Формула гениальности

Шокан Алимбаев

Формула гениальности

Великая мечта. Даже слишком великая для мечты.

Автор

ПОЯСНЕНИЯ НЕКОТОРЫХ КАЗАХСКИХ СЛОВ, ВСТРЕЧАЮЩИХСЯ В ТЕКСТЕ

Ага – почтительное обращение к старшему, дословно: брат.

Алтыным – золото мое.

Байбище – дословно: старшая жена.

Балам – сынок.

Баурсаки – кусочки пресного теста, сваренные в кипящем жире.

Бесбармак – казахское национальное блюдо.

Дастархан – скатерть.

Джайляу – летние пастбища.

Кайнага – брат мужа.

Карагым-ау – светик мой.

Куман – медный кувшин.

Курт – сухой овечий сыр.

Мыркымбай – нарицательное имя недалекого и нечистоплотного в нравственном отношении человека.

Сурпа – мясной бульон.

Торь – самое почетное место в юрте.

Тундук – верхний полог юрты.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

«Много дерзновенности в следующих словах: Истина, над которой напрасно трудились величайшие мастера человеческого познания, впервые открылась моему уму. Я не решаюсь защищать эту мысль, но я не хотел бы от нее и отказаться».

Кант, Иммануил

1

В эту ночь Наркес стоял перед своим Рубиконом. Шагая по кабинету, он уже в сотый раз обдумывал во всех деталях эксперимент, который ему предстояло начать завтра. Этого дня он ждал долгие годы. Как же теперь удастся провести его?

Высокий и худой, ступая веско и с достоинством, Наркес был погружен сейчас в свои мысли. Длинноволосый, в розовой рубашке, придавшей мягким и выразительным чертам тонкого и бледного лица необыкновенную чистоту и одухотворенность, в белых джинсах, он выглядел намного младше своего возраста, хотя ему и было уже тридцать два года. Только слишком смелый и твердый взгляд и свободные движения, исполненные большой внутренней силы, говорили о том, что он давно уже не юноша. Медленно меряя шагами комнату и машинально окидывая взглядом длинные ряды книжных шкафов из красного дерева со статуэтками над ними, стопки книг, лежавшие прямо на ковре на полу, он думал о своем.

