История рода Пардальянов (№7) - Сын шевалье

— Не тревожьтесь, монсеньор, — все будет в порядке. Осмелюсь заметить вам: если бы вы сами не велели подождать, я бы давно все сделал.

— Ах, черт! Опять твоя правда! А я и позабыл от нетерпения…

Сен-Жюльен еле сдержал улыбку. Он был совершенно спокоен: все идет хорошо.

— Монсеньор, — сказал он, — я уже приступил к делу. Два его приятеля, что сторожили дом, находятся в моих руках. Мы отпустим их завтра вечером, когда все будет уже кончено.

— Их, кажется, было трое? — словно невзначай спросил Кончини.

— Точно так, монсеньор, но дежурили только двое — один отдыхал. Мне, во-первых, показалось неосторожным являться к нему домой. Во-вторых, если Жеан Храбрый не встретит хотя бы одного из своих друзей, он отправится их спасать — и начинай все сначала.

— И опять ты правильно рассудил, — кивнул Кончини.

Он отпустил руку Сен-Жюльена, достал из бархатного чехольчика маленький кинжал и стал машинально чистить им ногти.

— Я нанял дюжину головорезов, — продолжал весело рассказывать Сен-Жюльен. — Мы врываемся в дом и хватаем девицу; ваши люди везут ее туда, куда вам будет угодно. Мы же остаемся в засаде. Когда бандит явится, мы приставляем служанке нож к горлу и заставляв ее впустить его, как ни в чем не бывало. А сами у порога протягиваем веревку; он падает, и мы его вяжем…

За таким разговором они неприметно дошли до улицы Сен-Тома, что находилась неподалеку от городского вала. Можно было идти по ней дальше — она вела к галерее Лувра, почти к самой калитке, а можно было свернуть налево, на улицу Бове, и подойти к дворцу сзади.

Кончини повернул налево. Не было ничего удивительного в том, что он направляется в Лувр таким путем, поэтому Сен-Жюльен нимало не насторожился.

Они остановились в глухом безлюдном месте на задворках Лувра. Тут Сен-Жюльену впору было бы заподозрить неладное. Но Кончини так улыбался, был так дружелюбен, так ласков! Как было не поверить в его искренность?

— Ты все устроил прекрасно, — с довольным видом сказал флорентиец, — и заслужил награду. Получай!

Он замахнулся рукой с кинжальчиком и молниеносным движением вонзил его Сен-Жюльену в грудь. Тот рухнул как подкошенный, даже не вскрикнув. Кончини склонился над ним и свирепо прошептал:

— Что, Сен-Жюльен, слышишь меня? Вижу, ты еще живой… Итак, ты меня предал! Ты предпочел Леонору, и вы с ней задумали меня провести! Ты отправил Бертиль и Жеана в Фор-о-Дам! А завтра я явился бы в пустой дом — и прощай любовь и месть! Но теперь ты понял, как я поступаю с предателями?

Он выпрямился, пнул тело ногой и с невыразимой злобой сказал:

— Подыхай тут, собака!

Глава 70

ОРДЕР МАТЕРИ АББАТИСЫ

Не оборачиваясь, Кончини пошел дальше, но отнюдь не в Лувр: он постучал условленным стуком в дверь дома на Писцовой улице.

Его принял брат Парфе Гулар — Аквавивы, по словам монаха, не было дома. Кончини с братом Гуларом долго о чем-то говорили, и флорентиец ушел от него окрыленный.

Монах же, проводив его, немного нахмурился:

— Я забыл сказать, что там не только все видно, но еще и слышно!

Однако, поразмыслив, решил:

— Какая разница, что он там скажет? И Жеану от этого тоже не будет ни лучше, ни хуже.

И Парфе Гулар вышел из дома, миновал тот тупичок, где находился вход в тюрьму, и направился на улицу Сен-Дени.

Не успел он пройти мимо тупика, как из ниши в стене появился человек, закутанный в плащ до самых глаз, и последовал за монахом. Не будем долго томить нашего читателя — это был Пардальян.

Глаза его радостно сверкали.

