ГЛАВА ТРЕТЬЯ. ЧУЖИЕ ПИСЬМА

Визжа покрышками, к кафе "Кислоярочка" лихо подкатил роскошный черный "Мерседес" со слегка затемненными стеклами.

– Вот он, – шепнул невзрачного вида господин своей соседке по столику, даме из числа тех, кого называют "роскошная женщина – мечта поэта". Дама кивнула, нервно отпила глоток кофе и не глядя закусила булочкой.

Через минуту в кафе вошел хозяин "Мерседеса". Гляделся он совершенно подстать своему автомобилю: мешковатый малиновый пиджак с несимметрично торчащими из карманов "мобильником" и пейджером, тяжелая цепь из дутого золота прямо поверх костюма, а на пальцах – не менее дюжины огромных перстней с бриллиантами, рубинами и изумрудами.

Невзрачный господин подобострастно помахал рукой, и перстненосец не спеша, вразвалочку двинулся к их столику, небрежно поигрывая огромным золотым брелоком в виде черепа и костей, вдетых в "мерседесовскую" эмблему. В другой руке он нес вместительный черный "дипломат".

– Ну, блин, здравствуйте, – пробурчал он, приземлившись за столик. -Значит, продавец – вы?

– Я, я, – закивала дама.

– Ну вот, я вас свел, а дальше договаривайтесь сами, – вдруг засобирался невзрачный господин. И, понизив голос, напомнил даме: – Не забудьте, десять процентов.

– Товар при себе? – отрывисто спросил человек из "Мерседеса", когда они остались вдвоем.

Вместо ответа дама извлекла из сумочки невзрачный сверток:

– Тут все десять. Будете проверять?

– Да зачем? – махнул перстнями покупатель. – У нас, у бизнесменов, все, в натуре, на доверии. – Пакет исчез под малиновым пиджаком. – А это вам. – Бизнесмен сдвинул недопитые чашки и положил на стол свой "кейс".

– Сто тысяч? – с замиранием сердца спросила дама.

– Как одна копеечка, – ухмыльнулся покупатель. Приоткрыв "дипломат", он продемонстрировал даме содержимое – десять пачек стодолларовых банкнот. – Будете пересчитывать?

– Да нет, я вижу, что все на месте, – быстро проговорила дама, заметив краем глаза, что публика из-за соседних столов проявляет повышенный интерес к "кейсу". Да и за окном совсем некстати прогуливались двое милиционеров...

– Ну как, по рукам? – оторвал бизнесмен даму от созерцания вожделенных пачек.

– Ах, да-да, – поспешно проговорила дама. – Только я совсем не подумала, как все это унесу...

– Да берите вместе с чемоданчиком, – захлопнул "кейс" бизнесмен. -Дарю на память. К тому же я на вашем товаре такую "капусту" наварю, что вам и не снилось... – Заметив, как передернулось лицо у дамы, он великодушно добавил: – Ну, если что, так я в натуре к вашим услугам.

– Буду иметь в виду, – буркнула дама, бережно, будто дитя, принимая "дипломат".

– Вас подвезти? – галантно предложил бизнесмен.

– Нет, благодарю вас. Я живу рядом, за углом.

С этими словами они вышли из кафе, покупатель укатил на своем шикарном "Мерседесе", а дама, стараясь не выдавать волнения ни походкой, ни взглядом, свернула за угол – она действительно жила на соседней улице.

Едва счастливая обладательница чемоданчика переступила порог своей квартиры, как ее облик изменился до неузнаваемости: даже не закрыв входной двери, она дернула крышку "дипломата", и зеленые пачки разлетелись по полу.

– Вот они вы, вот вы, мои милые, мои родные, – радостно проурчала хозяйка. Подняв с пола одну из пачек, она нетерпеливо сдернула ленту...

В дверь постучали. Василий Дубов привычно смахнул со стола в шуфлятку какие-то бумаги и, приняв позу роденовского Мыслителя, крикнул:

– Входите!

