История рода Пардальянов (№4) - Заговорщица

— Прошу прощения, мадам! — вмешался астролог. — Позвольте мне вставить слово.

— Говори, говори, мой друг. Я знаю, твои мысли часто созвучны моим.

— Мне кажется, — продолжал астролог, — что прежде чем спрашивать у этого достойного дворянина, сколько ему угодно получить, следует поинтересоваться, что же он может предложить вам…

Екатерина отрицательно покачала головой. Иногда королева видела дальше, чем Руджьери.

— Так сколько? — снова спросила она Моревера.

— Немного, мадам. Я удовольствуюсь тремястами тысячами ливров.

— Действительно, немного… — задумчиво произнесла Екатерина.

— Для меня достаточно! — ответил Моревер и поспешил добавить: — То, что я принес, на самом деле стоит не меньше миллиона. Я прошу триста тысяч, а разница в семьсот тысяч пускай свидетельствует о том, какое счастье я нахожу в службе Вашему Величеству.

«Неплохо! — заметила про себя королева. — Похоже, этот молодец очень зол на Гиза и, пожалуй, мог бы предать его задаром.»

Вслух же Екатерина произнесла:

— Руджьери, посмотри там… в шкафу… в ящике лежит стопка пергаментов. Подай мне один…

Руджьери вынул из шкафа и положил перед королевой лист пергамента. Это был вексель на некую сумму из королевской казны, уже подписанный рукой Генриха III и скрепленный его личной печатью. Королева собственноручно заполнила вексель. Вот что она написала:

«Вексель на сумму пятьсот тысяч ливров. Вручить королевскому казначею означенную сумму господину де Мореверу за оказанные нам лично услуги…»

Екатерина протянула документ Мореверу, тот взял его и прочел, но не выказал ни малейшей радости, хотя и заметил, что сумма была увеличена почти вдвое.

— Ваше Величество столь щедры! — спокойно произнес Моревер.

Но тут взгляд его упал на последние строки, и Моревер встревожился.

Документ заканчивался заранее сделанной припиской:

«Указанная сумма будет уплачена……………… (дата)

…………………………………….. (место). «

Королева не указала, когда будет оплачен вексель и где Моревер сможет получить деньги. Без этих сведений документ был недействителен. Екатерина, внимательно следившая за выражением лица Моревера, удовлетворенно улыбнулась.

— Бог мой, сударь! Я, кажется, забыла заполнить чек до конца… Дайте его сюда!

— Верно, — сказал Моревер. — Не указаны дата и место выплаты.

Руджьери, прекрасно знавший старую королеву, спокойно и бесстрастно следил за этой сценой. Он уже предугадывал дальнейший ход событий.

— Итак, где бы вы хотели получить деньги? — с очаровательной улыбкой спросила королева.

— Если можно, в Париже…

— В Париже так в Париже… Так и пишу: в Париже… А когда?

— Как можно быстрее, Ваше Величество!

— Как можно быстрее… — повторила Екатерина. — Я укажу ближайшую дату… тот самый день, когда король сможет по своему усмотрению распоряжаться финансами.

Екатерина сжала губы, сдвинула брови, в глазах ее сверкнула молния, и недрогнувшей рукой королева вывела:

«В Париже… на следующий день после смерти герцога Генриха де Гиза. «

Тут удивился даже Руджьери. Он обратился к королеве по-итальянски, чтобы Моревер не понял:

— Екатерина, вы с ума сошли! Подумайте, этот человек может отнести вексель герцогу. Тот заплатит миллион, и все французское дворянство выступит против вашего сына.

— Он так и сделал бы, если бы ему были нужны деньги и только деньги. Но он хочет отомстить. И ради мести он готов поступиться деньгами. Я же вижу — он смертельно ненавидит Гиза. Молчи, я таких людей хорошо знаю.

