Возвращение - смерть

      - Вы не о том спорите, - вяло вмешалась я в разговор двух любящих сердец. - Вы не хотите понять главного. Сядь, Тошкин. И вы, товарищ, тоже. И слушайте. Никто, теперь уже никто не докажет, что Игорь - ваш сын. Свидетелей этому нет. Анны, например, судя по всему, она была честной женщиной.
      - Даже слишком, - уныло подтвердил Чаплинский. - У неё была мания выводить людей на чистую воду. Врать она как-то особенно не умела
      - А теперь ей и не придется. Кто ещё мог подтвердить, что Игорь ваш сын? Родители? Ваши, Заболотной? Их тоже нет.
      - Генная экспертиза, - буркнул Дмитрий Савельевич. - Все очень просто.
      - Боюсь, что её уже не будет, - тихо сказала я, считая, что пора ставить точку в этом беспредметном споре. - Думаю, что Анна Семеновна поделилась информацией с Танечкой, что стоило той полета через мост. Может быть, составила письмо - вот почему украли блокнот и коробку с инсулином. У Анны Семеновны там был сейф, так? Ваша огромная настоящая любовь, кажется сошла с ума. Материнский инстинкт - штука тяжелая. А следующей жертвой, боюсь, будет Игорек. По принципу - так не доставайся же ты никому.
      - Я тебя сейчас арестую, - проникновенно глядя на мои ноги, сообщил Тошкин. И кто бы мог подумать, что он такой извращенец. Можно было просто сказать: "Я за тобой соскучился. Выходи за меня замуж". Странно его сегодня заклинило. От всех болезней нам полезней следственный изолятор.
      - За что? - тупо, но заинтересовано спросил Чаплинский, которого, казалось, уже совсем не волновала судьба собственного сына. Хотя, знаем мы эти отцовские чувства - только бы перед правоохранительными органами слезу пустить.
      - Вас не касается, - огрызнулся Дмитрий Савельевич и пошел на меня, что называется буром. В его глазах недобро сверкал образ наручников маленького размера. - Мне надоело иметь из-за тебя неприятности. Ясно?
      - И нечего мне тыкать, без адвоката, - смело ответила я и сделала десяток мелких шажков в сторону двери. Я передвигалась так красиво и талантливо, что даже пожалела о несостоявшейся балетной школе. - Между прочим, скоро в этом городе будет ещё один труп.
      - Ага, тихо сказал Тошкин, решивший, видимо повторить трагедию Отелло на сцене своего самодеятельного прокурорского театра.
      - Надо принимать меры. Надо спасать человека. Потом будет поздно. Это инстинкт. Основной, главный. Некоторые птицы поедают собственные яйца...
      - Крокодилы, - вмешался в наш диспут, ошалевший от впечатлений Чаплинский.
      - Гражданка Крылова или вы покидаете это помещение, или я вас арестую за дачу ложных показаний, за сопротивление следствию, за ...
      - Ношение оружия, торговлю наркотиками и распространение самиздата, покорно выдохнула я и тихо выскользнула в двери. Тошкину не хватило ровно полшага, чтобы догнать меня и неприлично вытолкать взашей. Я сохранила лицо и ухо. Бывший детский садик был построен по принципу глухой нянечки и его стены были настолько картонными, что ни петь, ни хранить секреты в них было невозможно. Оказавшись в пустом пыльном коридоре, в полном одиночестве, я присела на корточки и попыталась подглядеть процесс расколки вражеского шпиона в замочную скважину. Но дырка для ключа - не перископ, мне были видны только плохо отглаженные брюки прокурора и, ведерко для мусора, через пластмассовые решетки которого проглядывал одинокий огрызок от яблока. Ничего, компенсаторные организма превратили меня в сплошной слух.
      - Все это хорошо, - жестко сказал Тошкин. - И версия Крыловой при всей её анекдотичности прошу прощения, имеет место быть. Но только в том случае, если Заболотная после встречи с нами осталась жива и невредима. А такого факта мы пока не имеем. А потому, Наум Леонидович, или мы с вами выясняем подробности вашего пребывания в городе, или я прошу санкцию прокурора на ваш арест.
