История рода Пардальянов (№7) - Сын шевалье

И поманив к себе хозяйку, миловидную, пухлую и улыбчивую женщину лет тридцати пяти, которая, судя по всему, относилась к нему с особым вниманием, приказал:

— Госпожа Николь, будьте любезны поставить еще один прибор.

А затем, повернувшись к ошеломленному Гренгаю, добавил:

— Присядьте, храбрец… отведайте этого гуся, потому что он вам, вижу, пришелся по душе.

При этом неожиданном приглашении на хитрой физиономии парижанина попеременно отразились самые разнообразные чувства: удовольствие, гордость, досада, сожаление… Поклонившись еще раз, он выпрямился и, честно поглядев в глаза Пардальяну, произнес с оттенком грусти, не лишенной достоинства:

— Монсеньор, вы забыли, что я обыкновенный бродяга… бандит. Это слишком большая часть для меня. И я никогда не позволил бы себе…

— Садитесь-ка, — мягко прервал его Пардальян. — Ешьте вволю, не называйте меня больше монсеньором и скажите, чем я могу быть полезен вашему вожаку. Ибо, полагаю, вы пришли ко мне ради него.

Госпожа Николь, поскольку именно так звали хозяйку «Паспарту», между тем исполнила распоряжение Пардальяна с быстротой, свидетельствующей о необыкновенном ее уважении к этому клиенту.

Гренгай не заставил себя больше просить. Усевшись напротив Пардальяна, он смело атаковал половину гуся, которую этот совсем не заносчивый дворянин уступил ему, и, запивая каждый кусок большим глотком вина, в изобилии поданного к столу, стал рассказывать о своих тревогах относительно судьбы Жеана. Он простодушно признался, в каком затруднении находится, ибо не знает, что делать дальше, дабы вызволить Жеана из ловушки, куда тот, по всей видимости, угодил. Наконец, окончательно расхрабрившись благодаря любезности и простоте манер Пардальяна, осмелился воззвать к его силе и уму в надежде, что ему удастся найти выход из этого безнадежного положения.

Одновременно с рассказом Гренгай прикончил гуся, успев прихватить еще и изрядный кусок пирога.

Увидев это, Пардальян встал и сказал очень просто:

— Пошли!

— Дьявольщина! — прошептал в восхищении Гренгай. — Вот это человек!

Вскоре они уже были на улице Ра. Первым делом Пардальян, естественно, осмотрел дом. Ему пришлось убедиться в правоте храбрецов: силой сюда пробиться было бы невозможно. Эту крепость надо было брать только хитростью и ловкостью.

Он задумался, и на лице его появилось озабоченное выражение.

В этот момент появился совершенно запыхавшийся Каркань, который при виде Пардальяна застыл в изумлении. Гренгай успокоил его в двух словах, и Каркань выпалил:

— Он идет! А за ним Галигаи… но он ее не видит! А за обоими следом — Эскаргас!

В ясном взоре Пардальяна зажегся радостный огонек. Он увлек своих спутников за угол и объяснил им:

— Раз Кончини идет сюда, ваш вожак еще не погиб, как я опасался. Итак, надо успеть проникнуть в дом прежде, чем Кончини совершит убийство, которого еще не успел совершить. Это я беру на себя. Я пройду вслед за мадам Кончини, поскольку она должна войти без ведома мужа.

Храбрецы совсем не знали Пардальяна. Но так велика была его уверенность в себе, таким мощным было воздействие его личности на всех, с кем он общался, что ни один из троих ни на секунду не усомнился в истине его слов. Гренгай же потирал руки с таким исступлением, что было ясно, как рад он счастливой мысли, вовремя пришедшей ему в голову, призвать на помощь этого необыкновенного человека.

Пардальян очень спокойно отдал им краткие распоряжения, выслушанные с благоговейным почтением. Затем, скрывшись в нише, они стали ждать.

Наконец Кончини появился. Они пропустили его, не шелохнувшись.

Когда фаворит вошел в дом, Пардальян проскользнул в другую нишу, которую заметил в двух шагах от двери.