Собственно, в сеансах гипноза, которые начнутся завтра, почти нет ничего необычного. Благодаря могучему влиянию на психофизиологические процессы организма на молекулярном и субмолекулярном уровнях, возможности изменять нормальные и патологические состояния его в больших амплитудах, гипноз давно используется для борьбы с разными тяжелыми недугами, для устранения кратковременных болезненных состояний и для целенаправленного усиления психики и общего состояния организма человека во многих областях медицины, в промышленности, космонавтике, педагогике, спорте, исполнительском и композиторском творчестве и других сферах человеческой деятельности. Необычной была только цель этого эксперимента: воздействуя гипнотическим внушением на индивидуальные способности пациента, стимулировать и резко усилить их, несмотря на то, что всей своей биохимической структурой организма он не готов к этому. Нелегким был для него путь к этим сеансам. Прежде чем приступить к ним, он много лет работал над проблемой усиления доязыкового мышления у животных. Все его «поумневшие» в результате экспериментов мыши, крысы, кошки, собаки стали сенсацией в мировой науке. После них он перешел к обезьянам, достиг положительных результатов в работе и с ними, но по некоторым соображениям воздержался от их обнародования. Он провел на приматах большое количество опытов, постепенно совершенствуя свой метод и мастерство. Последний из них закончился трагически. Операция на мозг была – сделана обезьяне по кличке Джама. Через несколько месяцев она стала особо выделять Наркеса из числа всех сотрудников, работавших с подопытными животными. Едва он появлялся в питомнике, где содержались все обезьяны, как Джама начинала радостно скулить и бегать в вольере, глядя на него блестящими преданными глазами и одновременно усиленно жестикулируя пальцами рук. Наркес долго не придавал этому значения, считая это обычной привязанностью, животных к людям, которых они видели чаще других. Но однажды, когда он вошел в питомник, Джама поспешно вскочила с места, припала к решетке вольера, снова отбежала и села на пол, усиленно жестикулируя. Наркес старался понять смысл того, что она пыталась ему объяснить. Джама перестала вдруг жестикулировать, подбежала к решетке и, скуля, тщетно старалась просунуть голову между толстыми железными прутьями. Она была явно чем-то обеспокоена. Наркес подошел к ней и погладил ее голову. Джама тут же обеими руками схватила его руку и стала осыпать ее благодарными поцелуями. Наркес старался освободить руку, но обезьяна крепко держала ее. Тогда он с усилием выдернул ее и, слегка покраснев, невольно посмотрел по сторонам. Но никого из содержавших питомник рабочих в помещении не было. Он быстро вышел наружу, пытаясь уйти от наваждения. Что за напасть? Неужели обезьяна полюбила человека и по-своему проявляла свою любовь к нему? В тот же день, чтобы полностью удостовериться в своей догадке, Наркес приказал рабочим поместить Джаму в отдельной клетке и впустить к ней огромного самца-гориллу. Джама с яростью набросилась на него, и ошарашенный самец, вступив сперва в схватку, вынужден был потом отступить и убраться из клетки. После короткого яростного поединка Джама грустно и укоризненно посмотрела на него. Наркес приказал рабочим снова поместить обезьяну в вольер и поспешил выйти из помещения, чтобы освободиться от неприятных ощущений. Это была его великая победа как ученого. Не оставалось никаких сомнений в том, что возросшее мышление обезьяны отвергало представителя своего вида и стремилось к высшему индивиду. В то же время было совершенно очевидно, что чувство, которое она питала к нему, выходило за рамки простой привязанности и за рамки простого инстинкта. После этого открытия, которое потрясло его, Наркес стал все реже и реже бывать в питомнике. Во время его редких посещений Джама уже не делала ему прежних знаков, но стала почему-то хиреть, постепенно все больше и больше. Ветеринары, осмотревшие ее, не нашли никаких признаков болезни. Однажды один из рабочих, ухаживавших за животными, пришел к нему в кабинет и сообщил, что подопытная обезьяна при смерти. Наркес вошел в питомник. Джама лежала на полу, истощенная до последней степень и полностью лишенная сил. При виде его она слабо шевельнулась и из глаз ее, смотревших на него печально и преданно, медленно потекли крупные слезы. Последними усилиями она протянула сквозь решетку Наркесу руку. Наркес присел на корточки и погладил ее своей рукой. Джама тихо заскулила и тут же на глазах у него испустила дух. Этот трагический случай надолго прервал его опыты. «Зачем он идет против природы? Зачем он идет против ее возможностей и ее естества? – спрашивал он тогда себя. – Разве мощное усиление мышления обезьяны и максимальное осмысление и приближение ее чувств к человеческим не обернулось для нее трагически? Потому что это превысило границы мышления, установленные природой для этого вида. Имеет ли он право превышать границы человеческого разума, установленные для каждого индивидуума его генотипом – типом наследственности и, в частности, генетикой его интеллекта? Не обернется ли это для человека так же трагически, как и для Джамы? Не обернется, потому что в случае с обезьяной было превышено мышление целого вида, а усиление способностей людей будет варьировать их сознание в пределах одного вида», – размышлял Наркес.

В необходимости открытия некоего универсального принципа стимуляции и усиления человеческих способностей, своего рода формулы гениальности, его убеждало множество явлений. Величайшие мыслители всех времен и народов постоянно сетовали на уровень развития своих современников и время от времени выражали робкую надежду на то, что когда-нибудь в далеком будущем будут найдены какие-либо пути повышения способностей человека. Но долгие тысячелетия человеческой истории это было лишь призрачной надеждой и призрачной мечтой. И только теперь настало время претворить эту мечту в явь, совершить, быть может, самое большое за всю историю науки открытие. Резко активизировать способности человека, воздействуя на центры тех способностей, которые он проявляет, дать ему возможность стать полноправным творцом этого мира, настоящим властелином Вселенной – это ли не грандиознейшее открытие и не оно ли нужно людям больше, чем все другие открытия за всю долгую историю человечества? В самом деле, сколько человеческих судеб было загублено только потому, что людям не хватило самого главного – способностей, силы интеллекта и производных от них – воли, упорства, дерзания? Сколько больших и малых несбывшихся надежд и несбывшихся свершений было похоронено по этой причине?