      - Вы разговариваете как хороший еврейский мальчик, - усмехнулся Чаплинский и скрипнул стулом. - Давайте выяснять подробности, но лучше искать Татьяну. Я плохо себя чувствую, мне нужно передохнуть.
      - Только в этом кабинете и только под моим присмотром, - Тошкин зашумел ботинками, он так и не научился отрывать ноги от пола. Видимо сел. и скорее всего стал куда-то звонить. На фоне навязчивого шуршания телефонного диска прозвучал его новый, но все равно противный вопрос: "А ваша встреча со Сливятиным и Федоровым, она тоже была безопасной".
      - Вы даже видели насколько, - ах как жаль, что я пропустила это рандеву на бульваре Роз. И если Тошкин считает, что следующей жертвой нашего гостья буде какой-нибудь господин из мэрии или прилегающих к ней районов, то я лично только "за". Я даже готова провести по этому поводу референдум, чтобы наконец доказать твердолобому Дмитрию Савельевичу, что мой глас очень часто оказывается гласом народа. А стало быть и гласом божьим... - Наша встреча была сугубо личной и к этому делу отношения не имеет, - тихо добавил Наум.
      - Так вы все же признаете, что дело-то существует, - обрадовался Тошкин и перестал звонить. - Дома у Заболотных никого, на кафедре - тоже, что будем делать, Наум Леонидович? Вы опять молчите.
      А что прикажете ему делать? Надо же быть таким идиотом - в академии идут занятия. Танечка - лаборантка в реанимации, трубку взять некому, а Виталий Николаевич тот вообще сбежал. Стоп! Протоколы, мотивы - у меня есть сразу три подозреваемых, а я сижу под замочной скважиной и ожидаю, что от туда польется нефть. А почему собственно, я должна играть в ворота этого Чаплинского и рисовать ему простую русскую трагедию, когда вполне возможно, что на поверхность всплывет наше персональное кафедральное дело. А если преступника тянет на место преступления, то мне надо быть: а) в академии, б)в квартире у Заболотной, в) у Чаплинского. Так говорил Остап Бендер, из двух зайцев выбирают того, что пожирнее. До окончания занятий оставалось двадцать минут - при хорошем движке автомобиля, я успею раскрыть это дельце как раз до обеденного перерыва в магазине "Тарас". Надеюсь, что кто-то подкинет мне премиальных... На прощанье я снова подставила ухо к двери и услышала, как Тошкин бодро подвел черту: "Мы привезем сюда Татьяну Ивановну и здесь на месте разберемся. В целях всеобщей безопасности".
      - Именно об этом я вас и просил, - жестко согласился Чаплинский, а Дмитрий Савельевич, дитя прогресса, снова принялся терзать телефонный диск.
      На дворе прокуратуры стояло несколько машин с мужчинами, готовыми подвезти меня хоть на край света, и если бы я не была озабочена будущим нации, то несомненно присмотрела бы себе кандидата на руку и сердце, но привычка не выносить сор из избы усадила меня в машину Чаплинскиго и заставила громко крикнуть в ухо спящего Максима: "Гони, вопрос жизни и смерти", он окончательно проснулся только на первом светофоре, который милостиво булькал желтым и намекал на стоявшего рядом гаишника-регулировщика. "Ремень, - сурово буркнул Максим, намекая, что привязанность к автомобилю может тронуть сердце любого инспектора".
      - А куда мы собственно, едем? - осторожно спросила я, когда мы миновали пост и вырулили на главную улицу города. - Дело в том, что у меня совсем нет времени на похищение. Может лучше завтра, - я осторожно тронула ручку двери и прикинула, как буду вылетать кубарем прямо в лужу и окончательно испорчу свою подмоченную прическу. - Эй, не спи! Куда едем? на всякий случай я сгруппировалась и начала искать мотивы, по которым Максим мог бы убивать престарелых бомжих и не очень интеллектуальных секретарш. По всему выходило, что несчастливая любовь с перспективой жениться на чистой наследнице крупного капитала, которая могла бы принадлежать только девственнику. Да, четвертый подозреваемый в голове уже не укладывался, но скорости не сбавлял.
