Пьесы (сборник)

МАДАМ. Разве сейчас можно выйти из Дворца Правосудия? Ведь судьи не работают так поздно?

КЛЕР. Иногда еще позже.

МАДАМ. Еще позже? Ты-то откуда знаешь?

КЛЕР. Я знаю. Я читаю газету «Детектив».

МАДАМ (удивленно). Да? Это любопытно. Ты странная девочка, Клер. (Смотрит на часы.) Она могла бы поторопиться.

Длинная пауза.

Не забудь зашить подкладку шубы.

КЛЕР. Завтра я отнесу ее к меховщику.

Длинная пауза.

МАДАМ. Где счета? Расходы за сегодняшний день? У меня есть время. Покажи мне их.

КЛЕР. Этим занимается Соланж.

МАДАМ. Да, правда. Впрочем, у меня в голове полный беспорядок. Я посмотрю их завтра. (Смотрит на Клер.) Подойди ко мне. Покажись! Да ты накрасилась.

(Смеется.) Клер, ты красишься!

КЛЕР (очень смущенно). Мадам…

МАДАМ. Не лги! Впрочем, ты права. Надо жить, девочка, жить. А для кого? Признайся.

КЛЕР. Я слегка попудрилась.

МАДАМ. Это не пудра, это грим, румяна «Пепел розы», которыми я давно не пользуюсь. Ты права. Ты еще молода, нужно себя украшать, моя девочка. Приведи себя в порядок. (Вставляет ей в волосы цветок. Смотрит на часы.) Где она там? Уже полночь, а ее все нет!

КЛЕР. Сейчас мало такси. Она, наверное, побежала на стоянку.

МАДАМ. Ты думаешь? Я утратила чувство времени. От счастья схожу с ума. Подумать только, в такое время Месье позвонил и сообщил, что он на свободе!

КЛЕР. Мадам надо бы присесть. Я подогрею ваш отвар.

Хочет выйти.

МАДАМ. Я не хочу пить. Сегодня ночью мы будем пить только шампанское. Мы не вернемся.

КЛЕР. Немного липового отвара…

МАДАМ (смеясь). Я и так слишком взволнована.

КЛЕР. Вот именно.

МАДАМ. Не ждите нас. Можете идти спать. (Вдруг замечает будильник.) Что это… будильник? Зачем он тут? Откуда взялся?

КЛЕР (смущенно). Будильник. Это будильник из кухни.

МАДАМ. Я никогда его не видела.

КЛЕР (берет будильник). Он стоял на полке. Он всегда там стоит.

МАДАМ (с улыбкой). Это правда, я мало знаю кухню. Вы там как дома. Это ваше владение. Там вы королевы. Но зачем вы принесли его сюда?

КЛЕР. Соланж на него смотрит, когда убирается. Она не доверяет стенным часам.

МАДАМ (улыбаясь). Она – воплощенная точность.

У меня самые верные служанки.

КЛЕР. Мы боготворим Мадам.

МАДАМ (направляясь к окну). И правильно. Что только я для вас не делала! (Выходит.)

КЛЕР (одна, с горечью). Мадам одела нас как принцесс. Мадам заботилась о Клер или Соланж, постоянно путая нас. Мадам окружила нас своей добротой. Мадам разрешала нам жить с сестрой вместе. Дарила нам мелочи, которые ей не нужны. Она даже терпит, что мы вместе с ней ходим к мессе по воскресеньям и молимся рядом.

МАДАМ (из другой комнаты). Слышишь? Слышишь?

КЛЕР. Она принимает от нас святую воду, а иногда кончиками пальцев в перчатках сама подносит ее нам.

МАДАМ. Такси! Она идет. А? Что ты говоришь?

КЛЕР (очень громко). Перечисляю добродетели Мадам.

МАДАМ (возвращаясь в комнату, улыбаясь). Какая честь! Какая честь… и какая нерадивость. (Проводит по мебели рукой.) Вы ставите сюда розы, но не вытираете пыль.