Если эксперимент, который он задумал, окончится успешно, то одаренность перестанет быть случайной игрой природы, результатом редкого или редчайшего сочетания генов в зависимости от ее величины. Отныне человек будет сам управлять своими способностями, вызывать из небытия ту их разновидность, которая ему понадобится. Человечество резко повысит свою интеллектуальную мощь, необходимую для решения тех грандиозных задач, которые поставят перед ним цивилизация будущего и исследования внеземных миров. Эпоха эта будет нуждаться в гигантах мысли и дела, и она получит их. И надо сегодня браться за решение этой проблемы, самой грандиозной, которая когда-либо вставала перед человеком, Медленно меряя шагами комнату, Наркес подошел к невысокой и широкой стеклянной витрине, стоявшей рядом с письменным столом у окна. В левой части ее лежал раскрытый диплом и золотой значок лауреата Ленинской премии. В правой части витрины лежал раскрытый Нобелевский диплом. Тут же под стеклом в футляре тускло светилась Большая золотая Нобелевская медаль. Наркес перевел взгляд на стол. Он был завален бумагами, журналами, книгами, международными авиаконвертами с зарубежными штемпелями. Словно охраняя весь этот покой и хаос, на бронзовой подставке по обеим сторонам старинной высокой чернильницы, вытянув перед собой мощные передние лапы, лежали два больших бронзовых льва. «Правильно ли я выбрал пациента для эксперимента? – думал Наркес, разглядывая львов. – Не ошибся ли в нем? Пожалуй, нет». Он повернулся и так же медленно пошел в обратную сторону.

У него было несколько кандидатур, давших согласие на участие в уникальном эксперименте. Из всех их Наркес, почти не раздумывая, остановился на одной. Ему сразу понравился этот высокий, смуглолицый и симпатичный юноша с небольшими глазами и с нежным девичьим именем Баян. Несмотря на внешнюю юношескую застенчивость, в нем чувствовалась какая-то твердость духа, та внутренняя сила и упорство, без которых невозможно обойтись в сложном будущем эксперименте.

Наркес многократно беседовал с Баяном, объясняя ему суть предстоящего опыта, все его значение и ответственность, и каждый раз оставался доволен им. Юноша постоянно и настойчиво повторял о своем согласии. Было получено и согласие его родителей, Батыра Айдаровича и Айсулу Жумакановны Бупегалиевых. Баян был студентом первого курса математического факультета Казахского государственного университета. Преподаватели характеризовали его как хорошего студента. Наркес дал возможность Баяну сдать зимний семестр и отдохнуть до конца каникул. Юноше семнадцать лет. Он сделает из него большого математика. Пока он берет пациента с обычными способностями, чтобы больше гарантировать успех эксперимента. Позже он докажет, что талантливым можно сделать человека и весьма умеренных способностей. Все знают, что уникальной человеческой личности соответствует уникальный биохимический комплекс. Но никто не знает, что, сделав индивидуальный биохимический комплекс уникальным, можно получить уникальную человеческую личность. Наркес был уверен в успехе эксперимента, ибо он ничем не отличался от тех многочисленных сеансов гипноза, которые проводили он и его сотрудники в клинике при Институте экспериментальной медицины, которым он руководил. Суть их оставалась прежней. Слово было громадным созидающим фактором управления высшей нервной деятельностью. При многократном целенаправленном внушении оно влияло на течение циклических процессов в организме, на биологические ритмы человека и способствовало возникновению новых феноменов в его физиологической природе. Надо провести десять сеансов, чтобы раз за разом закреплять и развивать действие гипноза на глубины сознания и психики. Сперва он затронет некоторые психофизиологические процессы, потом по принципу цепной реакции постепенно подчинит себе все функции организма. Мозг в этих прямых и обратных причинных связях с организмом как самая уникальная саморегулирующаяся система будет постоянно перестраивать свою работу, пока не достигнет своего должного устойчивого состояния и не станет еще сильнее и боеспособнее. Сможет ли он теперь получить результаты, на которые надеется? Оправдаются ли его надежды?