Екатерина не ошиблась. Затевая все это, Моревер преследовал две цели: во-первых, получить деньги, и много денег. Он хотел покинуть Францию, чтобы избавиться от Пардальяна (ибо Моревер не очень-то верил в смерть своего врага). Про себя он решил, что на все ему хватит двухсот тысяч ливров, запросил триста тысяч, а получил пятьсот! Во-вторых, Моревер горел желанием отомстить герцогу де Гизу. Гиз оскорбил и унизил его. В то время, когда Генрих де Гиз разыскивал Виолетту, он явно не доверял Мореверу, не упускал случая высмеять, обидеть, задеть своего слугу. Такое трудно простить…

Моревер без всякого удивления прочитал последнюю фразу, написанную Екатериной, потом хладнокровно сложил пергамент и спрятал в карман камзола.

— Благодарю, Ваше Величество! Дата мне вполне подходит.

— Вы полагаете, что указанный день наступит скоро? — спросила Екатерина, и Моревер уловил в ее голосе нотки волнения.

— О, это не от меня зависит, мадам! Я не Бог, чтобы знать день смерти Генриха де Гиза, и не король, чтобы отправить его на эшафот…

— Так уж прямо и на эшафот? — спросила Екатерина.

Руджьери также удивленно посмотрел на Моревера.

— Объяснитесь, сударь, — попросил астролог. — Значит, речь идет не…

— …не о покушении, — твердо заявил Моревер. — Я не намерен стрелять в него из аркебузы, как в Колиньи. Ни в коем случае! Думаю, было бы правильней, если бы вы, Ваше Величество, написали бы не «на следующий день после смерти», а «на следующий день после казни герцога де Гиза».

— Моревер, — проговорила, задыхаясь от волнения, старая королева, — ты действительно можешь представить нам весомые улики против Гиза? Говори же, не бойся! Я действительно когда-то позабыла о тебе, но если ты окажешь подобную услугу моему сыну, ты получишь не пятьсот тысяч, а много больше… Слышишь?

— Конечно, Ваше Величество. Но мне достаточно того, что вы соблаговолили мне предложить. Вы дали на мое имя вексель на пятьсот тысяч ливров, а я даю вам вексель на голову герцога де Гиза. Прочтите это, мадам…

С этими словами он вынул из кармана бумагу и протянул ее королеве. Бросив быстрый взгляд на документ, Екатерина сразу же узнала почерк.

— Рука Гиза! — прошептала она.

Екатерина и Руджьери склонились над письмом. Вот что они прочли:

«Сударыня!

Ваши аргументы так убедительны, что нельзя терять ни минуты. Я приступаю к выполнению Вашего грандиозного плана. Я не собираюсь ждать неделю, я не могу ждать ни одного дня — я со своей свитой выезжаю в Блуа сегодня, сейчас же! Я надеюсь, что буду иметь честь встретиться с Вами в этом славном городке.

Мы должны сделать все, чтобы ускорить наступление великих событий, столь желаемых как мной, так и Вами, — смерти известной нам особы и заключения нашего союза.

Генрих, герцог де Гиз (пока еще только герцог). «

Это было то самое письмо, что герцог вручил Мореверу для передачи Фаусте. Моревер очень удачно подделал его, доставил по назначению фальшивку, а оригинал оставил у себя. Подпись «Генрих, герцог де Гиз… (пока еще только герцог)» явно свидетельствовала о притязаниях Гиза, а слова «смерть известной нам особы» указывали на смерть короля.

Екатерина внимательно читала и перечитывала послание. Содержание письма не оставляло места для сомнений. Екатерина обдумывала, как и когда предъявить Гизу обвинение в государственной измене.

— Кому было адресовано письмо? — спросила королева.

— Принцессе Фаусте.

— Значит, до нее оно не дошло?

— Простите, мадам, но вы ошибаетесь. Фауста получила послание Гиза… вернее, копию с этого послания.

Екатерина взглянула на Моревера с восхищением — она его, похоже, недооценила.

— Вы уверены, что никто, кроме вас, не знает о содержании этого письма?

— Абсолютно уверен, мадам!

Екатерина присела в кресло у стола, задумчиво подперла рукой подбородок и все смотрела и смотрела на лежавшее перед ней письмо.

— Принцесса Фауста… принцесса Фауста… — тихо повторяла королева.