КЛЕР. Мадам недовольна нашей работой.

МАДАМ. Я очень счастлива, Клер. И я ухожу.

КЛЕР. Глотните липового отвара, хоть он и холодный.

МАДАМ (смеясь, нагибается к ней). Ты хочешь уморить меня своим отваром, своими цветами и советами. Сегодня вечером…

КЛЕР (жалобно). Хоть немножечко…

МАДАМ. Сегодня ночью я буду пить только шампанское.

Направляется в сторону подноса с отваром. Клер медленно подходит к нему.

Отвар! В чашке от праздничного сервиза! В честь какого торжества?

КЛЕР. Мадам…

МАДАМ. Уберите эти цветы. Унесите их к себе. Отдыхайте. (Повернувшись, чтоб уйти.) Месье свободен, Клер! Месье на свободе, и я иду к нему!

КЛЕР. Мадам…

МАДАМ. Мадам исчезает! Вынесите цветы. (За ней захлопывается дверь.)

КЛЕР (одна). Ах, как Мадам добра! Мадам прекрасна! Мадам нежна! А мы, благодарные, каждый вечер на своем чердаке молимся за нее, как Мадам велела. Мы никогда не повышаем голоса и даже не осмеливаемся называть друг друга на «ты» в ее присутствии. Так Мадам отравляет нас своей нежностью! Своей добротой она отравляет нас. Потому что она добра! Мадам прекрасна! Мадам нежна! Каждое воскресенье она позволяет нам пользоваться своей ванной. Иногда она дает нам карамельки, заваливает нас увядшими цветами. Мадам готовит нам питье. Мадам рассказывает нам о Месье, вызывая нашу зависть. Ведь Мадам добра! Мадам прекрасна! Мадам нежна!

СОЛАНЖ. Она не выпила? Ну конечно, этого надо было ожидать. Ты хорошо поработала.

КЛЕР. Я бы на тебя посмотрела на моем месте.

СОЛАНЖ. Можешь смеяться надо мной. Мадам улетела. Мадам от нас ускользает. Клер! Как ты могла позволить ей уйти? Она увидится с Месье и все поймет. Мы пропали.

КЛЕР. Не ругай меня. Я бросила люминал в отвар, но она пить не стала. Разве я виновата…

СОЛАНЖ. Как всегда!

КЛЕР …что ты сгорала от нетерпения сообщить ей об освобождении Месье.

СОЛАНЖ. Ты первая начала…

КЛЕР. А ты закончила.

СОЛАНЖ. Я сделала все, что могла. Я хотела сдержаться… Ах, не перекладывай на меня вину. Я сделала все, чтобы получилось. Чтобы дать тебе время, я медленно спускалась по лестнице, ходила по самым пустынным улицам, встречая вереницы такси. Я не могла больше их избегать. Мне кажется, я бессознательно остановила одно из них. А пока я тянула время, ты все провалила. Ты упустила Мадам. Нам остается только побег. Соберем вещи и бежим.

КЛЕР. Все хитрости оказались бесполезны. Мы проклятые.

СОЛАНЖ. Проклятая! Ты снова за свои глупости.

КЛЕР. Ты знаешь, о чем я. Ты прекрасно знаешь, что нас выдают предметы.

СОЛАНЖ. Ты считаешь, что предметам есть дело до нас?

КЛЕР. Они только этим и заняты. Они выдают нас. Наверное, мы очень виноваты, раз они это делают так яростно. Я видела, как они чуть не открыли все Мадам. После истории с телефоном наши губы сами нас выдали. Ты-то не видела, как Мадам делала открытие за открытием, а я наблюдала, как она уверенно идет к разгадке. Она ни о чем не догадалась, но была близка к этому.

СОЛАНЖ. И ты ее упустила.