      - В академию, Надя. Тут все дороги ведут или в академию, или на кладбище.
      - И ты заметил? - я поразилась его проницательности и спокойно отпустила приводящие мышцы ног. - У нас там заговор, - по-товарищески сообщила я. Пропадали протоколы...
      - Надо же, - Максим не отрываясь, смотрел на дорогу. Именно за это я и не люблю автомобили и водителей: не выдерживаю конкуренции с педалью газа, и не выношу этого. - Надо же. Слушай, Надя, давай-ка возьмем Таню-татьяну, быстро подбросим её в прокуратуру, а потом я нарисую твой портрет.
      - Маслом?
      - Вишней, - наконец улыбнулся он, а меня шарахнуло по голове очередным суровым подозрением. Этот безумный день явно лишил меня быстроты реакции.
      - А откуда ты знаешь, что её нужно туда подвезти? подслушивал? - я снова осторожно отодвинулась и легким движением руки освободила свое тело от ремня безопасности. Как я собиралась выпрыгивать из машины в прошлый раз - ума не приложу.
      - Ясное дело. По заданию майора Гребенщикова. На этот раз, - спокойно ответил он.
      - А в прошлый?
      - Не твое дело, - отчеканил Максим и резко затормозил. - Давай сначала определимся, а потом поедем. Свободна вечером?
      Откровенно говоря, в последний раз со мной разговаривали, как с проституткой, когда я заканчивала школу и имела гнусную привычку делать уроки в баре гостиницы "Турист". Там стоял видик и крутили мультики, и то и другое в те времена было такой большой редкостью, что стоило выдержать родительский гнев и немного попортить почерк. пьяный грузин, не знавший моих вредных привычек, нахально позвал меня в номер, примерно теми же словами: "Вечером свободна?", я, в душе догадываясь, что от меня требуют чего-то неправильного, решила позвонить домой, чтобы узнать идем ли мы сегодня к бабушке. Грузин сначала очень расстроился, а потом обрадовался, что ему не придется сесть в тюрьму за растление малолетних. Мы едва не подружились, но его взяли за дебош в ресторане. Словом, наш человек. Не то, что этот.
      - А что, некому кисти поддержать, - грубо спросила я, не желая искать более изящных ходов. У меня есть правило - красиво хамить нужно только тем, кто интересен. Всем остальным пенку от молока. - Слушай, а твой Чаплинский, когда вы к Татьяне ездили, её часом не прибил? - на всякий случай полюбопытствовала я, определяя тем самым наши отношения как чисто деловое сотрудничество.
      - Труп не выносил, а там, кто их знает? - сокрушенно покачав головой, Максим включил зажигание и тронулся. - Знаешь, с этим диссидентом я скоро снова стану художником. А должен был капитана получить.
      - Бывает, - поддержала его я. И подумала, что не стану пока что рассматривать перспективу собственной безработицы, которая уже не за горами. - Ладно, ты подожди, здесь я сама.
      Золотые буквы на здании академии, ранее намекавшие на обязательное прочное материальное положение её членов, чуток поржавели, кислотно-радиационный дождь продолжал безумствовать, но кого это теперь интересовало? Я быстро пронеслась через холл, лифт и коридор и оказалась на кафедре. Дверь была открыта, она подозрительно покачивалась, ведомая внутренним сквозняком. Там, в недрах академического здания, несомненно, кто-то был. Хотелось верить, что не очередной труп. На всякий случай мне пришлось глубоко вздохнуть и переступить через порог. Татьяна Ивановна лежала на столе. Не вся, частично - руки, голова и треть туловища. Она была неподвижна и на мое появление никак не прореагировала. Кажется намечалась ещё одна картина из серии: "Надя Крылова убивает свою сотрудницу". Чтобы справиться с наваждением я прошептала: "Должок Василиса Прекрасная, Анна Семеновна ". Мое глухое бормотание подействовало не хуже поцелуя для старушки мертвой царевны. Татьяна Семеновна шевельнула пальцами и тихо застонала. Не хватало только, чтобы у неё была какая-нибудь черепно-мозговая травма, нанесенная каким-нибудь тупым предметом от печатной машинки. Но в целом, моя коллега была пока жива.
      - Это я, - ну что поделаешь, если целый день приходится говорить банальности. Это я, Надежда Викторовна, вам плохо?
      - Да, - ответила она, не отрывая лицо от стола. А может это вообще не Заболотная, а просто фантом? Или восковая маска. Говорят, Израиль изрядно продвинулся в изготовлении всяких психотропных и прочих косметических средств. Я осторожно коснулась её плеча. - Татьяна Ивановна, вам плохо?
      - Да, - снова прошептала она и подняла на меня страшные пустые глаза. В них, наверное, уже не читалась ненависть, только пригоршня транквилизаторов или просто сознание большой-пребольшой беды.
      - Вас там ждут, в прокуратуре, - сказала я, уже жалея, что оставила Максима в Машине. - Мы вас подвезем, если хотите...
      - Уже, - выражение её лица ничуть не изменилось. - Как быстро, как просто, как поздно, - она вдруг закрыла глаза и начала смеяться. Меня в случаях подобной истерики обычно невежливо били по морде. И я очень обижалась. И потому, решила немного переждать и использовать обходной маневр. Сквозь громкий публичный смех уже доносились рыдания, я сочла за лучшее вмешаться и прямо спросила.
      - А Раису Погорелову вы тоже? А за что?
      Эффект был достигнут, она перестала смеяться, раскачиваться и даже дышать, в её стеклянных глазах отражался только мой ужас. Пора был менять пластинку, точнее - спасать и спасаться.
      - А Виталий Николаевич воровал наши протоколы. Представляете, его буквально за руку поймали, - преданно сообщила я, аккуратно пятясь к двери. Не знаю, что там у них по-фински означает видюшная фраза "ракастан", но этому виду ходьбы я научилась сегодня от и до.
      - Так вы говорите в прокуратуру? - её глаза смотрели вполне осмыслено, оставалось только подобрать размытое нервами лицо и можно в аудиторию. Вообще, как она заходила к студентам в таком виде? - В прокуратуру, Татьяна Ивановна обречено вздохнула, - что ж, только поздно вы спохватились, - на губах моей сотрудницы, которая только что успешно притворялась то умершей, то сумасшедшей, заиграла загадочная улыбка. Если бы в этот момент по "русскому радио" кто-то заказал "больно мне больно" от Вадика Казаченко, то картина полного единения женщин-преступниц была бы абсолютно полной. - Я почти готова. Он уже там?
      - Да, - я мелко, но увесисто кивнула. Там, мы на машине. Поехали.
      - Да, но мне нужно зайти в туалет. Мне нужно немного освежиться, совсем как у Гоголя: "этот стакан плохо себя ведет", нет бы сказать по простому: "Хочу писать и умыться". Так я вас жду здесь? Или на улице?
      - Дождь, - односложно ответила Татьяна, видимо предлагая мне не мокнуть в её честь. - Я буду готова через десять минут. Предупредите своих, пусть не нервничают. - Она встала из-за стола, пытаясь разгладить безнадежно помятую юбку и гордо вышла в коридор. Я недоуменно пожала плечами, "каких своих", о чем предупредить. Но на всякий случая я позвонила родителям и сообщила, что ещё немного задержусь на работе. Студенческий коридорный шум постепенно утих, внизу сигналили машины, развозившие по домам промокаемых детей богатых родителей, из окна было видно, что Максим снова спит за рулем.
      А я - дура. Потому что ни через десять, ни через пятнадцать минут Татьяна Ивановна на кафедре не появилась. Правда на крыльце академии она не появилась тоже. Воспользовалась мокрой пожарной лестницей? Чтобы что? Что? Боже, я ведь знала, что будет ещё один труп. Буквально ещё час назад знала, а теперь расслабилась и забыла.
      В два прыжка я оказалась на третьем этаже у дверей дамского туалета. Прислушалась, принюхалась, все ещё надеясь, что совесть преступницы заставит её казнить себя где-то в стенах дорогого нам здания.
      - Нет, жену свою он в кабак возит, а меня блин дома держит и курить не дает.
      - Да бросай ты его, глянь мужиков сколько, хоть за сто бакариков, хоть за десять - на любые деньги есть, голоса раздавались из самой дальней кабинки.. Впрочем, она все равно не имела дверей, я прошла по вонючей аллее из дырок в полу и наткнулась на двух очаровательных студенток, которых имела счастье видеть у себя на занятии. Закашлявшись дымом, они сказали мне: "Здрасьте", Татьяны Ивановны среди них не было. Я вернулась на кафедру и в книге учета профессорско-преподавательского состава нашла адрес Заболотной. Я ещё имела все шансы спасти Игоря. Наши женщины ни в булочную , ни на убийство на такси не ездят, а двумя трамваями в студенческий час пик... Я имела ещё все шансы, только если Игорь жив. Или, скажем, не на работе. Кстати, а где он работает? Плохо поставлена у нас система учета то ли дело в школе: плохо себя ведешь - звонят родителям. А у нас надо бы детям. Линия долго была свободной, такой свободной, что мои руки покрылись потом, жирным потом, предвещающим беду.
      - Да, - сонный голос на том конце провода мог принадлежать мужу, и сыну.
      - Игорь? - осторожно спросила я, надеясь на чудо.
      - Да, - спокойно, но уже заинтересовано ответили мне.
      - А папа дома?
      - Он в командировке, мама сейчас будет. У неё занятия давно кончились.
      - Это тетя Надя Крылова, - быстро проговорила я. - Мне надо к тебе подъехать, о`кэй? - откуда бралось то спокойствие, откуда бралось не знаю, но давалось очень дорого.
      - О`кэй, - сказал он опять сонно (нежели успела накачать?) и положил трубку.
      Усевшись в машину, я нервно скомандовала:
      - В аптеку!
      - Понос, простите? - попытался пошутить Максим.
      - Марганцовку для промывания желудка? У тебя в аптечке нет?
      - В Греции все есть, - он протянул мне пакетик и потребовал дальнейших указаний. Мне понравилось быть командиром, но думать об этом было некогда:
      - Я предупрежу ребенка, а ты возвращайся за Чаплинским и дуйте в академию. Заболотная скрылась. Скорее всего, трамваем. Возможно, появится дома. Но лучше, для меня лучше, если вы её перехватите где-то на полдороги. Одним трупом будет меньше. Понял? * Максим сказал: "Понял", только тогда, когда я выбегала из машины в сторону девятиэтажного дома, затесавшегося среди бывших рабочих бараков старинного металлургического завода. *
      ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
      Когда в дверь кабинета скромно постучали, Тошкин напрягся и очень пожалел, что не может спустить Чаплинского в какой-нибудь тайник: держать иностранного поданного, министерского чиновника, борца за свободу против тоталитаризма в прокуратуре, без санкции - это не просто головная боль, это прощай работа, звание и должность. И главное, никому не докажешь, что он сам пришел, Сам. За помощью. Перестройка сознания за границей происходит так стремительно, что даже пропажа зубной щетки может послужить поводом для долгого судебного разбирательства.
      - Выйди, - поговорить надо, - донеслось из коридора и Тошкин похолодел. Если шеф не счел нужным шаркнуть ножкой перед Чаплинским, то дела Дмитрия Савельевича были полным швахом.
      - Я прошу прощения, - Тошкин осторожно приблизился к Науму, не решаясь предложить тому закрыться на замок или пристегнуться наручниками к батареи.
      Я никуда отсюда не денусь. Как там у вас говорят: или я веду её в загс, или она меня туда, куда я уже сам явился, - Чаплинский поморщился, потер виски. - Идите, работайте, можете запереть за мной дверь, я даже обязуюсь не подслушивать, как ваш коллега за стеной битый час добивается взаимности от какой-то Валечки...
      - Еще раз прошу прощения, - Тошкин стремительно зашагал в сторону лестницы.
      - Не ко мне. На улицу, - злобный шепот городского прокурора, спрятавшегося за углом свидетельствовал о том, что Вселенская катастрофа уже практически наступила. - Встретимся в беседке. Я выйду первым.
      У Тошкина создалось впечатление, что город заняли фашисты, а славянский шкаф с тумбочкой ещё не завезли. Скамейки в детской беседке, больше похожей на пивной павильон, были низким и мокрыми. На них было удобно петь хором из двух шеренг. Все остальное здесь было делать неудобно. Но городской прокурор присел и предложил Тошкину занять место рядом.
      - Я о чем тебя просил? О чем? Чтобы ты только посмотрел на обстановку! А арестовывать, задерживать, вообще, как-то дергать его просил? Ты вообще понимаешь, что безопасность слушает наше заведение, что мэрия проявляет болезненный интерес ко всему этому, что из столицы уже позвонили? Дима, ты вгонишь меня в гроб!
      Мама Дмитрия Савельевича тоже часто повторяла эту фразу. Ей катастрофически не нравились сначала Димины невесты, а потом его хроническое нежелание порадовать её внуками. А недавно она совсем как Пушкин заявила: "Нет, вся я не умру, пока тебя не женю, и не надейся" Теперь Тошкин был просто вынужден дать обет безбрачия, потому что единственной женщиной, за которой мама обязалась присматривать долгие годы была объявлена Надя Крылова. Мама ей не доверяла...
      - Дима, ты слышишь меня? Что делать будем, а?
      Шеф, Виктор Геннадьевич, смотрел на Тошкина ласково, почти умоляюще. Несмотря на трехэтажную дачу, инвестиционный фонд для зятя и швейцарский колледж для внучки, заработанные им в последние годы, он оставался человеком дела. Иногда даже чести. Своих в обиду не давал, чужих почти не подставлял. Впрочем, Дима ещё никогда не выходил на такой высокий международный уровень, а потому он просто пожал плечами.
      - Ты мне дурачка не строй!!! Не смей, - взорвался городской прокурор и испугано посмотрел по сторонам. Там, вдали у забора, шевельнулись кусты. Виктор Геннадьевич приложил палец к губам. - Давай свои соображения.
      - Он приехал и все началось. Не верю я в простые совпадения. Сердцем чувствую. Это - Чаплинский.
      - Что же так категорично - а анонимка на твою звезду Крылову? Он ведь тогда и знать её не знал, - Виктор Геннадьевич участливо посмотрел на Диму и продолжил излагать свой взгляд на перспективы общего евроазиатского дома. - А если это дело разложить по эпизодам? Не соединять. Пару глухарей мы, конечно, государству подарим, но в целом - Смирнягина - типичное самоубийство, причем, по неосторожности. У нас там и вскрытие и все - честь по чести. Ильина - от несчастной любви, в себя придет, даст показания. Я сам с Федоровым договорюсь, она у него не только работает, но и учится заочно, никуда не денется. Бомжиху эту вообще зря приплели: выпила денатурата, решила, что птица и давай летать. В больнице не выдержало сердце, а? Смотри, как хорошо все складывается. Сердце не выдержало на дежурстве у этой кафедральной племянницы Ирочки, у мужа Смирнягиной пропал весь запас инсулина.
      - А у него тоже диабет? - заинтересовался шеф.
      - Нет, но мы хотели сделать анализ. И потом - он настаивает на убийстве, - Тошкин уже начинал чувствовать себя виноватым - зря он пошел на поводу у этой Крыловой, ведь в устах шефа и при нормальном спокойном рассмотрении весь этот процесс действительно выглядел как цепочка естественных жизненных эпизодов.
      - Если настаивает - пусть он и сядет! - Виктор Геннадьевич решительно пристукнул кулаком жука, обманувшегося в ожидании бабьего лета. - А Чаплинского гони, гони в шею, я тебе говорю. Пусть улаживает свои личные проблемы и едет уже с богом. Надо подтвердить, что он - не убийца, тащи сюда его бабенку, можешь прямо ко мне в кабинет - я дам честное прокурорское слово и пусть катятся на все четыре стороны. И давай прямо сегодня и закончим. А чтоб совесть тебя не мучила - открывай по преступной халатности по поводу этой Погореловой, а можешь и по торговле лекарствами. Найдем тебе убийцу - бомжа привокзального. Найдем, - шеф покровительственно похлопал Тошкина по плечу и снова воззрился на кусты. Оттуда ни с того ни с сего вырос баобаб по имени Максим.
      - Это-то что? - вскрикнул Виктор Геннадьевич, стараясь выдержать хорошую мину если не на лице, то по крайней мере в кармане. - Это где?
      - По малой нужде, - отрапортовал Максим и преданно глядя в глаза городского прокурора доложил. - По моим сведения Наум Леонидович Чаплинский блевал на брудершафт вместе с бомжихой у вокзальной урны. Мне даже показалось, что они знакомы.
      - Ооо не могу, - застонал Виктор Геннадьевич, - не могу больше. Разбирайтесь сами, но лучше, - он выразительно посмотрел на Тошкина, - так, как сказал я. А подслушивать молодой человек, прокурор опалил Максима презрением, - некрасиво.
      - Работа такая, - развел рукам тот и бодро зашагал в сторону своей машины.
      - Подожди! - крикнул Тошкин, решивший плюнуть на все эти экивоки и, в крайнем случае, пойти преподавать в школу милиции. - Подожди, а под протокол заявишь?
      Максим остановился и ухмыльнулся. Не так давно покинувший родной город, он успел отвыкнуть от призрачных страстей и неумения понимать ситуацию глобально. За кого, собственно, его здесь все и принимали. За водилу, за громилу? Надо отдать должное Чаплинскому - тот просек все и сразу. Практика - критерий истины.
      - Все свои протоколы, Дмитрий Савельевич, я давно отправил куда надо, так что документ для истины у тебя уже есть. А шеф твой прав - замнем. Ой, давай замнем. Нам всем надо что-то кушать. Только ж в люди стали выходить. Поехали, заберем Заболотную, привезем её сюда и вечером выпьем за счастливое воссоединение семьи, дело говорю.
      Тошкин устало кивнул. На него навалилась на удивление тяжелая пустота, спровоцированная затяжным прыжком в дождь. Насколько проще было подсчитывать результаты охоты на уголовных авторитетов, когда-то давно срывавших шапки с прохожих. Никаких проблем, никаких просьб от семьи. У них была просто трудная работа, сопряженная со смертельным риском. Пожили богато и хватит. Спасибо смежникам, все последние убийства выглядели как несчастные случаи. Вор в законе по кличке Гвоздь, недавно утонул в ванной, двухметровый дворовой мафиози Мыша ударился электрическим током, пытаясь починить розетку. Красота. Молодцы, смежники. Дмитрий Савельевич вдруг почувствовал, что грудь сдавило железным обручем. Боже мой, как все тривиально. Как же пошло.
      - Максим, его что, сначала надо была подставить, а потом передумали? тихо проговорил Тошкин, стараясь смотреть себе под ноги, чтобы не вступить в лужу, в которой он и так уже сидел. - Чаплинский оказался сговорчивей, чем выдумали, так? А баб просто пустили в расход?
      - Не твоего ума дело, - отрезал Максим и жестко прихватил Тошкина за плечо. - С кем поведешься, от того и забеременеешь, ясно тебе? Улыбнитесь, фантазеры, ведь опасность - это все-таки мечта, так? Ясно? И не делай ты резких движений. Кстати, Заболотная от Крыловой сбежала. Вышла в туалет и с тех пор её никто не видел. Но до того, прошу отметить, была жива. И Надежда Викторовна была последней, кто...
      - Если это ваша работа, то я...
      - Комиссар Катани, козырной валет. Тошкин, береги нервы. И давай прихватим Чаплинского с собой. Я слишком долго полагался на ваш профессионализм, больше не желаю.
      Наум Леонидович мерил шагами кабинет. И по привычке обдумывал план побега. Было даже обидно за незапертую дверь и какое-то нечеловеческое упорство, которое проявляла по отношению к нему родная земля. Ему здесь по-прежнему не верили, его по-прежнему подозревали, не имели ничего против, чтобы он взял вину на себя. А Стасику Федорову он вообще мало дал. Отчего-то припомнилось комсомольское собрание факультета, н а котором это верный ленинец, путая падежи и склонения, пытался объяснить присутствующим, что русский язык гораздо древнее и полезнее иврита, таких выродков, как Чаплинский, который научился ругаться, как Голда Меир давно пора гнать из Союза. А ещё у Стасика с Анечкой был роман, а почему они не поженились? Не сошлись характерами? Другими параметрами? Она всегда была слишком скупой на эмоции и на слова. В том письме тоже особо не расщедрилась: "Нёма, ты плохой человек, но Таня родила вашего сына. Прекрати свою антисоветскую агитацию и возвращайся домой".
      Чаплинский сделал с точностью до наоборот - агитацию продолжил, из страны уехал. И вот теперь... И вот теперь. Дикое государство, дикие нравы, все те же дураки и дороги, и он, Нёма, который решил, что кто-то хочет ему помочь. И не за деньги, а по долгу службы. Сын ведь не кошелек, и надо было по-русски просто встретить мальчика в подъезде и все ему объяснить. В худшем случае - он набил бы морду, в лучшем - отправил в дурдом. Тут ещё есть такие?..
      - Наум Леонидович, простите, задержался, вы поедете с нами в академию. К Заболотной. Максим нервничает. Он на службе, - Тошкин усмехнулся и вдруг нахмурился. - Вы все-таки вспомнили ту бомжиху? Вспомнили или нет?
      Наум вздрогнул и зачем-то полез в карман. Очки, с давних пор ассоциировались у него с вопросами от органов безопасности. Сначала вопрос, потом донос, потом подпись на протоколе. Он водрузил оптический прицел себе на нос и сказал: "Вспомнил, когда вы назвали её имя. Она действительно жила в одном доме с Анной. Но на вокзале - нет. Она очень изменилась."
      - Если с Заболотной все получится, я прошу вас вернуться к этому разговору. Весьма возможно, что вы не виноваты, и это просто заговор силовых структур, - и - все, Тошкин сделал все, что мог. Он облегчил совесть и утяжелил свою собственную участь статьей о служебном несоответствии.
      - Пустое, Чаплинский устало махнул рукой. Очень пустое. Я уеду. Боюсь умереть в дороге. Не хочу, чтобы меня развеяли из самолета как Индиру Ганди
      В коридорах академии было накурено, темно, сыро и безлюдно. Казалось, что стены так надышались никотином, что посинели и вызвали группу экологической защиты, развесившую своевременные щиты: "Курить строго запрещено". Чаплинский, тяжело дышал и медленно поднимался по ступенькам, чем несказанно раздражал проголодавшегося Максима:
      - Наум Леонидович, мы быстро проскочим, а вы догоняйте. Ладно?
      - Угу, - кивнул Наум, зацепившись взглядом за любовно нарисованную желтую стрелочку со скромной надписью "Ректор налево". - Угу, догоню. А не догоню, так погреюсь. То ли от усталости, то ли от боли, он почувствовал приступ безудержного хулиганства. Где-то в душе он все-таки был Кларой Цеханасян и визит вежливой дамы просто удачно совпадал с одышкой на лестнице. Дверь в приемную Чаплинский открыл короткой толстой ногой, жаль не было нагана - для полноты картины. На столе у секретарши дымилась сигарета, свидетельствовавшая о её скромном присутствии где-то рядом. Чаплинский огляделся по сторонам и с удовольствием постучал по табличке "академик, доктор, доцент, кандидат Федоров С.Ф.". Может быть потому, что в ответ не раздалось ни звука, может быть, потому что в образе Стасика вдруг сконцентрировалось все то, что он так не любил в себе и в людях, Наум вытащил из кармана японскую наливную ручку, подаренную ему в Китае и дописал "мудак, дурак, мир его праху". Полюбовавшись своей работой Чаплинский дернул ручку и ввалился в святая святых академии. Его взору представилась не вполне приглядная картина. Немолодая секретарша, заткнувшая подол юбки за пояс стояла в коленно-локтевой позе под столом у Федорова. Чаплинский поморщился от кислого запаха, вдруг резко ударившего в нос.