Правда, он не поставил в известность о предстоящем эксперименте академика – секретаря биологического отделения Академии наук Карима Мухамеджановича Сартаева и ни словом не обмолвился о нем в плане научных работ за этот год. Иначе он и не мог поступить, ибо при чрезмерно большой внешней любезности и дружеском участии при встречах Карим Мухамеджанович очень плохо относился к нему. История эта длилась уже долгие годы. Семь лет назад Наркес получил Нобелевскую премию за монографию «Биохимическая индивидуальность гения». Несколько позже – Ленинскую премию за работы по усилению доязыкового мышления у животных. Все это не нравилось Сартаеву, считавшему себя первой величиной в биологической науке в Казахстане. По своей специальности Карим Мухамеджанович был биохимиком, и область его научных интересов довольно близко соприкасалась с областью исследований молодого ученого. Шесть лет назад Наркесу предложили должность академика-секретаря биологического отделения Академии наук, от которой он отказался, потому что хотел быть в гуще научных поисков и экспериментов, которые велись в Институте. Это и было главной причиной того, что Карим Мухамеджанович недолюбливал Наркеса, считая его единственным серьезным претендентом на свое место. При первом и втором избрании Наркеса в академики Сартаев выступил с блестящей речью в его поддержку, но каждый раз тайно голосовал против. Оглашение результатов второго тайного голосования вызвало смех у присутствующих, ибо всем было ясно, кому они принадлежали. «Многомудрый муж» полагал, что в большом числе академиков голос его останется не узнанным. Долгие годы он не прекращал тайную борьбу с молодым ученым. Был слишком хорошо осведомлен о всех делах в Институте. А вот через кого – Наркес никак не мог понять этого. Если бы не поддержка президента Академии Аскара Джубановича Айтуганова, его дела обстояли бы несколько сложнее, потому что Карим Мухамеджанович был одним из асов общественной жизни Академии. Непостижимая инертность его мышления упорно не желала считаться с мировой славой Наркеса и его трудами. Это был удивительный, но далеко не таинственный феномен человеческой психологии. «Ничего, обойдется, – жестко думал о Сартаеве Наркес. – До тех пор, пока он будет гнуть свою линию, пользуясь служебным положением, до тех пор он не услышит от меня ни одного доброго слова. Понимание это нужно ему, а не мне. Что касается меня, то я могу согнуть в бараний рог не только Сартаева, но и всех сартаевых, которых когда-либо встречу в своей жизни. Конечно, принимать всю эту историю близко к сердцу не стоит. Кому-то надо двигать науку вперед, а кому-то – цепляться за полы одежды идущего впереди. Все в порядке вещей. Так что беспокоиться здесь особенно нечего».

Наркес еще раз вспомнил о своих последних наставлениях медсестре, которой предстояло продежурить ночь в послеоперационных палатах, в одной из которых находился Баян. Вроде все учтено. Теперь можно и отдохнуть. Дома все давно уже спали. Наркес взглянул на часы: было половина четвертого. Он вышел из кабинета, прошел в темноте по широкому длинному коридору и на ощупь открыл дверь спальни. Войдя в нее и осторожно продвигаясь в темноте, Наркес нажал кнопку светильника на арабском столике у своей кровати. Комната осветилась слабым зеленоватым светом ночника, вылитого в форме тяжелой виноградной грозди, свисавшей с лозы. Шолпан и трехлетний Расул сладко спали. Разобрав свою постель, Наркес взял со столика будильник, поставил стрелку на половину восьмого утра, завел его и лег спать. Но спать не хотелось. Помимо воли одолевали мысли о предстоящем эксперименте. Забылся Наркес где-то под утро.

2

Проснулся он от звона будильника. Шолпан и Расула в комнате не было. Энергично потянувшись в постели, встал и Наркес. Когда он вышел в коридор, Шолпан, открыв дверь, выводила одетого Расула на лестничную площадку, чтобы отвести его в садик. Мать на кухне готовила завтрак. Наркес не спеша умылся, осушил лицо широким и длинным махровым полотенцем и прошел в зал. Тут пришла Шолпан: садик, в который ходил Расул, находился рядом с домом.

Через некоторое время мать позвала их к столу.

– Ну, как спал, Наркесжан? – спросила она сына, зная, что он поздно лег ночью.

– Вроде выспался, – ответил Наркес.

Шолпан налила себе чай и стала завтракать. Лекции в институте иностранных языков, где она работала преподавателем французского языка, начинались в восемь с половиной часов утра. Наспех выпив две пиалы чая и вставая из-за стола, она обратилась к Наркесу:

– Ну, дорогой, желаю, чтобы все у тебя прошло удачно.

Наркес молча кивнул. Оставшись с матерью, они не спеша позавтракали, беседуя на темы, далекие от предстоящего эксперимента. После завтрака Наркес стал собираться на работу. Оделся, подошел к зеркальной стене в коридоре. Внимательно посмотрел на свое отражение. Лицо не выглядело утомленным, несмотря на бессонную ночь.

