Формула гениальности

Ознакомившись с корреспонденцией, подготовленной для него Шолпан, Наркес подсел к картонному ящику и начал извлекать его содержимое. Письма, телеграммы, бандероли. От крупнейших ученых, издательств, деятелей искусства и литературы, рабочих, служащих, крестьян, студентов.

Наркес развернул одну из международных телеграмм. В ней было всего две строчки.

«Счастлив, что являюсь Вашим современником. Крепко жму Вам руку.

Джон Хьюлет, профессор, лауреат Нобелевской премии. Говардский университет».

Следующая телеграмма была из Канады. Супруги Тэйлоры извещали Наркеса, что своего новорожденного сына они назвали в его честь Наркесом.

Ознакомиться со всей корреспонденцией не было никакой возможности. Наркес встал, подошел к телефону и набрал номер Мурата Мукановича.

– Это ты, Наркес? Ты уже вернулся? – обрадовался старый профессор.

– Да, сегодня, – ответил Наркес. – В Вене я узнал о том, что Баян доказал Великую теорему Ферма. Это правда?

– Да. Работа срочно набирается в этом номере «Математических анналов». Это гениальное открытие. Самое интересное в этой теореме то, что над ней ломали голову лучшие математики четырех столетий. Да, кстати, почему ты ничего не сказал об эксперименте, когда он вывел формулу Лиувилля?

– Я думал, что еще рано говорить об этом…

– Трудно найти слова, чтобы оценить твое открытие, Наркесжан…

– Спасибо, Мурат Муканович, спасибо…

Наркес еще немного поговорил со старым академиком и положил трубку.

Вскоре пришла Шолпан. Супруги сдержанно поприветствовали друг друга, после чего Шолпан приступила к расспросам о поездке. В четыре часа, задолго до конца рабочего дня, Наркес сходил в детский садик и привел Расула, который необыкновенно обрадовался, увидев отца. Дома Наркес извлек из дорожного чемодана все игрушки, которые он купил в Вене для сына, и долго играл с ним. Вечер пролетел незаметно.

6

Утром Наркес не успел приехать на работу, как его тут же окружили сотрудники. Все поздравляли его с открытием Баяна и расспрашивали о Вене. На каждом этаже толпа все росла, пока, наконец, в вестибюле третьего этажа перед своим кабинетом Наркесу не пришлось провести довольно долгую беседу. Вопросы сыпались со всех сторон. Наркес отвечал на них, перемежая серьезное с шутками. В коридоре то и дело слышался смех. Тут из приемной вышла Динара. Увидев Наркеса, она сперва растерялась, потом, справившись со своим волнением и приблизившись к нему, произнесла: «Здравствуйте, Наркес Алданазарович… Вас вызывает министр».

Еще немного поговорив с сотрудниками, Наркес спустился вниз и поехал в министерство.

В приемной министра его встретила секретарша, пожилая и немногословная женщина. Любезно поприветствовав Наркеса, она тут же вошла в кабинет. Через минуту вышла.

– Вас просят зайти, – сказала она.

Наркес вошел. Министр был один. Поднявшись навстречу Наркесу, высокий, грузный, уже в годах, Калтай Мухамедгалиевич Файзуллаев улыбнулся.

– Здравствуйте, Наркес Алданазарович.

– Здравствуйте, Калтай Мухамедгалиевич.

Они обменялись рукопожатиями.

– Как съездили в Вену? – спросил Калтай Мухамедгалиевич. – Как прошел юбилей Университета?

– Интересный был юбилей… – медленно ответил Наркес, глядя в сторону окна.

– Мы слышали о вашем открытии, Наркес Алданазарович. Давно вы провели этот эксперимент?

– Пятого марта.

– В списке экспериментальных работ Института за первый квартал он не значился, говорят? Верно это или нет?

– Да, я хотел подождать… – ответил Наркес.