О чем же думала Екатерина Медичи, произнося имя Фаусты?

Глава XXVI

ПАРДАЛЬЯН В МОНАСТЫРЕ

Расстанемся с Екатериной Медичи, погруженной в глубокие размышления. Оставим и Моревера — о последствиях его предательства мы расскажем позже. Перенесемся же, дорогой читатель, из Блуа в Париж.

Прошло уже несколько дней с тех пор, как герцог де Гиз со свитой отбыл в Блуа. В столице было неспокойно.

Во дворце Фаусты недели через полторы после отъезда Лотарингцев также начали собираться в путь. Фауста получила письмо, переданное Моревером, и решила отправиться в Блуа. Во-первых, она хотела находиться рядом с Гизом, чтобы поторопить его, если потребуется, и поддержать в минуту колебаний… С этого человека, отличавшегося неуравновешенным характером, вообще следовало бы не спускать глаз, полагала принцесса. Во-вторых, в Блуа ей будет легче скрыть от своих приверженцев последствия предательства Ровенни.

Все было готово к путешествию. Карета уже ожидала у ворот. Двенадцать недавно принятых на службу охранников должны были составить эскорт Фаусты. Двое надежных слуг еще четыре дня назад отбыли в Блуа, чтобы подготовить дом для своей повелительницы.

Итак, Фауста, сопровождаемая верными служанками Мирти и Леа, села в карету. Обе были рады покинуть мрачный дворец на острове Ситэ. В последнюю минуту перед отъездом Фауста бросила долгий взгляд на этот дом, где она провела столько дней, где радовалась и страдала, где размышляла над великими планами и обдумывала грандиозные замыслы. Перед ее мысленным взором возник образ Пардальяна… Но Фауста решительно встряхнула головой: шевалье мертв, и нечего больше о нем вспоминать… Теперь ее сердце свободно!

Наконец Фауста подала знак к отъезду и опустила шторки кареты. Через час экипаж и охрана были уже за городскими воротами и направлялись в Блуа.

Перед тем как выехать через ворота Нотр-Дам-де-Шан, карета Фаусты ненадолго остановилась у якобинского монастыря, расположенного в двух шагах от городской стены. И как раз в это время в Париж через ворота Сен-Дени въехал шевалье де Пардальян. Он не торопился возвращаться в столицу. В Амьене он, например, отдыхал целых два дня. Он ощущал огромную усталость, но вовсе не потому, что последнее время много скитался по дорогам, нет. Шевалье устал не телом, а душой, устал от одиночества… Он чувствовал себя несчастным и всеми забытым…

Лишь две вещи интересовали в этой жизни шевалье де Пардальяна: во-первых, он хотел по заслугам наказать Моревера (шевалье никогда не простил бы себе, если бы эта ядовитая гадина ускользнула от возмездия); во-вторых, он должен был отомстить Гизу за те оскорбления, что герцог нанес шевалье.

Два дня в Амьене Пардальян провел в полной нерешительности. Он провалялся в постели, в бедной комнатке на постоялом дворе. Шевалье не мог ничего делать, он лишь не отрываясь смотрел в потолок и размышлял.

«Предположим, я уничтожу и Гиза, и Фаусту, и Моревера? А что потом?»

Что еще он должен делать в жизни? Для чего вообще живет шевалье де Пардальян?

Пардальян тосковал, потому что его давняя душевная рана все еще не затянулась. Он думал о том времени, когда наконец рассчитается со всеми своими врагами. Куда ему тогда деться? Что предпринять?

— И идти мне некуда… — вздохнул шевалье. — Кто меня ждет? И дома у меня нет…

Может, попросить приюта у молодого герцога Ангулемского и спокойно стареть, обучая фехтованию сыновей Виолетты? А может, лучше провести свою старость у камелька в гостинице «У ворожеи», в обществе госпожи Югетты?

Шевалье чувствовал, что надо бы выбрать последнее. Он всегда с улыбкой умиления вспоминал о Югетте.