Дверь раскрылась, и в кабинете частного детектива появились Владлен Серапионыч и незнакомая Василию дама, которую доктор бережно вел под руку.

Дубов с привычной галантностью выскочил из-за стола и пододвинул гостье стул.

– Благодарю вас, – чуть слышно проговорила дама и поспешно опустилась, будто упала. На соседний стул присел Серапионыч.

– Вот, Василий Николаевич, это и есть моя пациентка, о которой я вам давиче говорил, – сообщил доктор. – Поэтесса Софья Кассирова. – Дама чуть кивнула. – Просит вас отыскать сбежавшую рифму. Шучу.

Дубову стоило немалых усилий отразить на лице любезную улыбку. Не будучи знаком с Софьей Кассировой лично, он немало слышал о ней как об одной из гениальных поэтесс Кислоярского масштаба, занимавшей свое скромное, но достойное место среди прочих светил местного литературного небосклона. Нет, Василий Николаевич отнюдь не гнушался изящных искусств и при случае мог поддержать беседу и о литературе, и о музыке, и о живописи, но творчество именно кислоярских гениальных поэтов (а вкупе с ними художников и композиторов) почему-то вызывало у него аллергию. И тем большую, чем более гениальным почитался в творческих кругах тот или иной автор.

– Ну что же, госпожа Кассирова, сделайте милость, изложите суть вашей проблемы, – как ни в чем не бывало предложил Дубов. Однако вместо Кассировой заговорил Серапионыч:

– Видите ли, Василий Николаевич, неделю тому назад моя пациентка перенесла тяжелое нервное потрясение. Соседи услышали из квартиры госпожи Кассировой душераздирающий вопль, а когда прибежали, то застали ее бесчувственно лежащей на полу. Мои уважаемые коллеги несколько дней пытались вывести госпожу Кассирову из шокового состояния, а когда убедились в тщете своих усилий, то позвали меня. Ну, я дал ей понюхать свою скляночку, -Серапионыч самодовольно похлопал себя по сюртуку, – и результат не замедлил сказаться. Пациентка тут же пришла в себя и поведала мне о том, что же с нею случилось. Ну а я так понял, что это дело, дорогой Василий Николаевич, как раз для вас!

– Ну и в чем же дело? – теперь уже чуть нетерпеливо спросил Дубов.

– Ах! – трагически закатила глаза Кассирова. – Дело в том, что меня обманули на крупную сумму.

– Я вам сочувствую, – вздохнул Василий, – но чтобы помочь, мне нужны более конкретные данные. Когда и при каких обстоятельствах это произошло?

Софья молчала, как бы прикидывая, что стоит говорить сыщику, а о чем лучше было бы все-таки умолчать. Неловкую паузу прервал Серапионыч:

– Дорогая госпожа Кассирова, Василию Николаевичу вы можете доверять так же всецело, как и мне. И даже еще всецелее.

– Да-да, конечно, – кивнула Кассирова. – Но я, право же, теряюсь, с чего начать...

– Начните с начала, – предложил Василий.

– В общем, я решила продать имеющиеся у меня ценные бумаги, – нехотя заговорила Софья, – а этот мерзавец всучил мне...

– Ну, о том, что он вам всупонил, меня уже просветил доктор, -хладнокровно перебил детектив. – Расскажите, госпожа Кассирова, что это за ценные бумаги. – Потерпевшая молчала, как бы все еще раздумывая – говорить или не говорить. – Может быть, облигации или акции какого-то предприятия? – Софья покачала головой. – А, догадался! – немного театрально хлопнул себя по лбу Василий. – Недавно в печати пронеслись слухи об очередном компромате на нашего Президента...

– Нет-нет, ну что вы! – испуганно возмутилась Кассирова.

– Голубушка, от Василия Николаича не нужно ничего утаивать, – снова вмешался Серапионыч. – Расскажите ему все как есть.