– С чем, с результатом? – добродушно улыбнулся Калтай Мухамедгалиевич. – Поздравляю вас, Наркес Алданазарович, с открытием. – Министр остановился и снова продолжал: – Такое открытие не запланируешь… Откровенно говоря, иногда один ученый может сделать больше, чем несколько специализированных институтов, что, конечно, не умаляет их роли, – добавил Калтай Мухамедгалиевич. Он был в очень хорошем расположении духа.

– Мы вас вызвали вот по какому поводу, Наркес Алданазарович. Как вы знаете, в изучении проблемы формирования математических способностей у детей дошкольного возраста в последнее время достигнуты новые результаты. В связи с новыми исследованиями в этой области возникла необходимость заново пересмотреть всю методологию обучения детей в школах и в первую очередь в специализированных школах: математических и т д. Нужно составить новое руководство по психогигиене умственного труда для детей школьного возраста, с тем, чтобы добиться более высокого уровня их подготовки по сравнению с настоящим временем. Не возьметесь ли вы за это дело? Если вы согласны, то позднее, на коллегии, мы конкретнее поговорили бы по этому вопросу.

– Хорошо, я подумаю над этим.

– Подумайте, пожалуйста. Нам кажется, что в этом есть немалое рациональное зерно.

Наркес тепло простился с Калтаем Мухамедгалиевичем и вышел.

Вечером приехал Баян. Он очень обрадовался, увидев старшего друга, расспрашивал его о Вене, о юбилее Венского Университета, рассказывал о последних своих новостях. Пробыв у Наркеса до вечера, он уехал.

7

Через три дня состоялось общее собрание Академии. На повестке дня его стояли два вопроса: сообщение Алиманова о поездке в Вену на юбилей Венского Университета и открытие формулы гениальности.

Сразу же после обеденного перерыва Наркес поехал в Академию. Перед началом собрания он хотел повидать Аскара Джубановича. Он шел по длинному и очень светлому коридору второго этажа, устланному красными ковровыми дорожками, направляясь в приемную президента, когда дверь кабинета Сартаева, мимо которого он проходил, открылась, и из нее вышли Карим Мухамеджанович и Ахметов. Карим Мухамеджанович что-то с улыбкой говорил Капану Кастековичу. Увидев перед собой Наркеса, оба замолкли. Улыбка сошла с лица Сартаева и в следующее мгновение появилась снова. Пожилой ученый сделал вид, что необыкновенно обрадовался встрече, и протянул для приветствия руку.

– Наркесжан, когда ты вернулся из Вены? Как прошли торжества? Как домашние поживают?

Задавая вопросы один за другим и не выпуская руку Наркеса из своей руки, он еще раз крепко пожал ее.

– Поздравляю тебя с открытием! Мы узнали о нем, когда ты был в Вене. Ты еще раз поднял престиж нации на мировой арене. Еще раз поздравляю от всей души! Это самый крупный мыслимый шаг, который когда-либо суждено сделать человеку…

– Спасибо, – сдержанно ответил Наркес.

Капан против своего обыкновения промолчал и тоже пожал руку.

Наркес направился дальше, размышляя о встрече. «Если бы с Баяном случилось что-нибудь непредвиденное, он упрятал бы меня в тюрьму. А теперь я стал для него Наркесжаном. Шитая белыми нитками «многомудрая» азиатская хитрость… А что здесь делает Капан? Какие дела могут быть у завлабораторией Института к академику-секретарю отделения? Очевидно, только личные… Если мой приятель дружит с моим врагом, то надо быть осторожнее с таким приятелем». Тягостное и неприятное чувство возникло у него. Оно рассеялось, когда он увидел президента. Аскар Джубанович подробно расспросил о здоровье, о семье, о поездке в Вену.