— В конце концов, — сказал себе шевалье, — во Франции еще есть дороги, да и в других странах их хватает… есть много мест, где я еще не бывал… И деревья вдоль дорог, и солнце в небе, и облака…

Пардальян подумал о дальних краях, о путешествиях, о приключениях… один, сам себе хозяин, сам себе господин… Он всегда сумеет поставить на место наглеца, помочь несчастному, защитить слабого… И шевалье де Пардальян улыбнулся…

Подъезжая к Парижу, Жан решил, что прежде всего он займется герцогом де Гизом. Следовало выяснить, каковы планы и намерения этого блистательного вельможи.

Прибыв в столицу как раз в то время, когда Фауста выехала в Блуа, Пардальян у первого же встречного узнал, что Гиза в городе нет.

— Ну что же! Поеду в Блуа! — сказал себе шевалье.

Но, похоже, перед отъездом шевалье задумал нанести кое-кому визит. Правда, на улицу Сен-Дени он не поехал. Он не хотел появляться в гостинице, опасаясь, что, встретившись с Югеттой, застрянет в Париже.

Итак, шевалье пересек Сену по мосту Нотр-Дам, проехал по улице Жюиври, а затем через Малый мост выехал на улицу Сен-Жак. В конце ее, недалеко от городской стены, Пардальян остановил коня. У монастыря якобинцев он привязал лошадь к столбу и постучал в ворота.

Открылось маленькое окошечко, и брат привратник спросил, что желает гость, подчеркнув, однако, что монастырь паломников не принимает. Пардальян ответил, что вовсе не просит приюта в святой обители, а хочет повидать одного знакомого. Услышав имя Жака Клемана, привратник вдруг засуетился, тут же распахнул ворота и предложил войти.

— А коня куда поставить? — спросил шевалье.

— Не волнуйтесь Отведем в конюшню к отцу настоятелю, там его покормят.

— Превосходно! — улыбнулся шевалье.

— Будьте любезны, подождите в приемной, а я предупрежу нашего доброго брата Клемана.

Привратник оставил посетителя под присмотром послушника и поспешно удалился. Но направился он не в келью Жака Клемана, а в апартаменты настоятеля Бургиня и доложил, что какой-то дворянин желает видеть брата Клемана.

Бургинь тут же решил, что посетитель послан кем-то из сильных мира сего для обсуждения с Жаком Клеманом великого замысла — убийства Генриха III. Настоятель распорядился немедленно препроводить визитера в келью монаха, хотя обычно монахи принимали гостей в приемной. Достойный отец настоятель рассчитывал выяснить, кто же явился к Жаку Клеману и о чем пойдет речь.

Следует отметить, что! Пардальян не обратил внимания на то, что его появление вызвало переполох в святой обители.

Брат привратник проводил шевалье по узким извилистым монастырским коридорам в келью Жака Клемана.

— Сюда проходите, пожалуйста, — и привратник указал шевалье на полуоткрытую дверь в келью.

Жак Клеман сидел за маленьким столиком и что-то писал. Как наши читатели знают, сын Алисы де Люс пользовался в монастыре неограниченной свободой, которой завидовали остальные монахи. Ему было дозволено держать в келье бумагу и чернила, а также читать.

Когда шевалье вошел, монах обернулся на звук шагов, увидел гостя и очень обрадовался. Он бросился навстречу Пардальяну, раскрыв объятия.

— Хвала Господу! — воскликнул Жак Клеман.

Голос его звучал возбужденно: так часто говорят люди, страдающие нервной болезнью, не знающие душевного спокойствия.

— А до вас нелегко добраться! — улыбнулся шевалье и пожал руку молодому монаху. — Позвольте, я сяду.

Пардальян отстегнул шпагу, присел на краешек кровати и огляделся:

— Как вы здесь можете жить! Похоже на склеп… ведь вы же относитесь к числу чувствительных натур… Посмотрите на вашего доброго брата привратника! Судя по его физиономии, он не из тех, кто заживо хоронит себя в обители, отказываясь от мирских радостей.

Клеман горько улыбнулся:

— Ах, дорогой друг, вы — словно луч солнца, проникнувший в мою темницу. Едва вы вошли в келью, как в ней все ожило. Не скрою, монастырь — место печальное.

