Не могу, да и не хочу открывать "америк", но принести пользу вам попытаюсь. Рассчитываю на извечный читательский опыт и способность видеть глазами один текст, проникать, однако, в его междустрочье, и еще думать при этом, анализировать и даже фантазировать. Иными словами, быть соавтором журналиста. После такого неприкрытого подмазывания я готов предъявить чи-тателю журналистские "нюни" и слезы, на сей раз даже без надежды на финальную улыбку; впрочем, я могу смягчиться позже. Ни вы, ни я, этого пока не знаем.
      Итак, с Богом.
      КУДА ИДЕМ?
      Страсти постепенно стихают. Инцидент еще не исчерпан. Любая искра вызовет новые бури. Каждый телезритель и "газетных тонн глотатель" способен думать о ситуации с Анатолием Чубайсом все, что ему хочется. Как и вы, я видел и читал "драматургический" сюжет собственными глазами. Но не уверен, что мы с вами наблюдали одно и то же. Ведь наши впечатления зависят от разного понимания основ нравственности, законности и еще от политических пристрастий. Кто из нас прав? Не знаю. Могу изложить читателю собственное представление о случившемся, не претендуя при этом на бесспорность.
      "Каждый пишет, как он дышит..."
      Начну с главного. Имеют ли чиновники самого высшего ранга право писать монографии, воспоминания и даже юмористические стихи? Закон не запрещает. Имеют ли право авторы претендовать на гонорар любого (повторяю: любого!) размера? И в этом случае закон не протестует. Напомню себе и читателю юридический постулат: что законно - нравственно.
      Сделаем паузу, прежде чем пойти дальше.
      Лично мне кажется, что вся эта история с Чубайсом дурно пахнет. Уверен, что имею немало сторонников, если даже самые яростные почитатели Чубайса зажимают носы, говоря о гонораре. Да и сам "герой" скандала прилюдно и со смущением признал, что получил за монографию "многовато". Впрочем, меня совершенно не волнует количество денег в чужом кармане, тем более что у нас с первым вице-премьером разные точки отсчета: то, что для него "многовато", для меня - Эльбрус, "маловато" - для меня все равно не ниже Воробьевых гор в Москве. Мы живем и "считаем" в разных весовых категориях и вращаемся в плоскостях, никогда не пересекающихся.
      Задаю сам себе вопрос очень важный: компрометирует ли Анатолия Чубайса размер его гонорара? По Далю, компрометация означает "неловкое состояние", "озабоченность", "позор". Полагаю, Чубайсу должно быть предоставлено право самому выбрать себе подходящий случаю вариант. Похоже, он уже давно выбрал, заявив, что девяносто пять процентов гонорара передает на благотворительные цели, а свою работу оценил пятью процентами.
      Многие спорят: соответствует ли размер гонорара объему монографии? Давайте вспомним "теорию относительности" Эйнштейна, за которую он был пожалован Нобелевской премией, хотя рукопись занимала не более двух-трех десятков страничек. Ну и что? Объем монографии Чубайса и его соавторов тоже понятие "относительное", да и никто из нас ее в руках не держал. Только история рассудит, стоит ли она признания: Нобелевской или какой-нибудь другой премии. Правда, уже и сегодня могут ответить на наши жгучие вопросы специалисты, прочитав саму работу. А мы подождем.
      Лично для себя я решил: случай с Чубайсом имеет, скорее всего, психологическое объяснение с меркантильным акцентом. В народе о таких говорят грубовато, но точно: "Жадность фраеров сгубила". Эта причина была бы самой "штатной", как принято говорить, и даже благоприятной для группы авторов: ясно и понятно, без политической и уголовной примеси.