– Ну что, Наркес Алданазарович, – Аскар Джубанович с улыбкой взглянул на него. Большие карие глаза его мягко лучились светом, – поздравляю вас с открытием. Нелегко вы пришли к нему, знаю. Но вы сделали большое дело для науки, для народа…

– Мы сделали, Аскар Джубанович… – делая ударение на первом слове, улыбаясь, подчеркнул Наркес и взглянул на президента. Лицо его почему-то вдруг стало серьезным. – Я очень благодарен вам, Аскар Джубанович… И люди тоже не забудут вашей помощи мне…

– Помочь в нужном, настоящем деле – большая честь для каждого. Правда, не всегда это удается… – Аскар Джубанович снова улыбнулся. – В этот раз удалось…

Они еще поговорили о разных вещах, затем прошли в конференц-зал.

На расширенном заседании в конференц-зале Наркес рассказал о юбилейных торжествах Венского Университета, коротко сообщил об их церемониале и подробно остановился на заседаниях многочисленных секций. После выступления он ответил на все вопросы присутствующих. Затем выступили академики, давая оценку открытию формулы гениальности. О значении Великой теоремы Ферма для математики и о судьбе поисков ее решения математиками многих стран на протяжении четырех столетий кратко рассказал присутствующим Мурат Муканович Тажибаев. Среди многих ораторов выступил и Карим Мухамеджанович. Прилагая к имени Наркеса крайне высокие эпитеты, он изощрялся в словах любви и благодарности к «великому», как он сказал, «гению казахского и других народов». Наркес сидел, опустив голову и стыдясь взглянуть на Карима Мухамеджановича. Он чувствовал себя, как провинившийся школьник перед учителем. Мучение его усугублялось мыслью о том, что думают все присутствующие в зале, прекрасно знающие о многолетнем отношении Карима Мухамеджановича к нему, и о том, что они сейчас с любопытством смотрят на него, пытаясь определить по выражению его лица реакцию на слова Сартаева. Он боялся взглянуть в зал, чтобы не встретить чьей-нибудь неосторожной улыбки. Карима Мухамеджановича же подобные пустяки не смущали. Во время затянувшейся панегирической речи на толстом и слишком смуглом лице его не дрогнул ни один мускул. Было видно, что пожилой ученый не сегодня и не вчера привык к подобным удивительным метаморфозам и что совесть его столь же необыкновенно гибка и подвижна, как и спины некоторых людей при их встречах с начальством. Полностью пропев свою песню любви к Наркесу, он с достоинством сошел с трибуны. Только когда Карим Мухамеджанович кончил выступать, прошел между рядами и сел на свое место, Наркес незаметно для сидящих рядом облегченно вздохнул и, подняв голову, взглянул в зал.

В эти же дни Наркес побывал на приеме у первого руководителя республики. Как и во время предыдущих встреч, он подробно расспрашивал Алиманова о работе, о личной жизни, о нуждах и делах Института.

Потянулась вереница счастливых и по-особому значительных дней. Наркес получал письма, телеграммы от ученых, деятелей искусства, трудящихся. Продолжали поступать приветствия, отзывы и поздравления из-за рубежа. Крупнейшие газеты многих стран откликнулись на открытие Алиманова. Большинство из отзывов приводилось в союзной и республиканской печати.

«Алиманов, – это чудо века, – писала «Нью-Йорк Тайме». – Много еще чудес явится до конца века, но самым большим из них будет чудо Алиманова. Этот юноша настолько превосходит все величайшие умы нашего времени, что одиноко шагает далеко впереди всего человечества. Алиманов – гордость и слава мировой цивилизации, всего прогрессивного человечества».

«Алиманов – один из самых колоссальнейших умов, которые человечество когда-либо выдвигало из своей среды, – писала «Дейли уоркер». – Пройдут времена, забудутся имена всех мало-мальски известных ныне людей, забудутся имена многих великих людей нашего века, но гигантская фигура Алиманова с течением времени будет становиться все более и более грандиозной. Нет ни малейшего сомнения в том, что только последующие поколения сумеют понять и оценить во всем объеме все величие и мощь его научных идей. Для современников он так и останется одним из многих выдающихся ученых нашего времени. Потомки же скажут: «Алиманов – это гениальнейшая фигура всей современной цивилизации».