– Ну ладно, – наконец-то решилась Кассирова, – речь идет о культурных ценностях, имеющих, как вы понимаете, и чисто материальную цену. Недавно я разбирала наш семейный архив и, кроме всего прочего, обнаружила там письма Тургенева, писанные к моей прабабушке Татьяне Никитичне Каменецкой. Вообще-то в нашей семье действительно ходили предания о знакомстве Татьяны Никитичны с Иваном Сергеичем, но только из этих писем и еще из ее дневников стало ясно, сколь глубокие чувства она к нему питала. Правда, для Ивана Сергеича прабабушка была лишь мимолетным увлеченьем, хотя он высоко ценил и ее ум, и литературный вкус.

– Так что же, значит, вы решили продать письма Тургенева? – уточнил Дубов.

– Я не хотела! – чуть не выкрикнула Кассирова, как бы уловив в голосе Дубова осуждающие нотки. – Но обстоятельства вынудили меня... Он обещал, что письма будут сохранены для истинных знатоков и любителей литературы!

– А вы, как я понимаю, литературный профессионал, – не без ехидства заметил Дубов.

– Василий Николаич, ну зачем вы так, – с упреком покачал головой Серапионыч. – Госпожа Кассирова перенесла тяжелую душевную травму, а вы...

– Нет-нет, Василий Николаевич совершенно прав, – перебила Кассирова, – и поделом мне! Но деньги мне нужны не для каких-то шахер-махеров, а чтобы издать собрание своих избранных произведений.

– Да уж, причина более чем уважительная, – старательно изображая сочувствие, вздохнул Василий.

– Господин Дубов, – патетически подхватила поэтесса, – выход в свет моего собрания целиком зависит от вас! И если вы вернете похищенные деньги, то моя лучшая поэма "Смерть на Ниле" будет открываться посвящением лично вам!

И не успел Василий опомниться, как госпожа Кассирова поднялась со стула во весь свой могучий рост и замогильным голосом начала чтение:

Конечно, Василий Николаевич был наслышан о гениальности Софьи Кассировой, но он и в страшном сне представить не мог, что ее гениальность приняла именно такие формы и размеры. А мысль о том, что эти стихи в публикации будут связаны с его, Дубова, именем, заставила сыщика невольно застонать. Поэтесса приняла его постанывание за знак одобрения и даже восторга и принялась вещать с еще большим вдохновением:

Больших трудов стоило Василию вклиниться в бурный поэтический поток. Воспользовавшись эффектной паузой после слов "Чу! Идет жрец Омона!", детектив попытался вернуть Кассирову со знойных брегов древнего Нила в прозаичную Кислоярскую действительность:

– Госпожа Кассирова, будьте любезны, расскажите, как все это случилось.

– Ах да, извините, я несколько увлеклась, – смущенно проговорила Кассирова, грузно опускаясь на стул. – Вы понимаете, Василий Николаич, я раньше никогда не занималась продажей культурных ценностей. Я отправилась к "стенке" – ну, знаете, в скверике, где художники торгуют картинами...

– Да уж, Егор Трофимыч говорил мне, что у милиции все руки не дойдут до этой "стенки", – как бы между прочим заметил Василий.

– Что же дурного в том, что художники продают свои картины? -удивился Серапионыч.

– Если бы художники, – махнул рукой Дубов, – и если бы свои. Там, знаете ли, такие делишки проворачиваются, что просто ахнешь. Например, не так давно один якобы художник продал якобы за десять долларов картину "Пастушок с огурцом", и некий покупатель попытался вывезти ее за границу как яркий образчик постсоветского кича. А оказалось, что под верхним слоем скрывался Рембрандт, похищенный из одной частной коллекции!.. Впрочем, пардон, я вас перебил. Продолжайте, пожалуйста.