      Криминальный подтекст возникает лишь в одном случае: если под видом гонорара авторы получили взятку или "благодарность" за уже оказанную кому-либо услугу. Юристы знают: подозревать - можно, утверждать - никогда. Обвинение должно быть проверено следствием и подтверждено вошедшим в силу приговором суда. До этого - презумпция невиновности. Подождем, тем более что уже сказано президентом: такой размер гонорара называется "должностным". Чем выше ранг авторов, тем выше оплата. Такова реальная практика во всем мире: имя стоит денег. Правда, возможен случай, уже названный "странным", когда генерал Лебедь отказался от гонорара за изданную им книгу.
      Теперь представим себе, что прокуратура не станет возбуждать уголовное дело против "писателей", а если и возбудит, то суд потом вынесет оправдательный приговор. Что тогда делать хулителям Чубайса, обратившимся к услугам прессы и телевидения? Отвечать по предъявленному счету. Чубайс с некоторыми соавторами уже заявил, что обращается в суд за защитой чести и достоинства. Они намерены, и не без основания, выиграть гражданское дело, оставив своих обидчиков, извините, без штанов. А мы, как уличные зеваки, с вожделением будем ждать живописного финала спектакля.
      Одного я не могу сегодня понять: почему дрогнул президент, мгновенно уволив с работы сразу четырех "подельников" Чубайса? У меня два варианта. Первый: если проправительственный "коллективный мозг", державший в руках всю экономическую политику государства, сумел так бездарно задумать и осуществить операцию с монографией и огромным гонораром, не просчитав заранее все последствия и презрев силу общественного мнения, то могут ли эти люди вообще заниматься важным в государстве делом? Гнать! - единственный выход из положения. Второй вариант. Еще в далекой древности Тиберий сказал, будто смотря на нас: "Хороший пастух стрижет овец, но не сдирает с них шкуры" [4]. Четыре шкуры Борис Николаевич уже щедро подарил упрямой Думе. А Чубайса всего лишь постриг. Подоплека ясна: авторы монографии стали товаром, который можно по бартеру обменять на бюджет и налоговый кодекс. Думцы шкуры не без радости приняли и с сожалением констатировали, что желанной шкуры Чубайса нет.
      Затем они могли бы разыграть карту с бюджетом в надежде "дожать" президента, хотя и знали, что с Борисом Николаевичем такие номера не проходят. Так или иначе, я не исключаю, что мгновенная реакция президента была продиктована сразу двумя мотивами. Что-что, а предвидеть президент умеет.
      В любом случае, что бы ни случилось, Анатолий Чубайс не пропадет: возможно, Ельцин подыщет ему новую работу, а то и вернет талантливого организатора на прежнее место - возглавить администрацию. А Валентин Юмашев как дорогостоящий "спутник" шефа, запущенный однажды в космос, не будет возвращен на землю, а всего лишь переведен, как обычно, на другую орбиту. Покамест все оказались в подвешенном состоянии: и Президент, и Дума, и Чубайс, и мы с вами. Ждем-с. Но долго так продолжаться не может: где-то гром рванет, ударит молния, а потом наступит освежающая прохлада и желанная тишина. До новых бурь. И, конечно, по старой традиции во всех грехах обвинят журналистов, которые и этот поворот событий мужественно перенесут: увы, таковы издержки нашей профессии.
      Я нарисовал идиллическую картину финансового скандала. Теперь сделаю два откровенных признания. Первое: всю ситуацию с Чубайсом, его соавторами, Президентом и всеми нами я считаю трагедией, а не водевилем и даже фарсом. "Писателей" мне, правда, жаль: их бес попутал, а теперь из-за этого "беса" страдают их семьи, их сторонники, да и все мы. Еще жаль отечественную экономику: смена одной команды на другую, пока не "обстрелянную", приведет к потере темпа экономического развития, что болезненно скажется на нашем обществе.
      Второе признание: что-то еще продолжает "жевать" мое сердце, тревожить воспаленное воображение, трогать память. Сделаю еще одну паузу, чтобы вместе с вами подумать и найти достойную причину происходящего вокруг Чубайса.
      Вспоминаю далекую юность, 1948 год, родной Московский юридический институт, мой второй курс. Весьма колоритный лектор читает нам "судебную психиатрию". От него-то мы впервые узнали то, что сегодня знают все кинематографисты: эффект двадцать пятого кадра.