КЛЕР. Я видела, Соланж, как Мадам обнаружила будильник из кухни, который мы забыли поставить на место, просыпанную пудру на туалетном столике, плохо стертые румяна на моем лице, как она узнала, что мы читаем газету «Детектив». Открытие за открытием, и я одна должна была это переносить и видеть, как мы погибаем!

СОЛАНЖ. Надо бежать! Заберем вещи. Быстрей, быстрей, Клер. Сядем на поезд… на корабль.

КЛЕР. Куда мы поедем? К кому? Я не в силах даже нести чемодан!

СОЛАНЖ. Поедем. Уедем, все равно куда. Все равно на чем.

КЛЕР. Куда поедем? На что мы будем жить? Мы бедны.

СОЛАНЖ (оглядывается). Клер, возьмем что-нибудь… возьмем…

КЛЕР. Деньги? Я этого не позволю. Мы не воровки. Полиция быстро бы нашла нас. Деньги сами нас выдадут. С тех пор как я увидела, что вещи разоблачают нас одна за другой, я боюсь их, Соланж. Малейший промах может нас погубить.

СОЛАНЖ. К черту! Пусть все идет к черту! Нужно найти способ бежать.

КЛЕР. Мы проиграли. Слишком поздно.

СОЛАНЖ. Не думай, что мы будем сидеть так, в тревожном ожидании. Завтра они вернутся. Они узнают, кто писал письма. Они все узнают. Все! Ты не видела, как она сияла! Как она шла по лестнице с победоносным видом! Как она была отвратительно счастлива! Наш стыд принесет ей радость. Наш стыд будет ее триумфом! Ее платье цвета нашего стыда! Ее меха… Ах! Она, однако, забрала шубу!

КЛЕР. Я устала!

СОЛАНЖ. Не время жаловаться. Ваша нежная натура проявляется в самый подходящий момент.

КЛЕР. Я слишком устала.

СОЛАНЖ. Совершенно очевидно, что служанки виноваты, когда Мадам невиновна. Так просто быть невиновной, Мадам! Но если бы я взяла на себя вашу казнь, клянусь, я довела бы дело до конца!

КЛЕР. Но, Соланж…

СОЛАНЖ. До конца! Этот отравленный отвар, я бы заставила вас проглотить его насильно, если бы вы осмелились отказаться его выпить! Попробовали бы вы отказаться умереть у меня! Я была готова молить вас об этом на коленях, целуя ваши ноги!

КЛЕР. Не так-то легко было довести дело до конца!

СОЛАНЖ. Вы думаете? Я сделаю вашу жизнь невозможной. И я заставлю вас выпрашивать у меня этот яд, который, может быть, я и не соизволю вам дать. Во всяком случае, жизнь станет для вас нестерпимой.

КЛЕР. Клер или Соланж, вы раздражаете меня, что-то я вас путаю, Клер или Соланж, вы раздражаете меня и доводите до бешенства. Именно вас я обвиняю во всех наших несчастьях.

СОЛАНЖ. Осмельтесь повторить это.

Стоя лицом к публике, она надевает белое платье поверх своего черного.

КЛЕР. Я обвиняю вас в самом страшном из преступлений.

СОЛАНЖ. Вы сходите с ума! Или вы пьяны. Преступления нет, Клер. Я опасаюсь, что ты бросаешь нам обвинения в конкретном преступлении.

КЛЕР. Тогда мы его выдумаем, потому что… Вы хотите меня оскорбить! Не стесняйтесь! Плюньте мне в лицо! Забросайте меня грязью и нечистотами!

СОЛАНЖ. Вы прекрасны.

КЛЕР. Обойдемся без вступительных формальностей. Уже давно вы сделали бесполезными ложь и колебания, которые приводят к метаморфозе! Скорей! Скорей! Я больше не могу терпеть стыд и унижения. Пусть нас слушают все, улыбаются, пожимают плечами, считая нас сумасшедшими или завистливыми. Я дрожу. Я содрогаюсь от удовольствия, Клер, я сейчас заржу от радости!