— Зачем же вы остаетесь здесь?

— Это не моя воля. Я вырос в обители и всегда жил в монастырях. Я никуда не могу уйти, так решила судьба. Так плющ, выросший у подножия дерева, обвивает именно это дерево. Куда ему еще деться?

Они помолчали, потом шевалье спросил:

— А чем вы занимались, когда я вошел? Я прервал вашу работу?

Жак Клеман густо покраснел и ничего не ответил.

— Хорошо, хорошо, — успокоил его шевалье. — Не хотите говорить — не надо. Я не интересуюсь вашими секретами.

Но шевалье все же бросил быстрый взгляд на разбросанные по столу листы и не смог скрыть своего удивления:

— Простите мою нескромность, но ведь это стихи! Вы никогда не говорили, что любите поэзию…

Действительно, молодой монах писал стихи.

Шевалье довольно бесцеремонно взял один лист и пробежал его глазами.

Монах заметно смутился.

— Однако! — воскликнул шевалье. — Какой пыл… разумеется, религиозный пыл! Я думаю, речь идет о любви к Господу? И к Марии?.. Это к какой же Марии… неужели к Богоматери, богохульник вы этакий?

Монах смертельно побледнел.

— Я иногда развлекаюсь, сочиняя светскую поэзию, — пролепетал он.

Шевалье еще раз прочитал стихи, и тут его осенило.

«Конечно же, это Мария де Монпансье! — подумал он. — Эти страстные признания адресованы герцогине Марии де Монпансье, сестре Гиза!»

И Пардальян сразу все понял:

«Так вот откуда у него такая ненависть к Генриху III! Его попросту толкают на преступление… И я знаю, кто убедил этого несчастного убить короля Франции!»

— Ну что же, — спокойно заметил шевалье, возвращая стихи, — я не любитель поэзии, но, по-моему, написано превосходно. Думаю, особа, которой они адресованы, разделит мое мнение.

Монах взял лист бумаги и спрятал в складках рясы.

— Скажите, — спросил шевалье, — вы наконец оставили те мрачные замыслы, о которых мы говорили когда-то в Шартре?

И Пардальян сделал рукой быстрое движение, словно нанося удар кинжалом.

Жак Клеман ответил тихо, но твердо:

— Вы имеете в виду мой план убить Валуа?

— Да, — сказал Пардальян.

Более всего шевалье удивляло то, что о таких страшных вещах молодой монах говорит спокойно и как бы равнодушно.

— Почему я должен оставить эти замыслы? Валуа обречен, и Валуа умрет… Ради вас, ради уважения, что я питаю к вам, я согласился отсрочить день смерти Генриха III. Но этот день придет, обязательно придет!

Пардальян вздрогнул. В голосе монаха слышалась такая безоглядная решимость, что шевалье понял — Жак Клеман не отступится никогда. Его толкала на убийство не только ненависть. Говоря о смерти короля, Жак Клеман словно впадал в экстаз. Пардальян решил, что отговаривать его не стоит — все равно бесполезно. Да и с какой стати он, шевалье де Пардальян, должен заботиться о короле Франции? Что ему до династии Валуа?

— Пардальян, — продолжал Жак Клеман, — вы попросили меня обождать. Вы сказали, что не хотите, чтобы Гиз, воспользовавшись смертью Генриха, возложил на себя корону Франции… Я не знаю, что вами движет, да и не хочу знать… Пока жизнь Валуа будет нужна вам — я буду слепо повиноваться каждому вашему слову. Но когда Гиз перестанет рваться к престолу и ваши планы исполнятся, я попрошу вас позволить мне выполнить то, что предназначено судьбой… Екатерина Медичи убила мою мать… Теперь сын Алисы де Люс убьет сына Екатерины. И ничто, слышите, ничто и никто не сможет спасти Генриха Валуа после того, как вы придете ко мне и скажете: «Путь свободен! Жизнь Генриха мне больше не нужна!» Может, вы уже сегодня явились в монастырь, чтобы произнести именно эти слова?

— Нет, — ответил Пардальян. — Пока нет. Время еще не наступило!