      Итак, по словам лектора, группа молодых американских психологов решила поставить "царский эксперимент". Обычно кинолента движется со коростью двадцать четыре кадра в секунду, из-за чего, собственно, и возникает движущаяся живая картинка. Для эксперимента психологи выбрали самую смешную по тем временам комедию Чарли Чаплина "Огни большого города" и, никому ничего не сказав, тайно вклеили после каждого двадцать четвертого кадра кадрик с изображением черного креста. В зале погас свет, началась картина. Двадцать пятый с крестом человеческий глаз не мог увидеть, но в зале не было ни одного смешка, а после демонстрации фильма публика разошлась в подавленном состоянии, так и не поняв причины. Отгадка была проста: черный крест попал каждому в подсознание.
      Помню, тогда же мы обсудили услышанное и решили со своими птичьими мозгами: не так ли устроена вся человеческая жизнь? Люди долго и счастливо живут или преждевременно умирают не потому, что наделены достатком и покоем, бедностью и болезнями, а потому, что работает принцип двадцать пятого кадра. Не зафиксированное глазом и сознанием чье-то мимолетное ощущение доброй руки, хамский жест, чистый взгляд, злобный оскал, мягкое слово, великодушие незнакомца - все это транзитом, через подсознание, отражается на наших нервах, чувствах, переживаниях, настроении. Мы вдруг бессознательно начинаем ощущать животный страх, творческое вдохновение, тоску, жажду жизни, озлобление, спасительную мысль, даже озарение. Откуда поэту приходят прекрасные строки, как совершаются благородные и низменные поступки? Что или кто стоит за нашими спинами, направляя человеческую жизнь: Господь Бог или совершенно реальная материалистическая сила? Кто знает? Из-за этого человеческая жизнь становится либо "растительной", либо наполняется содержанием.
      Вспомнив лектора и наши юношеские рассуждения, я тут же обнаружил в "писательской" истории Анатолия Чубайса "черный крестик", севший в мое подсознание. Логика моих размышлений выглядела теперь так: истинная беда страны связана вовсе не с "писательской эпопеей" чиновников высшего ранга, а в том, что вместо одной команды придет другая, а вместо нее третья, а потом и четвертая, а толку от перемены мест не будет никогда. Почему? - вопрос, на который мы попытаемся ответить. Несомненно то, что может быть хуже, одни потянут экономику страны вперед, другие влево, третьи вправо, четвертые назад, в "светлое будущее", да еще во главе с непонятным правительством "народного доверия". Дуть, разумеется, каждый станет в свою дуду. Вот так они будут драть живое тело России на куски. Спрашивается: может ли кто-то членораздельно объяснить, что с нами сейчас происходит и будет происходить?
      Двадцать четыре кадра путаной и трагической "фильмы", посвященной нашей действительности, мы все видели собственными глазами и, как могли, участвовали в событиях. Однако двадцать пятый кадр, попавший в подсознание, не только давит на нашу психику, портит настроение и вызывает паническую тревогу. Вместо традиционного вопроса: "Кто виноват и что делать?" - рождается еще один, истинно российский вопрос: "Куда идем?" Какова, наконец, будет долгосрочная экономическая и политическая концепция нашего правительства? На днях промелькнуло сообщение о совещании "четверки", которая решила разработать и даже принять трехступенчатую стратегию экономико-политического развития России. Если капиталистического, то какого типа - либерального, тоталитарного, консервативного, монархического или какого-либо нового, "российского розлива". Ответ на этот капитальный вопрос куда важнее возни с гонорарами "писателей".
      Древние греки сформулировали, по сути дела, и нашу общественную ситуацию: "Для корабля, который не знает, в какой порт он идет, никакие ветры не будут попутными".
      Куда же, наконец, мы идем? Вы - знаете? Они - знают?
      Вот к чему нас привел "черный крест" из каждого двадцать пятого кадра нашего родного "кино".