«Трудами по проблеме гениальности Алиманов внес гигантский вклад в мировую науку, в общечеловеческую культуру, – писала «Юманите». – Открытие же формулы гениальности, совершенное Алимановым, навсегда сохранит его приоритет за одним из величайших достижений естествознания.

В современной мировой науке, бесспорно, нет ни одной конгениальной Алиманову личности. Титаническая фигура Алиманова стоит особняком даже среди наиболее знаменитых людей нашего века. Этот непостижимый молодой человек, по мнению крупнейших мировых научных авторитетов, является таким же великим ученым, как и гиганты познания всех предшествующих цивилизаций».

«Алиманов, – писала «Мундо обреро» – есть явление в мире науки единственное, имеющее свое особое, ему одному данное назначение. Вся жизнь и открытия Алиманова – это самый великий подвиг, когда-либо совершенный человеком для человечества».

«Коррьере делла сера» писала:

«Несмотря на свой молодой возраст, Алиманов столь же большой ученый в ряду таких титанов человеческого познания, как Аристотель, Фараби, Кеплер, Ибн-Сина, Коперник, Ньютон, Эйнштейн».

Подобных отзывов было множество.

8

Когда улегся шквал поздравлений и приветствий со всех концов земли и изо всех уголков Родины, всевозможных заседаний, приемов и банкетов, Наркес стал готовиться к новой большой работе – монографии, посвященной открытию. Как и все самые большие гении, он был рожден не для парадных сторон жизни, не для радостных и счастливых отдельных ее моментов, а для изнурительного, ни с чем не соизмеримого грандиозного труда в познании мира. По приблизительным расчетам Наркеса, работа над монографией должна была занять немало времени, включая подготовительный период по сбору огромного количества материалов и их обработке. Сюда же должны были войти и результаты его многолетних экспериментов с приматами, от обнародования которых он воздержался в свое время. С особым нетерпением он ждал обычно пятницу. Это был творческий день Наркеса. В этот день он занимался своими делами: редактировал и готовил к изданию свои старые и новые научные работы, писал статьи, знакомился с трудами по смежным областям медицины, которые присылали ему для отзыва ученые из разных стран, или отвечал на письма зарубежных коллег.

Вот и сегодня с утра Наркес решил основательно поработать, когда раздался телефонный звонок. Звонила Динара.

– Здравствуйте, Наркес Алданазарович, – послышался в трубке нежный и красивый голос девушки. – Извините, что я побеспокоила вас. Сейчас сообщили, что в десять часов наш Институт должна посетить делегация сотрудников нейрохирургического Института из Кейптауна.

– Хорошо. Я сейчас приеду, – ответил Наркес.

Быстро собравшись, он поехал на работу. Провел с зарубежными гостями около двух часов, знакомя их с работой многочисленных лабораторий Института, с новейшей отечественной аппаратурой, с новыми достижениями и будущими планами в научно-исследовательской деятельности коллектива. Подробно ознакомившись с Институтом, гости поехали на встречу в Академию.

Близилось время обеда. Наркес уже собрался уходить домой, когда в кабинет вошла Динара.

– Наркес Алданазарович, вы не забыли, что завтра, в субботу, наш коллектив решил съездить на загородную прогулку, устроить пикник…

– Нет, не забыл. Динара.

– Вы, конечно, поедете, Наркес Алданазарович? – очаровательно улыбнулась девушка. – От коллектива нельзя отставать, – по-детски лукаво и доверчиво улыбнулась она.

Ах, эта доверчивость… Он всегда чувствовал себя беспомощным перед доверием и добротой… Наркес молча смотрел на девушку.