СОЛАНЖ. Вы прекрасны!

КЛЕР. Начинай свои оскорбления!

СОЛАНЖ. Вы прекрасны!

КЛЕР. Проскочим прелюдию. К оскорблениям.

СОЛАНЖ. Вы меня ослепляете. Я не осмелюсь.

КЛЕР. Я сказала, оскорбления. Уж не думали ли вы, что, обрядив меня снова в это платье, вы заставите меня выслушивать гимны моей красоте. Облейте меня ненавистью! Оскорблениями! Плевками!

СОЛАНЖ. Помогите мне.

КЛЕР. Я ненавижу слуг. Ненавижу эту ужасную презренную породу. Слуги не принадлежат к роду человеческому. Они… Они – смрад, который просачивается в наши спальни, коридоры, в нас самих, который проникает в дыхание, который разлагает нас. Меня рвет от вас.

Соланж хочет пойти к окну.

Останься здесь.

СОЛАНЖ. Я поднимусь. Я пойду…

КЛЕР. Я знаю, они нужны так же, как могильщики и мусорщики, как полицейские. Что не мешает этому сброду быть грязью.

СОЛАНЖ. Продолжайте. Продолжайте.

КЛЕР. Ваши устрашающие рожи, ваши морщинистые локти, ваши немодные наряды, ваши тела, годные лишь для наших обносок. Вы – наши кривые зеркала, наши сточные воды, наш стыд.

СОЛАНЖ. Продолжайте, продолжайте.

КЛЕР. Я на пределе, поторопись, прошу тебя. Вы… вы… Господи, я опустошена, не нахожу больше слов. Я исчерпала оскорбления. Клер, вы меня опустошаете.

СОЛАНЖ. Разрешите мне выйти. Мы будем говорить при людях. Пусть они встанут у окон, чтобы видеть и слышать нас.

Она открывает окно, но Клер тянет ее назад.

КЛЕР. Люди напротив могут нас увидеть.

СОЛАНЖ (она уже на балконе). Я надеюсь. Как хорошо. Ветер меня возбуждает!

КЛЕР. Соланж! Соланж! Останься со мной, иди сюда!

СОЛАНЖ. Я готова. У Мадам были песни горлиц, любовники, молочник.

КЛЕР. Соланж…

СОЛАНЖ. Молчи! Ее молочник, вестник зари, нежный колокольный звон, ее бледный прекрасный любовник, с этим покончено. Начинается бал, все по местам.

КЛЕР. Что ты делаешь?

СОЛАНЖ (торжественно). Я это прекращаю. На колени!

КЛЕР. Соланж…

СОЛАНЖ. На колени!

КЛЕР. Ты слишком далеко заходишь.

СОЛАНЖ. На колени! Теперь я знаю свое предназначение!

КЛЕР. Вы меня убиваете.

СОЛАНЖ (наступает на нее). Очень на это надеюсь. Мое отчаяние делает меня неукротимой. Я способна на все. Ах! Мы были прокляты!

КЛЕР. Замолчи.

СОЛАНЖ. Теперь вам не надо совершать преступления.

КЛЕР. Соланж…

СОЛАНЖ. Не двигайтесь! Пусть Мадам выслушает меня. Вы позволили ей улизнуть. Вы! Ах, как жаль, что я не могу высказать ей свою ненависть! Что не могу рассказать ей обо всех наших проделках. А ты так труслива и глупа, что дала ей уйти. Сейчас она пьет шампанское! Не двигайся! Не двигайся! Здесь притаилась смерть, она следит за нами.

КЛЕР. Я уйду.

СОЛАНЖ. Не двигайтесь. Может быть, я с вами, Мадам, найду простое средство и обрету мужество освободить мою сестру и обречь себя на смерть.

КЛЕР. Что ты хочешь сделать? Куда нас все это заведет?

СОЛАНЖ. Клер, прошу тебя, отвечай мне.

