисали со стен полотнища шведского национального флага. Кроме этого, эстраду украшали флаги тех стран, к которым принадлежали лауреаты. Был среди них и красный флаг с серпом и молотом – флаг страны, к которой принадлежал Наркес.

Открыл торжество председатель Нобелевского фонда академик Андерс Такман. Он начал с приветствия короля и лауреатов и предоставил слово докладчику – Тот целиком посвятил это первое слово памяти Альфреда Нобеля. Затем шли доклады, посвященные каждому из лауреатов. После каждого доклада лауреат приглашался докладчиком спуститься с эстрады и принять из рук короля папку с Нобелевским дипломом и футляр с Большой золотой медалью, на одной стороне которой выбито изображение Альфреда Нобеля, а на другой имя лауреата. В антрактах играли Бетховена и Грига.

После исполнения сонаты Бетховена было объявлено о выступлении академика Уилфреда Шуберга, которому предстояло сделать доклад об Алиманове. Наркес внутренне сосредоточился. На трибуну поднялся высокий и сухощавый пожилой человек с гладко причесанными назад седыми волосами.

– Ваше высочество, милостивые государыни, милостивые государи, уважаемые дамы и господа! – начал свой доклад Уилфред Шуберг. – Мне выпала высокая честь выступить с докладом о нашем самом молодом лауреате, советском ученом-физиологе господине Алиманове.

Господин Алиманов удостаивается премии имени Альфреда Нобеля второй раз. В первый раз он был удостоен ее в 2008 году, будучи двадцатипятилетним молодым человеком, за свой труд «Биохимическая индивидуальность гения». В этот раз Нобелевская премия присуждена ему за открытие в области мозга.

В середине этого года весь мир потрясло открытие, совершенное господином Алимановым. В Советском Союзе, в далеком от нас Казахстане и в далекой от нас Алма-Ате, самый молодой из всех известных физиологов мира господин Алиманов совершил эксперимент с целью резко усилить интеллект человека, сделать его способности выдающимися. С тех пор слово «Алма-Ата» навсегда вошло в историю науки и в историю всего мира. С этим словом теперь связано открытие, которое, по единодушному мнению мировой научной общественности, названо самым большим открытием за всю историю науки.

Несмотря на всю сенсационность открытия универсального принципа усиления способностей человека, заложенных в нем природой, вплоть до гениальности, надо сказать, что сама по себе идея улучшения и совершенствования природы человека, его нравственных, интеллектуальных и физических свойств, стара, как мир. Величайшие мыслители разных времен размышляли над этой проблемой и предлагали всевозможные утопические пути изменения физической природы человека как биологического вида, так и условий грядущего его бытия на планете. Еще 2.350 лет тому назад Платон создал проект улучшения состава человечества подбором сильных и здоровых производителей. На более позднем этапе развития человечества эту же идею выдвинул Френсис Гальтон. Несмотря на более чем наивную его мечту «произвести высокодаровитую расу людей посредством соответствующих браков в течение нескольких поколений», его учение о классах одаренности от А до Х явилось новым словом в науке. Согласно его учению, представители класса А встречаются как 1 из каждых 4 людей, представители класса В – как 1 из 6, класса С – как 1 из 16, пока мы не доходим до класса X, к которому относятся наиболее одаренные люди, встречающиеся примерно как 1 на 1000000 других, менее одаренных людей. Это была первая известная науке классификация способностей человека. Но наибольший научный интерес представляла собой биометрия, предложенная английским ученым – математический метод разработки вопросов наследственности таланта, в частности, закон взаимосвязи гениального человека с его талантливыми родственниками, закон повышения даровитости в поколениях, свидетелями действия которого мы постоянно являемся, закон распределения даровитости в семействах и другие выводы выдающегося антрополога.

Немалый вклад в исследование проблемы гениальности внесли также такие выдающиеся ученые, как Нордау, Гаген, Мейер, Ломброзо, а также Гельвеций и Шопенгауэр своими трактатами «О гении» и некоторые другие ученые.