«Пока достанет сил, пойду я за тобой, Но если упаду, идя твоей тропой, То, втайне от тебя мечтая о тебе, Я сяду, – загрущу тогда я о тебе», —

мысленно произнес он про себя строки Джами и вслух сказал:

– Я, наверное, не смогу поехать, Динара. Родственники ко мне приехали вчера из аула… Пожилые люди…

Гостей не было. Он просто бежал от своей любви.

Девушка промолчала.

Весь вечер Наркес думал о Динаре. Видя его замкнутое и задумчивое лицо, Шолпан пошутила за чаем: «О чем ты так грустишь и страдаешь? Жена у тебя умерла, что ли?»

Наркес промолчал.

На следующий день он остался дома один. Шолпан ушла на лекции. Дома был и Расул: садик в субботу не работал. Оставшись наедине с собой, Наркес, как это часто с ним случалось в последнее время, стал снова думать о Динаре. Он долго ходил в раздумье по кабинету, потом подошел к окну и, пытаясь отвлечь себя от мыслей о девушке, стал смотреть во двор. Во дворе играли маленькие ребята. По тротуару на соседней улице проходили юноши и девушки. Неторопливо шли пожилые люди. Бесшумно сновали легковые автомашины. Но Наркес словно не замечал ничего. Он думал о Динаре.

В комнату вбежал Расул.

– Папа, а, пап, а где мама? – спросил он.

– Мама на работе, сына, – ответил Наркес, стараясь подавить боль в себе при виде Расула.

Он притянул сына, прижал его к себе и несколько раз с чувством не осознаваемой еще полностью вины перед ним погладил по головке.

– Ты любишь меня? – спросил он.

– Любу, – ответил Расул.

На глазах у Наркеса выступили слезы.

– Па-па, а что ты пла-ачешь? – медленно и нараспев спросил Расул.

– Я тебя тоже люблю… – сказал Наркес. – Ну, иди, поиграй…

Мальчик с готовностью побежал в соседнюю комнату, к своим игрушкам. Глядя ему вслед, Наркес думал: «Мой сын, мой Расул. Чем виноват он передо мной или перед ней, Шолпан, перед нашей многолетней семейной драмой? Ни одна, пусть даже самая золотая женщина в мире не заменит ему родную мать, единственную мать… Она всегда будет для него самой близкой и самой лучшей, какой бы она ни была для меня… А кто заменит ему меня, родного отца, как и мне его, моего Расула?

Самое главное на этом свете – любить не себя, а других, любить человека. И если надо, то уметь принести себя в жертву другим…» От этой мысли ему стало спокойнее. Он отошел от окна и стал медленно ходить по комнате, весь во власти светлого, возвышенного и грустного чувства.

Чтобы мечтать о большой любви, надо быть достойным ее. Чтобы встретить ее, нужно носить ее в себе самом. Любовь, как и чудо. Когда веришь в нее, то рано или поздно она приходит. Любовь, собственно, и есть чудо. Она лежит в основе любого чуда, которое только способен сотворить человек… Любовь… Любовь… Сколько о ней сложено легенд и песен? И сколько сложат еще? Стареет мир, приходят все новые и новые поколения людей и каждый раз человек открывает это чувство для себя заново. Открывает, как и всякое таинство, трудно и мучительно, ибо не бывает легкой большой любви.