— Клянусь Пилатом и Вараввой! Я же сам видел, как монах входил в тюрьму! Каким же образом он теперь появился со стороны Писцовой? А дело, как я понимаю, — весело рассмеялся Пардальян, — вот в чем: меня провели, как дурачка! От тюрьмы в дом на Писцовой есть подземный ход! Вот и получалось: он заходил с Писцовой, я там его ждал под дверью черт знает сколько времени, а он спокойно закрывал за собой тюремные ворота! Но теперь, кажется, все проясняется! Горячо-горячо! Завтра я пойду познакомлюсь с тюрьмой поближе. А пока надобно не спускать с монаха глаз. Правда, я изучил все его повадки и уверен, что теперь он просто идет спать. Надо, однако, знать, где брать след завтра.

Парфе Гулар тем временем кружными путями добрался до ворот Сент-Оноре перед самым их закрытием.

— Понятно! — прошептал Пардальян. — Идет ночевать к капуцинам. Иначе говоря, господин Аквавива по-прежнему поддерживает с ними отношения.

Он дождался, пока закроют ворота, и пошел назад по улице Сент-Оноре. Было уже совсем темно.

— И мне уже пора спать… — решил Пардальян.

На углу улицы Сен-Тома шевалье увидел, что на мостовой валяется какая-то бумага. Быть может, он и прошел бы мимо, но бумага была ярко освещена серебристыми лучами луны, сиявшей а безоблачном небе, а Пардальян всегда отличался острым зрением.

Он бросил на бумагу беглый взор и изумленно воскликнул:

— Черт возьми! Герб и печать аббатисы Монмартрской! Уж не монах ли обронил? Ну-ка, подберу… вдруг пригодится?

Так он и сделал: подобрал бумагу и сунул за пазуху. Дома, в гостинице «Паспарту», Пардальян разглядел свою находку повнимательнее и прошептал:

— Ордер матери аббатисы! «Предъявителя сего впускать в здание тюрьмы и оказывать ему всяческое содействие!» Вот дьявол! Ну и удача! Находка-то просто бесценна!

И Пардальян улегся спать с мыслью, что день прошел не зря.

Это был тот самый документ, что показывал в «Дамском Башмаке» Сен-Жюльен. Как он попал на мостовую? Об этом-то мы и расскажем. Сен-Жюльен при смерти, но мы с ним еще не расстались…

С самой Орлеанской улицы следом за Кончини и Сен-Жюльеном крался человек. Когда Кончини, расправившись с предателем, удалился, незнакомец направился на улицу Сен-Тома. Это был Саэтта. Он склонился над телом Сен-Жюльена и осмотрел рану глазом знатока.

— Славный удар! — промолвил он спокойно. — Бедняга долго не протянет. Прожил бы он только еще один часок да шепнул бы словечко синьоре, — а больше мне и не надо.

Могучими руками он подхватил раненого и понес его во дворец Кончини. По дороге ордер аббатисы выпал у Сен-Жюльена из кармана и остался лежать там, где его подобрал Пардальян.

Саэтта принес умирающего в покои Леоноры и безмолвно положил на постель — только кивком указал на него хозяйке. Увидев шпиона, та чуть нахмурилась, но не проявила ни жалости, ни сострадания. И Сен-Жюльен, и все остальные были для нее лишь орудиями. Одно сломалось — заменим другим, только и всего.

— Убит? — равнодушно спросила она.

— Еще дышит, сударыня.

— И кто же его так?

Саэтта пожал плечами, развел руками.

— Что ж, — сказала Леонора, подумав. — Надо узнать — это важно.

Как только раненый стал представлять для Галигаи интерес, она начала заботиться о нем. Вдвоем с Саэттой они поспешно привели Сен-Жюльена в чувство.

Вскоре тот открыл глаза, уже подернутые пеленой смерти.

— Кто вас ранил? — сочувственно спросила Леонора.

Умирающий насилу смог прохрипеть:

— Кончини!

Лицо Леоноры еле заметно напряглось. Она пристально, словно желая пронзить клеврета взглядом, посмотрела на него и сердито спросила:

— Как? Он все узнал? Вас выследили?

Сен-Жюльен был уже не в силах ответить, но в глазах его мелькнуло: «да». Он в последний раз дернулся, откинувшись на подушки, и застыл с широко открытыми глазами.