Наркес надел пальто, обернул шею широким красным шарфом и натянул меховую шапку. Увидев в зеркале мать, наблюдавшую за его сборами, мягко улыбнулся.

– Желаю тебе удачи, – напутствовала мать, провожая сына до двери. – Позвони, если выберешь время.

– Постараюсь, – улыбнулся Наркес и вышел.

Погода на дворе стояла чудесная. Было начало марта. Ярко светило солнце. В последние дни очень потеплело. И хотя грязный, ноздреватый снег на улицах и на тротуарах еще не таял, но чувствовалось, что весна не за горами.

Немного пройдя перед домом, Наркес оглянулся. Мать стояла у окна. Только она одна знала, какой путь прошел он до сегодняшнего дня, до сегодняшнего эксперимента.

В январе у них умер отец. После смерти отца Наркес привез мать из родных мест в Алма-Ату, надеясь, что с ним ей будет легче, чем с другими детьми. Все еще не пришедшая в себя полностью после тяжелого потрясения, вызванного смертью мужа, она находила время думать и о нем, Наркесе. Кто измерит всю глубину материнской любви? Наркес махнул матери рукой и, пройдя немного в глубь двора, спустился в подземный гараж. Через несколько минут из подземелья мягко выкатилась длинная белая «Балтика», плавными и обтекающими формами похожая на огромную гоночную машину. Наркес выехал со двора, свернул на улицу с широкой аллеей посередине и через некоторое время выехал на проспект Абая.

В Институт он приехал к девяти. Не поднимаясь к себе, сразу же направился в клинику, расположенную тут же, во дворе. Поднявшись на второй этаж, прошел к послеоперационным палатам. На посту пожилую русскую женщину сменяла молоденькая девушка-казашка. Поздоровавшись с медсестрами, Наркес спросил:

– Анна Николаевна, как Баян спал ночью?

– Спал хорошо, Наркес Алданазарович, и чувствует себя неплохо. Жалоб никаких нет, – добавила она.

– Хорошо, – поблагодарил Наркес.

Тут подошел Капан Кастекович Ахметов, опрятно и модно одетый сухощавый мужчина среднего роста лет тридцати семи-восьми. Он работал заведующим лабораторией экспериментальных исследований биополя человека и был одним из лучших психоневрологов Института. За ним прочно укрепилась репутация экстрасенса и весельчака-острослова.

– Сперва было слово, – шутливо, как всегда, и высокопарно произнес он знаменитую фразу.

– Сперва было деяние, – скорее серьезно, чем шутливо, ответил Наркес.

– И слово предшествовало деянию…

– Сказанное слово уже было деянием, – невозмутимо парировал Наркес, готовый отразить сколько угодно словесных Выпадов.

– Сдаюсь! – улыбнулся Ахметов, Они крепко пожали друг другу руки.

– Ты позволишь мне присутствовать сегодня в исторический момент на историческом сеансе? – с улыбкой и по-дружески спросил Капан Кастекович.

– К сожалению, нет, – медленно и твердо, как всегда, ответил Наркес. – На этот раз учебного представления не будет. Эксперимент очень сложный, буду проводить его наедине с пациентом.

– Желаю удачи. Я думаю, что все будет хорошо.

– Спасибо.

Ахметов отошел.

Наркес вышел из клиники и, пройдя широкий двор, вошел в здание Института. Поднявшись на лифте на четвертый этаж, прошел в свой кабинет. Юная девушка в приемной, сидевшая за секретарским столом, слегка приподнялась с места при его появлении.

– Здравствуйте, Наркес Алданазарович, – серебристым голосом произнесла она.

– Здравствуйте, Динара.

Девушка поступила на работу недавно, после окончания школы, и очень гордилась тем, что работала рядом с великим ученым-нейрофизиологом.

В кабинете Наркес снял верхнюю одежду, прошел к столу и, нажав на кнопку, вызвал секретаршу.

В дверях показалась Динара.

– Всем, кто будет меня спрашивать, говорите, пусть звонят попозже. Я в клинике и буду очень занят.

Девушка молча кивнула и вышла.

