Приключения Билли Чаки (№1) - Разборки в Токио

Видимо, не поклонник журнала. Как и большинство сумоистов: несколько лет назад я написал разоблачительную статью о тех строгостях, с которыми столкнется юный сумоист, если хочет достичь успеха. Я добросовестно перечислил фунты жирного тушеного тянко-набэ, который ему надо съесть, и часы бездумного избиения телеграфных столбов под дождем. Я поделился малоприятными деталями: молодые сумоисты обязаны вручную стирать набедренные повязки старших товарищей и – что еще хуже, – чистить сумоистские унитазы в тренировочном лагере после неизбежных засоров. Многие жаловались, что статья получилась довольно тяжеловесная, но факты неоспоримы. Из всех моих сочинений она входила в первую двадцатку полемических статей.

– Как я уже сказал, я написал статью о подготовке водителей в компании «Ётаё». Назвал ее самой прогрессивной в мире. Сотни бесплатных автомобилей, опытные инструкторы, которые учатся на трехгодичных курсах по всем аспектам автомобиля – от истории бензина до продвинутых методик агрессивного вождения. Я даже упомянул элитарный детский садик. Действительно очень прогрессивно. И очень полезно для репутации.

Я смутно осознавал, что несу околесицу и перескакиваю с японского на английский и обратно. Теперь, когда адреналин после драки в баре иссяк, на меня навалилась усталость.

– Школа – прекрасная. Я сам там учился водить. Продолжайте. – Сумоист широко улыбнулся, и его высокий хриплый голос успокоил меня, как шуршание простыней в теплой постели.

– После публикации на меня вышел работник отдела связей с общественностью компании «Ётаё». Он сказал, что статья очень лестная и после публикации приток учеников вырос на тринадцать процентов. И добавил, что, когда окажусь в Токио, мне надо побывать там, где отрывается вся элита компании. А затем стал загадками объяснять, как туда добраться. Говорил что-то про Мадонну. Я решил, что он меня дурачит, но вот я здесь и этим счастлив.

В тот момент я был очень счастлив находиться здесь. Отороченная белой бахромой куртка сумоиста, казалось, просто сияла, и он походил на гору под искрящимся снежным покровом. Даже пустоты в комнате источали головокружительную доброжелательность.

– Мы очень рады, что вы здесь. Вы привели с собой еще двух гостей. Они тоже репортеры?

– Кто, эти? Молокососы? – Вопрос меня рассмешил. – О нет. Это просто мои друзья. Отличные парни.

Я увидел свое отражение в настенном зеркале над Арёси. Мое лицо перекосила дикая карикатурная ухмылка. И тут я понял, что произошло.

Потому что, думая о слове «ухмылка», я всегда вспоминал Сару с ее озорной почти беззубой улыбкой, как она там, в Кливленде, наглотавшись таблеток, кайфует от эндорфинов. А подумав о лекарствах, я вспомнил про острую боль в заднице, когда садился на стул. Причиной моей туманной эйфории была скрытая игла. Возможно, МДМА[16] или особо галлюциногенная форма пентатола натрия. Это открытие рассмешило меня еще больше. Частичка мозга пыталась напомнить, что я в беде, а этот четырехсотфунтовый сумоист мне вовсе не друг.

Естественно, от этого я захохотал еще громче.

По этим вторым приступом смеха я лишь скрывал тот факт, что самоконтроль ко мне возвращается. Молодым незрелым репортером, внезапно очутившись сначала в Гао, затем в Пномпене и Бангкоке, я перепробовал уйму наркоты любого рода. Я тогда осваивал Путь Потребителя Мака, философию, которая помогает нейтрализовать воздействие наркотиков. Этот метод учит распознавать ощущения и импульсы, которые без наркоты бы не возникли, а потом заманивать их в безопасный уголок мозга, пока они не побудили к поступку. Это, конечно, требует глубокого понимания умственных процессов. Большинство людей лишены такой самоосознанности. Вот почему одни, считая, что умеют летать, прыгают в окна, а другие просто ведут себя как придурки.