КЛЕР. Хватит, я больше не могу, оставь меня.

СОЛАНЖ. Я буду продолжать одна, дорогая моя. Не двигайтесь. У вас была такая замечательная возможность, и нельзя было дать Мадам ускользнуть. (Наступает на Клер.) На этот раз я покончу с этой трусливой девицей.

КЛЕР. Соланж! Соланж! На помощь!

СОЛАНЖ. Вопите, если хотите. Вы можете даже испустить последний крик, Мадам! (Она толкает Клер, сидящую на корточках в углу.) Наконец-то! Мадам мертва! Она лежит, распростертая на линолеуме… задушенная кухонными перчатками. Мадам может сидеть! Мадам может говорить мне «мадемуазель Соланж». Именно так. Из-за того, что я совершила. Мадам и Месье будут называть меня мадемуазель Соланж Лемерсье… Мадам лучше снять это черное платье. А то смешно. (Подражает голосу Мадам). И вот я вынуждена носить траур по моей служанке. У выхода с кладбища слуги со всего квартала прошли передо мной, и я как будто из их семьи. Покойница до конца довела свой фарс! О Мадам! Я – ровня Мадам, и я иду, высоко подняв голову… (Смеется.) Нет, господин инспектор, нет… Вы ничего не узнаете о моей работе. О нашей общей работе. Ничего о нашем участии в этом убийстве… Платья? О! Мадам может оставить их себе. У нас с сестрой были свои платья. Те, которые мы тайно надевали ночью. Теперь у меня есть свое платье, и мы с вами равны. На мне красное облачение преступницы. Я рассмешила Месье? Заставила улыбнуться? Он думает, я сумасшедшая. Я полагаю, служанкам должно хватать такта не позволять себе жестов, на которые имеет право Мадам! Правда, он меня прощает? Он – сама доброта. Он хочет потягаться со мной в великодушии. Но я победила самую неукротимую… Мадам вдруг замечает мое одиночество. Наконец-то! Теперь я одна, я пугаю вас. Я могла бы поговорить с вами жестоко, но я буду доброй… Мадам оправится от страха, и очень быстро. Среди своих цветов, духов и нарядов. Это белое платье, которое вы надевали на бал в Опере. Это белое платье, которое я всегда запрещала ей надевать. Среди ваших драгоценностей и ваших любовников. А у меня есть только сестра. Да, я смею об этом говорить. Смею, Мадам. Я все могу себе позволить. И кто, кто заставит меня замолчать? Кто посмеет сказать мне «моя девочка»? Я служила. Я делала для этого все положенные жесты. Я улыбалась Мадам. Я нагибалась, чтобы стелить постель, нагибалась, чтобы мыть пол, чистить овощи, подслушивать, подглядывать в замочную скважину. Но теперь я держусь прямо и твердо. Я – душительница. Мадемуазель Соланж, та, что задушила свою сестру! Замолчать? Мадам так деликатна, в самом деле. Но мне жаль Мадам. Мне жаль ее за бледность, за атласную кожу, за маленькие ушки, маленькие ручки… Да, я паршивая овца, у меня свои судьи. Я принадлежу полиции. Клер? Она очень-очень любила Мадам!.. Нет, господин инспектор, я ничего не буду объяснять в их присутствии. Это касается только нас… Эта ночь наша, малышка моя! (Зажигает сигарету и неумело затягивается. Закашливается от дыма.) Ни вы, ни кто другой ничего не узнает, кроме того, что на этот раз Соланж довела дело до конца. Видите, она в красном. Сейчас выйдет. (Направляется к окну, открывает его и выходит на балкон. Свою тираду она произносит спиной к зрителям, лицом в ночь. Занавески колышутся от легкого ветра.) Выйдет, спустится по парадной лестнице в сопровождении полицейских. Выходите на балкон, смотрите, как она идет между грешниками в черном. Полдень. В руках у нее тяжелый факел. Палач идет следом. Он шепчет ей на ухо слова любви. Палач сопровождает меня, Клер! Палач! (Смеется.) За ней следует кортеж из служанок со всего квартала, все слуги, которые сопровождали Клер в ее последний путь. (Смотрит на улицу.) Несут венки, цветы, знамена, звонят в колокол. Какие торжественные похороны. Прекрасные, не правда ли? Сначала идут метрдотели во фраках, без шелковых отворотов. Несут венки. Затем выездные лакеи в коротких штанах и белых чулках. Несут венки. Затем камердинеры, горничные, одетые в наши цвета. Идут консьержки и, наконец, посланники неба. А я во главе. Меня укачивает палач. Толпа приветствует. Я бледна и скоро умру! (Возвращается в комнату.) Столько цветов! Ей устроили прекрасные похороны, не правда ли? Ох, моя бедная мартышка Клер! (Рыдая, падает в кресло. Вставая.) Бесполезно, Мадам, я подчиняюсь полиции. Только она одна меня понимает. Полицейские тоже принадлежат к миру отверженных.