– Ну, сначала я подошла к торговцам картинами. Стала у них спрашивать, кому я могла бы продать ценные рукописи, а они мне – дескать, что вы, мы только картинами занимаемся, рукописи не по нашей части.

– Просто они к незнакомым относятся настороженно, – заметил Дубов. -Должно быть, приняли вас за агента милиции или ОБХСС. А вообще они хоть черта готовы купить и продать, лишь бы "навариться".

– Тогда я присела на скамейку и стала думать, что делать дальше, -продолжала Кассирова. – А на скамейке как раз пил пиво бедно какой-то одетый господин в старом плаще и в мятой шляпе.

– И вы предложили ему выгодную сделку?

– Нет-нет, поначалу я вообще приняла его за забулдыгу, который мается "после вчерашнего". Но он сам со мною заговорил – сначала предложил угоститься пивом, а когда я отказалась, то заговорил о поэзии.

– Вот как! – хмыкнул Серапионыч. А Дубов что-то черкнул себе в блокнот.

– Да-да, и этот человек проявил немалую осведомленность в творчестве кислоярских поэтов, а в особенности хвалил стихи Софьи Кассировой. Когда же я не выдержала и сказала, кто я, то он тут же бросился целовать мне руки и попросил дать автограф. Проклятый обольститель!

– Ну понятно, – усмехнулся Василий, – и тогда вы совсем растаяли и рассказали ему о бабушкиных письмах.

– Увы, – трагически развела руками Софья. – Вы ведь знаете, какие мы, люди искусства, доверчивые и непрактичные!

"Как же, слышали мы эти сказки", подумал Василий, а вслух спросил:

– И на чем же вы с ним столковались?

– На том, что он найдет покупателя, который приобретет десять писем Тургенева за сто тысяч долларов. Правда, десять тысяч он выговорил себе за посредничество. – Поэтесса тяжко вздохнула. – Назавтра он позвонил мне и сказал, что готов хоть сейчас забрать письма и передать мне девяносто тысяч. Однако я... – Кассирова замялась. – В общем, я попросила, чтобы он свел меня с покупателем напрямую.

– Зачем? – удивился Василий. – Разве вам не все равно, от кого получить деньги?

– Н-нет, – покачала головой поэтесса. – Понимаете, Василий Николаевич, это ведь все-таки семейная реликвия, к тому же связанная с именем самого Тургенева, и я должна была знать, в чьи руки она попадет.

– А, ясно, – кивнул детектив. – Дальнейшее я представляю по рассказу доктора: вы встретились с покупателем в кафе, передали ему письма, он вам отдал чемоданчик с долларами, а они оказались самой примитивной "куклой".

Софья лишь скорбно вздохнула.

– Ну хорошо, а вы могли бы описать этого "покупателя"? – продолжал детектив свои расспросы.

– О да, конечно! – тут же подхватила Кассирова. – Весь такой солидный, в красном пиджаке, с цепями, с "мобильником"... И галстук такой...

– А его лицо вы запомнили?

– Лицо? Да вроде самое обычное. Но зато очки в золотой оправе. И перстни один другого краше...

– Понятно-понятно, – перебил Дубов. – Но он, кажется, был на машине?

– Да-да, черный "Мерседес" с затемненными стеклами, – с готовностью сообщила потерпевшая.

– А может быть, вы запомнили и его номер? – уже почти безнадежно спросил Василий.

– Конечно, запомнила! – вскричала Софья. – Он оказался очень запоминающимся – две шестерки и две восьмерки.

Однако это сообщение у частного детектива особого восторга не вызвало:

– М-да, две шестерки и две восьмерки. Совершенно верно. Вы, госпожа Кассирова, наверняка видели этот "Мерседес" много раз, только обращали внимание не на номер, а на всякие воздушные шарики, цветочки и свадебные ленты, коими он обычно бывает украшен. В общем, ваш "Мерседес" 66-88 – из бюро добрых услуг. А "покупатель", видать, не дурак, умеет пыль в глаза пустить. Возьмем хоть его "прикид" – вы прекрасно запомнили его пиджак, цепь, мобильник и прочие прибамбасы, а на лицо внимания не обратили. Впрочем, похоже, что все эти аксессуары – такая же "липа", как и "Мерседес".