Наркес решил собраться с мыслями перед необычным сеансом. Через двадцать минут он вышел из кабинета и пошел в клинику. На втором этаже он остановился около поста дежурной медсестры и попросил ее привести Баяна Бупегалиева из одиннадцатой палаты в кабинет гипноза. Затем пошел по коридору дальше. У двери с табличкой «Тихо! Идет сеанс гипноза!» остановился, открыл ее. В комнате было как всегда затемнено. Кровати, заправленные чистыми простынями, с чистыми наволочками на подушках, ласкали глаз белизной и уютом. У каждой кровати стояли невысокие и небольшие по объему аппараты для электросна. На них лежали полукруглые никелированные пластины с металлическими присосками. Наркес достал из шифоньера, стоявшего в углу, белый халат, надел его и присел на стул у небольшого столика. Сделал какие-то пометки на бумаге. Неслышно отворилась дверь, и в кабинет вошли медсестра и Баян. Медсестра молча взглянула на Наркеса, докладывая без слов, что поручение выполнено, и также молча вышла.

Войдя в затемненную комнату с белоснежными простынями на кроватях, в которую не проникал ни один звук из внешнего мира, Баян сразу почувствовал себя в атмосфере покоя. Наркес подошел к нему и негромко, шутливо спросил:

– Ну, как, спать не хочешь?

Юноша принял шутку и мягко покачал головой.

– Это ничего, – так же негромко произнес, улыбаясь, Наркес. – Ложись вот на эту кровать, – указал он на ту, которая была поближе. – Верхнюю простыню сними, потом накроешься ею.

Он подождал, пока юноша разулся, снял верхнюю курточку больничной униформы, вытянулся на кровати, накрылся сверху белой простыней, подтянув ее к подбородку, и сказал:

– А теперь постарайся расслабиться.

Юноша закрыл глаза, стараясь лучше расслабиться, и в то же время внутренне приготовился к священнодействию.

– Повторяй про себя словесные формулы, которые я буду тебе говорить, – сказал Наркес и негромко, но требовательно стал медленно произносить:

– Я совершенно спокоен.

Юноша повторил про себя формулу.

– Я хочу, чтобы моя правая рука стала тяжелой.

Через несколько секунд добавил:

– Хочу, чтобы моя правая рука стала тяжелой.

Юноша непроизвольно пошевелил под простыней правой рукой.

Наркес не стал делать ему никаких замечаний и по-прежнему негромко и монотонным голосом продолжал:

– Чтобы моя правая рука стала тяжелой.

– Моя правая рука стала тяжелой.

Юноша, все больше и больше успокаиваясь, медленно повторял про себя словесные формулы.

– Правая рука стала тяжелой.

Юноша чувствовал, как медленно тяжелеет рука.

– Правая рука тяжелая.

Наркес знал, что все тело и особенно конечности юноши налились тяжестью.

– Я совершенно спокоен.

– Я хочу, чтобы моя правая рука стала теплой.

– Хочу, чтобы моя правая рука стала теплой.

Юноша почувствовал, что рука начинает теплеть.

– Чтобы моя правая рука стала теплой.

– Моя правая рука стала теплой.

Тепло медленно разливалось по всей руке.

– Правая рука стала теплой.

– Правая рука теплая.

Правая рука Баяна вся стала теплой.

– Я совершенно спокоен.

– Сердце бьется спокойно и ровно.

Состояние покоя все больше и больше охватывало юношу.

– Сердце бьется спокойно и ровно.

Негромкий и требовательный голос властно подчинял сознание. По ровному дыханию юноши Наркес видел, что им овладело состояние дремы.

– Сердце бьется спокойно и ровно.

Состояние дремы все больше и больше овладевало Баяном.

– Я совершенно спокоен.

– Солнечное сплетение излучает тепло.

В области живота появилось тепло. Юноше уже было лень повторять формулы. Слова доносились до сознания приглушенно и отдаленно, теряя свою четкость.

– Солнечное сплетение излучает тепло.

Баян с трудом воспринимал формулы. Его неумолимо клонило ко сну.

– Я совершенно спокоен.

Голова юноши слегка отклонилась в правую сторону. Он погрузился в гипнотический сон, совершенно отличный от обычного сна. Доступ к внутренним структурам механизмов обучения и психики был открыт.

Наркес перешел к основной части внушения – формулам цели.

– Я очень люблю математику, – негромко и требовательно произнес он.

– У меня большие математические способности.

– Мои способности гораздо больше, чем я о них подозреваю.