      А нам в ответ: Чубайс, Чубайс...
      Примечание. Этот материал был опубликован "Вечерней Москвой" в декабре 1997 года. Надеюсь, читатель помнит, еще не было чехарды со сменой правительства, ни финансового обвала 17 августа 1998 года. И как не было в ту пору, так и сегодня нет экономической и политической стратегии у государства.
      У журналиста есть возможность видеть и анализировать варианты текущих событий. Но вот быть оракулом журналисту не стоит: он не связан с магией и не фокусник, это уже иная профессия. С другой стороны, если вдруг наш брат газетчик предсказывает ход развития событий, ему дано только одно право и преимущество: раньше читателя огорчаться, когда случается им предвиденное, когда на дворе - беда. Но радоваться грешно. В лексиконе журналиста я не одобряю слова: "Я видел!", "Я предупреждал!", "Я криком кричал!" Лучше тогда уж такому умнику промолчать или уходить в политику, где есть трибуна и соответствующая аудитория, способная оценить "нострадамуса". Воздух в журналистике от этого, право, чище станет.
      ГУСЯЧАЯ ЖИЗНЬ
      Расскажу историю, а потом вы меня спросите: зачем, собственно, и я вам отвечу.
      Итак, много лет назад (тридцать с хвостиком) я впервые в жизни попал на Дальний Восток. Там я оказался на птицефабрике, причем специализированной: по откормке гусей. Ладно. Представьте: два больших загона, стоящих визави (один пустой, другой с гусями), высокий забор, через который даже чемпион мира среди кузнечиков не перепрыгнет (куда там гусям). Узкие калитки для входа-выхода связывает асфальтированная дорожка и даже не тропинка, а длинный пятнадцатиметровый движущийся транспортер. Хочешь из Парижа в Рим (который, кстати, гуси и спасли), вставай и отправляйся без билета. В пути покормят, а потом дадут отдохнуть в пустом загоне, а затем пригласят в обратную дорогу с бесплатным ужином. Коммунизм.
      Только один контролер-кормилец посередине транспортера: мужичок безразмерного возраста и всегда поддатый (мне сказали, что и дома, и на работе). Одет он в старый занюханный ватник (дело было жарким летом), а на голове шапка-ушанка, причем одно ухо опущено, другое торчит, как часовой, точно вверх, а мягкий козырек смотрит в вечность. Рядом с мужичком стоит большая бадья, заполненная подогретым обедом: кстати, чем гусей потчуют, я не знаю, не пробовал, но пригляделся, принюхался и понял - судя по внешнему виду и запаху, гусячий деликатес зовется "баландой", от бадьи идет шланг в руку кормильца, а под правой его ногой - педаль. Диспозиция ясна?
      Затем вижу: "треух" раскрывает обе калитки, а сам становится на свой командный пост - со шлангом наперевес. Гуси, до того толпившиеся нетерпеливо, начинают, как солдаты, элитной воинской части, дисциплинированно и строго соблюдая интервал в три метра, вставать на транспортер. Зрелище впечатляющее: гуси один за другим, с достоинством медленно приближаются к главнокомандующему. И тот вдруг берет подъехавшего левой рукой за горло, сжимает его, гусиный рот открывается сам собою, шланг в глотку, правой ногой на педаль, и порция "там". Следующий! Пережив невиданное унижение при всей честной компании, гусь секунду-две смотрит на "главкома" недоуменно: как же вы, господин "треух", так меня опозорили, небось, опять перебрали? Однако, быстро успокоившись, гусь вздрагивает и мгновенно преображается: из взъерошенного и униженного, но все же получившего свое "законное" довольствие, возвращает временно утраченные качества: важность и значительность. Среди гусей никакого волнения я не заметил: по очереди "отоварившись", они доезжают до второго загона, спрыгивают с транспортера и входят туда, чуть переваливаясь на ходу - без тени обиды.
      Пообедали.