Скоро показалась Леонора. Она остановилась перед дверью в ожидании, застыв с неподвижностью статуи, без звука и без жеста. Через несколько секунд дверь приоткрылась. Наружу выскользнула какая-то пожилая женщина и шепотом произнесла несколько слов.

Но у Пардальяна был тонкий слух. Он не двинулся из своего укрытия, а на губах его появилась удовлетворенная улыбка.

Леонора, что-то пробормотав в ответ, протянула кошелек, мгновенно исчезнувший в кармане старухи, затем вошла в дом и бесшумно затворила за собой дверь. Женщина, задержавшись на несколько мгновений у порога, пошла прочь, волоча ноги.

Пардальян, выйдя из ниши, догнал ее за одну секунду.

— Милое дитя, — сказал он с самым любезным и простодушным видом, — мне совершенно необходимо переговорить с господином Кончини, вашим хозяином. Не будете ли вы так добры открыть мне дверь этого дома, откуда вы только что вышли?

«Милое дитя» оказалось мужеподобной бабой лет пятидесяти. Она явно отличалась необыкновенной силой и, должно быть, исполняла в этом доме какую-нибудь зловещую работу — тюремщицы или, возможно, палача.

Слова Пардальяна она встретила с подозрительной недоверчивостью, однако, польщенная вежливостью этого любезного кавалера, ответила не без жеманности:

— Увы, сударь мой! Я не могу открыть вам, потому как ключа у меня нет. А стучать не буду, не гневайтесь… монсеньор приказал его не беспокоить, и меня выгонят, если я ослушаюсь.

Пардальян, протянув ей две золотые монеты, проговорил с наивным видом и с той же несокрушимой вежливостью:

— Но, милое дитя, я не прошу вас стучать в дверь. Я прошу только открыть мне ее.

В глазах бабищи сверкнул опасный огонек, но вид золота несколько остудил ее пыл. Схватив монеты и сунув их в карман, она присела в неуклюжем реверансе и сокрушенно произнесла, причем в тоне ее прозвучала некоторая насмешка:

— Да благословит вас небо, сударь мой. Какая жалость, что я не могу отблагодарить столь щедрого сеньора. Но я уже сказал вам: ключа у меня нет.

И она добавила с глухой угрозой:

— Не приставайте ко мне… и дайте пройти, добром прошу.

Нисколько не смутившись, Пардальян промолвил кротко:

— А как же тот ключ, что вы сделали для мадам Кончини? С его помощью вы предаете своего хозяина… но для меня он тоже сгодится.

Бабища побледнела. Но она была уверена в своей чудовищной силе, ибо легко справлялась с одним и даже с двумя мужчинами. Быстро оглядевшись, она убедилась, что улица пуста, и решительно надвинулась на Пардальяна, преграждавшего ей путь.

Тот не сдвинулся с места. Быстро протянув руку, он схватил ее за запястье, по-прежнему улыбаясь с самым любезным видом. Это движение никак не походило на резкий жест борьбы. Он взял ее за запястье, как мог бы взять за подбородок.

Но лицо служанки вдруг исказилось. На нем появилось выражение крайнего изумления, вскоре сменившегося мукой. Пардальян, услышав глухой стон, заботливо спросил:

— Неужели я сделал вам больно, красавица моя? Я ведь только слегка нажал.

Внезапно тон его совершенно изменился, и он промолвил холодно:

— Слушай, у меня мало времени. Если ты мне не откроешь, я подтащу тебя к двери, постучу сам и передам тебя в руки твоего хозяина, которого ты предала.

— Господи Иисусе! Да ведь это сам дьявол во плоти!

— Ключ! — властно приказал Пардальян.

И, поскольку она не желала подчиниться, потащил ее к двери, как и обещал, без видимых усилий, хотя она сопротивлялась со всей энергией.

Вскоре они уже стояли у двери, и он протянул руку к молотку. Она поняла, что с этим человеком ей не справиться, и покорилась. Достав, наконец, ключ, она бросила его на землю и хотела уже обратиться в бегство, ибо не помнила себя от ужаса.

— Минутку, красавица моя, — промолвил Пардальян с лукавым видом, — подними-ка ключ и отвори сама… бесшумно, как ты хорошо умеешь делать.

Мегера стыдливо понурила голову. Ее уловка была разгадана без труда. Она надеялась отделаться от этого нахала, кинув ему первый попавшийся ключ, но теперь ей пришлось признать, что противник оказался сильнее ее во всех отношениях.

И она покорилась окончательно и, вытащив другой ключ, открыла дверь бесшумно, как ей и было приказано. Лишь тогда Пардальян отпустил ее, и она ринулась прочь с такой скоростью, словно за ней гнались все демоны ада, жалобно охая и бормоча:

— Дьявол! Это наверняка сам дьявол!

Глава 29

ПАРДАЛЬЯН СТАНОВИТСЯ СВИДЕТЕЛЕМ БЕСЕДЫ СУПРУГОВ КОНЧИНИ

Пардальян вошел и положил ключ в карман. Он оказался в широком коридоре, который вел к вестибюлю. Слева от него была приоткрытая дверь, справа другая, запертая. В глубине коридора висели портьеры, одна из которых была опущена, а вторая — поднята.

Он прислушался: до него донесся голос Жеана, хотя и приглушенный расстоянием, но достаточно отчетливый, чтобы узнать его. Пардальян прошептал:

— Он жив! Это великолепно. Я могу не бояться, что прислуга застанет меня врасплох, ведь «милое дитя» сказало Галигаи, что «монсеньор» запер всех в чулане. Произведем же разведку, чтобы, слегка освоиться тут.

Толкнув приоткрытую дверь, он вошел и тотчас увидел плащ и шпагу Кончини. Шевалье улыбнулся, посмотрел на портьеру, поднял ее. Дверь… В замочной скважине торчит ключ. Пардальян повернул его и оказался в другой комнате. Вновь на лице его промелькнула улыбка удовлетворения, и, оставшись довольным, он опустил портьеру, оставив за ней открытую дверь.

— Пути к отступлению обеспечены, — прошептал он, насмешливо улыбаясь. — Теперь послушаем, о чем говорит Кончини со своим пленником.

Пардальян вернулся в коридор и устроился за портьерой, отогнув утолок. Отсюда, невидимый никем, он мог все видеть и слышать.

Кончини сидел на корточках, склонившись над отверстием в полу, спиной к портьере. Считая, что принял все меры предосторожности, дабы его не застали врасплох, он не проявлял никакого беспокойства. Беседа с Жеаном поглотила его настолько, что он не заметил, как Леонора склонилась к нему, почти касаясь его. Как и Кончини, она тоже повернулась спиной к портьере и, подобно ему, тоже была совершенно спокойна и далека от малейшего подозрения, что какой-то наглец подглядывает за ними.

Пардальян прислушался. Услыхав, как Жеан рассказывает историю об аудиенции у короля и соучастнике, готовом раскрыть заговор Кончини, он усмехнулся и прошептал:

— Неплохо придумано. Право же, если Кончини его отпустит, а это вполне возможно, то я взял на себя пустые хлопоты. Однако послушаем дальше, еще не все сказано.

Едва он увидел, что из-за вмешательства Леоноры дела Жеана ухудшились, перестал жалеть о своих трудах. И, наконец, услышав слова Кончини, что тот сильно сомневается в возможности разоблачения, решил, что сейчас самое время отступить.

Он расположился за портьерой, придерживая рукой створку двери, чтобы толкнуть ее при малейшей тревоге. Отсюда он почти полностью услышал разговор между супругами. Мы говорим: почти полностью. И в самом деле, в иных случаях жест заменяет слово, в других же слова произносятся столь тихо, что даже самое чуткое ухо не может их различить.

Тем временем Кончини несколько оправился от удара, нанесенного ему Леонорой перед самым уходом. Раскрыв дверь, он неверной походкой вернулся в кабинет и упал в кресло, с трудом сдерживая рыдания.

Вдруг он в смятении вскочил, увидев Пардальяна. А тот, заперев дверь на два поворота ключа и преспокойно убрав его в карман, с самой очаровательной улыбкой и наилюбезнейшим видом поздоровался с ним.

Кончини онемел от изумления. Он в недоумении глядел на незваного гостя и обводил взглядом стены, словно пытаясь понять, каким образом тот сюда проник. Торопливо озираясь, он заметил рядом с собой шпагу, хотя отлично помнил, что не оставлял ее здесь. Машинально он перевел взгляд на стул, где до сих пор лежал его плащ.

Пардальян, взирая на эту пантомиму с великолепной невозмутимостью, объяснил:

— Это я, сударь, положил сюда вашу шпагу, с единственной целью успокоить вас относительно моих намерений.

Кончини схватил шпагу, выставив ее вперед острием. В ту же минуту он обрел дар речи и двинулся вперед, угрожающе бормоча:

— Кто вы такой?.. Что вы тут делаете?.. Да знаете ли вы, что я могу убить вас, как собаку?..

— Что до этого, то смею уверить: я не допущу, чтобы меня убили, и буду защищаться. Не хвастаясь, скажу, что у меня тяжелая рука. А что я тут делаю, вы сейчас узнаете. Кто я такой? Я друг Жеана Храброго, которого вы обрекли на смерть от голода и жажды… Да, я тот самый человек, что должен был пойти и рассказать королю, как вы хотели его убить на улице Арбр-Сек.

— А! — прорычал Кончини с кровожадной радостью. — Так это ты тот самый второй спутник короля!.. Подожди же!..

Он поднес к губам маленький серебряный свисток, чтобы позвать на помощь прислугу, забыв, что у него еще не было времени заменить трех храбрецов.

Пардальян не мешал ему. Без всякой спешки, но не теряя из виду Кончини, он подошел к окну, резким движением открыл его и позвал:

— Гренгай!

— Да, монсеньор!

— Поднимитесь наверх и посторожите людей господина Кончини, чтобы ни один не заявился сюда.

Сказав это, Пардальян бросил через оконную решетку ключ, отданный ему мегерой-служанкой.

Тем временем слуги Кончини, обнаружив кабинет закрытым, стали звать своего господина. Кончини ринулся к двери, замаскированной драпировкой, думая выйти через нее. Чудовищные проклятия сорвались с его искривленных губ, когда он убедился, что та заперта.

Пардальян, закрыв окно, стал спокойно ждать. Казалось, он не обращал внимания на Кончини, но на самом деле от него не ускользало малейшее движение противника. Послышался скрип открываемой двери, шум борьбы, ругань, и громкий топот в коридоре, сопровождаемые пронзительными женскими криками. Потом наступила полная тишина.

Кончини — бледный, ошалевший — спрашивал себя, не спит ли он или не сошел ли с ума. Как это может быть? Он находит у себя незнакомца, у которого имеется ключ, и к нему в дом впускают мерзавцев, избивающих его людей. Сам же он заперт на два поворота ключа и пленен в собственном кабинете совершенно неизвестным человеком. Согласитесь, и впрямь есть от чего лишиться рассудка.

В этот момент в дверь кабинета постучали. Пардальян со спокойствием, изумлявшим и раздражавшим Кончини, пошел отпирать. Эскаргас и Гренгай, сделав два шага вперед, по-военному отдали честь Пардальяну. Тут они увидели Кончини, который, забившись в самый угол кабинета, яростно чертыхался.

Эскаргас дружески ему улыбнулся, затем начал приветливо кивать головой, поощряюще подмигивать, покровительственно помахивать рукой и, наконец, произнес:

— Ба! Синьор Кончини! Как вы поживаете с тех пор, как мы оставили вас связанным по рукам и ногам?..

Гренгай сильным ударом в бок призвал товарища к порядку и, увидев, что Пардальян не собирается задавать вопросов, заговорил по собственной инициативе.

— Монсеньор, — сказал он с почтительным поклоном, — осмелюсь доложить, что слуг у синьора Кончини всего двое. Их обоих и горничных, которые помирают со страха, вполне может стеречь один Каркань. Поэтому мы пришли за вашими приказаниями.

Пардальян кивнул головой и добродушно произнес:

— Вы, любезный, — он обращался к Гренгаю, — заприте входную дверь на засов, встаньте рядом и никого не впускайте и не выпускайте. Вы, — к Эскаргасу, — отправляйтесь к вашему товарищу и караульте слуг этого господина. И чтобы никто не приближался к этому кабинету! Ждите.

Обернувшись к Кончини, он очень вежливо добавил:

— Сударь, мне бы не хотелось, чтобы вы подумали, будто эти храбрецы здесь для того, чтобы угрожать вам. Я люблю сам делать свои дела и не так стар, чтобы мне требовалась чья-то помощь, когда передо мной всего один человек. Даю вам слово: что бы ни случилось, эти храбрецы не станут вмешиваться.

И, повернувшись к Гренгаю и Эскаргасу, бросил:

— Вы поняли? Что бы вы ни услышали, не двигайтесь.

— Хорошо, монсеньор! — ответили приятели хором.

— Если все сложится так, как я рассчитываю, мы с этим господином выйдем отсюда вместе и в добром согласии, поскольку уладим наши дела наилучшим образом. Если же нет — значит, этот господин убил меня.

Гренгай и Эскаргас оскалились, страшно вращая глазами. Пардальян улыбнулся:

— Нет, друзья. В этом случае вы выйдете из дома, не прикоснувшись к синьору Кончини даже пальцем. Вы слышали?.. Даже пальцем! Поклянитесь, что так и будет.

Храбрецы с сомнением переглянулись.

— Клянитесь, — властно и с нажимом повторил Пардальян.

Эскаргас и Гренгай с сожалением выговорили:

— Клянемся, монсеньор.

— Хорошо, ступайте.

Пардальян закрыл за ними дверь и обратился к Кончини:

— Надеюсь, сударь, вы не будете ко мне несправедливы и не усомнитесь в моих словах. После тех распоряжений, что я отдал в вашем присутствии, вы должны поверить в честность моих намерений.

— Да, — прохрипел Кончини. — Но раз так, умри же, бешеный пес!

И флорентиец, тайком обнаживший свой клинок, ринулся, чтобы сразу покончить со своим противником. Однако Пардальян, несмотря на свой рассеянный и безучастный вид, не спускал с него глаз. Он заметил выпад и ловко уклонился в сторону. В то же мгновение в его руке оказалась шпага, и он отразил удар Кончини. Сражение было яростным, но кратким. Несколько стремительных пассов — и рапира вылетела из рук Кончини. Тогда итальянец выхватил кинжал и прорычал:

— О demonio d'inferno! [30]

И, пригнув голову, занес над Пардальяном, великодушно опустившим шпагу, кинжал. Пардальян предвидел и это, так что уловка не застала его врасплох. Он ловко схватил Кончини за запястье, сжав его сильными пальцами. Потом положил мешавшую ему шпагу и взялся за запястье обеими руками. Дальше все произошло почти мгновенно. Кинжал выпал из побелевших пальцев убийцы, и стон боли слетел с его искривленных губ. Пардальян ногой отбросил кинжал, схватил Кончини за пояс и поднял флорентийца, славно перышко, над головой. Потом повертел из стороны в сторону, будто примериваясь, как побыстрее расправиться с ним, и осторожно поставил на ноги. Ошеломленный Кончини несомненно уже решил, что пришел его последний час…

Пардальян подобрал свою шпагу, вложил ее в ножны и ровным голосом, как будто только что не совершал никакого усилия, произнес:

— Сударь, вы видите, что я во всех отношениях сильнее вас. И только от меня зависело, жить вам или умереть. Ведь я мог бы разбить вам голову о стену! Поверьте мне: лучшее, что вы можете сделать, это вести себя спокойно.

— Но это немыслимо, — в бешенстве вскричал Кончини. — Вы врываетесь ко мне в дом, подслушиваете у дверей, распоряжаетесь, угрожаете!.. Чего вы хотите, в конце концов?

— Очень простой вещи: чтобы вы меня выслушали.

— Будь по-вашему, — согласился Кончини. — Итак, что вы имеете мне сказать?

С изумительным спокойствием Пардальян произнес:

— Соблаговолите присесть.

Яростным движением головы Кончини отказался, бормоча в злобном отчаянии:

— В моем доме! В моем доме!

Пардальян, лукаво улыбнувшись, подвинул кресло так, чтобы помешать Кончини поднять кинжал или шпагу, которые шевалье отшвырнул в другой угол кабинета, и, усевшись, сказал:

— Как вам угодно, сударь. Я же не так молод и не так резв, как вы, так что придется вам смириться с тем, что я буду сидеть.

Кончини понял, что он в руках этого таинственного человека и что следует снести все причуды, которые тот себе позволяет. С яростью бросившись в кресло, он откинулся на спинку, придав своему лицу скучающее и наглое выражение.

— Сударь, — не спеша начал Пардальян, — вы хотели организовать убийство короля, но вам это не удалось. В этом самом кабинете я слышал, как вы говорили о каком-то глупом предсказании шарлатанов-астрологов и обсуждали с вашей почтенной супругой, что предпринять, чтобы довершить то, что не удалось сегодня. Убийство короля, похоже, становится вашей навязчивой идеей. Быть по сему. Это касается только двоих — короля и вас. Я не стану вас разоблачать, как пригрозил мой спутник. Я говорю вам это сразу, и вы можете положиться на мое слово. Я никогда не давал себе труда лгать. Итак, вы можете успокоиться на сей счет.

Несмотря на свой равнодушный и скучающий вид, Кончини слушал шевалье, можно не сомневаться, с живейшим интересом. Странное дело, он не усомнился в словах необыкновенного незнакомца, чье лицо светилось честностью; совершенных же им поступков было достаточно, чтобы понять: это не проходимец, и на его обещание можно положиться.

Кончини, почувствовав огромное облегчение, дышал уже свободнее. А что касается безразличия, выказанного незнакомцем по отношению к королю, то естественно было заключить, что перед ним сидит враг Беарнца, иными словами, человек, который в крайнем случае может стать и союзником. Тем временем Пардальян продолжал:

— Однако я должен вас честно предупредить, что во всех ваших предприятиях против короля вы найдете во мне врага.

— Почему? — невольно вырвалось у Кончини.

— Потому, — холодно сказал Пардальян, — что вы хотите убить короля с целью ограбления королевства. А мне не нравится, что моя страна может оказаться в загребущих лапах такого мошенника, как вы.

— Сударь!.. — проскрежетал Кончини.

— Да? — произнес Пардальян с невинным видом. — Мошенник звучит слабовато, не так ли? Что вы хотите, я не хотел сразу называть вещи своими именами. С этим вопросом покончено, перейдем к следующему.

Кончини скорчил недовольную гримасу, чтобы показать, насколько ему докучает беседа. Пардальян усмехнулся и подкрутил усы.

— Мадам Кончини передала вам бумагу, в которой содержатся точные сведения о сокровище, принадлежащем некоей принцессе Фаусте.

— И что же? — насторожился Кончини.

— А то, сударь, что я желаю видеть эту бумагу.

Кончини расхохотался.

— Ах! Per Bacco! Забавная история!.. Так этот рыцарь всего лишь разбойник, который требует свою часть. Черт возьми! Подумать только, вы едва не обманули меня, господин честный человек! Можно умереть со смеху!

Пардальян не рассердился. Казалось, он согласился с этими словами, ибо дружелюбно покачивал головой.

— Заметьте, — заговорил он с прежним миролюбием, — я не прошу отдать мне эту бумагу. Я прошу только показать ее, дабы я мог прочитать текст.

— Это восхитительно! — от души веселился Кончини. — Судя по всему, у вас великолепная память, сударь, если прочитать подробные указания вам достаточно. И вы рассчитываете, конечно же, добраться до клада первым?

Пардальян встал с таким выражением на лице, что Кончини мгновенно вскочил, отодвинув кресло, чтобы было куда бежать. Пардальян же, вытянув руку, упер указательный палец в грудь Кончини и сказал голосом, страшным по силе и спокойствию:

— Вы меня спросили, кто я такой, и я сказал, что я товарищ того юноши, которого вы вероломно и предательски заключили в темницу. Я вам сказал это, потому что это правда. Но теперь я добавлю: я человек, одолевший силы, которые могли бы уничтожить любого. Я отец наследника принцессы Фаусты, отец того, кому принадлежат эти миллионы… того, кого вы хладнокровно решили убить, чтобы удобнее было его ограбить. Мой долг велит мне завладеть украденной бумагой, которая принадлежит моему сыну… Итак, мерзавец, давай сюда этот документ.

Это неожиданное признание оглушило Кончини. Он ни минуты не сомневался в словах Пардальяна, однако предпринял все же попытку сопротивляться.

— А если я откажусь? — спросил он с вызовом.

Пардальян, вынув свою длинную шпагу, приставил острие к горлу Кончини и отчетливым голосом, который бывал у него в минуты бешенства, сказал:

— Бумагу — или пришел твой последний час.

Кончини прочитал в глазах Пардальяна свой приговор. Инстинктивным жестом он поднес руку к колету, но в то же время резко мотнул головой: «Нет!»

Пардальян хладнокровно нажал на клинок. Усмиренный Кончини вынул пергамент, причем сделал это очень вовремя. Красная капля выступила на том месте, куда вонзилась шпага, и медленно стекла по горлу на кружевной воротник флорентийца; там образовалось красное пятнышко, похожее на крохотную ягодку земляники. Кончини, бледный от стыда, машинально посмотрел на него.

Пардальян, вновь вложив шпагу в ножны, удобно уселся и принялся внимательно читать документ, не обращая ни малейшего внимания на хозяина дома. Когда шевалье завершил чтение, в его глазах блеснул лукавый огонек, означавший, что он решил пошутить на свой манер.

— Сударь, — веско сказал Пардальян. — Я просил разрешения увидеть эту бумагу. Я ее увидел. Возвращаю ее вам. Вот она.

На сей раз Кончини едва не рухнул от удивления на пол. Что скрывалось за этой шуткой? Что это за человек, и чего он в конце концов хочет?

— Сударь, — снова заговорил Пардальян, и нельзя было понять, шутит он или говорит серьезно, — проникая без вашего ведома к вам в дом, я преследовал единственную цель: освободить молодого человека, которого вы заточили и в котором я принимаю участие. Я мог бы с тремя помощниками, известными вам, или даже один освободить его. Но я не люблю насилия. Этот факт может вас удивить в свете нашего недавнего столкновения. Но я просто забылся и уже сожалею об этом, поскольку, повторяю, не склонен к насилию. И вот подтверждение тому: имея возможность выручить Жеана Храброго против вашей воли, сударь, я предпочитаю купить его освобождение. И, как следствие, предлагаю вам небольшую сделку.

Кончини совершенно растерялся. Манеры этого необычного человека сбивали с толку. Итальянец уже не знал, что и думать, не понимая даже, следует ли ему по-прежнему бояться или, несмотря на все угрозы и учиненное самоуправство, поздравить себя с этой встречей. Он не ответил, ожидая, что Пардальян закончит свою мысль. Последний, сочтя его молчание за одобрение, продолжил:

— Итак, я прошу вас освободить Жеана Храброго… Взамен же я разрешаю вам взять все, что вы найдете в том месте, которое указано в только что возвращенной вам бумаге.

Кончини изумленно вскинул голову.

— Как, милостивый государь, вы хотите?.. Но ведь это сокровище принадлежит вашему сыну…

— Я понимаю вас, сударь, — сказал Пардальян с таким видом, что Кончини, будь он знаком с шевалье поближе, призадумался бы. — Вы намекаете, что я не имею права потерять десять миллионов моего сына. Но заметьте, что я вовсе не знаком со своим сыном и не знаю, познакомлюсь ли с ним когда-нибудь. С Жеаном же Храбрым я, напротив, знаком и, как уже сказал вам, принимаю в нем участие.

Еще более изумленный Кончини, обуреваемый смутными подозрениями, прошептал:

— Однако десять миллионов, черт побери! Это не такая сумма от которой легко отказываются.

Он сказал эти слова себе под нос, но достаточно громко, чтобы быть услышанным, и стал внимательно вглядываться в лицо собеседника.

Пардальян казался очень серьезным. Кончини придирчиво изучал его, но не заметил ни малейшего намека на насмешку или смущения. У этого субъекта был скорее вид простака. Сопоставляя сей факт с поступками и словами незнакомца, флорентиец начал склоняться к мысли, что перед ним если не безумец, то человек, по крайней мере, с изрядно повредившимся рассудком. Однако Кончини не разглядел сиявшего в глазах шевалье ликования, и не уловил иронии в словах, произнесенных совершенно естественным тоном:

— Подобные сомнения делают вам честь. Но будьте спокойны, богатство, которое я вам дарю, — ничто по сравнению с тем, что я уже дал своему сыну. Так что не беспокойтесь на этот счет.

— Значит, вы богаты? — вскричал Кончини с невольным почтением.

— Я баснословно богат, — загадочно произнес Пардальян.

И добавил:

— Вы соглашаетесь или нет, сударь?

Все происходящее переполняло Кончини безмерным удивлением. Судите сами. Сначала претерпеть угрозу разоблачения, которое могло бы прямиком отправить его на эшафот. Затем подвергнуться оскорблениям и насилию. Оказаться в двух шагах от смерти. Быть поруганным, осмеянным, оскорбленным. И все это для того, чтобы в конце концов вновь завладеть драгоценной бумагой и стать законным владельцем сокровища в обмен на освобождение Жеана Храброго.

Это было фантастично, неслыханно, невероятно! Отказ от сокровища сам по себе оставил его безразличным. Ничто не помешало бы ему пытаться завладеть чужим достоянием. Но сколько трудностей предстояло преодолеть, сколько препятствий устранить! Благодаря же этому добровольному дару все трудности и препятствия исчезали как по волшебству. И какое преимущество перед конкурентами, которые вот-вот заявят о себе! Теперь он сможет сказать им: то, что я хочу взять, принадлежит мне, ибо было передано в мою полную собственность.

А что касается Жеана Храброго, то разве не советовала Леонора вернуть этому юному наглецу свободу — на короткое время, разумеется? И неважно, кто откроет двери. Временное освобождение и договор, заключенный с этим странным субъектом, не могли поколебать решимость Кончини отомстить Жеану. Что же до незнакомца, то если флорентиец и предпочел пока забыть многочисленные оскорбления и дерзости, это вовсе не означало, что за них нельзя будет рассчитаться позднее. Но сейчас ради интересов дела следовало сделать вид, будто он вполне примирился со странными манерами этого необыкновенного человека.

Итак, на вопрос Пардальяна Кончини ответил с энтузиазмом:

— Да, corpo di Bacco! Тысячу раз — да! И я желаю сам выпустить узника из тюрьмы.

— Нет, — живо отозвался Пардальян. — Вы же все уже обговорили с мадам Кончини. Итак, оставьте пресловутый ключ у входа, отошлите своих людей, уйдите сами и позвольте меня до завтрашнего дня побыть в вашем доме хозяином.

Поскольку Кончини не сумел скрыть удивления, шевалье добавил с безразличным видом:

— Я предлагаю это, чтобы не показалось, будто вы подчинились мне под угрозой насилия.

С непритворной радостью Кончини вскричал:

— А! Черт побери! Сударь, да вы чрезвычайно любезны! Конечно же, вы правы, для меня было бы мучительно тяжело самому выпустить моего пленника. Но раз вам угодно действовать так, как решили мы с моей супругой, то до завтра я оставляю свой дом на вас… Я даже могу его вам подарить, если вы хотите, и это будет дар от всего сердца.

Пардальян, видя его искренность, с улыбкой произнес:

— Мы с вами пришли к согласию, и теперь я хочу дать вам добрый совет: не предпринимайте ничего против Жеана Храброго и мадемуазель Бертиль де Сожи. Я слежу за судьбой этих молодых людей», следовательно, на своем пути вы всегда встретите меня, господин Кончини. Ваша супруга, которая, кажется, хорошо меня знает, может подтвердить, что — уж не знаю, по какому несчастному стечению обстоятельств — всем, кто меня задевал, приходилось довольно плохо.