— Болван! — тихонько сказала Леонора.

Она повернулась к мертвому спиной, села в кресло, обхватила голову руками и, вперив взор в пространство, погрузилась в мрачные раздумья.

— Где ты нашел его? — вдруг с подозрением поглядела она на Саэтту.

Тот на всякий случай покосился в сторону кровати — точно ли Сен-Жюльен мертв — и преспокойно ответил, не смутившись под взглядом своей грозной хозяйки:

— Валялся на улице Сент-Оноре.

Леонора вновь отвернулась, Саэтта усмехнулся про себя: отвел подозрение!

Галигаи позвонила; явился лакей. Она молча кивнула на труп человека, погибшего на ее службе. Лакей ничуть не удивился, кликнул товарища, и вдвоем они вынесли тело.

Леонора вновь задумалась, а потом зловеще улыбнулась:

— Как ты сказал, Саэтта? Если мы отвезем эту девицу в укромное место, нам удастся убить сразу двух зайцев? Избавиться и от короля, и от Жеана?

«Ну, наконец-то! — подумал Саэтта. — Я знал, что добьюсь своего! Пришлось, правда, поработать…»

А вслух изложил тот же план, что накануне, — но гораздо полнее, во всех подробностях… Он окончил, и Леонора кивнула:

— Да, решительно — прекрасная идея. Так и сделаем. Приходи завтра в десять утра — я дам тебе все инструкции. Теперь ступай.

Саэтта ушел. Сердце его бешено колотилось от радости.

Кончини в тот вечер, как мы знаем, был на Писцовой улице, и принимал его брат Парфе Гулар — правая рука Аквавивы.

Леоноре больше доверяли, и знала она куда больше своего супруга. На другое утро она вошла в ворота тюрьмы Фор-о-Дам, поднялась в таинственную мансарду маленького домика прямо к страшному генералу ордена Иисуса и провела с ним долгую беседу.

Из Фор-о-Дам Леонора направилась в Лувр. Там она говорила с Марией Медичи — столь же долго, столь же тайно и, несомненно, о столь же ужасных вещах.

К одиннадцати синьора вернулась домой. Саэтта ждал ее с нетерпением.

Глава 71

В ТАИНСТВЕННОМ ДОМИКЕ КЛОДА АКВАВИВЫ

Вернемся, наконец, к Жеану Храброму. Из доклада Сен-Жюльена мы уже знаем: страшное падение не убило его, и рана на голове была несерьезная. Мы знаем также, что у него отняли все, что могло служить оружием, и бездыханного перенесли в тюрьму к монахиням.

Из тюрьмы Жеана доставили в таинственный домик Клода Аквавивы,

Когда он пришел в себя, кругом царила полнейшая темнота. Сначала Жеан, как и предсказывал Сен-Жюльен, очень удивился тому, что жив. В первый момент, еще в полуобмороке, юноша лежал и не решался пошевелиться; голова болела, все тело ломило.

Но вот силы стали понемногу возвращаться к нему. Жеан, ощупав себе руки и ноги, с радостью убедился, что кости целы.

— Но как же я летел, провались все к дьяволу! До сих пор в себя не приду! Говорил же мне господин де Пардальян: осторожно, проверяйте, что у вас под ногами. Вот что значит ослушаться его! Так что наказан я по заслугам. Но как бы мне выбраться из этой чертовой дыры?

Жеан, как он сам не раз говорил, не любил долго рассуждать: он был человеком действия. Раз надо выбираться, следует побыстрее отыскать выход.

— Слезы и жалобы тут не помогут — это уж наверняка! Работать надо, провались все к дьяволу! В Писании же сказано, черт побери: «Ищите и обрящете!» Вот и надо искать!

Жеан встал. Ноги его дрожали. Он напряг всю свою волю и сумел унять дрожь… Телесную слабость удалось победить! На радостях Жеан весело засмеялся и тихонько прошептал:

— Ничего! Слава Богу, малый я крепкий! Ну-ка, что тут у нас?

Он ощупью стал пробираться вдоль стенки.