      Теперь, пока гуси будут ждать приглашения на ужин, я готов вернуться к обозначенному нами вопросу. Отвечаю: в последнее время я обнаружил, что наши весьма уважаемые чиновники всех рангов, вплоть до вице-премьеров, придя на высокие должности молодыми людьми (до тридцати-сорока лет), поджарыми и с горящими глазами, очень быстро, за какие-то месяцы, буквально на наших глазах начинают "мордеть". В их глазах появляется надменность, вид снисходительный и державный, подтверждаемый вторым подбородком. Что за мистика! И (самое главное) ничто им не помогает: ни изнурительная круглосуточная работа, и занятия теннисом, плаванием, даже борьбой, ни переживания за практически брошенные семьи - "мордеют"! Чем их кормят? Исключительно красной и черной икрой, одним салом или какой-то специально приготовленной "баландой" высшего качества? Может, малоподвижность виновата, ведь и работа сидячая, и возят их из дома на работу и обратно, как гусей на том же транспортере, но под названием "мерседес"? Может, их персональный "треух" откроет когда-нибудь тайну "мордения"?
      Спрашивается: гусь радует нас, когда его фаршируют яблоками да еще подают с брусничной подливой. А что мы имеем с гуся чиновного? Какие радости, какие "шкварки"?
      Власть. 1998, май
      ДЕНЬГА
      Откровенно признаюсь читателю, не откладывая: финансист из меня, как из мерина - скаковой жеребец в призовом заезде на ипподроме. Ну, не дано. В нашей традиционной журналистской семье, помню, все же был человек, имеющий шанс сорвать банк не в казино, а по призванию.
      И шанс этот появился у моего племянника Антона. Что в те времена, да и в нынешние тоже, коллекционировали пацаны? Календарики, спичечные коробки, марки, иностранные монеты, открытки и, конечно же, фантики (как я мог забыть о фантиках?). Однажды я прихожу домой к старшему брату Анатолию, и Антошка говорит мне, а было ему тогда лет семь или чуть больше: дядь Валь, есть у тебя деньга? Чего? - переспра-шиваю я. Может, говорю, тебе пфенинг нужен? А он отвечает: рупь. Зачем, Антошка, тебе "рупь"? Он спокойно отвечает: я решил собрать коллекцию из совецких деньгов. Мы все тогда решили: эпизод в жизни нашего ребенка. Но через какое-то время - второй случай.
      Был в семье замечательный пес по имени Джон: самый породистый из дворняжек и далеко не самый глупый. Несколько лет он весьма удачно дурил нам головы, пока не признался, что он вовсе не джентльмен. А дама. И тогда мы стали Джона называть Джойкой (не менять же из-за пола привычное имя!). Как-то Антошка утром прогуливал Джойку и вернулся домой с рублем в кармане. Откуда "деньга"? Да выменял. У кого и на что? Да у Сеньки, - отвечает, - я сказал ему, что если у Джойки будет щеночек, я дам Сеньке один раз погулять по двору.
      Вот тут мы и поняли, что в нашей семье появился собственный коммерсант с завидной перспективой. Сегодня Антон уже "сороколетник": средний возраст наших властей и бизнесменов. Был бы он у нас не менее, чем вице-премьером или банкиром, но судьба распорядилась иначе: закончив медицинский институт, Антон стал оперирующим офтальмологом. Его рукам, говорят, можно позавидовать, а уж о мозгах я не говорю, тут вы, читатель, сами убедились.
      Какие самые ценные качества надо считать нужными финансисту? Разбираться в "деньге" - раз, второе - самому остро видеть жизнь, а уж если надо, то и окружающим зрение поддерживать на уровне, чтоб получился: "Будь спок". Может, именно этих качеств не хватило нашим властям, чтобы не допустить нынешнего кризиса, лечиться от которого приходится с помощью хирургии.