– Я могу развить эти способности.

– Я очень хочу развить эти способности.

– Я постоянно буду развивать эти способности.

Голос Наркеса звучал негромко, но властно.

– Я постоянно буду развивать математические способности.

– Я очень хочу развить математические способности.

– Руки напряжены.

Руки юноши под простыней зашевелились.

– Глубокое дыхание.

Баян глубоко вздохнул.

– Открываю глаза.

Юноша открыл глаза.

– Ну, как спал? – уже громко спросил Наркес.

– Знаете, нет ощущения, что спал. Наоборот, устал вроде немного…

– Так и должно быть, – сказал Наркес.

Подождав, пока юноша заправил кровать и направился к выходу, напомнил:

– Завтра в десять ноль-ноль.

Наркес снял халат, повесил его в шифоньере, открыл шире форточку окна и вышел. Не успел он закрыть за собой дверь, как к нему подошли родители Баяна Айсулу Жумакановна и Батыр Айдарович Бупегалиевы, молодые люди тридцати девяти-сорока лет.

– Ну, как прошел сеанс? – с нетерпением спросила Айсулу Жумакановна. Этот же вопрос сквозил и во взгляде ее мужа.

– Все будет хорошо, – глядя на молодых родителей, ответил Наркес. – Вы не волнуйтесь.

Он взглянул на родителей, ожидая новых вопросов.

– А как он будет чувствовать себя после сеанса? – продолжала с беспокойством расспрашивать Айсулу Жумакановна. – Мы можем его сейчас увидеть?

– Он чувствует себя сейчас так же, как и до сеанса. Но ему надо немного отдохнуть. Было бы желательно, если бы вы пришли проведать его позже, вечером.

Родители согласно закивали.

– Даже больные, которым сделана операция на мозг, на второй день чувствуют себя хорошо и проявляют интерес ко всему окружающему. Баян же не больной и у него пет никаких осложнений и рецидивов, как у других.

Узнав обо всем, что их интересовало, родители, попрощавшись, ушли. Наркес прошел в ординаторскую. В ней никого не было. Только сейчас он почувствовал большую усталость. Сказывалось не столько напряжение сеанса, сколько ночь, проведенная без сна. Посидев несколько минут на диване и немного отдохнув, он подошел к телефону и позвонил в свою приемную. Трубку взяла Динара.

– Я немного задержусь после обеда. Если кому-нибудь я буду нужен, пусть звонит попозже.

Наркес опустил трубку на рычаг и взглянул на часы. Был час дня. Он вышел из клиники, сел в машину и поехал домой.

Дома была только мать. Шолпан еще не вернулась из института. Она приходила обычно в половине третьего. Шаглан-апа встретила сына в дверях и, дождавшись пока он прошел в зал и удобно устроился в кресле, спросила:

– Ия, Наркесжан, как прошла твоя работа?

– Кажется, хорошо. Устал только немного.

– Ты же не спал всю ночь, – заметила мать. – Я лежала в своей комнате и все чувствовала. Сейчас пообедай, потом ляг и поспи. Разве нельзя после обеда не ехать на работу: у тебя же сегодня трудный день?..

– Ночью высплюсь. А пока на Баяна надо взглянуть. И других дел немало.

– Я сейчас быстренько накрою на стол… – заспешила Шаглан-апа. Наркес встал из кресла и, медленно ступая, пошел вслед за матерью на кухню.

Шаглан-апа поставила на плиту горячие большой и маленький чайники, и, пока они снова вскипели, накрыла на стол. Наркес пообедал, отдохнул еще полчаса и поехал в клинику.

Карим Мухамеджанович Сартаев, грузный и пожилой мужчина лет шестидесяти, был занят делами, когда дверь кабинета открылась и заглянула секретарша:

– К вам пришел Капан Ахметов, из Института экспериментальной медицины.

Сартаев немного подумал, затем сдержанно сказал:

– Пусть войдет.

Через минуту в кабинет вошел Ахметов. Карим Мухамеджанович приветливо встал из-за стола ему навстречу. На широком, смуглом и непроницаемом лице его, изрезанном резкими и глубокими морщинами, почти незаметно одновременно мелькнули радость и беспокойство. Капан Кастекович мгновенно отметил про себя эту мимолетную реакцию по жилого ученого, наклонив голову и больше не глядя на него, спокойным и уверенным шагом подошел к нему.