– Чем ваши друзья занимаются? – вежливо спросил Арёси. Но теперь я видел его насквозь. Я распознал импульс говорить правду и засунул его подальше в какой-то мозговой тупик.

– Один автомобильный гоног. В моем языке слово «гоног» – палиндром. Гоног он неважный, но все-таки надеется, что когда-нибудь компания «Ётаё» будет его спонсировать. А другой, тот, который с усами, – он эстрадный артист. Мим. Поэтому обычно помалкивает. Он все время белые перчатки носит, как Макки-Маус. – Важно подпустить невнятной околесицы, чтобы у сумоиста создалось впечатление, будто я в психоделической эйфории.

– Понятно, – кивнул он. – Господин Чака, а почему вы так спешили к выходу? – Он задал мне вопрос так, будто одобрял мою спешку. Рациональная часть мозга возмутилась столь манипулятивной тактикой, а одурманенная снизошла к его пытливости.

– Как раз уходил человек, который рассказал мне про лав-отель «Ётаё». Я просто хотел поблагодарить его за то, что он познакомил меня с таким удивительным местом. И впрямь удивительное место. Я хотел ему сказать, какое оно удивительное.

– Этот человек… он выходил с девушкой, правильно?

– Я не заметил, – отмахнулся я. – Но хочу поведать вам нечто интересное, шериф. В детстве, когда мне было годика три, я считал, что зимой у меня в животе обитают маленькие зверушки. Зиму пережидают. Вот херня, верно?

Сумоист лишь усмехнулся и ничего не сказал.

– И вот что еще я вам скажу, – не останавливался я. – У вас тут клевая вечеринка. А какие красотки. И ковбойская музыка прикольная. Гораздо лучше, чем наматывать круги по участку и хватать парней за яйца, да?

Арёси решил, что я окончательно заторчал и дошел до кондиции. Я не стал его разочаровывать.

– В лав-отеле «Ётаё» много красивых девушек, господин Чака, – сказал Арёси, немного расслабившись. – Возможно, в будущем и вы сможете наслаждаться их обществом. Но в свете сегодняшних досадных событий, полагаю, будет лучше, если вы с вашими гостями придете в другой раз.

– Абсолютно с вами согласен. И очень, очень вам благодарен за ваше радушное приглашение и гостеприимство. Вы очень добрый человек и такой красивый в этой куртке с бахромой. Любой город на Диком Западе почтет за честь сделать вас шерифом.

Арёси, четырехсотфунтовый бывший борец сумо, смущенно зарделся.

– Можно вас кое о чем спросить, шериф? – спросил я.

Он кивнул.

– У вас голос правда высокий или со мной что-то не так?

Арёси искоса взглянул на меня. Может, я перегнул палку. Он внимательно на меня уставился. Даже глаза – и те сумоистские. Я опустил веки, стараясь прикинуться одуревшим, в полной отключке. Шон Пенн в роли Джеффа Спиколи.[17]

– Я в пятнадцать лет получил удар по горлу на матче, – наконец сказал Арёси. – Вся гортань всмятку.

– Ой, извините, – сказал я.

– Я сломал парню шею, – прохрипел Арёси. – Так что в конце концов все устаканилось.

Не зная, что ответить, я лишь криво улыбнулся. Все четыреста фунтов Арёси поднялись и проводили меня до двери.

Пока мы выезжали из гаража, я все размышлял над этим эпизодом. В барах реального американского Запада мрачный вышибала, гора мышц, просто заломил бы вам руки и выбросил на улицу. По крайней мере, так показывают в кино. В салуне «Дикий Запад» лав-отеля «Ётаё» вас спокойно препроводили в комнату, попотчевали сывороткой правды, допросили великолепным сопрано, а затем подвели к двери, пригласив зайти снова при более благоприятных обстоятельствах.

А Сара считает, что Япония не экзотична.