Именно в эту минуту в коридор, куда выходили всегда приоткрытые двери келий, на цыпочках прокрался почтенный отец настоятель. Он подошел к самым дверям кельи Жака Клемана и стал подслушивать.

— Я подожду, — сказал монах, — я подожду. Но когда вы произнесете эти слова, я пойму, что для Валуа пробил последний час!

«Так я и полагал! — подумал настоятель. — Этот дворянин — один из участников заговора. Именно он должен подать сигнал Жаку Клеману.»

— Нет, я прибыл сюда не за этим, — продолжал шевалье. — Я хочу сделать вам одно предложение и очень надеюсь, что вы согласитесь.

— Какое же это предложение? — с улыбкой спросил монах.

— Давайте вместе съездим в Блуа, у меня там дела.

«Прекрасно. Все идет так, как я и думал» — обрадовался настоятель.

— Поехать в Блуа? — с удивлением спросил Жак Клеман.

— Ну да, в Блуа! Друг мой, с некоторых пор я что-то стал скучать, вот и решил предпринять путешествие, чтобы развлечься. Я уже съездил в Дюнкерк, потом вернулся в Париж. Но в дороге я понял, что одному путешествовать тоскливо. И тут мне пришла в голову мысль: вдвоем нам будет веселее!

— В Блуа! — задумчиво повторил Жак Клеман.

— Понимаю, — веселым тоном заявил Пардальян, — вам непонятно, почему я выбрал именно Блуа. Сейчас там очень интересно… Все королевство съезжается в Блуа… Там король…

«Замечательно!» — воскликнул про себя отец настоятель.

Он окончательно убедился, что визитер подослан Гизами для того, чтобы подтолкнуть монаха к исполнению задуманного.

— Кроме того, — продолжал шевалье, — в Блуа собираются Генеральные Штаты, то есть вся аристократия, представители духовенства и третьего сословия. И наконец, приедет сам герцог де Гиз, — блистательный, могучий, знаменитый герцог!

«Какой достойный дворянин!» — подумал отец настоятель, с одобрением внимая словам Пардальяна.

— А вместе с герцогом, — насмешливо говорил шевалье, — прибудет и его свита. Все сплошь блистательные, любезные и остроумные господа — Бюсси-Леклерк, Менвиль, Моревер и, конечно, братья его светлости — господин кардинал, господин де Майенн… Само собой разумеется, там появится и сестра герцога — герцогиня Мария де Монпансье.

Шевалье расхохотался, но Жаку Клеману было не до смеха. Он схватил Пардальяна за руку и возбужденно спросил:

— Вы говорите… Вы уверены, что эта особа?..

— Что она будет в Блуа? Конечно! Где ж ей быть? Поехали со мной, не пожалеете. Вдвоем гораздо веселей, уверяю вас… Но, я забыл спросить, может, вы не смеете без особого разрешения покидать монастырь?

В этот момент настоятель счел нужным появиться на пороге кельи. Его лицо расплылось в широкой, благожелательной улыбке.

— Ну как, брат мой, вы довольны? Я уверен, что вы с этим господином прекрасно побеседовали. Думается, его советы будут вам полезны… Следуйте им, дитя мое! Прислушивайтесь к мнению достойных людей!

— Но, преподобный отец… — растерялся Жак Клеман.

— Никаких «но»! — прервал его настоятель. — Я уверен, что наш гость плохого не посоветует…

Пардальян был несколько удивлен столь лестным отзывом о своей персоне.

— Я всего лишь посоветовал брату Клеману отправиться в небольшое путешествие.

— В путешествие? Прекрасный совет! — воскликнул Бургинь. — А в каком направлении?

— Я предложил съездить в Блуа.

— Великолепное предложение! Воздух в Блуа просто целебный, меня в этом многие уверяли, а наш дорогой брат Клеман еще болен и слаб, чистый воздух ему просто необходим.

— Вот и я ему говорил то же самое, — заверил Пардальян.