Школу он окончил в двенадцать лет. Сразу поступил в институт. Потом долгие годы болел, непостижимо много работал, В эти мучительно трудные годы формировались его способности, рождались и окончательно возмужали его идеи, которым было суждено в будущем совершить революцию в науке. В эти годы он встретил Шолпан. Жизнь у них сложилась нелегкой и долго как-то не могла войти в колею. Шолпан судила о способностях мужа только по факторам материального благополучия в семье и по его продвижению по служебной лестнице, о котором Наркес, занятый изнурительным умственным трудом, не помышлял и минуты. Непонимание ею своего мужа в те годы достигло гротескных и уродливых форм. Со временем все стало сглаживаться, терять свою остроту. Но все эти долгие годы сердце мучительно тосковало по огромному, непонятному чувству. Билось, путалось, надеялось, звало кого-то… И когда все было безнадежно потеряно, пришла Динара, чистая, как слеза святого… Но слишком поздно она пришла… В жесточайших страданиях личной жизни, в громадных, ни с чем не сравнимых трудностях на пути к своим открытиям, растерял он великую неугасимую свою мечту о семейном счастье, потерял веру в то, что сможет когда-либо достичь его. Быть может, он действительно всю жизнь мечтал о несбыточной химере, стремился к иллюзорному миражу, неумолимо возникавшему перед ним и манившему его все эти годы? В самом деле, можно ли, перешагнув рубеж, разделяющий его бытие на две половины, в полдень своей судьбы, начать жизнь сначала, как неопытный желторотый юнец? Имеет ли это смысл? И не впадет ли он в ошибку, которую совершали до него многие пожилые знаменитые люди, женившиеся на молодых девушках и оставшиеся в конце концов обесславленными перед людьми, как и король из знаменитой андерсеновской сказки? Кто или что может гарантировать, что жизнь, начатая сначала в тридцать два года, будет более благополучной, чем прежняя? Мировая слава, его состояние или его научный гений? Разве не Наркес лучше, чем кто-либо, знал, что все это не имеет никакого отношения к семейному счастью? Он должен смириться с мыслью, что счастье в этом главном своем проявлении потеряно для него навсегда. Единственный смысл его семейной жизни теперь – это Расул, который безмерно любит отца. Но сын всегда будет с ним и будет принадлежать ему, с кем бы он ни был. Быть может, получится все-таки то, что не удалось в первый раз, в юности? – теплилась в душе робкая надежда. Правду говорят, что надежда умирает только с самим человеком. – Ведь любила же восторженно Анна Григорьевна Достоевского, вторая жена – Кеплера и третья жена – Рубенса? Как отчаянно он хотел быть счастливым! Он отдал бы взамен за это всю свою славу, все свое состояние, свой гений. Почему он так много и мучительно думает об этом? Быть может, где-то в самом дальнем и крохотном тайнике сердца он не верит Динаре, в возможность счастливой жизни с ней?

На минуту перед ним возникли грустные и прекрасные глаза девушки. У Наркеса сильно защемило сердце. «Любимая моя, родная… прости меня за редкие минуты колебаний…» Он сомневается потому, что прожил, сложную, тяжелую жизнь и потому страх, как недремлющий страж-великан, – всегда первым возникает перед ним, когда он думает о счастье, напоминая о неограниченной своей власти в его судьбе. Он знал, как трудно, как невероятно трудно ждать, быть может, всю жизнь, единственно близкого тебе человека. И когда он наконец пришел, потерять его – выше всех человеческих сил… Он бы пошел за Динарой, не раздумывая ни одной минуты, если бы не эта чрезмерная ее красота. Она постоянно останавливает его в раздумьях, словно он боится потерпеть поражение от нее в будущем, и это высокое достоинство девушки является единственным препятствием для их сближения. Но если он боится ее красоты и допускает мысленно возможность огорчений в будущем по этой причине, значит, он все-таки не верит Динаре? Если же не верит – значит, не любит, ибо истинная любовь истолковывает все только в пользу любимого человека. Как необыкновенно уродливо сложилась его жизнь, размышлял о себе Наркес. В его ли годы так тосковать о большой безоглядной любви?..

Сомнения сменялись надеждами, надежды – отчаянием. Мысли Наркеса снова вернулись к пикнику. Сейчас он уже в полном разгаре. Что делает в этот момент Динара? Вместе со всеми разводит костры или готовит нехитрую походную еду? Смеется или грустит? О чем она думает сейчас? Быть может, о нем, Наркесе?

Чтобы отвлечь себя от мучительных размышлений, Нархес взял Расула и поехал к Мурату. Вернулся он от друга вечером. Шолпан занималась основательной уборкой квартиры, чтобы в воскресенье быть свободной.