Слава богу, ни Бхуто, ни Синто не стали расспрашивать, кой черт в меня вселился. К происшедшему они отнеслись как к досадной случайности, но за их сдержанностью чувствовалась обида. Вряд ли простому бармену или шоферу еще выпадет случай провести вечер в самом легендарном в Японии секретном лав-отеле.

По крайней мере, лав-отель позволил им не возвращать ковбойские наряды. Не знаю, на что в токийской повседневности сгодится куча ковбойской одежды, но все равно очень любезно.

4

Сидя в спортзале в ожидании юниоров-инвалидов, я просматривал утренние газеты. Сообщений о смерти Сато Мигусё полно. Следователи полагали, что пожар возник в частном кинозале, когда Мигусё крутил эпохальный фильм, шедевр японского экспрессионизма «Испорченная страница» из своей частной кинотеки. Оригинальный экземпляр 1927 года, то есть снятый на нитроцеллюлозную пленку, а не на современную пластиковую. Газета назвала нитроцеллюлозу «относительно горючим материалом» – это все равно что назвать моего вчерашнего друга-шерифа «относительно крупным человеком». По-моему, странно, что человек, всю жизнь занимавшийся кинематографом, не воспользовался новой копией (как сообщала газета, фильм переиздали в 1973 году на менее опасной ацетатной кинопленке) или хотя бы не позаботился о мерах предосторожности, раз уж имел дело с таким огнеопасным веществом. Но полиция решила, что произошел несчастный случай, а так как пресса считает ее фактически непогрешимой, расследование вряд ли продолжится.

Среди статей был обзор фильмов, которые Мигусё снял или продюсировал. В обзоре говорилось, что незадолго до смерти Сато искал на Хоккайдо места для съемок следующего фильма и пытался приобрести права на биографию некоего американского репортера.

Может, потому Сато и рвался со мной встретиться.

Просматривая газеты, я вдруг понял, что ищу намеков на некий высший смысл, хочу разобраться, что скрывается за сухим перечислением немногих фактов, составлявших поверхность его жизни. Очередная смерть знаменитости второго плана; такие смерти пресса, поскольку словарный запас у нее ограничен, всегда называет «трагическими» – можно подумать, это хоть что-то проясняет. Скорее на ум приходят слова «нелепая», «абсурдная», «подозрительная», «страшная» – и они тоже не проясняют ничего.

Я кинул газету в урну, где ей и место, и задумался о бесполезности так называемой объективной журналистики при столкновении с событием такого масштаба. Конечно, делов-то, ну, умер старый кинорежиссер – мир дальше будет заниматься своими делами, даже не икнув. Чья-то личная трагедия в трагически обезличенном мире не обрушит фондовую биржу, не приведет к крушению корпорации и не повлияет на борьбу спортивной команды за чемпионский титул. Разве что репортер-гайдзин исполнит экзистенциальный блюз.

Хиро Бхуто сказал, что вряд ли якудза будут ерепениться, хотя его маленький прикол с Пи-Ви Мелвиллом, скорее всего, рано или поздно раскроется. Наделять якудза чувством юмора – все равно что учить обезьян играть в шахматы, но пусть делает что хочет. Хирохито теперь официально стал моим водителем. Я объяснил ему, что работать надо двадцать четыре часа в сутки, но, естественно, вознаграждение будет достойное. Позвонив Чаку, главбуху журнала, я убедился, что так оно и будет, и получил в ответ обычные математические угрозы. Чак пока не научился говорить «нет», но уже делал успехи.

До начала соревнований оставалось три часа, и в спортзале тусовались всего несколько участников. Комплекс – один из крупнейших центров боевых искусств на перенаселенном Хонсю. Когда-то секретный ангар для самолетов камикадзе до их отправки на филиппинские базы, затем – современный спортивный комплекс. Прежнее назначение ангара старались скрыть как могли, но здесь по-прежнему веет какой-то жутью. Я наблюдал за молодыми инвалидами-каратистами, которые разминались и отлаживали свои коляски, и думал о пилотах «божественного ветра», нервно проверяющих приборы перед атакой.

Мне всегда нравилась атмосфера большой пустой аудитории перед самым началом крупных молодежных соревнований. Зал вскоре заполнится гибкими и потными тинейджерами, в которых от перевозбуждения так и играют гормоны и адреналин. Застучат друг о друга костыли в жестокой схватке. Заскрипят инвалидные коляски, грациозно маневрирующие, крутясь и уклоняясь. Густо зазвучат вопли взволнованных родителей, которые вторят выкрикам кия юных воинов. Но пока все тихо, только лампы гудят и слабо шуршат потолочные вентиляторы. Остатки наркоты, конечно, усилили мое благоговение, но в такие моменты я знал: нет занятия лучше, чем писать для журнала «Молодежь Азии».

Слава богу, я один. Наконец-то я наедине с собой – впервые с тех пор, как я вошел в «Пурпурный невод», а в мою жизнь вошла гейша. Я вспомнил, как она нарисовалась в дверном проеме, а в полутемный бар ворвался свет с улицы. Кроваво-красная помада размазана вокруг рта, будто она подкрашивала губы на американских горках.

Может, якудза гнались вовсе не за ней. Может, она не гейша, а просто чокнутая девчонка, которая ищет приключений. Может, дом Сато и впрямь сгорел случайно, как пишут газеты. Может, я просто параноик.

Без явной провокации я затеял две драки и был вышвырнут из лав-отеля «Ётаё». А все потому, что вбил себе в голову, будто загадочная женщина – гейша.

Я вспомнил дзэнскую притчу, в которой ученик признается учителю, что ему снятся кошмары об ужасном и могущественном враге. Учитель говорит, что пусть в следующий раз, когда ученик столкнется во сне с врагом, он пометит живот врага огромным крестом. Ночью, когда во сне к ученику приходит враг, ученик поступает, как ему было велено. Внезапно враг испаряется. Наутро ученик просыпается и видит огромный крест, выцарапанный на его собственном животе.

Видимо, я уже на себе в крестики-нолики играю. Но это лишь инь ситуации. Ян – в интуитивном ощущении, что противодействующие мне силы вполне реальны. Интуиция часто выводила меня из ситуаций, в которых холодный расчет свел бы в могилу.

Просчитывая возможности, в дальнем углу спортзала я заметил трех неприятных типов.

Они уставились прямо на меня. В деревнях, где бледнолицый – такая же диковина, как дружественный туземец в Нью-Йорке, это нормально. Но здесь Токио, и на любопытство такой взгляд не спишешь.

В основном у якудза в одежде два дресс-кода – стильный, как с картинки, гангстерский костюм и прикид бандита на курорте. Со щеголями я встретился накануне в баре «Пурпурный невод»: броские итальянские костюмы, солнцезащитные очки, напомаженные волосы, побрякушки для компенсации комплекса неполноценности. Второй тип предпочитает более традиционную одежду: черные, грубо выделанные хопи, распахнутые до пояса, чтобы видны были татуировки, налобные повязки хатимаки с националистическими символами типа Восходящего Солнца и сандалии гэта на ногах. Конечно, любой наряд – униформа, способ показать миру свое место в обществе, и к гангстерам это относится в первую очередь. Они ненавидят двусмысленность.

Вот поэтому трудно было распознать этих парней в другом конце зала.

Ни в одну из вышеупомянутых групп они не вписывались. Они вообще не принадлежали ни к одному известному мне социальному слою. Костюмы одинаковые, все черные и плохо сидят. Даже через зал было заметно, что ботинки у них истрепаны, а каблуки сбиты. Один мужчина был в темных очках и федоре, у двух других – непримечательные стрижки. Все трое – точно агенты Секретной службы после нескольких бюджетных сокращений.