      Грустно смотреть на обе власти (я имею в виду исполнительную и законодательную), которые не столько общими усилиями пытались вылезать из кризиса, сколько пытаются использовать его в собственных политических целях: одни - отобрать власть, другие - ее не отдать. А уж потом выяснить, почему и когда совершили ошибки, доведя страну до нынешнего состояния. И я, и вы, читатель, в экономике и финансовых делах разбираемся лишь с помощью здравого смысла, а в тонкостях "не компетентны". Моя логика (может, и ваша) проста и прозрачна, она Далем сформулирована как народная мудрость: "Рубль - ум, два рубля - два ума, без рубля - без ума". Казалось бы, как просто. Но к этому надо еще добавить и "обратную зависимость": "Будет ум - будет рубль, не будет ума - не будет рубля". Теперь о "деньге" хватит.
      Спрашивается, однако, а кто сформировал обе эти беспомощные власти на наши тонкие шеи? Давайте признаемся себе: мы сами. Воистину, точно по Овидию: мы страдаем от ран, нанесенных себе собственным оружием. Но самое печальное то, что завтра - если нам завтра придется идти на новые выборы - мы с вами, как слепые с поводырями, отправимся с листочками в руках к урнам и сделаем то же самое. Если поведет нас не умная Джойка с профессиональным глазником на поводке. Как нам обрести если не прозорливость, то хотя бы не утратить то зрение, которое есть сегодня?
      И еще я думаю над непостижимой для меня загадкой (и никак не могу ее разрешить): почему, принимая огромное количество решений, как политических, так и финансовых, наши властители хоть и мажут часто мимо, но иногда все же попадают в точку, проявляя грамотность и, бывает, мудрость.
      И вдруг сообразил, а не действует ли в нашем случае знаменитое правило великого Всеволода Мейерхольда, точно заметившего, как может только режиссер и актер: "Остановившиеся часы, выброшенные на помойку, два раза в сутки показывают правильное время" [5].
      Господи, подумал я, а не так ли и они попадают в точку? В правительстве, в Думе сидят вполне нормальные люди, не с луны сваливши-еся, не старцы и не юноши. Дееспособный народ, о котором не скажешь: первую половину жизни мы страдаем от глупости, а вторую - от ума. Они-то как раз посередине, от чего ж они маются?
      Закончу, однако, цитатой из "Нагорной проповеди", и читатель сразу поймет, что я имею в виду, ссылаясь на Христа: "И так всегда: как хотите, чтоб с вами поступали люди, так и вы поступайте с ними, в этом закон и пророк".
      Власть. 1998, август
      ВОДИЛА
      В одной из своих многочисленных командировок (тогда я работал спецкором "Комсомольской правды") я заехал на мясокомбинат где-то в Сибири. И запомнил этот визит на всю жизнь. Было это в 1967 году. Писать об увиденном я тогда не стал, понимая, что цензура легко найдет подтекст и запретит публикацию. А стал я свидетелем трагического (и в высшей степени нравоучительного) зрелища: меня пригласили в цех забоя (так он назывался рабочими).
      В специальном помещении, которое язык не поворачивается назвать залом, рабочие готовились к приему баранов - точили ножи. Бараны - несколько тысяч толпились в загоне и громко блеяли, предчувствуя неизбежный конец. Наконец, широкая дверь загона открылась, но ни один баран не сдвинулся с места. Когда стало ясно, что добровольно они в цех не пойдут, к ним в загон запустили старого козла, которого сочувственно называли Сусанычем (в честь Ивана Сусанина). На комбинате Сусаныч работал штатным водилой. Поверьте, читатель, что никакого удовольствия от собственного рассказа и его продолжения я не испытываю и вы тоже не испытаете. Но не каждому журналисту выпадает счастье (мне оно сейчас не выпало) писать о чем-то возвышенном и красивом.
      Вернусь, однако, к нашим баранам. Козел вошел в загон, как в дом родной, проник в самую гущу баранов, покрутился там, о чем-то сладко поблеял, и, представьте, явилось чудо - бараны повалили в цех забоя. Они так торопились, что шли двумя этажами - по спинам своих же соплеменников. Такое дружное и страстное желание умереть лично я предпочел бы увидеть не наяву, а во сне или в фильме "Праздник святого Йоргена".
      И вдруг, не веря своим глазам, вижу: один баран третьим этажом пробирается назад, как будто он (единственный) понял, куда их гонят. Я тут же обратился к бригадиру: прошу вас, просто умоляю вернуть этого барана из цеха! А про себя подумал, что, может, этот баран их будущий Моцарт или великий правозащитник. Пусть он продолжает жить, хоть и в загоне.
      Но резники пощады не знали. В ответ последовало: "возвращенцев" нет, да и музеев не держим.
      - А возмездие?
      - К водилам? У нас те же законы, что и у вас на воле.
      Не буду описывать процедуру забоя, это зрелище не для слабонервных. Но две детали все же упомяну, тем более что в них вся суть моего повествования. Именно в этот день был последний выход на арену водилы Сусаныча. То ли козел обленился, то ли закончился его контракт и ему пришла пора уходить на "заслуженный отдых".
      По традиции каждый резник должен был вонзить в водилу собственный нож, но так, чтобы он не сразу умер, а помучился. Сусаныч сообразил, что ему предстоит. Старый козел очень громко закричал, словно передавая по "бараньей трансляции" предупреждение всем последующим водилам. Заработали ножи, и через какое-то время козел умер в страданиях.
      И вдруг вижу (перед уходом) самое потрясающее: в уголочке кровавого зала в большой столовой миске сидит маленький козленочек, который должен заменить предшественника. Вид у него был безучастный, спокойный, он привыкал к запаху крови и душераздирающему блеянию. Что с него взять, если он козел?
      Не будем делать далеко идущие социальные выводы, поставим точку. Только что Дума утвердила молодого премьера, около года до этого посидевшего "сусанчиком" в правительственной миске.
      Бог ему в помощь!
      Власть. 1998, апрель
      ОДНОПРЫЖНИКИ
      Московский юридический позади. Впереди - что вы думаете? Защита, обвинение, нотариат, юрисконсульство? Ошибаетесь. И не гадайте. Впереди небо! Самое начало пятидесятых годов: ровно сотня выпускников, названная впоследствии "черной сотней", отправлена военкоматом на трехмесячные курсы в Аткарское авиационное училище. Какой будет толк от юриста без штурманского образования? Ползать он будет, а надо научиться летать: разве нет в этой логике истинно государственного подхода к проблеме?
      Теперь перехожу непосредственно к парашютному делу, во имя которого и взял перо в руки: надеюсь, мой выбор темы окажется актуально-способным. Итак, в один прекрасный день наша юридическая эскадрилья получила предложение от командования вручить свою жизнь кусочку "мануфактуры", как точно выразился один из нас. Добровольцами из сотни курсантов стали ровно двадцать восемь человек, немедленно названные "панфиловцами". Кто забыл, тому напомню: именно столько было солдат в повести Александра Бека, героически погибших при защите Москвы. Весьма лестная для нас - камикадзе - аналогия и перспектива, не так ли? - всем остальным по эскадрильям на зависть. Опускаю подробности, связанные с нашим военно-штурманским бытом.
      Сразу перехожу к событию. После двух часов устного инструктажа мы дважды прыгнули с трехметровой высоты в песок, чтобы ощутить жесткость приземления с помощью нашей "мануфактурочки" по имени "ПД-48" (десантный парашют: четыре угла у купола, четыре стропы в руках у нас). Ощутили: жестковато, но не смертельно. Вскоре мы оказались на аэродромном поле, причем полностью экипированные: в шлемах, с двумя парашютами (основным на спине и запасным на пузе), да еще в кирзовых сапогах с двумя плотными портянками (чтобы уберечь обувь при динамическом выхлопе парашюта от самостоятельного полета в открытом космосе).
      Утром "судного дня" нас кормили в столовке училища отдельно от "слабаков", причем усиленным пайком, как гусей перед забоем: дополнительная порция масла, четыре кусочка сахара (вместо двух), а после экзекуции все наши оставшиеся на земле (живыми!) курсанты добровольно пожертвовали камикадзе свои обеденные компоты, но не в натуре, а с торжественным спичем: естественно, только вернувшимся на землю невредимыми и, тем более, покалеченным; и присягнули: клянемся!
      Уже работал двигатель "Ли-2", который и должен был проводить нас в последний путь. Просто так наш инструктор-майор отпустить не мог: как же не поиздеваться, тем более что вся наша эскадрилья стояла четким каре подле нас. Дело понятное и простимое. Минуты перед посадкой в "литушку". По нашим лицам (чувствую и вижу) вымученные "беззаботные" блуждающиеся улыбки: а с чего, собственно, волноваться, если мы не первые, не последние? Майор без единой улыбки произносит напутственную речь. Прохаживая перед строем с руками, не по-армейски сложенными за спиной, говорит (вспоминаю не дословно, но близко к реальности):
      "Значит, так. От фалов вы сами отказались (и правильно сделали, они вам на фиг не нужны). А потому ваша жизнь теперь будет зависеть не от случая, а от собственных действий. Прыгать будете друг за дружкой и по весу: тяжелые первые, за ними легкие. Вопросы есть? Вопросы есть (хотя у каждого из нас кляп во рту): почему по весу? Отвечаю: тяжелый в полете догоняет легкого и садится на купол и "гасит" его. А зачем вам такой чирий на шею? Правильно понимаете. Оторвавшись от самолета, вы считаете про себя так: один-и, два-и, три-и, четыре-и (получаются ровно четыре секунды), после чего дергаете кольцо, которое у каждого на груди слева, а на кольце уже лежит рука, но чтобы случайно или со страху не дернуть раньше времени, ладонь - под мышку! Отсчитали до "четыре-и", переводите ладонь на кольцо и - с Богом".
      Мы все, как немые. Инструктор тоже делает паузу. С руками за спиной, как на лекции в институте, проходит слева-направо и наоборот, после чего спокойно изрекает: "Если основной парашют не открывается, вы без паники дергаете кольцо запасного. Ясно? Но если и второй не открывается, у вас... (он делает типичную драматургическую выверенную паузу) есть два варианта выхода из положения. Первый: приходите ко мне на склад, и я меняю вам парашюты. Второй вариант (делает очень долгую паузу): дергаете себя именно так: за "это самое", по тому что "оно" вам уже не понадобится. Вопросы есть?"
      Вопросов не было. Я прыгал (по весу: девяносто кэге) четвертым. Сосчитал до "четырех-и" и не дернул за кольцо: такого блаженства от свободного полета я никогда в своей жизни ни "до", ни "после" не испытывал. Расправил руки, перевернулся со спины на живот, потом пролетел головой вниз, потом вверх, посмотрел на землю, потом на небо, всласть ощутив упругость воздуха, похожего на резиновую подушку. И лишь после всего испытанного вдруг сообразил: п о р а! Мгновение для меня воистину остановилось: оно было счастливым. Ребята, ждущие нас на земле, потом говорили, что одна точка (точкой был я), обогнав всю команду, стремительно шла вниз, рождая тревогу. Когда парашют наконец вырвался из чехла, меня сильно тряхнуло, и сапог, слетев с ноги, спикировал на землю первым, словно разведчик.
      Первым моим желанием было: немедленно в небо! От того прекрасного эпизода у меня, как у всех "панфиловцев" осталось удостоверение, врученное нам перед строем начальником Аткарского училища штурманов дальнего действия. Удостоверение было странное, но по-военному уставное: "Свидетельство парашютиста-однопрыжника".
      Сегодня я довольно часто вижу своих собратьев-однопрыжников не только по небу, но и по земле. Чаще всего во властных структурах или в бизнесе: разве быть премьером России, пресс-секретарем Президента или главой Центробанка не означает быть тем самым десантником с почетным "свидетельством" в кармане?