Воскресный день супруги провели дома.

В понедельник, приехав утром на работу и поздоровавшись в приемной с Динарой, печатавшей на машинке какие-то бумаги, Наркес с улыбкой спросил у нее:

– Ну и как прошел пикник? Хорошо отдохнули?

– Я не ездила, Наркес Алданазарович, – на секунду прервав работу и не поднимая глаз от машинки, ответила Динара. – Родственники к нам приехали накануне… Пожилые люди…

У Наркеса дрогнуло неожиданно сердце. Стараясь сохранить свой обычный невозмутимый вид, он некоторое время простоял молча.

– Совпадение странное какое… – произнес он, чувствуя, что говорит что-то очень глупое, и теряясь от этого внутренне еще больше.

– Вы просто не привыкли ко мне… – задумчиво произнесла девушка, глядя в окно, потом, оторвав взгляд от него, стала медленно печатать бумаги.

Стараясь не выдать своих чувств, Наркес молча прошел в кабинет.

9

Динара очень изменилась в последнее время. Встречавшая раньше Наркеса радостно и открыто, она день ото дня становилась все более задумчивой и молчаливой. Однажды Наркес остановился рядом с ней и спросил ее:

– Что с вами, Динара?

Девушка опустила глаза и промолчала.

– Зайдите ко мне, – сказал Наркес и прошел в кабинет.

Немного спустя вошла и Динара. Она подошла к столу Наркеса и вопросительно взглянула на него, ожидая указаний.

– Садитесь, – сказал Наркес, впервые за долгое время внимательно глядя на нее.

Девушка села в широкое кожаное кресло.

– Ну, так что же? – спросил Наркес. – Что с вами? Болеете, что ли? Если болеете, то не скрывайте, скажите. Возьмите бюллетень.

– Нет, – тихо и с досадой произнесла девушка.

– Ну, а в чем дело? – спросил Наркес.

– Родители говорят «надо поступать», а мне неохота уходить из Института, – тихо проговорила девушка, – привыкла я к нему…

– Ах, вот оно что, – улыбнулся Наркес. – А я думал что-то пострашнее. Родители правильно говорят. Надо учиться. А куда они вам предлагают?

– В университет, на биологический.

– Ну, а вы как хотите?

– Я люблю биологию, – медленно ответила девушка, глядя куда-то перед собой, – и в прошлом году сдавала на этот факультет, но не прошла по конкурсу.

– Готовьтесь и вы поступите. Обязательно поступите, – улыбнулся Наркес.

– Вы так уверены? – негромко спросила Динара.

– Я знаю вас, – мягко ответил Наркес. – Вы очень способная, да и я немного ясновидящий, – пошутил он.

– Если бы не Институт, я бы и не колебалась, – легким движением головы откинув назад черные вьющиеся волосы и только сейчас прямо взглянув на Наркеса, произнесла девушка.

– Вот и не надо колебаться, – улыбнулся Наркес. – У вас все еще впереди. И обязательно надо учиться… А когда кончите университет, то снова придете к нам… если не раздумаете к тому времени…

Девушка промолчала. Посидев еще немного, она встала.

– Я пойду… – негромко произнесла она.

Наркес молча кивнул. Девушка легкой походкой подошла к двери и вышла.

Проводив взглядом ее высокую стройную фигуру, Наркес немного задумался.

Через некоторое время Динара снова вошла.

– Вас приглашают на заседание Ученого Совета.

– Я сейчас подойду.

Девушка вышла.

Когда Наркес прошел в зал Ученого Совета, все члены его были уже в сборе. Кроме них находились еще и несколько научных сотрудников из разных лабораторий Института. Убедившись, что все в сборе, ученый секретарь встал с места и открыл заседание. На повестке дня стоял вопрос аттестации научных сотрудников. Наркес внимательно слушал выступления членов Совета.