— Гляди-ка! — удивился Жеан, сделав полный круг. — Я не думал, что колодец такой большой! И потом — он должен быть круглый, а не квадратный. Что за черт!

Подумав, он нашел правдоподобное объяснение:

— Так ведь колодец-то рядом с пещерой, провались все к дьяволу! Вот и хорошо, что он такой широкий: должно быть, тут есть подземный ход! Ну-ка, посмотрим…

Он начал более тщательно ощупывать стену и опять изумился:

— Какая ровная! Сложена вроде как из плит, и за ней, кажется, пусто… А где же тот выступ, о который я расшибся?

Держась за стену, Жеан осторожно двинулся вдоль нее, считая шаги.

— Восемь! — сказал он, подойдя к углу.

Повернул налево и насчитал шесть шагов. Стена меж тем всюду гладкая. Жеан опять повернул налево — и тут восемь шагов. Еще поворот… что-то попалось под ноги.

— Что такое? Хлеб и кувшин с водой?!

Еще шаг…

— Дверь! Крепкая дверь на засове! Да я в тюрьме! А что же колодец? Меня оттуда вытащили? Кто? Когда? И куда принесли?

Тут Жеану пришла в голову новая мысль. Он ощупал весь пол — ни шпаги, ни кинжала, ни даже шпор. Юноша присвистнул — не от испуга, а от удивления — и вновь задумался:

— Чую иезуитский дух — не иначе, тут поработал Клод Аквавива! Что же он хочет сделать со мной? Пока, во всяком случае, не уморить голодом — и то хорошо.

Жеан снова ощупал дверь, потряс ее, постучал по ней… Увы! Изнутри сделать ничего нельзя.

Затем юноша вновь исследовал свой застенок: ни мебели, ничего — только кувшин с водой и краюха хлеба. Голо, холодно, темно, таинственно… Что потолок? Жеан подпрыгнул — роста он был высокого, но достать до потолка рукой не смог. А пол? Странный пол: весь гладкий, железный — огромная железная плита. Почему? Зачем? Загадка…

Жеан простучал стены — нигде никаких пустот, — устал и решил ничего более не искать. Он сел, накрылся плащом (плащ ему оставили), съел кусок хлеба, запил водой из кувшина. Вода, по счастью, оказалась довольно холодной и взбодрила юношу. Он сообразил намочить платок и кое-как перевязать рану. После этого Жеан почувствовал себя значительно лучше, завернулся в плащ и лег на железную плиту, рассуждая так:

— Там видно будет, что дальше, а покуда лучше вздремнуть. Скорее всего, мне очень скоро понадобятся силы.

Долго ли он проспал — Жеан сказать не мог, да и вообще не знал, сколько времени находился в этом карцере-склепе.

Проголодавшись, он направился к двери — там оставались недоеденный хлеб и кувшин с водой — и заметил, что в прошлый раз умял добрую половину краюшки.

— Черт! — буркнул он. — Хлеба ведь мало — и кто сказал, что принесут еще? Надо быть экономным!

Он нашел в себе силы не притронуться к хлебу — только отхлебнул глоток воды. Но голод допекал Жеана. Чтобы заглушить неприятное чувство в желудке, а заодно и размяться немного, он стал расхаживать по камере, на всякий случай держась ближе к стене: центр необыкновенного железного пола почему-то казался ему подозрительным.

Раз сто или больше обошел он свою камеру — и вдруг обо что-то споткнулся.

Но вот обо что? Он же столько раз прошел по этому месту и мог поклясться, что здесь ничего не было! Странно, подозрительно! Жеан осторожно склонился и пощупал дол.

— Еще кувшин с водой! И еще хлеб… да свежий, ей-богу! И мясо! А это что? Бутылка? Вон как обо мне заботятся — прямо как гусака откармливают!

Жеан поискал, нет ли где еще чего-нибудь, но ничего не нашел. Он уже хотел откусить хлеб, но вдруг его осенило:

— А как же все это здесь оказалось, если я ничего не видел и. не слыхал?

Позабыв о голоде, он положил хлеб на место и вслух сказал:

— Тут должна быть дыра, и не маленькая, раз пролез кувшин. Ну-ка, провались все к дьяволу, поищем — может, и я в нее пролезу!