Прислонившись к косяку кухонной двери, Клер, видимая только зрителям, давно слушает сестру.

Теперь мы, мадемуазель Соланж Лемерсье, та самая Лемерсье. Знаменитая преступница. (Устало.) Клер, мы погибли.

КЛЕР (скорбно, голосом Мадам). Закройте окно и задерните шторы. Так.

СОЛАНЖ. Поздно. Уже все легли. Закончим.

КЛЕР (призывает жестом к молчанию). Клер, налейте мне отвар.

СОЛАНЖ. Но…

КЛЕР. Я сказала, мой отвар.

СОЛАНЖ. Мы умираем от усталости. Время кончать. (Садится в кресло.)

КЛЕР. А вы, милочка, надеетесь выпутаться! Очень легко вступать в заговор с ветром и брать в сообщницы ночь.

СОЛАНЖ. Но…

КЛЕР. Не спорьте. Я сама распоряжусь последними минутами. Соланж, ты сохранишь меня в себе.

СОЛАНЖ. Нет! Нет! Ты с ума сошла. Мы убежим! Скорей, Клер. Не надо здесь оставаться. Квартира отравлена.

КЛЕР. Останься.

СОЛАНЖ. Клер, ты не видишь, как я слаба? Как я бледна?

КЛЕР. Ты трусишь. Слушайся меня. Мы у последний черты, Соланж. Мы пойдем до конца. Теперь тебе одной придется жить за нас двоих. Тебе придется быть сильной. Там, на каторге, никто не узнает, что я тайно сопровождаю тебя. И особенно когда тебя уже приговорят, не забывай, что ты несешь меня в себе. Как драгоценность. Мы будем прекрасны, свободны и веселы. Соланж, нам нельзя терять ни минуты. Повторяй за мной.

СОЛАНЖ. Говори, но тихо.

КЛЕР (механически). Мадам должна выпить липовый отвар.

СОЛАНЖ (твердо). Нет, не хочу.

КЛЕР (берет ее за руки). Мерзавка, повторяй. Мадам выпьет липовый отвар.

СОЛАНЖ. Мадам выпьет липовый отвар.

КЛЕР. Ей нужно уснуть…

СОЛАНЖ. Ей нужно уснуть…

КЛЕР. А я побуду с ней.

СОЛАНЖ. А я побуду с ней.

КЛЕР (ложится на кровать Мадам). Я повторяю. Не прерывай меня, слышишь? Ты мне повинуешься?

Соланж кивает.

Я повторяю. Мой липовый отвар!

СОЛАНЖ (колеблется). Но…

КЛЕР. Я сказала, мое питье.

СОЛАНЖ. Но, Мадам…

КЛЕР. Хорошо. Продолжай.

СОЛАНЖ. Но оно остыло, Мадам.

КЛЕР. Я все-таки выпью. Давай.

Соланж приносит поднос.

