Опасная тихоня

— Ты где была? — так звучало Венькино приветствие.

— А «здрасьте» где? — вежливо поинтересовалась я.

— Какое тут, к дьяволу, здрасьте, — огрызнулся он, — когда все летит к чертям собачьим?

— Что именно летит? — Я сделала вид, будто мне неизвестна причина Венькиного дурного расположения.

— Прима номер выкинула. Отказалась выступать, представляешь? Это же нож в спину! Мы весь город афишами обклеили, а она нам такую свинью подложила. Как чувствовал я, что с этими… этими… меццо, как их, лучше не связываться! Вон Рябоконь не дурак — притаранил каких-то московских «Белок» — пять дебелых девок в колготках и лифчиках — чего еще народу надо?! А наш классику захотел… Вот и получил… «классику»! — От негодования Венька прямо позеленел.

— А чего она отказалась-то? — продолжала я разыгрывать дурочку.

— Говорит, по состоянию здоровья, а там поди разбери, чего ей там примерещилось… Нет, это ж надо! — Венька звонко шлепнул себя ладонями по ляжкам. — Да лучше бы она совсем не приезжала. Как мы теперь выглядим, а? Встретили, приветили, одних цветов на тыщу всучили, а она, фьють и была такова! Теперь по городу слухи пойдут, сплетни, о-ой. — Венька обхватил понурую голову руками. — Звонить начнут…

Предчувствия его не обманули: на столе зазвонил телефон, а секунду спустя к нему присоединился Венькин мобильник, в который Венька сразу же вцепился, приказав мне взглядом разобраться с городским.

Я сняла трубку и услышала взволнованный женский голос. Моя собеседница сразу же огорошила меня вопросом, не потрудившись предварительно представиться:

— Скажите, это правда, что Елена Богаевская отказалась от концертов?

— А с кем я говорю? — осведомилась я, уходя таким образом от прямого ответа. Все-таки никаких инструкций я на сей счет еще не получала.

Женщина сразу сбавила боевой напор:

— Извините, я не представилась. Меня зовут Ирина Анатольевна Дорохова, я директор музыкального училища… Видите ли, Елена Богаевская у нас училась… Правда, всего один курс, потом она уехала из города… И мы, мы так рассчитывали, что она нас посетит. А тут нам сказали, что она вчера вечером прилетела, а сегодня уже улетает…

— Простите, кто вам это сказал? — Я намеренно тянула резину до тех пор, пока Венька перестанет трепаться по мобильнику и сам соизволит объясниться с директрисой музыкального училища.

— Да как вам… — замялась женщина. — В общем, у одной нашей преподавательницы муж в аэропорту работает. Он десять минут назад позвонил и сказал, что видел, как Богаевская садилась в московский самолет. Так это правда?

Венька уже отнял от уха пластмассовый брусок мобильника, поэтому, предварительно прикрыв ладонью мембрану, я сунула ему трубку городского телефона:

— На, объясняйся. Директриса музыкального училища спрашивает про Богаевскую.

Венька сделал кислую мину, но трубку принял, тут же рявкнув в нее:

— Концерты отменяются, Богаевская заболела. Билеты сдавайте в кассу.

Он уже дал отбой, когда я наконец сообразила… Господи, подумала я, выходит, Наташа и Елена Богаевская учились в одном музыкальном училище? Может, конечно, не одновременно. Хотя, постой, постой… Ведь Богаевская не была в городе пятнадцать лет, ровно столько же времени прошло с тех пор, как пропала Наташа. Совпадение? Возможно, но уж очень символическое. А если добавить к вышеперечисленному то обстоятельство, что Пашков покинул город четырнадцать лет назад, то есть через год после… А сегодняшний побег Богаевской, именно побег, а не отъезд, причем спешный. И ее странные слова в гостиничном люксе. Вы как хотите, а мне все это кажется в высшей степени подозрительным!

— Ну что я говорил? — Венька посмотрел на меня мученическим взглядом. — Уже началось!

Словно в подтверждение Венькиных слов, городской телефон разразился очередной трелью. С полминуты мы с Венькой препирались на тему, чья очередь поднимать трубку. Потом я сдалась.

Бодрый и подозрительно знакомый басок прокашлялся прямо мне в ухо:

— Могу я поговорить с Капитолиной Алтаевой?

— У аппарата, — отозвалась я, прикидывая, кто бы это мог быть.

— Это Вислоухов, — отчитался басок. — Сегодняшний репортаж по первой программе видели?

— И не дожидаясь ответа:

— Я слышал, Богаевская уже отбыла в обратном направлении. Можно узнать причину?

До чего же быстро распространяются по нашему городу слухи! Слава Богу, эта предвыборная чехарда меня лично касается постольку поскольку, а что было бы, если бы я принимала ее близко к сердцу! Как Венька, например. Впрочем, этот, если верить его откровениям, уже успел закалиться в двух предыдущих ристалищах.

— Ну так что там с Богаевской? — не унимался Вислоухов.

— Богаевская заболела, так что с билетами обращайтесь в кассы, — повторила я слово в слово Венькино заявление и хотела уже бросить трубку.

Тут Вислоухов заорал как резаный:

— Я же чего звоню: у нас сегодня прямой эфир Крутоярова, а послезавтра я приглашаю вашего Пашкова. Так сказать, на словесную дуэль…

— Это что еще за хренотень?

— Это не хренотень, а цикл предвыборных передач в рамках предоставляемого кандидатам бесплатного эфира. Бесплатно предоставляется только сорок пять минут, а если он захочет больше, то за счет вашей фирмы. Понятно? Короче, пусть готовит речь, а если что непонятно, можете перезвонить. — И юный нахал первым бросил трубку. Ничего не скажешь, крепкая поросль пробивается сквозь асфальт, хоть и невзрачная на вид.

— Вислоухов звонил, — доложила я Веньке — Послезавтра Пашкову предлагают бесплатный эфир на телевидении.

Венька ровно на одну минуту задумался, а потом изрек:

— Это кстати. До послезавтра скандал с Богаевской немного утрясется, Пашков объяснит недоразумение слабым здоровьем примадонны, подорванным гамбургерами и заграничными вояжами… Опять же до послезавтра мы придумаем народу новую развлекуху… Да, у нас же еще благотворительная акция намечается, будем дарить телевизор местному детдому.

Услышав про телевизор, я вспомнила Валентина из «Вечерки» и начала дико хохотать.

— Ты чего? — уставился на меня Венька. Я не сразу смогла ответить:

— Ты хотя бы знаешь, сколько им телевизоров уже надарили? У нас же каждая благотворительная акция начинается и заканчивается тем, что детдому дарят телевизор.

— Да? — Венька почесал затылок. — Тогда подарим видак!

* * *

После обеда Венька облачился в свое горчичное пальто и куда-то отчалил, оставив меня на хозяйстве и строго-настрого наказав отвечать на телефонные звонки. В его отсутствие я проторчала в кабинете минут десять, а потом тихонько, по боковой лестнице, смылась. С какой радости я должна тут торчать, когда мне покоя не дает то, что я узнала о Елене Богаевской! Я торопилась в музыкальное училище, ибо в нем, если верить звонившей недавно директрисе, капризная оперная дива отучилась год, прежде чем покинуть родной город на долгих пятнадцать лет.

Музыкальное училище, в котором я пару раз бывала, давным-давно, еще до Наташиного исчезновения (это она звала меня на так называемые отчетные концерты), находится достаточно близко от центра города, в глубине глухого двора. Приземистое двухэтажное здание в виде подковы до революции принадлежало богатому купцу и с тех пор изрядно обветшало. Оно выглядело не ахти уже пятнадцать лет назад, а что говорить про его нынешнее состояние? Сейчас оно производило впечатление тяжело больного человека, который держится из последних сил, исключительно на чувстве долга. Даже вывеска у двери «Музыкальное училище имени Глинки» и та потускнела и потрескалась. Уже взявшись за дверную ручку, я медленно оглянулась, кое-что вспомнив. Когда-то во дворе был роскошный фонтан, все, что осталось от него теперь, — полуразрушенный каменный «ободок», теперь к тому же еще и занесенный снегом.

Внутри училище выглядело еще более убогим, чем снаружи: выщербленный кафельный пол, обшарпанные стены, пыльные потолки. Если что и скрашивало эту сиротскую обстановку, то только звуки музыки и хорошенькие мордашки юных музыканток, снующих по сумрачным коридорам, совсем как Наташка когда-то. Женское царство, ребят в музыкальных стенах по-прежнему не наблюдалось.

«Куда идти?» — подумала я, посмотрев по сторонам. Потом, повинуясь наитию, свернула налево и, как всегда, ошиблась. Пришлось остановить розовощекую блондинку с флейтой и спросить, где находится кабинет директрисы.

— На втором этаже, — тряхнула она очаровательными кудряшками.

Я поблагодарила ее и побрела по коридору к лестнице. Сердце у меня странно сжималось, как мячик в руках ребенка; у меня было такое чувство, что сейчас из какого-нибудь класса выбежит Наташка со скрипкой в руках.

У директрисы был малюсенький кабинетик, чуть больше прихожей в моей квартире, которую Венька обозвал шкатулкой, и никакой секретарши. Маленькая, невзрачная, в круглых старомодных очках на переносице, директриса встретила меня настороженным взглядом руководителя, измученного бесконечными проверками.

— Здравствуйте, — сказала она первой.

— Здравствуйте, Ирина Анатольевна, — ответила я и, оглядевшись, опустилась на стул у двери. — А мы сегодня с вами разговаривали.

— Да? — недоверчиво переспросила она.

— По телефону, — уточнила я, — когда вы звонили, чтобы узнать о Богаевской.

— А-а-а, — протянула она, но выражение ее лица все еще оставалось озадаченным. Она ждала, когда я ей все объясню.

— Вы сказали, что Богаевская была студенткой вашего училища… — выдохнула я.

— Да, была, — подтвердила Дорохова, — поэтому мы очень надеялись, что она к нам заглянет. Хотя у нас тут, сами видите, какая разруха. Живем тяжело, но ученики у нас, выходит, талантливые, даже всемирно знаменитые. — Она тронула указательным пальцем дужку очков. — Конечно, Елена Богаевская у нас всего год проучилась, но нам все равно приятно, и гордость у нас, знаете ли, такая. — Она тихо улыбнулась. — Вы не знаете, может, она все-таки еще приедет?

— Я тоже на это надеюсь, — дипломатично ответила я. — А вы, простите, ее знали, когда она была студенткой?

Директриса отрицательно покачала головой:

— Нет, к сожалению, я здесь тринадцать лет работаю, муж у меня военный, и нас сюда перевели из Казахстана, с границы. Вот с тех пор здесь и работаю. Но, вы знаете, у нас ее многие помнят, у нас ведь есть преподаватели, которые закончили наше училище. Вот они ее знали. А вообще, мы очень, очень расстроены, что нам не удалось ее к себе заманить. Чтобы студентки наши на нее посмотрели, да и… что там греха таить, рассчитывали, может, она нам хоть какую-нибудь помощь окажет. Материальную, конечно. Видите, в каком мы состоянии, буквально на грани выживания. Помощи никакой ниоткуда, работаем на голом энтузиазме, зарплата маленькая, и ту задерживают, так что мы уже, как профессиональные нищие, все время с протянутой рукой. Вот до чего дошло, на бывших учениц чуть не облавы устраиваем… Впрочем, это у нас первый случай такой, вообще-то с музыкантов много не возьмешь. Не каждому все-таки удается во всемирные знаменитости выбиться, большею частью наши выпускники мыкаются вроде нас самих. Одни в музыкальных школах работают, другие хормейстерами по клубам, малоимущие и скромные труженики культурного фронта. Или бойцы, если хотите. Так что мы на Богаевскую большие надежды возлагали, думали, может, она хотя бы поможет нам приобрести новый концертный рояль в актовый зал, но, увы, ничего нам не удалось.

Бесхитростная исповедь Дороховой меня тронула. Я даже попыталась себе представить, как она стала бы наводить Богаевскую на мысль о благотворительности: намеками или, как мне, напрямую.

— Жаль, — снова вздохнула директриса, — очень жаль, что так вышло, но ничего ведь не сделаешь. Звезды, они высоко, а мы здесь, внизу.

— Мне тоже очень жаль, — сказала я, причем совершенно искренне. И мы обе замолчали. В кабинете Дороховой было прохладно — похоже, в училище по причине тяжелого материального положения и топили неважно, — а за окном шел крупный, какой-то сказочный, будто из ваты, снег.

Потом я все-таки нарушила затянувшуюся паузу:

— Ирина Анатольевна, а сегодня, сейчас, можно поговорить с кем-нибудь из ваших преподавателей, тех, что знали Богаевскую?

— Думаю, можно, — пожала она плечами, — только зачем вам?

Я опять достала свое «пожарное» удостоверение с надписью «пресса». Дорохова развернула его, глянула мельком и тут же вернула:

— Значит, это вы и есть Капитолина Алтаева? Приятно познакомиться, читать вас читали, а видеть ни разу не приходилось. Только… Я что-то не пойму, разве я сегодня в газету звонила?

— Вы звонили в предвыборный штаб Пашкова, — нехотя сообщила я и соврала:

— Я там как бы случайно оказалась.

— Понятно, — кивнула доверчивая директриса, — значит, вы хотите писать про Богаевскую?

— Ну-у… Про Богаевскую и ваше училище.

— Да про училище зачем же? — Дорохова приятно зарделась. — Нам особенно похвастать нечем. Кадры, правда, у нас хорошие, надежные, но все остальное, сами видели. Тут обваливается, здесь сыплется… Тянемся, можно сказать, из последних сил, чтобы быть не хуже других. Правда, не совсем мы и отсталые. Вот Богаевская у нас начинала… И кроме того, только за мою бытность восемь наших выпускниц в консерваторию поступили. И хор наш в области хорошо известен…

— Ну вот, а вы говорите, что вам похвастать нечем, — подбодрила я ее.

— Да как-то при этой разрухе хорошее уходит на задний план, — пожаловалась Ирина Анатольевна и поднялась из-за стола. — Пойдемте, я вас в учительскую провожу, познакомлю с преподавателями. Только с теми, у кого сейчас нет занятий, остальных, вы уж меня простите, я отрывать от учебного процесса не буду. Это святое.

Я покорно кивнула, у меня не возникло ни малейшего сомнения в святости «учебного процесса».

Учительская была тоже на втором этаже, только в противоположном конце коридора. Такая же сырая, сумрачная комната, только побольше — в три окна. Из обстановки — столы, стулья да пианино у стены. Возле него на вертящемся табурете сидела полная женщина, укутанная в большой пуховый платок. У окна о чем-то разговаривали еще две: одна совсем молоденькая, другая постарше, но из тех, что всегда и при любых обстоятельствах тщательно за собой следят. Что бы ни случилось, они всегда при маникюре, и прическа у них — волосок к волоску. Поскольку сама я из другого теста, такие женщины для меня просто загадка мироздания. Случается, я даже неожиданно робею в их присутствии, как какая-нибудь школьница, но стараюсь не подать вида.

— Здравствуйте, Зоя Леонидовна, здравствуйте, Надежда Петровна, здравствуйте, Нина Пантелеевна! — Директриса поприветствовала каждую поименно. — Знаете, кого я к вам привела? Это Капитолина Алтаева из «Губернского вестника». Она пишет статью о Елене Богаевской и нашем училище.

Женщины посмотрели на меня по-разному. Та, что в пуховом платке, подслеповато-равнодушно, молоденькая — с непосредственным интересом, а ухоженная — со скрытым вызовом во взгляде: «Значит, это та самая Алтаева? Ну и что в ней такого особенного!» А я подумала, что беседовать мне скорее всего придется с закутанной в пуховый платок, поскольку, как мне казалось, она была наиболее подходящей кандидатурой на роль старейшей преподавательницы училища. Даже не по возрасту, просто все в ней, включая пуховый платок, свидетельствовало о постоянстве натуры, такие, как она, обычно имеют немного записей в трудовой книжке и в отличие от меня не бегают с одного места работы на другое.

Однако мои психологические опыты, к которым я имею давнишнюю склонность, на этот раз завели меня в тупик. Потому что директриса сказала о той, кого я уже намечала в собеседницы:

— Зоя Леонидовна у нас только год, поэтому о Елене Богаевской рассказать вам ничего не сможет, Надежда Петровна тоже, а вот Нина Пантелеевна… Нина Пантелеевна, Богаевская при вас училась?

— При мне, — ответила подтянутая и молодящаяся, на которую я меньше всего рассчитывала, и предупредила:

— Только у меня через двадцать минут урок.

— Я вас долго не задержу, — пообещала я.

— Тогда я пошла, — объявила директриса, посчитавшая свою миссию выполненной, — а вы поговорите. Может, еще кто-нибудь подойдет из преподавателей, которые давно работают.

Нина Пантелеевна, которая, оказывается, учила саму Богаевскую, посмотрела на часы и заметила:

— Скоро Рогозина должна быть. Она у Богаевской специальность вела, она побольше моего вам расскажет. А я преподаю сольфеджио, и мой предмет студентки не очень любят. И меня тоже, кстати, за строгость.

И она рассмеялась. В глазах у нее была «чертовщинка», которая даже самую старую женщину делает лет на десять моложе. Она, несомненно, следовала золотому правилу: настоящая женщина в тридцать должна выглядеть на восемнадцать, в сорок — на двадцать семь, а в сто — на девяносто девять. Мне это правило тоже хорошо известно, но я им преступно пренебрегаю и в свои тридцать три на них же и выгляжу, а когда хвачусь, поди, поздно будет.

— Значит, хотите писать про Богаевскую, которая не захотела нас осчастливить своим меццо-сопрано? — поинтересовалась мудрая Нина Пантелеевна. — Надо же, такие ожидания были, мы уже своим студенткам все уши прожужжали, хотя, если на то пошло, какое отношение она имеет к нашему училищу, а мы — к ней? Ну, проучилась один год… У нас столько таких было, только мы других не очень вспоминаем, потому что с них взять нечего. И она, видно, тоже не считает, что чем-то обязана училищу, да и городу тоже. И то верно: она же сама всего добилась, как теперь говорят, сама себя сделала. Так, может, и тяжелее, зато вернее.

— А какой она была пятнадцать лет назад, когда училась здесь, вы помните? — спросила я.

Нина Пантелеевна сунула руки в карманы хорошенького пиджачка в стиле «Шанель» и передернула плечами:

— Да обыкновенная! Абсолютно ничего особенного, училась по классу фортепьяно, в хоре, правда, солировала. Атак… Ничего особенного. Выйдите в коридор и посмотрите на наших студенток, она точно такая же была.

— Зато сейчас какая! — мечтательно протянула вмешавшаяся в разговор молоденькая Надежда Петровна.

— А вот это феномен, — задумчиво произнесла Нина Пантелеевна. — Как простенькая девочка превращается в роковую красавицу? Все очень просто: дух, одухотворенное лицо. Она не ходит ежедневно на опостылевшую службу, чтобы заработать гроши, она творит!

Ход ее рассуждений мне нравился, но, признаться, мало что объяснял. А я хотела знать, почему Богаевская сбежала из города, наотрез отказавшись выступить с запланированными концертами.

— Но она проучилась у вас только год… — напомнила я.

— И правильно сделала, что уехала, — отрезала Нина Пантелеевна, — за нее тогда, конечно, родители решали, но, значит, они люди неглупые. Ну закончила бы она наше училище, и что дальше? Пошла бы в музыкальную школу преподавать, в лучшем случае у нас бы осталась — и все, больше ведь никаких перспектив. Погубила бы талант. Для таланта нет ничего губительнее скучной невежественной провинции. — Этот ее прочувствованный тон свидетельствовал о том, что она проецировала историю Елены Богаевской на себя. Не исключено даже, казнилась, что когда-то сама не поступила столь же решительно, но сейчас это было ни к чему, только уводило разговор в сторону. Эмоции, сплошные эмоции, а фактов никаких.

Прямо у меня над головой что-то отчаянно зазвенело, будто миллион хрустальных рюмок разбили одновременно. Я вздрогнула, а Нина Пантелеевна сказала:

— Ну вот, это звонок, мне пора на занятия. Взглянула в зеркало, висящее на стене, чуть-чуть подправила локон в прическе, взяла в руки папку и была такова. Немного же я узнала. Кстати, у молоденькой Надежды Петровны и той, что куталась в шаль, на лицах было написано разочарование, не меньшее, чем у меня.

Но тут дверь распахнулась, и на пороге возникло новое действующее лицо: искусственная блондинка лет сорока пяти с добрым, но болезненным лицом.

— Уф-ф! — пожаловалась она, водрузив на стол большую хозяйственную сумку. — Думала, сегодня не доберусь. Автобус на полпути сломался, следующий пришлось полчаса ждать…

— Это она, Рогозина, — шепнула мне молоденькая Надежда Петровна, — она у Богаевской специальность вела.

Я внимательнее присмотрелась к блондинке. Впечатления легендарной личности она не производила. А она сняла пальто с воротником из чернобурки, повесила в шкаф и стала греть руки у батареи:

— Ох, замерзла!

— Вера Степановна, а ведь вас ждут, — между тем сообщила молоденькая преподавательница.

— Меня? — Вера Степановна уставилась на меня с удивлением. — Здравствуйте. Вы меня ждете? Вы родительница? — пыталась она догадаться, с кем имеет дело.

— Это из газеты, — многозначительно доложила молоденькая и вздохнула с сожалением:

— А мне пора на урок. — Наверное, она была не прочь выслушать вторую часть воспоминаний о Елене Богаевской, но, как говорится, не судьба.

Кстати, вслед за ней ушла и Зоя Леонидовна в пуховом платке, так и не произнеся ни слова, а мы остались с Верой Степановной Рогозиной один на один. Может, это и к лучшему.

Глава 10

— Леночка была чудесная девочка, способная, старательная, ничего плохого сказать про нее не могу, — задушевно поведала мне бывшая преподавательница примы. — Такая трудолюбивая, я всегда была ею очень довольна. И я очень горжусь, что у меня занималась сама Елена Богаевская. Хотя уж и не знаю, вспомнит ли она меня. Ирина Анатольевна хочет пригласить ее в училище, не знаю, согласится она прийти или нет.

— Думаю, что нет, — буркнула я.

— Почему? — В глазах уже немолодой преподавательницы метнулась детская обида.

— Она не будет давать концерты и уже уехала из города.

— Как же так? — всплеснула руками Вера Степановна. — Ведь по всему городу афиши расклеены!

— Да, нехорошо получилось, — кивнула я, — но что делать? Богаевская заболела, и концерты пришлось отменить.

— Заболела? — повторила за мной эхом Вера Степановна и покачала головой. — Жаль, очень жаль… А я, признаться, так надеялась, что удастся с ней встретиться и поговорить. Все-таки не так уж часто у нас бывают знакомые среди знаменитых людей.

— Это уж точно, — согласилась я, — но вам, можно сказать, повезло со знакомством. Поэтому я к вам и обращаюсь. Хочу, чтобы вы мне побольше о ней рассказали.

— Ой, да что же я вам расскажу, — пожала она плечами, — так давно все было. Тогда ведь никто не мог предположить, что наша Леночка так высоко взлетит. Относились к ней как и к другим, ничем не выделяли. Ну, голос у нее, конечно, был хороший, она у нас в хоре солировала, но в этом плане здесь у нас, к сожалению, особенного развития она не получила. Во всем городе нет серьезных преподавателей вокала. Провинция, чего вы хотите… Так что она правильно сделала, когда взяла да уехала. Хотя уж очень поспешно. Знаете, так внезапно. У нас, когда учащиеся собираются уходить или переводятся куда-нибудь, обычно предупреждают. А она буквально в одночасье решила, сорвалась, и все. — Вера Степановна потерла лоб ладонью. — Это было в июне, еще переводные экзамены шли… Ну да, экзамены… Как обычно, наш хор принимал участие в областном смотре искусств, Богаевская там солировала, и все было в порядке. Ну это я так, к слову… Так вот, она, Богаевская, сдавала экзамены вполне успешно, а на последний не явилась. Потом пришла ее мать и забрала документы из училища, ровным счетом ничего не объясняя. Только и сказала, что они уезжают из города, куда, почему — неизвестно.

— Вам показалось это странным? Женщина задумалась:

— Пожалуй, что так. Хотя, если честно, тогда я была в такой… м-м-м… легкой эйфории, если можно так выразиться. Я замуж как раз выходила, сами понимаете, это очень хлопотный период жизни, а потому все от меня было немного вдалеке. Я после этого думала, что мне нужно было самой переговорить с Леночкой, жалела, даже виноватой себя чувствовала… А уж потом, когда узнала, какой она знаменитой стала, сказала: все, что Бог ни делает, — к лучшему. Ну, разве не так?

— В данном случае наверное. — С моей стороны было бы глупо возражать.

— Но вообще… Даже не знаю, как вам и сказать. — Она покусала губы. — Какое-то у меня осталось чувство… Такое, саднящее, что ли… Я сейчас попытаюсь вам объяснить. В общем, Богаевская ушла из училища в июне, а где-то недели через две после этого я как раз и выходила замуж. Ехали мы, помню, на «Волге» в загс, я в белом платье, в фате, такая счастливая, хотя уже и не очень молоденькая, тридцать лет мне уже было как-никак. — Вера Степановна улыбнулась. — Ну вот, сижу я, значит, рядом со своим мужем, тогда еще женихом, в машине, и проезжаем мы по городу этакими именинниками… И вдруг я ее увидела, ну, Лену Богаевскую, увидела возле пятиэтажки на улице Рылеева, они с матерью в такси садились. И лицо у Лены такое было, даже не знаю, как назвать. Если назвать его несчастным, то это, наверное, ничего не сказать. Это было совершенно мертвое лицо! Вы просто не можете себе это представить!

Почему же, как раз могу, подумала я и вспомнила Богаевскую в момент вчерашней торжественной встречи в аэропорту.

А Вера Степановна продолжила воспоминания о звездной ученице:

— И так меня тогда ее выражение потрясло, хоть бери и свадебный кортеж останавливай! Я, понятно, этого не сделала, но лицо ее у меня до сих пор перед глазами. Такая жуткая картинка. Потом я видела ее по телевизору, красивую, полную сил, но все никак не могла забыть то, что видела тогда. Может, поэтому я и хотела с ней встретиться, но ничего не вышло. Вот, собственно, и все, что я могу вам рассказать. Хотя… Ну, вы понимаете, то, что я вам рассказала, очень личное и, как бы выразиться поточнее, ну, не относится к разряду фактов, поэтому не годится для газеты. Пожалуйста, не пишите про это. Не будете?

— Не буду, — успокоила я ее и спросила:

— А что вы знаете о ее семье?

— О семье? Да ничего Мать се я видела пару раз, в том числе когда она за документами в училище приходила. По-моему, самая обыкновенная женщина, инженером на заводе работала. Отец… Про него я вообще ничего не знаю, но семья у них была полная. А вы знаете что, — подсказала она, — если вас это очень интересует, обратитесь к нашей директрисе. Может, у нее еще осталось личное дело Богаевской… — Она опять улыбнулась, чуть виновато. — Немного я вам рассказала.

— А что, кто-нибудь может рассказать больше? — закинула я удочку наудачу.

— Не думаю, — покачала она головой, — в училище вряд ли кто-нибудь знает больше меня. А вот в музыкальной школе — возможно.

— В музыкальной школе?

— Ну да, все наши студентки, прежде чем поступить в училище, заканчивают музыкальные школы.

Логично, как я сама про это не вспомнила!

— А какую школу она закончила, не помните? — ухватилась я за ее подсказку.

— Точно не скажу… — Она помолчала. — Но скорее всего восемнадцатую. Это самая сильная школа в нашем городе. Точнее, была в ту пору, сейчас там все по-другому. И потом… Леночка ведь на улице Рылеева жила, а значит, территориально ближе всего ей была как раз восемнадцатая школа.

Я поблагодарила преподавательницу за помощь.

— Не за что, — махнула она рукой, — стыдно даже, что мы так мало знаем о своих девочках. Эта жизнь суматошная… У нас потом был еще такой случай неприятный, по-моему, через пару месяцев после того, как Богаевская ушла из училища… У нас одна студентка пропала, между прочим, тоже очень способная, но она не у меня училась, по классу скрипки. Так вот, она ушла из дома и не вернулась, насколько я знаю, до сих пор, а к нам потом приходил следователь, расспрашивал… А мы ничего и рассказать не могли. Ну, была такая девочка, тихая, не высовывалась, училась хорошо — и все. Разве не стыдно?

Конечно, она говорила о Наташе, и ей было обидно, что она ничем не могла помочь следствию. Так же как и я, впрочем. Но она всего лишь преподавательница из Наташиного училища, а я — лучшая подруга. Как говорится, почувствуйте разницу.

* * *

Я умудрилась вернуться в «штаб» ровно на пять минут раньше Веньки. Причем успела снять пальто, взять трубку трезвонившего телефона и тут же вернуть ее на место, сесть за стол, придвинуть к себе «План взаимодействия с прессой» и сделать глубокомысленное выражение лица.

Тем не менее Венька посмотрел на меня с досадой:

— Слушай, я тебе три раза звонил, ты почему трубку не брала?

— Ты звонил? — Вру я не очень талантливо, а вот удивление выходит у меня довольно убедительно. — Очень странно. Может, с телефоном что-нибудь случилось?

Как назло, проклятущий телефон зазвонил снова, и Венька, недоверчиво на меня покосившись, сам снял трубку. Не знаю, что там ему наплели, но он тут же умчался, ничего мне не сказав. Наверное, его вызвал «сам», который меня не очень-то жаловал, по крайней мере, не страдал от того, что я не мозолила ему глаза. Да и я, если на то пошло, не очень-то изнывала от печали по этому поводу, но в общем и целом такой расклад противоречил моим планам. Ведь только из-за Пашкова я и ввязалась в эту идиотскую авантюру.

Телефон опять затрещал. Может, это Пашков меня призывает? Однако звонил Вислоухов, сообщивший, что послезавтрашний прямой эфир будет проходить не совсем традиционно. В том смысле, что Пашков на нем будет распинаться не один, а на пару с Каблуковым.

— Пусть сразятся, — откомментировал эту новость Вислоухов. — Опять же избиратель сразу сообразит, кто лучше. Да и передача интереснее получится. Ну, что скажете?

Мне, честно говоря, было все равно, но вот вопрос, как к этой замечательной вислоуховской идее отнесется наш несравненный кандидат в губернаторы? Впрочем, я увидела в этом повод предстать пред его ясные очи без специального приглашения.

— Ладно, сейчас доложу по начальству, — сказала я Вадиму и пообещала:

— Потом перезвоню.

— Лады, — согласился Вислоухов, и мы с ним распрощались, довольные друг дружкой, кажется, в первый раз за время нашего знакомства.

Первое, что я предприняла, положив телефонную трубку, достала из сумки фотографию Наташи и сунула ее под свитер за пояс юбки. Возможно, на этот раз мне представится возможность осуществить свой план. Потом я вышла в коридор, сделала несколько шагов и застыла на месте…

Из приемной Пашкова вывалилась шумная толпа соратников и сподвижников, в которой я с удивлением разглядела человека, которого меньше всего хотела бы видеть. Причем не только здесь и сейчас, но также в глобальном масштабе.