Он долго и с остервенением искал, обшарил каждый дюйм пола и стены, но так ничего и не нашел. Тягостный, неотвязный голод вновь овладел Жеаном, Он уселся на пол рядом с провизией.

Хлеб был огромный, большие куски сочного мяса хорошо прожарены, вино превосходно. Жеан выпил его до последней капли — жаль, что дали всего одну бутылку. Он вполне наелся, а еды осталось на добрую трапезу,

Время тянулось бесконечно. День, видимо, был в самом разгаре: в карцере постепенно становилось все жарче и жарче… наконец жара стала невыносимой.

— Да тут живьем сгореть можно! — воскликнул Жеан. -

Он опять сел на пол и почувствовал: железная плита тоже постепенно накаляется, так что сидеть уже нельзя. Жеан встал; жар донимал его и через подошвы сапог.

Юноша поглядел на плиту и заметил, что кое-где железо раскалилось докрасна… Жеан решил, что он все понял.

— Значит, они хотят поджарить меня на этой раскаленной железяке?! — взревел он в исступлении, отпрыгнул к стене и принялся носиться по камере, чтобы в движении меньше чувствовать прибывавший с каждой секундой жар…

Тут Жеан заметил, что возле самой двери было еще более или менее сносно, а у противоположной стены — совершенно невыносимо.

«Под этой стеной горит огромная жаровня», — подумал он.

И в самом деле: из-за дикого жара туда и подойти было нельзя — там железная плита раскалилась уже добела. И это раскаленное пространство все разрасталось, придвигалось все ближе и ближе к двери — скоро уже и ступить будет некуда…

Жеан держался почти у выхода, яростно прыгая от стены к стене и пытаясь сообразить, как же ему выпутаться из этого ужасного положения. Притом он все время глядел на противоположную стену и на пол, чтобы знать, далеко ли простирается обжигающий участок.

Вдруг он воскликнул:

— Что это? Что такое? Я что, с ума сошел? О! Это она! Громы небесные! И Кончини, провались он в ад!

Вот что послужило причиной этих восклицаний, выражавших то сомнение, то скорбь, то ужас, то безумный гнев.

За раскаленной стеной Жеану внезапно привиделся образ Бертиль — поначалу неясный и смутный. Откуда-то он был виден, откуда-то — нет.

Затем на мгновение показался Кончини. Наконец стали видны Бертиль и Кончини вдвоем. Где они? Неизвестно.

Жеан застыл на месте, пораженный ужасом и яростью. Тогда видение стало яснее.

Стена исчезла — вместо нее замерцал неверный багровый свет. Он исходил из рва шириной в несколько туазов.

За этим рвом Жеан видел освещенную дневным светом комнатку. В ней — некрашеный столик, табуретка, узкая кушетка. Заметьте хорошенько: охватить взглядом все сразу он не мог. Смотря прямо перед собой, Жеан видел стол — ровно посередине загадочной комнаты. Когда наклонялся налево, справа от стола возникала Бертиль — неподвижная, бледная как смерть, она, казалось, смотрела на некоего незримого врага. Девушка стояла возле кушетки, перед ней находилась табуретка. А наклонившись вправо, Жеан видел Кончини. Тот тоже стоял неподвижно, скрестив руки на груди, и глаза его горели, как у ястреба, настигшего добычу. За ним располагалась дверь — Жеан ясно различал замочную скважину.

Очевидно, они были вдвоем, причем Бертиль находилась во власти Кончини. Их разделял только стол.

Вдруг губы флорентийца зашевелились. Жеан услышал его голос — тихо, словно издалека, но очень ясно. И вот что говорил Кончини:

— Не ожидала, верно, меня увидеть? Думала убежать от меня? Нет, я поймал тебя, и теперь ты уже не уйдешь, будь я проклят!

— Подлец! Гнусный подлец! — простонала Бертиль.

Жеан Храбрый застыл, как статуя, весь в холодном поту, потеряв дар речи от ужаса и со вставшими дыбом волосами… «Что это? — думал он. — Безумие? Страшный кошмар? Адское наваждение?»

И не диво, что он так ужаснулся. Жеан был человек здравомыслящий, не разделявший большинства предрассудков своего времени — проще говоря, не слишком религиозный, но тут и он поддался суеверию.

И все же это был не заядлый мечтатель, всегда готовый сам разбередить свою фантазию, как Равальяк, а проницательный и пытливый наблюдатель; он унаследовал от отца умение мыслить рационально, и это было сильной стороной его натуры. Через недолгое время он заметил множество мелких деталей, совершенно ускользнувших от Равальяка (впрочем, у того рассудок был еще притуплен снадобьями, неприметно подмешанными в питье). Заметив же эти детали, Жеан Храбрый немедленно опомнился.

— Комната с секретом, — понял он. — Здесь устроены всякие хитрости: зеркала, специальные слуховые трубки… Потому я и могу видеть и слышать то, что происходит где-то далеко отсюда.

И словно затем, чтобы подтвердить его догадку, Кончини заговорил хриплым, срывающимся от страсти голосом:

— Ну, а сказать тебе, где сейчас твой ухажер?

— Будь он поблизости, вы бы тут же сбежали!

Кончини плотоядно улыбнулся и продолжал, словно не расслышав слова Бертиль:

— Он вон там, замурован в камере и жарится на медленном огне! Неплохо, правда? Но это еще пустяки. Слушай: он далеко от нас, за огненной пропастью — но он нас видит. Видит, поняла? И вот что сейчас случится: я тобой овладею — волей или неволей, — а твой Жеан будет на нас смотреть. Ты слышишь? Он ничего не сможет сделать, не сможет прийти к тебе на помощь — он будет только свидетелем твоего позора. И не забывай: твой женишок поджаривается сейчас на медленном огне! Рассудка он лишится наверняка. Ну что — умею я мстить?

При этих гнусных словах Жеану показалось, что голова его раскалывается на куски. Он обвел комнату взглядом, в котором уже ощущалось столь желанное для Кончини безумие, и, царапая в кровь себе грудь, бессознательно, отчаянно завопил:

— Нет! Нет! Это ужасно! Пощади ее! Бертиль! Бертиль!

Но слышал Жеана только он сам — Бертиль с Кончини даже не обернулись на звуки его голоса.

— Что делать?! — простонал Жеан. — Как спасти ее от злодея?

— Ну вот и все… — проговорил Кончини.

И Жеан увидел, как Кончини схватил столик, отшвырнул его в сторону и направился к ней…

Бертиль сперва устремила на флорентийца негодующий взор, словно надеясь укротить хищника, сорвавшегося с цепи, а потом занесла у него над головой табурет…

Но Кончини как будто ждал этого — он с силой вырвал у девушки табурет и тоже отбросил его в сторону… Вот его руки уже легли на плечи Бертиль. Под такой тяжестью бедняжка опустилась наземь. Кончини торжествующе прогремел:

— Ты моя! А он нас видит, видит!

Бертиль собрала последние силы, выпрямилась, и с губ ее сорвался призыв:

— Жеан! Жеан! Помоги!

— Я здесь! — закричал Жеан.

Забыв обо всем на свете, он прыгнул вперед… Перед ним разверзся огненный ров — непроходимая пылающая бездна. Каким-то чудом он остановился на ее краю.

Стоять там было невозможно: Жеан задыхался, одежда его начала тлеть… Он инстинктивно отскочил назад и, хватая ртом горячий воздух, в отчаянии прислонился к двери.

Вновь перед ним явилась комната, где был Кончини. Жеан увидел ее — и упал на колени с криком:

— Спасена! Она спасена!

Глава 72

ДАМА В МАСКЕ

Вот что увидел Жеан из своей раскаленной камеры (впрочем, он теперь уже не чуял жара).

Как только Кончини схватил Бертиль за плечи, дверь за его спиной отворилась. Вошли две женщины. Одна была жена Кончини, Леонора Галигаи; она держалась совершенно спокойно. Другая шла величавой поступью; лицо ее было скрыто черной бархатной полумаской.

Кончини обернулся. Сначала он увидел только жену — и немедленно кинулся к ней. Глаза его налились кровью, зубы оскалились в усмешке, рука судорожно схватилась за кинжал. Еще секунда — и Леоноре пришел бы конец…

Но, занеся уже руку для удара, Кончини заметил вторую женщину. Он узнал ее и под маской — и сразу же побледнел, попятился назад и склонился в почтительном поклоне.

Глаза из-под маски смотрели ласково; дама дружелюбно кивнула Кончини. Тот выпрямился и с невероятным трудом улыбнулся.

— Видите, мадам, — невозмутимо сказала Леонора, — мы как раз спасли Кончини от поступка, за который он тяжко поплатился бы.

Женщина под маской тихонько кивнула и с натянутой любезностью обратилась к Бертиль — та стояла перед ней отважно и гордо:

— Пойдемте со мной, мадемуазель. Вам уже ничто не угрожает.

Бертиль в эту минуту отправилась бы следом за самой смертью, если бы смерть избавила ее от домогательств Кончини. Поэтому она без всякого смущения ответила своим нежным певучим голосом:

— Сударыня, я пойду за вами куда угодно — лишь бы подальше от этого гнусного дома и еще более гнусного человека.

Дама в маске не ожидала такого ответа. Взгляд ее вдруг посуровел; она пристально посмотрела на девушку и строго спросила:

— Что вы хотите сказать?

Леонора поспешно вмешалась — впрочем, никто не заметил ее поспешности:

— Что я вам говорила, мадам? Вот что приходится терпеть несчастному Кончини из-за того, что он применил силу. Ведь вы это имеете в виду, мадемуазель?

— Да, сударыня. Благодарю вас обеих, что вы меня выручили из этой беды.

Дама в маске, нежно поглядев на Кончини, который слушал, ничего не понимая, довольно резко сказала Бертиль:

— Пойдемте!

Не дожидаясь ответа, она кивнула Леоноре и Кончини — те низко поклонились — и величественно удалилась; Бертиль — за ней.

Леонора приложила ухо к двери. Убедившись, что дама в маске отошла достаточно далеко, она обернулась к мужу:

— Не бойся, Кончини, — королева ничего не знает. Я внушила ей, что в эту девицу страстно влюблен король. Она страшно ревнует — я ведь сильно ее раздразнила, убедила, что эта в тысячу раз опаснее для нее, чем госпожа де Верней, Она думает, что провела короля — отняла у него возлюбленную. Теперь ты все понимаешь?

После ухода королевы — дама в маске была королева — Кончини почувствовал, что его душит страшный, яростный гнев. Лицо его свело судорогой, на нем изобразилась угроза; рука вновь потянулась к кинжалу.

— Так это ты привела ее сюда?!.

Леонора поглядела на него.

«Как он страдает! — с величайшей печалью думала она. — Как любит ее! Проклятая девка! Своими руками вырву ей сердце.»

Вслух же сказала — нежна, проникновенно, с мольбой в голосе:

— Да, это я! Но только ради тебя самого, драгоценный мой Кончинетто! Ну-ка, ну-ка — оставь свой кинжал. Приди в себя, Concinetto mio, ты обезумел от страсти. Пойми: я отняла у тебя эту девицу потому, что она нам нужна — благодаря ей мы покончим с нашим делом и станем править королевством… Вот теперь ты уже не скрежещешь зубами — начал, видно, понимать! Ну да; говорю же тебе: сейчас подворачивается благоприятный случай — так неужели у тебя не хватит ума им воспользоваться? Теперь все обстоятельства за нас. Сама Мария, не зная того, торит нам дорогу. Будь только хладнокровен, смел и решителен — и королевство твое!

Как справедливо сказала Леонора, пыл Кончини понемногу остывал. Он уже не думал о том, что Бертиль была бы его, не вмешайся Леонора. Его слепило блестящее будущее, которое сулили слова супруги…

Печальна была судьба Леоноры! Она не имела другого желания другой цели, кроме любви мужа; она делала все, чтобы ее добиться, буквально выбивалась из сил — но, целиком владея разумом Кончини, никак не могла победить его сердца.

Теперь флорентиец уже не помнил, что только что хотел заколоть жену…

— О чем ты? Объясни! — спросил он поспешно.

— Вот как мы сделаем, Кончино. Сегодня среда. Теперь девицу под надежной охраной везут в Рюйи — бывшее королевское поместье, нынче принадлежащее Клоду Аквавиве. Завтра утром король отправится туда — выручать ее… выручать свою дочь; она сама позовет его. Жеана Храброго, чтобы прийти на помощь, на этот раз не будет — и короля привезут в Лувр мертвым. В полдень королевство будет твое! Ты понял теперь, почему я отняла ее у тебя?

— Понял… Но уверена ли ты в успехе?

— Все продумано и готово. Нет, Кончино, он не уйдет от нас! Ну, а девушка… Ведь завтра в полдень ты станешь властителем и непременно получишь ее. Я прошу тебе эту прихоть, Кончино, — ведь я так тебя люблю!

Про себя же Леонора решила:

— Как же, получишь ты ее… Разве что труп…

Все это видел и слышал Жеан, по-прежнему находившийся на раскаленной железной плите.

Итак, Бертиль спасена — однако ненадолго! Завтра, говорит Леонора, хищный зверь станет всевластен — и снова схватит в свои когти добычу! И ничто не спасет ее — ведь Жеан горит заживо в этой печке; живым он отсюда не выйдет.

Приступ ярости целиком захватил его; на некоторое время — Жеан сам не знал, на какое — он потерял всякую способность соображать. Но потихоньку рассудок вернулся к нему. Прежде всего надо выбраться отсюда! Черт побери, должен же быть какой-то выход!

Стена вернулась на место; кругом снова стало темно. Раскалился уже весь пол: стоять теперь можно было только на узенькой полоске.

Жеан забился в угол; он чувствовал, что конец близок. Юноша даже стал подумывать разбить голову о стенку… Да — но что тогда станет с Бертиль?

— Нет, провались все к дьяволу! — воскликнул он. — До последнего дыхания я должен сопротивляться!

Вдруг стена за его спиной словно подалась. Жеан обернулся: за ним открылся лаз, из которого пробивался слабый свет. Не размышляя, не колеблясь, юноша бросился туда. Стена за ним опять сомкнулась.

Жеан попросту попал в новый застенок. Но тут, по крайней мере, было светло. Собственно, в комнате царил полумрак, однако по сравнению с кромешной тьмой соседней камеры, он показался Жеану ослепительным светом. Да и раскаленный пол не жег тут подошвы…

В первый момент Жеан ничего больше и не заметил.

Но отойдя от первого ощущения блаженства, он внимательно осмотрел все вокруг — и ему стало не по себе.

— Где я, черт побери, очутился? — прошептал Жеан.

Камера была круглая — точно большой колодец. Пол, потолок и стены были из металла, отполированного до зеркального блеска. Нигде ни двери, ни окна — ни малейшего отверстия; никакой мебели — ничего. Только сверху льется слабый свет.

Но самым удивительным тут был все-таки пол.

Только его узенькая полоска — еле-еле кошка удержится — выглядела ровной, а потом пол шел к середине наклонно вниз. Можно было лишь ходить по кругу — и то если быстро. Остановиться же невозможно: сразу поскользнешься и покатишься к центру круга. Похоже, на то и было рассчитано.

Одним словом, пол напоминал гигантскую тарелку или чашу. На стенках этой чаши повсюду были понаделаны частые лунки; по краям виднелась довольно широкая щель (Жеан мог бы просунуть туда палец). В общем, все это поразительное сооружение было подобно огромной рулетке.

Через чашу была перекинута, как мостик, широкая железная полоса на железном же штыре. На одном из ее краев виднелась такая же лунка, как и в самой чаше.

Жеан осторожно прошелся по мостику. Кажется, вполне надежный.

Он поискал, где можно сесть, и понял: только на мостике или внизу, в самом центре чаши. В любом другом месте, чтобы не потерять равновесия, надо бежать. Жеан напряг весь свой разум:

— Значит, им нужно, чтобы я оказался либо на мостике, либо на дне! И что тогда? Какую казнь готовит мне этот злодей Кончини?

Он снова осмотрел, ощупал, только что не обнюхал железный мостик — ничего. Спрыгнул вниз, стал смотреть, что там, — вновь тщетно.