– Так ведь это же замечательно! – возликовал Серапионыч. – Теперь нам остается узнать в бюро добрых услуг, кто арендовал "Мерседес", и брать его тепленьким!

– Не думаю, что он взял "Мерседес" на свое имя, – с сомнением покачал головой Дубов. – Хотя, конечно, и это направление нужно отработать.

– Значит, вы согласны мне помочь? – обрадовалась Кассирова.

– Я должен подумать, – уклончиво ответил Дубов. – Госпожа Кассирова, как я понял, вы собирались продать десять писем Тургенева к вашей прабабушке. И это все, чем вы располагаете?

– Да нет, не совсем. Всего их сохранилось... м-м-м... двенадцать. Но два я решила оставить как семейную реликвию. – Софья извлекла из сумочки несколько бумаг. – Вот одно из них. Вернее, ксерокопия. Если желаете, я вам его зачитаю. – И, не дожидаясь изъявления желаний, принялась с выражением читать:

– "Баден-Баден, Шиллерштрассе 7. Среда, 22/10 мая 1867.

Не могу и выразить, Татьяна Никитична, сколь порадовало меня Ваше письмо, как всегда и умное и дельное. Рад, что у Вас все в порядке и что Вы среди забот о хозяйстве и детях изыскали время не только прочесть мою повесть, но и высказать о ней свое мнение. (Речь идет о романе "Дым", -пояснила Кассирова). Читая Ваши замечания, я об одном сожалел – что Вы не ознакомились с книгой в рукописи, ибо с большинством Ваших замечаний я вполне согласен, но увы – теперь уже поздно что-либо поправить.

Относительно Потугина не могу с Вами до конца согласиться – его я ввел в повесть намеренно и ничуть об этом не сожалею. Как я и ожидал, на него все набросились, и очень рад этому – особенно теперь, в самое время всеславянского опьянения. (Почти такими же словами Иван Сергеевич пишет об этом двумя неделями позже Писареву, – добавила Кассирова). Впрочем, известный Вам милейший Павел Васильевич Анненков грозится написать большую статью с обстоятельным разбором "Дыма", каковую Вы, Татьяна Никитична, сможете прочесть в одном из ближайших номеров "Вестника Европы".

Как жаль, что мы с Вами столь содержательно беседуем в письмах и столь же редко видимся лично. Если Вы все же надумаете отправиться в Европу, то непременно отпишите мне – я несказанно буду рад увидать Вас и насладиться Вашим всегда дельным и умным разговором.

Засим желаю Вам, дорогая Татьяна Никитична, всяческого счастья и удачи в делах как личных, так и в хозяйственных. Кланяюсь Вашим милым деткам и крепко жму руку Вашему супругу Александру Николаевичу – охотится ли он, как прежде, с Дианкой на тетеревей?

Остаюсь преданный Вам Ив. Тургенев".

– Да-а, – вздохнул Серапионыч по окончании чтения, – Иван Сергеич и в эпистолярном жанре столь же хорош, как и в обычной прозе.

– Архив оказался весьма обширным, – продолжала Кассирова, – и, кроме прочего, я там обнаружила дневник, который прабабушка вела долгие годы -полтора десятка тетрадей. Уж не знаю почему, но Владлен Серапионыч предположил, что он может вас заинтересовать, и прихватила с собой последнюю тетрадь, неоконченную. – Софья протянула Василию пожелтевшую тетрадку.

– Вы позволите мне пока оставить ее у себя? – попросил Дубов. -Знаете, доктор прав – иногда установить истину помогают совсем неожиданные предметы и обстоятельства. – Детектив бережно отправил тетрадку в стол.