По-солдатски держа руки по швам, они стояли, как приклеенные, плечом к плечу, не говоря ни слова и не глядя вокруг. Вдруг, точно единый организм, они, глядя в пол. разом двинулись через зал коротким задумчивым шагом.

Они выглядели настолько странно, что я понял: ребята пришли по мою душу.

Зал они пересекали целую вечность, но потом вдруг сразу оказались у открытой трибуны. Тот, что в очках и шляпе, стоял прямо передо мной, а по бокам и на полшага сзади стояли его товарищи. Я почтительно кивнул и отдал ему право первого хода.

– Разрешите сесть? – спросил он. Говорил он медленно и сухо.

– Конечно, – сказал я. – Свободных мест полно.

Он кивнул, направился вверх по трибуне и выбрал место непосредственно слева от меня. Его дружки, подождав, пока он сядет, тоже поднялись по проходу и сели плечом к плечу у нас за спиной.

– Господин Билли Чака, для человека, который провел столь богатый событиями вечер, выглядите вы просто замечательно. – Он говорил так, будто у него черный пояс по этикету.

Я ответил глупой улыбкой. Я на это мастер.

– Не хочу зря тратить ваше время, господин Чака, но при данных обстоятельствах, я надеюсь, вы простите мне такую прямолинейность.

– Бурэй-ко дэ ханасимасё, – ответил я. Поговорим без формальностей.

– Отлично. Ее зовут Флердоранж. Ее надо найти.

Я был немного разочарован тем, что у такой обольстительной и коварной гейши такое заезженное и скучное имя. Прямиком из комиксов. Я ожидал чего-то поэкзотичнее, ну, скажем… только не Флердоранж.

– В духе взаимного сотрудничества, полагаю, будет лучше, если мы объединим наши усилия, дабы продуктивнее поработать над достижением нашей обшей цели. Мы считаем, эти поиски для вас тоже будут небесполезны. Что касается нас, само существование нашей организации зависит от того, найдем ли мы эту женщину.

Видимо, дух коллективизма – и в самом деле реальная сила на всех уровнях японского общества. Я хотел было еще поиграть в несмышленыша, но рано или поздно придется задавать вопросы.

– Извините, господин…

– Мое имя не имеет значения.

– А какую организацию вы представляете?

В ответ мужчина достал металлический портсигар с необычной эмблемой, выгравированной черным цветом на крышке. Я такого гангстерского герба не знал и почти не сомневался, что прежде нигде эту эмблему не видел. Он позволил мне взглянуть, затем несуетливым движением опустил портсигар в карман.

– Я должен угадать, чем вы занимаетесь?

– Чем занимается наша организация не суть важно, – ответил он. – Важно, чтобы мы достигли определенного соглашения.

– Я уважаю ваши задачи, – вежливо ответил я, – но без тех глубоких знаний, которыми вы, несомненно, располагаете, я решительно не понимаю, чем могу помочь вашей организации.

Мужчина ободрительно кивнул, снова продемонстрировав высокий класс манер. Я взглянул на двух парней позади нас. Их веки тяжело нависали над мутными глазами, будто они медитировали на природу скуки.

– Как у любой организации, наши ресурсы ограничены. Непредвиденные чрезвычайные обстоятельства бывают весьма затратны. Плюс к тому юридические и этические каверзы, политические и религиозные аспекты, которые следует учитывать. Так что мы посовещались и выбрали вас.

Вряд ли якудза будут не спать по ночам из-за юридических и этических каверз. Я совсем запутался и не знал, что и сказать.

– Мы очень избирательно подходим к решению вопроса о том, где являть себя. И вот тут вы можете нам помочь. Мы навели справки о вас и установили, что вы довольно известная в Японии личность, особенно дпя гайдзина.

– С парой-тройкой людей знаком. Но в последнее время мне попадаются сплошь нелюди.

– В ближайшем будущем это вряд ли изменится. Флердоранж крутится в таком обществе, вам и не снилось…

– Пусть мои сны вас не беспокоят. Я повидал достаточно, так что пищи для сновидений хватает.

Мой собеседник и бровью не повел, что было бы поразительным проявлением живости по сравнению с двумя другими парнями. Те сияли не ярче восковых кукол.

– Очень хорошо. Значит, мы договорились. Вы ее находите и приводите к нам.

– Погодите. Я еще ни на что не соглашался. Может, мне не интересно.

– Интересно, интересно и мы это знаем. Она гейша. Она еще много кто, но и этого достаточно, чтобы вас заинтересовать. Мы знаем вас, господин Чака.

– Если так, вы должны знать, что я не люблю, когда меня принуждают. Конечно, мне нравятся гейши – но мне нравится и многое другое. Скажем, самому принимать решения.

Человек в Шляпе улыбнулся и покачал головой.

– Ну что ж, буду с вами откровенен, господин Чака. Ваше поклонение гейшам сравнимо с тягой алкоголика к спиртному. Ваша страсть существенно подавляет ваше благоразумие. Ваша самостоятельность в данном вопросе сводится к тому, как именно вы решите искать Флердоранж. Проигнорировать ее вы просто не в состоянии. Всё это мы знаем. Мы предлагаем наилучший вариант и укрепим ваши шансы на успех в этом предприятии.

Я был оскорблен, но, пожалуй, он прав – я бы все равно стал искать Флердоранж. Мне не понравился тон этого парня, для которого одержимость всей моей жизни – просто сухой факт. И все же не помешает узнать, насколько сильно она им нужна.

– Ваша наблюдательность меня не впечатляет, – сказал я. – Даже будь у меня последняя стадия гейшефилии, вы не представили мне ни единого преимущества вступления в ваш маленький клуб.

– Возможно, вы знаете многих, господин Чака. Поверьте, наш круг знакомств гораздо шире. Возможно, вы считаете, что полностью натурализовались в Японии, но вы всегда будете иностранцем. Жить в этой стране довольно сложно. Мы в силах бесконечно осложнить вашу жизнь.

– А теперь вы оскорбляете мои чувства.

– Это просто факт. Порой ксенофобия – полезный инструмент. Но давайте не будем зацикливаться на негативе. Давайте сосредоточимся на компенсирующих аспектах нашего предложения.

Поразительно, как этот парень говорил. Он переходил от почти неприкрытых угроз на жаргон агрессивного коммивояжера, в полной безмятежности и не меняя интонации. Как будто играешь в покер с роботом.

– И каков же пряник? – спросил я.

– Двести семьдесят три тысячи четыреста четыре доллара и двухгодичное членство в гольф-клубе Джун-парк, – сказал он. Сухо, как и все, что он сказал ранее.

– Двести семьдесят три тысячи четыреста четыре доллара? Прекрасная круглая цифра. Вы что, пожертвования собирали?

– Мы на бюджете, как любая организация.

– Я не играю в гольф.

– Членство можно переуступить. Оно стоит более ста тысяч долларов. Вы без проблем его продадите.

Таковы, значит, их ставки. Четверть миллиона долларов с лишним и привилегия гулять по травке, избивая маленький белый мячик. Сколько же она стоит, раздумывал я, с точки зрения «кнута»? Сломанной ноги? Моей жизни? Или чего-нибудь экзотичнее, болезненнее…

Не важно – у меня ставок не было. Ни кнута. Ни пряника. Ничего. Выбора и впрямь нет. Его не было с тех пор, как Флердоранж вошла в бар и в мою жизнь.

– Хорошо. – Я пожал плечами. Я решил немного подыграть, а затем их кинуть. Путь наименьшего сопротивления.

– Отлично, – сказал Человек в Шляпе. – Мы с вами свяжемся.

Он встал. Его спутники тоже. Затем все трое очень глубоко поклонились – глубже, чем положено. Я был польщен, но затем вспомнил, что этим парням, кем бы они ни были, я нужен, чтобы добраться до прекрасной гейши. Жест, однако, приятен, а в этом мире что сумел, то и получил.

Я поклонился в ответ. Затем они развернулись и в ногу зашагали прочь. Я смотрел, как они выходят из спортзала, и раздумывал, куда ж такие парни могут направляться.

Первый день чемпионата прошел довольно вяло. Было несколько очень перспективных ребят, но были и дети, чья подготовка явно недотягивала до соревнований такого уровня. У элитарных бойцов день прошел за безмятежным отсевом бесталанных – так, чтобы не выставить тех неумехами. Все матчи по традиции вроде бы приближались к ничьей, дабы сохранить «лицо» противника. Бои, которые можно было выиграть вчистую, часто заканчивались победой по очкам. Такая традиция вынуждала хорошо подготовленных бойцов становиться актерами-любителями: инсценируя ошибки, они давали противнику возможность набрать очки.

Один особенно абсурдный матч шел полчаса с лишним. Боец по имени Хитаки был одним из фаворитов открытого спарринга на двух костылях. Немного увлекшись, он быстро набрал очки, и до победы ему оставалось заработать еще одно. Однако тут чувство ответственности перевесило, и он стал неуклюж и вял. Его атаки были очевидны и несвоевременны. И все же его противник не проявлял инициативы. Хитаки начал ошибаться и чуть ли не вис на сопернике. Он заработал два штрафных очка, нарочно выйдя за пределы ринга.

Это помогло сравнять счет. Но проблема была в том, что, если Хитаки получит еще одно штрафное очко, его дисквалифицируют. В отчаянии он старался навязать противнику еще хоть одно очко, чтобы довести счет до 4–3, а уж затем нанести победный удар. Но соперника, похоже, устраивало медленно кружить по рингу, и он не пользовался возможностью, когда бы Хитаки ни открывался. Хитаки попытался врезаться плечом в его костыль, но соперник увернулся. Так они и ходили кругами. Хитаки старался подставиться, а противник упорно не давал ему потерять очко.

Матч начинал интриговать – дикая иллюстрация тому, как пацифизм может расстроить агрессора. Конечно, прямо за пределы ринга такую тактику не перенесешь. В конце концов Хитаки приблизился к противнику, а затем, как в гротескной пантомиме, шлепнулся на пол, будто получил удар по ногам. Полный сочувствия и, несомненно, такой же расстроенный рефери присудил очко, дав Хитаки возможность покончить с противником, сохранив тому репутацию.

После этого матч закончился в считаные секунды. Проигравший сошел с татами с нахальной улыбкой, а Хитаки – в легком шоке. Надо бы прикинуть, подумал я, как этот бой применим в моем положении.

Репортаж с соревнований освежал – даже лучше, чем сон. Турнир напомнил мне, что в конечном счете я по-прежнему репортер – журналист самого уважаемого среди азиатских тинэйджеров англоязычного издания. У меня были свои слабости: любовь к гейшам, потребность в Саре, неуместное чувство юмора и способность влезать самому и втягивать окружающих в опасные для жизни ситуации. Но просматривая свои заметки о турнире, я снова понял, что, несмотря на недостатки, я, возможно, лучший репортер, что когда-либо писал о соревнованиях по боевым искусствам среди азиатской молодежи. Ко мне вернулась уверенность. Я найду гейшу. И я знал, что так или иначе сумею стряхнуть с хвоста тех, кого представлял Человек в Шляпе.

Если эти люди как-то связаны с якудза, о безопасности Хиро Бхуто или моего водителя Хирохито можно больше не беспокоиться. Можно не прятаться, спокойно вернуться в шикарный отель. Но сначала требовалось посетить менее комфортабельные камеры токийской городской тюрьмы, где я надеялся кое-что узнать об одном пожаре.

5

Хидеаки Кавабата отбывал пожизненное заключение в «Общежитии искупления» токийской городской тюрьмы, потому что слегка поучаствовал в студенческом политическом движении, пока учился в колледже. Не по годам развитый студент, изучавший химию и электромашиностроение, он проводил студенческие годы, как и многие японцы – пошел вразнос фигурально и буквально и исследовал радикальную политику. К несчастью, его выпускной год в колледже совпал со строительством аэропорта Нарита в 1979 году.

Аэропорт Нарита был громким делом среди японских радикалов. Они протестовали против захвата «крестьянских» земель под строительство аэропорта, который предназначался для обслуживания в основном международной буржуазии. Япония стала так богата и комфортна, что ее дети усомнились в богатстве и комфорте. У Америки был национальный съезд Демократической партии 1968 года, у Франции – май 1968-го, и теперь, десять лет спустя, декада японского студенческого бунта заканчивалась яростной схваткой из-за аэропорта Нарита.

Цифры вспоминались легко – во время стычек в 1979 году взорвалось двадцать шесть бомб. Ранены тридцать два человека. Восемь убиты.

Хидеаки Кавабата был признан виновным в двух из этих смертей. Он всего лишь изготовил бомбы, так что мог бы легко отделаться. Но по другим подозреваемым улик было мало, поэтому Кавабата стал вроде козла отпущения. Дело осложнялось тем, что он считал себя политическим героем и не пожелал отрекаться от убеждений и искупить вину как положено.

В конце концов большинство радикальных сторонников Кавабаты плюнули на свое правое дело, подстриглись и присоединились к японскому мейнстриму, против которого и выступали в студенческие годы. Аэропорт Нарита построили, а Кавабата принялся отбывать пожизненное заключение, обретя статус сноски в исторической монографии.

Приговор сделал его левым фанатиком без чувства юмора. На всю жизнь поселиться в тюрьме из-за юношеского идеализма трудно, и поэтому Кавабата нашел утешение в марксизме, сообразном пожизненному сроку.

Меня провели в комнату для посетителей, где за деревянным столом сидел Кавабата. Я сразу подумал, как мало он изменился с нашей последней встречи: тот же худой очкарик, лицо серьезное без малейших признаков самоанализа. Казалось, он скорее считает в уме, чем грезит о мировой революции.

– Чака, мне не сказали, что посетитель – это ты. Я бы принес тебе кое-что из моих трудов, – сказал он как мог приветливо. Кавабата неизменно передавал мне заумные напыщенные трактаты о «Роли молодежи в разжигании мировой революции» и всякое такое в надежде, что я их опубликую в «Молодежи Азии». Как легко предположить, то были бессвязные нравоучительные диатрибы. Как писатель Кавабата был приличным террористом.

– Рад тебя видеть, Кавабата. Похоже, ты пережил распад Советского Союза и Восточного блока. – Мне нравилось его подкалывать. Он никогда не понимал, шучу я или пытаюсь вовлечь его в дискуссию.

– Естественный конец порочного правления, исказившего идеи Маркса. Теперь, когда Советский Союз больше не сует свой нос в чужие дела, могут победить истинные отечественные революции.

Любопытно, где, по его мнению, это случится. Впрочем, мне не хотелось его расстраивать, пока не узнаю того, за чем пришел.

– Может, ты и прав. Напиши об этом статью.

– Написал. И послал тебе несколько месяцев назад. Ты что, не прочел?

– Я в последнее время в Штатах не был. Я, наверное, попрошу редактора, чтобы он прислал ее сюда. Мне не терпится узнать твою точку зрения на текущую ситуацию в мире.

Я считаю, когда надо, я вру хорошо, но на этот раз шло необычайно тяжко. Слава богу, Кавабата вроде не заметил мой обман. Он был занят: озирался, выясняя, не подслушивает ли кто.

– Я обнаружил секретную систему коммуникаций, – прошептал он. – Подпольную всемирную компьютерную сеть, которая обречет систему на гибель. Преступники, педофилы и разномастные революционеры теперь могут делиться информацией. Самое главное, о ней никто не знает. Транснациональные корпоративные деспоты понятия не имеют о ее существовании.