В Институте, которым он руководил, были разные научные работники. Одни из них добросовестно стремились в меру своих сил достичь чего-то в избранной ими области. Были и высокоодаренные сотрудники. Были, наконец, и практичные люди, умевшие выдавать свои умеренные способности за незаурядные в пределах республики и даже Союза. Некоторые из них в свои тридцать пять – сорок лет слыли «начинающими гениями». Наркес хорошо знал цену таким «гениям». Эти великовозрастные вундеркинды с претензией на уникальность при всем своем глубокомыслии не могли понять одной простейшей истины, что нельзя длительное время разыгрывать из себя гения, не будучи им на самом деле. Подлинный же научный талант он распознавал сразу, еще задолго до его проявления.

Все годы, в течение которых Наркес руководил Институтом, он постоянно вносил ясность в реальное положение дел. Естественно, что не всем это нравилось.

Слушая характеристики заведующих лабораторий на своих научных сотрудников, Наркес думал про себя:

«Да-а…

Как для одних наука кажется небесною богиней, Так для других – коровой жирной, что масло им дает.

Точнее этих слов Шиллера не скажешь».

Вот и сейчас заведующий лабораторией мозга К. Куспанов зачитывал характеристики на своих сотрудников. Первой он зачитал характеристику на старшего научного сотрудника Ж. Кадырова. «Исполнительный, морально устойчивый, вежливый, общительный…» – все это, на взгляд Наркеса, не имело никакого отношения к науке. А научная сторона у Кадырова обстояла весьма плохо. Невысокий полный мужчина тридцати восьми лет, выглядевший намного старше своего возраста, он был одним из любителей пикантных городских новостей и кулуарных разговоров. Зная свою слабость и никчемность в науке, лебезил перед всеми. Знал Наркес также и то, что отсутствие способностей к науке он старался возместить дома усидчивостью. Но в науке, как и в искусстве, одним задом много не высидишь. С грехом пополам защитив кандидатскую диссертацию четыре года назад, он с тех пор не опубликовал ни одной статьи.

Вторая характеристика была на младшего научного сотрудника А. Амангалиева. Высокий худой молодой человек двадцати семи лет последние годы работал над одной из важнейших проблем мозга – над конструкцией и динамическим значением отдельных его участков. Продвигался уверенно, но медленно. Видно, что-то в личной жизни мешало ему. Никогда не обращался ни по какому поводу ни к Наркесу, ни к кому-либо из руководства. Держался ровно и с огромным достоинством, не искал ничьего расположения и потому слыл в коллективе некомпанейским и не «своим парнем». Изредка встречая его в коридоре или во дворе Института, Наркес видел всегда его смелый взгляд и ту уверенность в себе, когда человек убежден, что после долгих трудностей и околичностей судьбы он все равно одержит победу в научном мире над всеми ловкачами и дельцами от него, обладающими вместо специальных способностей их суррогатом

– выдающимися дипломатическими способностями.

Наркес размышлял обо всем этом, пока члены Ученого Совета обсуждали вопрос переаттестации двух последних научных сотрудников. Между тем все было ясно. Когда заведующие кафедр и лабораторий в ожидании последнего решающего слова директора обернулись к нему, Наркес подытожил все предшествующие выступления:

– Товарищи, мы уже несколько раз советовали товарищу Кадырову подумать о научной стороне своей работы. К сожалению, он несколько лет не прислушивался к нашему совету. Ученый, который не работает над собой, причем не работает упорно и постоянно, перестает быть ученым и превращается в свою противоположность – в балласт, отягощающий науку и мешающий ее интенсивному развитию. Это жестоко, но это факт. Я предлагаю освободить товарища Кадырова от занимаемой им должности старшего научного сотрудника и на это место назначить товарища Амангалиева. Кадырова считаю целесообразным перевести в младшие научные сотрудники. Если он проявит себя в ближайшее время, то мы повысим его в должности и переведем в одну из смежных лабораторий.