Ты налила его в чашку из самого дорогого сервиза…

(Берет чашку и пьет.)

Соланж стоит неподвижно лицом к зрителям, скрестив руки, как в наручниках.

Занавес

Балкон

Как играть «Балкон»

В Лондоне в «Артс Тиэтр» «Балкон» был сыгран плохо – я видел его.

Мне говорили, что он был плохо поставлен и в Нью-Йорке, и в Берлине, в Париже. Лондонскому режиссеру захотелось поглумиться над британской монархией, особенно над королевой, а в сцене Генерала и Лошади он сатирически изобразил войну: декорации – колючая проволока.

Колючая проволока в первоклассном борделе!

В Нью-Йорке режиссер убрал все, что касалось революции.

В Берлине режиссер повел себя как прусский капрал, превратив аппарат Мадам Ирмы для подглядывания и подслушивания происходящего в салонах в нечто наподобие цветного телевизора. Там зрители видели все, что описывает Мадам Ирма. И, как истинному тевтонцу, ему в голову пришла еще одна идея, совершенно тевтонская: одеть всех в костюмы 1900 года.

Париж: Генерал-Адмирал или член Института[1]. Мадам Ирма, то есть актриса, исполняющая эту роль, отказывается появиться с поднятием занавеса и требует, чтобы в первых сценах говорила Кармен. Актрисы заменяют слова, режиссер перекраивает текст.

А уж что касается Вены и Базеля, тут и говорить не о чем…

В Париже была вращающаяся сцена. Это глупость. Я хочу, чтобы картины следовали одна за другой, чтобы декорации сменялись слева направо и как бы вкладывались одна в другую на глазах у зрителей. По-моему, моя мысль очень проста.

В четырех первых сценах почти все играется в пафосном тоне. Однако местами тон должен становиться более естественным – тем явственней будет ощущаться напыщенность общего тона. Т. е. речь идет о противопоставлении тонов, а не о двусмысленности речи.

Начиная со сцены Мадам Ирмы и Кармен и до конца, напротив, необходимо добиться двусмысленности тона – все время на грани.

Притворны или истинны чувства главных героев, вдохновляемых ситуацией? Притворен или истинен гнев Шефа полиции в отношении Трех Фигур в конце пьесы? Действительно ли существуют мятежники в борделе или вне его?

Двусмысленная ситуация сохраняется до самого конца.

Автор пьесы попросил бы (особенно это касается последней сцены) не сокращать ни одно объяснение под тем предлогом, что надо ускорить действие, что надо быть яснее, что все уже и так сказано выше, что публика уже все поняла и скучает.

Актрисы не должны заменять слова «бардак», «член» другими, принятыми в хорошем обществе. Пусть лучше откажутся играть в моей пьесе, и их заменят мужчины. А нет – пусть придерживаются моего текста. Я согласен, если они будут произносить эти слова наоборот «кадраб» и т. п.

Надо постараться сделать так, чтобы соперничество между Ирмой и Кармен было очевидным. Кто же из них все-таки правит домом и пьесой? Кармен или Ирма?

Мне пришло в голову, что Три Основные Фигуры должны подняться на котурны. Как актерам научиться ходить на них, чтобы не разбить морду и не запутаться в юбках? Пусть научатся.

Само собой разумеется, костюм Ирмы в начале спектакля – строгий. Может, даже траурный. Она переоденется в сцене с Кармен. На ней будет длинное платье. В сцене Балкона оно за счет украшений станет платьем Королевы.

В противоположность тому, что было сделано в Париже, Три Основные Фигуры (Епископ, Судья, Генерал) должны быть одеты в форму, принятую в стране, где играется пьеса. Во Франции, например, нужно было изобразить судью из нашего суда присяжных, а не судью в парике, Генерала – в кепи со звездами и дубовыми листьями, а не похожего на Лорда Адмирала. Пусть костюмы будут утрированными, но узнаваемыми.

Не будем останавливаться только на плохом: так, в Лондоне режиссеру пришла удачная мысль: актриса, изображающая Лошадь, во время одной из тирад, любовно пририсовывала угольком усы Генералу.

Одежда и манеры фотографов в последней картине должны напоминать развязных молодых людей той страны и эпохи, где и когда играется пьеса. Во Франции 1966 года их надо было одеть в черные кожаные куртки и джинсы.

Нужно изобрести типичного революционера и вылепить его маску, потому что даже среди лионских протестантов я не вижу достаточно длинного печального и дикого лица, подходящего для этой роли. Неподвижные маски уместны в этой сцене. Но в ней ничего нельзя сокращать.

Короткие моменты интимных бесед Ирмы и Шефа полиции должны напоминать о связывающей их старинной нежности. Не знаю уж почему.

Все, что я написал, не относится, естественно, к умному режиссеру. Он знает, что делать. А вот другие?

Еще одно: эту пьесу нельзя играть как сатиру на что бы то ни было. Она – прославление образа и Отражения и должна играться именно так. Ее значение, сатирическое или нет, проявится только в этом случае.

Вступление

Фиктивное представление на сцене некоего деяния, некоего опыта избавляет нас, в большинстве случаев, от желания осуществить их в реальном ми ре и в нас самих.

Если на подмостках проблема беспорядка или зла оказывается разрешенной, это значит, что она уничтожена и на самом деле, поскольку в наше время драматическая условность, театральное представление – есть лишь отображение факта. Перейдем же теперь к другим вещам, и пусть наше сердце исполнится гордости оттого, что мы на стороне героя, который совершил попытку и решил проблему.

Именно это примирительно подсказывает зрителям сознание. Но ни одна представленная проблема не может быть решена в воображении, тем более что сценическое решение всегда тяготеет к устоявшемуся общественному порядку. Пусть же зло на сцене взорвется, покажет нас голыми, оставит в растерянности и, по возможности, заставит нас обратиться к самим себе.

Артист или поэт не должны искать практического решения проблем зла. Пусть они согласятся быть проклятыми. Они потеряют душу, если она у них есть, но это не страшно. Тогда их творчество станет взрывом, актом, на который отреагирует публика, как захочет, как сможет. Если в произведении искусства и должно появиться «добро», то только благодаря воспеванию. Его сила сумеет возвеличить представленное «зло».

Некоторые поэты нашего времени занимаются очень любопытным делом: они воспевают Народ, Свободу, Революцию и т. п. Те же, будучи воспетыми, устремляются к абстрактному небосводу, пригвождаются к нему и там, поникшие и потерянные, они образуют бесформенные созвездия. Бесплотные, они становятся неприкасаемыми. Как приблизиться к ним, как любить их, как жить с ними, если их отправили так бесконечно далеко? Воспетые, зачастую в очень возвышенном стиле, они становятся составными знаками поэмы, но наши поэты убивают то, что хотели оживить, ибо поэзия ностальгична, а воспевание разрушает сам предмет воспевания.

Может быть, я выражаюсь неясно?

Действующие лица

Епископ.

Судья.

Палач: Артур.

Генерал.

Шеф полиции.

Старик.

Роже.

Мужчина.

Один из мятежников.

Посланник.

Первый фотограф.

Второй фотограф.

Третий фотограф.

Нищий: Раб.

Ирма: Королева.

Женщина.

Воровка.

Девушка-лошадь.

Кармен.

Шанталь.

Картина первая

На потолке – люстра, которая будет висеть на протяжении всего действия пьесы.

Декорации представляют собой церковную ризницу, образованную тремя атласными кроваво-красными ширмами. В ширме, расположенной в глубине, – дверь. Наверху изображено огромное испанское распятие. На правой стене – зеркало, обрамленное фигурной золоченой рамой. В нем отражается неубранная кровать, которая при нормальном расположении комнаты должна была бы находиться в первом ряду партера.