— А я ему приказываю слушаться вас! Поняли, брат мой? Вы последуете совету достойного дворянина. Немедленно собирайтесь в дорогу. Я прикажу, чтобы вам дали мою лучшую лошадь. Примите мое благословение, брат Клеман! Благословляю вас, сударь!

Настоятель удалился, пробормотав:

— Великий день близок…

Пардальян удивленно посмотрел ему вслед и расхохотался:

— Клянусь, никогда не встречал более любезного монаха! Он, стало быть, ваш настоятель? Поздравляю! Итак, едем?

— Да! — взволнованно ответил Жак Клеман.

— Вы меня сопровождаете в Блуа?

Жак Клеман побледнел и молча кивнул головой.

Через полчаса монах явился в приемную в дорожном дворянском костюме. Пардальян уже ожидал его там. У ворот монастыря били копытами две лошади. Пардальян и Жак Клеман вскочили в седла и двинулись в путь.

Глава XXVII

УБИТЬ ИЛИ УМЕРЕТЬ?

Вполне возможно, что Пардальян преследовал какие-то собственные цели, увлекая в Блуа Жака Клемана. Так или иначе, но Париж они покинули вместе и выехали на Шартрскую дорогу, чтобы потом свернуть на Блуа.

Через час после отъезда Жака Клемана и Пардальяна еще один человек выехал из ворот монастыря. Это был уже известный нашим читателям брат привратник. По приказу настоятеля Бургиня привратник (а звали его брат Тимоте) отправился в Блуа, оседлав крепкого мула. Монах вез спрятанное под рясой письмо, адресованное герцогине де Монпансье.

Осторожный настоятель посоветовал монаху ни в коем случае не обгонять двух всадников, скакавших впереди в том же направлении. Совет, впрочем, бесполезный — маловероятно, чтобы монах на муле мог нагнать всадников, ехавших на быстрых конях.

Но оставим пока Жака Клемана, Пардальяна и брата Тимоте — пускай себе спокойно едут к своей цели, а мы тем временем вернемся в Блуа, в покои короля.

Прошла уже неделя с тех пор как Моревер вручил Екатерине Медичи письмо и получил взамен вексель на пятьсот тысяч ливров с выплатой на известных нашим читателям условиях.

Всю эту неделю старая королева думала, колебалась, внимательно следила за Гизами и их сторонниками, надеясь по их лицам прочитать тайные мысли.

Наступило воскресенье, двенадцатое ноября. От Луары к холмам поднимался туман и расползался по улицам Блуа. Город был пустынен, а в замке кипела жизнь, и короля осаждали толпы придворных.

К великому удивлению всей свиты — как сторонников короля, так и приверженцев Гиза — из Ля Рошели прибыл гонец. Ненависть к гугенотам объединяла оба враждующих лагеря, и те и другие недоумевали, зачем сюда явился посланник короля Наваррского?

В знак доверия к Лотарингцам и своего расположения к ним король при всех вскрыл письмо Генриха Беарнского.

Выяснилось, что король Наваррский от имени всех протестантов, собравшихся в Ля Рошели, просил, во-первых, вернуть гугенотам конфискованное у них имущество и, во-вторых, предоставить им свободу вероисповедания.

Король прочел послание кузена вслух. Придворные возроптали, раздались неодобрительные возгласы, смешки и даже угрозы в адрес посланца. Тот стоял спокойно, ожидая ответа,

— Что же я должен передать моему повелителю королю Наваррскому? — осведомился гонец, когда шум утих.

— Передайте королю, — ответил Генрих III, — что мы обдумаем выдвигаемые им требования. Когда будет принято решение, мы поручим герцогу де Гизу, главнокомандующему нашими войсками, доставить ответ.

Эти слова были встречены приветственными криками — король, по сути дела, объявлял открытую войну гугенотам. А поведет войска Генрих де Гиз — опора святой церкви!

(Такой ответ повлек за собой непредвиденные последствия. Узнав о словах короля Франции, Генрих Наваррский выступил со своей армией в поход, рассчитывая завоевать силой то, в чем ему отказали.)

Посланник гугенотов холодно поклонился Генриху III и молча и решительно проследовал через ряды придворных. Даже самые нахальные и насмешливые расступались перед суровым протестантом. Звали посланца короля Агриппа д'Обинье.

Вот что произошло в этот ноябрьский вечер.

Король находился в прекрасном настроении: ему очень понравилось, что придворные встретили его слова одобрительными возгласами. Он пробыл в гостиной часов до десяти, беседуя в основном со сторонниками Лиги и оказывая всякие знаки внимания герцогу де Гизу.

Наконец Генрих III пожелал окончить прием. Королевские апартаменты опустели, Его Величество отправился к себе в покои.

Личный лакей подготовил постель для Генриха. Король разделся, накинул просторный халат и отослал слугу, сказав, что кликнет его, когда понадобится погасить светильники.

В этот момент к сыну вошла Екатерина Медичи. Генрих III всегда с тревогой и раздражением ожидал любой беседы с матушкой. Вот и сейчас на его лице появилась недовольная гримаса. Король даже и не попытался скрыть свое недовольство.

— Ах, мадам, — сердито проговорил он. — Я собирался посмотреть бумаги с требованиями, что выдвинули парижане, а потом лечь спать. Право, матушка, чего они только не просят! Совсем обнаглели! Вот соберу армию посильней, нагряну в столицу и наведу там порядок!

Екатерина молча села. Королева-мать, в черном платье, бледная, со светлыми, неподвижными глазами напоминала призрак. Увидев, что матушка расположилась в кресле, Генрих понял, что им предстоит долгая беседа. Он раздасадованно плюхнулся на стул и подумал: «Что ж поделать! Придется мне испить эту чашу до дна!»

Королева поняла, какие чувства обуревали ее ненаглядного сына. Она заговорила печально и взволнованно:

— Генрих, скоро меня не будет. Я избавлю вас от своего присутствия, моя смерть не за горами. Тогда, может, вы будете оплакивать меня. Тогда, наконец, вы воздадите должное матери, которая всю жизнь оберегала и защищала вас. Я любила вас, сын мой, несмотря ни на что, несмотря на вашу черную неблагодарность…

— Знаю, дорогая матушка, знаю, вы любите меня, — почти ласково сказал Генрих III.

— «Дорогая матушка!.. « — вздохнула Екатерина. — Как редко вы называете меня так, Генрих! Ваши ласковые слова — бальзам для моего бедного сердца… Да, я люблю вас, и люблю преданно. Но вы, Анрио, я знаю, равнодушны к собственной матери. Вы только терпите меня. И Карл, и Франциск были привязаны ко мне сильней, хотя их я не любила… И однако, — глухо добавила Екатерина, — я… я знала, что они умирают, но не стала спасать их… Я хотела возвести на престол вас, Генрих!

Екатерина опустила голову и продолжала чуть слышно, как бы беседуя сама с собой:

— Это мне кара, ниспосланная Богом!.. Шестнадцать лет я страдаю, каждый день, каждый час… Я страдаю, видя, что вы не любите, более того, вы боитесь меня… Генрих, знаете, что сказал мне ваш отец в первый день после свадьбы?

— Нет, мадам, но догадываюсь, что вряд ли он клялся вам в любви, — равнодушно произнес король и громко зевнул.

— Я была молода… почти ребенок… Я приехала из Италии радостная и счастливая. Я так мечтала увидеть Париж, я знала, что стану королевой в великой стране. Говорят, я была тогда хороша собой… Про моего супруга мне все твердили, что он истинный король, любезный и приятный человек. Я была готова полюбить его всем сердцем. Одно нежное слово, одна-единственная улыбка — и я стала бы счастливейшей из женщин!..

Итак, нас обвенчали, мы оказались одни в роскошной спальне, и я смотрела на своего супруга с трепетом и нежным волнением. Я вижу его, как сейчас… Генрих II, одетый в белый атлас, подошел ко мне поближе, склонился надо мной и минут пять пристально глядел мне в лицо. Я едва не потеряла сознание… А он брезгливо произнес: «Мадам, от вас же пахнет смертью!»

Генрих III побледнел, а Екатерина Медичи подняла голову и зловеще улыбнулась: