Опасная тихоня

Она шла, сосредоточенно глядя под ноги, и потому, когда она подняла голову и я ее наконец узнала, было уже поздно. Поздно, потому что в тот момент она уже сунула за пазуху руку в черной кожаной перчатке и извлекла на свет бутылку. Кетчупа, если верить наклеенной на ней этикетке. Еще через мгновение она молниеносным движением свинтила с бутылки крышку, а я заорала:

— Майя!

В следующее мгновение Майя — а это действительно была она — резко выбросила вперед руку, сжимающую бутылку, и в нашу сторону полетели брызги какой-то жидкости с резким неприятным запахом.

— Майя, Майя! — продолжала я орать дурным голосом, с ужасом наблюдая, как пола моего безумно красного пальто начинает чернеть и дымиться буквально на глазах…

…Дальше события развивались очень быстро, но в моей памяти они почему-то остались как бы в замедленном воспроизведении. В общем, я все еще стою, ору и тупо пялюсь на странные метаморфозы, происходящие с моим комиссарским пальто. Все это, как вы понимаете, происходит одновременно. В двух шагах от меня, прикрыв лицо руками, так что сквозь пальцы видны только его совершенно бешеные и остановившиеся от ужаса глаза, замер Пашков. Откуда-то сбоку выворачивается Викинг и бросается к Майе, выбивает из ее рук бутылку из-под кетчупа, из которой продолжает вытекать пенистая жидкость, толкает Майю в плечо, и она падает навзничь прямо на широкую асфальтовую площадку у входа в Дом железнодорожника… Все расступаются, кто-то кричит: «Милиция, милиция!», а Викинг бьет Майю тупым носком своего громадного ботинка на толстой подошве. Он делает это с профессиональной точностью, целясь под ребра, а она лежит с запрокинутой головой, веки опущены, а на лице ни тени страдания…

Я подбегаю к Викингу, до боли вцепляюсь пальцами в рукав его кожаной куртки и воплю что есть мочи:

— Ты… сволочь, садист… не бей ее! Викинг продолжает пинать Майю, не обращая на меня внимания, а я бессильно болтаюсь на его рукаве. В какой-то момент он просто отмахивается от меня, как от назойливой мухи, и я отлетаю в сторону, ударяюсь затылком обо что-то твердое и немного шершавое и вырубаюсь…

Глава 22

— Похоже, сейчас она откроет глаза. Я догадалась, что тот, кто это сказал, находится рядом со мной, однако его слова пробивались ко мне словно сквозь толстый слой ваты. Открыв глаза, я увидела озабоченное лицо молодого белобрысого парня в кургузом полушубке поверх халата, который можно было считать белым только номинально. Значит, они все-таки вызвали «Скорую». Еще в самой непосредственной близости я увидела насупившегося аналитика. А сама я сидела в вестибюле Дома железнодорожника на белом пластмассовом стуле, какие пользуются неизменной популярностью у владельцев летних кафе.

— Ну, как вы себя чувствуете? — участливо справился белобрысый медик.

Как я себя чувствую, как я себя чувствую… Приблизительно так же, как я чувствовала себя шесть лет назад, когда скоропостижно скончалась моя мать. Тогда тоже приехала медицинская бригада, констатировала факт смерти, а меня зачем-то накачала транквилизаторами, хотя я ни в чем таком не нуждалась. Так вот, после тех уколов у меня было ощущение, будто я дорогой сервиз, тщательно упакованный в коробку, для пущей надежности набитую опилками. В общем, кантуй не кантуй, даже не зазвенит. Нечто подобное я испытывала и сейчас.

— Голова не кружится, не тошнит? — продолжал допытываться белобрысый.

Я промолчала, только молча ощупала саднящий затылок, потом перевела взгляд на свое пальто. Это было зрелище не для слабонервных: левая пола представляла собой зияющую обугленную по краям прореху, сквозь которую каждый мог наблюдать мои ноги в черных колготках, испещренных дырами разных размеров, от микроскопических до громадных. И едва я пошевелилась, от дыр во все стороны пошли стрелки. Как лучи от солнца.

— Что это? — тупо спросила я.

— Это кислотой проело, — пояснил аналитик, — хорошо еще, что у вас пальто длинное, гм-гм, было длинное, а то могли бы быть очень серьезные ожоги.

Кислота, кислота… Соображала я не очень хорошо. Откуда взялась кислота? Значит, у Майи в бутылке из-под кетчупа была кислота?

— Где она? — Я уставилась на аналитика тяжелым взглядом.

— Кто она? — не сразу понял аналитик. Впрочем, очень даже может статься, он только притворялся, что не понял. — А, эта ненормальная… — Он повернулся к стеклянной стене вестибюля. — Да вон ее увозят.

Я предприняла попытку взглянуть в том же направлении, что было не так уж просто, и увидела, как санитары загружают носилки с чьим-то телом в машину «Скорой помощи».

— Она… она жива? — Неожиданно обнаружилось, что голова у меня и в самом деле кружится. Насчет тошноты пока ничего определенного сказать не могу.

— Кажется, жива, — не очень уверенно ответил аналитик.

Я вспомнила, как безжалостно Викинг колошматил Майю, и скрипнула зубами.

— Вам плохо? — кинулся ко мне белобрысый медик. — Что, голова кружится?

И тут появился Викинг, легкий на помине, чтоб ему… Наклонился надо мной и поинтересовался:

— Ну, как дела?

Я брезгливо отодвинулась:

— Спешу вас разочаровать, как вы ни старались, мозги у меня не выскочили.

Тонкие губы Викинга скривились:

— Я же не нарочно, это же случайно вышло…

— Ботинками? Случайно? — прошипела я, отворачиваясь.

— Ты про эту идиотку, что ли? — Викинг впервые «тыкал», обращаясь ко мне. — А что, было бы лучше, если бы она кислотой кому-нибудь в лицо плеснула? Тебе, например? Без глаз бы осталась, дура!

Ну и хамло! Я сузила глаза и поймала «в фокус» гладкую физиономию этого садиста, словно в прицел. Аналитик тем временем тихо увещевал распоясавшегося пашковского костолома.

— Спокойно, спокойно, — бубнил он, — не исключено, что у нее сотрясение.

— А чего она, — огрызался Викинг, совсем как какой-нибудь базарный качок со стриженым затылком. — Хорошо, что кислота была в бутылке, а не в банке. Так только на ноги попало, а могло и в лицо. Это же настоящее покушение!

В разговор вмешался медик, справедливо заметивший:

— Спорить потом будете, сейчас нужно пострадавшую отправить в больницу. И уже ко мне:

— Сильно голова кружится?

— Ничего я не знаю, — буркнула я, опустив подбородок. На самом деле самочувствие у меня было преотвратное.

— Тогда я сейчас распоряжусь насчет носилок, — сказал молодой доктор.

Носилок? Он сказал «носилок»? Только этого мне и не хватало!

— Дойду сама, — заявила я и попыталась подняться со стула. В ушах у меня сразу же зазвенело, а перед глазами поплыли оранжевые круги. Я снова упала на стул.

— Ну вот, что я говорил, — констатировал доктор и скрылся за стеклянными дверями. Через минуту он вернулся с двумя хиляками бомжеватого вида, которые тащили пустые носилки и, похоже, изнемогали от их тяжести. Что-то с ними будет, когда я возложу на носилки свои мощи? Да они меня просто уронят!

Как ни странно, на выручку мне пришел Викинг. Он смерил взглядом инвалидную команду, которую привел доктор, и сказал:

— Мы сами обойдемся.

А потом отошел в противоположный конец вестибюля, где, оказывается, все это время находился Пашков, под бдительным присмотром двух подручных Викинга. Викинг им что-то сказал, и они уверенно и целеустремленно двинулись в мою сторону. Сам Викинг на этот раз остался при драгоценном патроне.

Через несколько минут крепкие охранники уже тащили меня на носилках. Со мной такое было в первый раз в жизни (дай Бог, чтоб последний!), и я чувствовала себя смертельно раненным комиссаром. Для полного сходства оставалось приподнять голову и прошептать запекшимися губами:

— Товарищи, отомстите за нас…

Но мне было не до шуток. Во-первых, от качки меня, как и предсказывал белобрысый доктор, начало тошнить, во-вторых, я не переставала думать о Майе, судьба которой по-прежнему оставалась для меня неясной. Перед глазами все еще стояла страшная картинка ее избиения Викингом. Этот его громадный башмак… Стоп, но как и почему она оказалась на ступеньках Дома железнодорожника? Выходит, тогда я не ошиблась и бежала по проспекту вовсе не за призраком, а за самой настоящей Майей? Но где она скрывалась все эти дни и что ее заставило налить кислоты в бутылку из-под кетчупа и совершить этот бессмысленный поступок?

* * *

— Так, еще одну привезли, — вздохнула пожилая врачиха из приемного покоя и посмотрела на часы. — Быстрее бы уже смена кончилась. — А потом покосилась на молодого белобрысого доктора, который доставил меня в больницу. — Что там вообще происходит, ледовое побоище, что ли?

— Вроде того, — хмыкнул молодой доктор и добавил уже серьезнее:

— Очень похоже на сотрясение.

— Подумаешь, удивил, — фыркнула его пожилая коллега. — Эта уже четвертая сегодня. Двух бабенок привезли утром с ДТП, пятнадцать минут назад еще одну, тоже живого места не было. Документов, кстати, тоже. Милиционеры тут ждали, думали, может, у нее в одежде что-нибудь найдется…

Я поняла, что речь идет о Майе.

— И что, нашли документы? — поинтересовался белобрысый.

— Да где там, ничего при ней не было, а у самой не спросишь — без сознания. Что там вообще произошло, я так и не поняла? Эти, из милиции, такие темнилы…

Белобрысый эскулап искоса посмотрел на меня:

— Я точно не знаю, какая-то потасовка. Кто-то кого-то кислотой облил.

Я в это время уже сидела на кушетке, обитой кожзаменителем, и меня буквально мотало из стороны в сторону.

— Бледная какая, аж зеленая, — оценила мое состояние врачиха и покачала головой, но тем не менее подробно выпытала у меня паспортные данные: фамилию, имя и домашний адрес. Потом разглядела прореху на моем пальто и всплеснула руками:

— Господи, а это что такое?

— Особенности национальных выборов, — туманно ответствовала я, после чего в ушах у меня зазвенело особенно пронзительно.

* * *

Назавтра первым у меня возник Ледовский. С охапкой чайных роз, коробкой конфет и пакетом фруктов — «джентльменский набор», все, что полагается смертельно больным и умирающим. А сам Ледовский в качестве бесплатного приложения к этому набору. Не сомневаюсь, что уже в коридоре он успел очаровать медперсонал женского пола, потому что юная медсестричка объявила мне о его визите с придыханием, при этом на ее свеженьких щечках горел кумачовый румянец. Я почувствовала, как в глубине моей души шевельнулся червячок ревности, но такой вялый и ленивый, что я легко его прихлопнула.

Ледовский положил цветы и фрукты на тумбочку и, склонившись надо мной, попытался наградить дежурным поцелуем. Я отвернулась, и он тыкнулся губами в казенную подушку в наволочке, уставленной штампами, извещающими широкую общественность о том, что это неотъемлемая собственность третьей горбольницы. И все-таки я уловила исходящий от Дедовского запах — крахмальной рубашки, хорошего лосьона для бритья и крепкого утреннего кофе. Собственно, потому я и отвернулась, я-то даже зубы не чистила, впрочем, по весьма объяснимой причине: собираясь на вчерашнюю пресс-конференцию, не догадалась прихватить с собой зубную щетку.

— Выглядишь хорошо, — польстил мне Ледовский. — С врачом я уже разговаривал, обещает, что долго ты здесь не залежишься, не больше недельки. Да, кстати, завтра у них освободится одноместная палата, и тебя переведут.

Это называется деловая хватка. Все успел: и с врачом побеседовать, и насчет одноместной палаты договориться, и медсестру очаровать.

— Мне и здесь неплохо, — отмахнулась я, — а неделю я здесь все равно не вылежу, максимум три дня.

— Ну напрасно ты так торопишься, — не одобрил Дедовский, — сотрясение мозга — это тебе не шуточки.

— Оно еще не подтвердилось, насколько я знаю, — огрызнулась я.

Дверь бесшумно отворилась, в палату впорхнула медсестричка с трехлитровой банкой. На банке имелась наклейка «Огурцы маринованные», однако внутреннее содержание ей не соответствовало — там была всего лишь вода. Медсестричка водрузила банку на тумбочку, поставила в нее розы, отошла, полюбовалась своей икебаной и посетовала:

— К сожалению, вазы получше не нашлось.

— Спасибо, Анечка, — подмигнул ей Дедовский, — все отлично.

Ого, да она для него уже «Анечка»! Впрочем, было бы чему удивляться, а вот жене его можно посочувствовать. Хотя… может, ей-то как раз стоит позавидовать, ибо в отличие от меня она его не любила. Почему я в этом уверена? Элементарное знание женской психологии: стала бы она иначе терпеть его виражи. Атак, она просто пользовалась благами, которые ей обеспечивало положение супруги известного и богатого человека. Дедовского такой расклад тоже вполне устраивал: по крайней мере, до тех пор, пока у него имеется штамп в паспорте, ни одна из его многочисленных пассий не может заявить на него права. И даже если какая, исполненная любви, все-таки нарушит незыблемые правила игры и потребует от Дедовского определенности, он только разведет руками: «Я же все-таки не султан и не могу иметь больше одной жены». Откуда я про все это знаю? О нет, только не по собственному опыту. Слава Богу, мне никогда не приходило в голову чего-то от него требовать.

Медсестра Анечка, повиливая бедрами, удалилась за дверь, и мы остались с Дедовским вдвоем, если не считать еще двух женщин в палате, которых доставили в больницу еще до меня. Это были две подружки, раскатывавшие на машине в сильный гололед, за что они в конце концов и пострадали, и именно их имела в виду докторша в приемном покое, назвав вчерашний день «ледовым побоищем». Их и Майю.

Дедовский провел ладонью по моей щеке, а потом взъерошил волосы.

— Я с этими придурками сегодня разговаривал, — неожиданно жестко произнес он. — Ты к ним больше не вернешься.

— Что? — Я приподнялась на локтях.

— Нечего тебе делать у Пашкова, а с этим его телохранителем-костоломом я еще разберусь, — пообещал Дедовский.

Я усмехнулась:

— А ты что, мой личный менеджер? Позволь-ка мне самой разбираться в своих делах.

— В каких делах? — вспыхнул Дедовский. — В показательных отстрелах и обливаниях соляной кислотой?

— Хоть бы и так!

Дедовский насупился, и, не исключено, мы с ним в конце концов разругались бы, не загляни в палату Анечка.

— Ой, у нас сейчас обход будет! — Она раскраснелась, как маков цвет, и потупилась.

Дедовский поднялся со стула, чмокнул меня в лоб и ретировался, пригрозив напоследок непременно навестить меня назавтра.

Следующий сюрприз ждал меня уже после обхода. Ко мне явился аналитик! С тем же самым традиционным набором из фруктов, конфет и цветов, только розы были белые, прямо свадебные. Вопросы последовали тоже достаточно традиционные: как самочувствие, как настроение? Кроме того, выяснился интересный факт: оказывается, аналитик так же, как и Дедовский, успел пообщаться с моим лечащим врачом, и тот его весьма обнадежил сообщением, что я не на смертном одре, а на верном пути к выздоровлению. Хватит того, что после потери Веньки Литвинца «наши» ряды и так изрядно поредели.

Аналитик разложил свои дары на тумбочке и, откашлявшись, выступил с настоящей речью:

— Уважаемая Капитолина Михайловна, я прибыл сюда не только от своего имени, но и от имени Игоря Сергеевича и всей нашей команды. Прежде всего я хочу выразить свое сожаление по поводу вчерашнего инцидента…

Выступление было очень длинным, и приводить его здесь целиком я не стану. Сообщу только, что смысл его сводился к одному: дескать, случившееся со мной лично — всего лишь досадное недоразумение, в котором повинна исключительно «террористка с кислотой», замыслившая вывести из предвыборной борьбы Пашкова совершенно изуверским способом. Кроме того, я узнала, что «следствие еще разберется, как связаны первое и второе покушение». У меня сразу глаза на лоб полезли: на что он намекал, интересно, уж не на то ли, что Майя стреляла из снайперской винтовки и по ошибке уложила Веньку?

Я выслушала весь этот бред, так ничего и не сказав. Аналитик принял мое молчание то ли за знак согласия, то ли за свидетельство нездоровья, но больше не стал досаждать мне своим присутствием. Вежливо откланялся и удалился. А я осталась размышлять над тем, что услышала. Миленькое дельце: да ведь они решили представить Майю маньячкой, а меня ее жертвой, ее, а не Викинга! Черта с два я им это позволю. Вот только бы знать, чего хотела добиться Майя, когда пыталась плеснуть в лицо Пашкову кислотой. Или… От внезапной догадки у меня мороз прошел по коже. А вдруг она все-таки целилась не в Пашкова, а в меня?

Глава 23

— Ну здравствуйте, — поприветствовал меня фээсбэшник Капитонов, усаживаясь на стул возле моей кровати. Сейчас в белом халате поверх костюма он выглядел еще нелепее, чем в своем кургузом кожаном пальто во время знаменитого следственного эксперимента. — Я вас долго мучить не буду. У меня к вам несколько вопросов. — И, уловив мой взгляд, заерзал. — Но это только в том случае, если вы в состоянии отвечать, если вы чувствуете себя достаточно хорошо…

— Я чувствую себя плохо, — отрезала я, — но отвечать в состоянии.

Капитонов крякнул и исподлобья оглядел четырехместную палату, в которой я пребывала до тех пор, пока освободится обещанная Дедовским одноместная. Может, Капитонов боялся утечки секретной информации? Напрасные опасения — я в палате была самая «легкая», потому что две другие женщины, пострадавшие в серьезной автомобильной аварии, лежали под капельницами, а четвертая кровать и вовсе пустовала. Что касается Майи, то она, как мне удалось выяснить у медперсонала, находилась в реанимации. Живодер Викинг постарался от души, если, конечно, подобные понятия к нему применимы.

— Надеюсь, вы хорошо помните, что произошло вчера возле Дома железнодорожника? — тихо спросил Капитонов и уточнил:

— После пресс-конференции.

— Помню, — ответила я с вызовом, гневно раздувая ноздри. — Главный телохранитель Пашкова избил ногами женщину, которая сейчас здесь неподалеку, в реанимации.

— Значит, избил? — царапнул меня острым взглядом Капитонов. — Или все-таки пресек попытку покушения?

— О, да вас уже информировали, — брезгливо поморщилась я. — Какие в таком случае у вас могут быть вопросы ко мне? Вы ведь и так знаете, что эта… террористка, — я вспомнила приходившего утром аналитика с его слезными увещеваниями, — напала на взвод беззащитных мужчин, облила их соляной кислотой, потом поскользнулась и упала на ступеньки. Я тоже от страха пошатнулась и ударилась затылком. Теперь можете полюбоваться результатом: если врач вам не сказал, то у меня сотрясение мозга, — вовсю паясничала я. — Не такой уж плохой диагноз, между прочим. По крайней мере, подтверждает факт наличия этого самого мозга.

Капитонов выслушал меня не перебивая, а потом осведомился:

— Вам случайно не вредно так много говорить?

Я прикусила нижнюю губу и посмотрела на роскошные чайные розы Дедовского, грустящие на тумбочке в трехлитровой банке с этикеткой «Огурцы маринованные». Капитонов тоже покосился на розы, но их хрупкая красота его не тронула. Во всяком случае, тему он не сменил.

— А теперь расскажите, как все было на самом деле.

— А вам надо? — Я нехотя оторвала взгляд от чайных роз.

— Надо, — ответил Капитонов. — И вы это прекрасно понимаете. А кочевряжитесь вы потому, что решили немного попользоваться своим положением больной.

— Извините, — буркнула я, — просто меня достала вся эта предвыборная чехарда. — Я опять уставилась на розы и с прежней монотонностью описала вчерашние события уже безо всякой дури. — Да, она плеснула кислотой, но это никому не причинило вреда. Тем не менее ее избили, зверски, ногами… Причем бил ее начальник охраны Пашкова. Я пыталась его остановить, а он меня отшвырнул, я ударилась затылком… Хотя скорее всего он сделал это не специально, по крайней мере, убивать меня он точно не собирался. — Закончив свой скупой рассказ, я поинтересовалась:

— Ну что, сильно моя интерпретация событий отличается от того, что вам поведали остальные?

— Остальные — это кто? — осведомился Капитонов, будто не понимал, кого я имела в виду.

Я сложила губы бантиком и сквозь этот бантик выдавила:

— Остальные члены штаба кандидата Пашкова.

— В таком случае ваша интерпретация, как вы выразились, действительно несколько рознится с тем, что я уже успел услышать, — усмехнулся Капитонов. — Ваши коллеги единодушно заявили, что это было не избиение, а отражение нападения. Кстати говоря, кислота и в самом деле имела место быть, так что нападавшая вполне могла сделать Пашкова слепым калекой.

Издевался он надо мной, что ли?

— Вы там не были, а я была, — вспылила я, — и все видела. До Пашкова брызги даже не долетели. Если кто и пострадал от кислоты, то только я. Точнее даже, мое пальто, но мне его не жаль, оно давно уже действовало мне на нервы.

— Значит, мнения разделились, — констатировал Капитонов, — придется подождать, когда сама нападавшая придет в себя и заговорит.

— Наверное, это будет не скоро, — сердито заметила я и воскликнула в сердцах:

— Господи, ну зачем она это сделала!

— Вы давно ее знаете? — неожиданно спросил Капитонов.

— Что? — Я вздрогнула. — Я ее почти не знаю, знаю только, что ее зовут Майя и что она концертмейстер Елены Богаевской… Если вам незнакомо имя Елены Богаевской, могу дать краткую справку: Богаевская — известная оперная певица, редкой красоты меццо-сопрано. Совсем недавно она должна была давать концерты в поддержку Пашкова, но в последний момент отказалась и вернулась в Москву.

— А эта Майя что же, осталась?

— Откуда я знаю? — раздраженно сказался. — Вот вы теперь с этим и разбирайтесь, а мне дайте спокойно поболеть. Надеюсь, я имею на это право?

— Конечно, имеете, — подозрительно легко согласился Капитонов.

— Вот и замечательно. — Я демонстративно отвернулась к стене.

* * *

— Ого, мы уже гуляем! — улыбнулась мне медсестра Анечка, подкупленная очарованием Ледовского и белыми розами аналитика, которые я ей щедро передарила.

— Ага, гуляю, — кивнула я, стараясь не сильно удаляться от спасительной стены, выкрашенной в коммунальный зеленый цвет, поскольку в голове моей что-то звенело и перекатывалось, как в будильнике, сломанном детской рукой. — Где тут у вас реанимация?

— Да вон, слева по коридору, со стеклянным окном, — махнула рукой Анечка. — А вам зачем?

— Как там женщина, которую привезли вчера? — ответила я вопросом на вопрос.

— Побитая, что ли? — уточнила Анечка, и ее хорошенькое личико посерьезнело. — У нее дела неважные, ночью ее оперировали — внутреннее кровотечение было — селезенку удалили, что-то зашили… В общем, инвалидность ей обеспечена… — Анечка огляделась и облизнула крупные чувственные губы, контрастирующие с ее смиренным видом овечки и накрахмаленным белым халатиком. — А правда, что она хотела убить этого… кандидата, ну, как его, Пашкова, который из Москвы?

— Да? И как она намеревалась это сделать? — поинтересовалась я, прижавшись лопатками к стене и замерев, чтобы открученные винтики и пружинки в моей голове-будильнике хоть на время угомонились.

— Ну… вроде как он выступал где-то, агитировал, значит, чтобы за него голосовали, а она в него выстрелила, но не попала…

Вот так рождаются легенды. Кстати, трогательная Анечкина история мне что-то живо напоминает. Ну да, конечно, Фанни Каплан!

— А как было на самом деле? — Анечка навела на меня свои бесхитростные глазки.

— Да откуда ж мне знать? — пробормотала я. — Я оступилась, стукнулась затылком и по этой самой причине ничего не видела.

— Жалко, — разочарованно протянула Анечка и вернулась к своему столику, на котором красовались белые розы.

А я медленно, вдоль стены, двинулась к стеклянному окну реанимации. Подошла и приникла к стеклу.

Майя лежала на столе, напоминающем операционный, вся в проводках и едва прикрытая простыней. Понять, дышит она или нет, было совершенно невозможно. Лица ее я тоже не разглядела, поскольку оно было повернуто к стене. Ближе всего ко мне оказалась Майина рука, вытянутая вдоль тела поверх простыни, тонкая и бледная. Красивой формы ногти на тонких артистических пальчиках выглядели и вовсе синеватыми. Я закрыла глаза и вновь увидела ботинок Викинга, метящий Майе под ребра, и даже как будто услышала тупой звук его безжалостных ударов.

И еще я вспомнила Майю такой, какой она предстала передо мной в первый раз, в аэропорту, уверенной и даже немного агрессивной. Но что, что заставило ее вернуться в наш город, с которым ее ничего не связывало, если не считать того обстоятельства, что он — родина Елены Богаевской? И знает ли сама прима, где сейчас ее концертмейстер? А вдруг Богаевская сейчас тоже здесь, в городе? Ну нет, это уж слишком фантастично. Впрочем, не более чем все остальное.

* * *

Меня и в самом деле перевели в одноместную палату. Номер, конечно, был далеко не люкс, всего лишь узенькая, прямо как моя прихожая, комнатенка в одно окно. У стены — кровать, коренное отличие коей от той, на которой я коротала свою первую больничную ночь, состояло в том, что она была деревянной, а не никелированной. Имелась также обязательная тумбочка, Анечка поставила на нее трехлитровую банку с чайными розами — эти бедняги успели потерять свой первозданный пижонский вид и поблекнуть. Оставалось им только посочувствовать: ну разве в своей сказочной Голландии они могли предполагать, что закончат свои благоуханные дни в трехлитровой банке из-под маринованных огурцов! Еще в качестве одного из благ цивилизации в палате наличествовал трехпрограммный приемник, хриплый полуинвалид.

Не успела я как следует расположиться в своих новых апартаментах, как меня посетил первый визитер, весьма неожиданный, надо признать. Это был сам Пашков. В сопровождении Викинга. Этот, правда, остался в коридоре, но я успела рассмотреть его прямоугольные плечи и квадратную челюсть, пока Пашков протискивался в дверь. Кандидат в депутаты был неоригинален. Мне пришлось принять традиционные цветы, фрукты и конфеты и выслушать вопросы о самочувствии. После чего события стали разворачиваться в очень интересной плоскости.

— Капитолина Михайловна, — начал Пашков проникновенно, — у меня к вам очень конфиденциальный и непростой разговор, связанный с печальным происшествием, случившимся позавчера, в результате которого мы и встречаемся в таком… не самом подходящем месте. Я понимаю, что вы сейчас чувствуете, может, даже жалеете, что согласились участвовать в моей предвыборной кампании. Если это так, то я вас совершенно не осуждаю… Я бы сказал, такие события требуют недюжинного мужества, которого я не вправе требовать от вас…

Я догадывалась, в какую степь он клонил, но наблюдать за его маневрами было все равно любопытно. А тут еще его четкие, отточенные фразы. В последнее время к политикам часто приклеивают ярлык «харизматический», но пашковский случай совсем другой, заветной «харизмы» у него нет. Зато есть обаяние удава, берет он не взглядом, а завораживающе плавным потоком речи и приятным тембром голоса.

— …Я приношу вам глубокую благодарность за то, что вы были с нами в самые тяжелые моменты. Не сомневайтесь, мы возместим вам все потери, с этим связанные, в том числе и моральные…

Ого, да мне, кажется, дают отставку! И это при том, что я «проучаствовала» в предвыборной кампании целую неделю, стала свидетельницей одного убийства и одного избиения ногами и сама схлопотала пока не подтвержденное сотрясение, не говоря уже о нервном потрясении! Опять идиотские шуточки, прости меня Господи, дело-то не в этом, дело в другом, в том, что я ничего не узнала о Наташиной судьбе, даже не выяснила, связана ли она с Пашковым или это все мои фантазии. Признаться в этом трудно, но, похоже, я как была, так и осталась при смутных догадках и подозрениях. Ну что тут делать, может, и в самом деле спросить его напрямую: «Вам что-нибудь говорит имя — Наташа Русакова?»

Я таки открыла рот, но задала совсем другой вопрос:

— Вы больше не нуждаетесь в моих услугах? — (Если честно, то с моей стороны было хамством рассуждать о каких-то там услугах, потому что по большому счету я не выполняла и сотой доли обязанностей, кои предполагала громкая должность пресс-секретаря.) Наверное, Пашков думал приблизительно так же, потому что на его лице мелькнула тень растерянности, но он, надо отдать ему должное, быстро нашелся:

— Что вы, я имел в виду совсем другое, лишь то, что вам нужно время на то, чтобы восстановить силы, поправить здоровье. Все-таки это поважнее любых выборов и любой политики. Так что, пожалуйста, отдыхайте и постарайтесь поменьше думать о событиях, в которые вы оказались невольно вовлечены. Понимаю, это будет нелегко, у самого в голове до сих пор не укладывается, что Вениамина больше нет… Такие вот особенности национальных выборов…

Смотри-ка, а наш кандидат тоже шутник, оказывается! Вот только явился он ко мне не шутки шутить и не о моем подорванном здоровье справляться, это понятно даже мне. Что-то его томило, что-то еще оставалось у него за душой. Я немножко догадывалась, что именно, но не имела ни малейшего намерения оказывать ему помощь в поисках плавного перехода к интересующей его теме.

— Да, вот так, Капитолина Михайловна, вот так…

Я приподняла брови: надо же, как он мучился, бедняжка, даже слова-паразиты прокрались в его обычно гладкую, без сучка без задоринки, речь, чего я за ним прежде не замечала.

Наконец он, кажется, собрался с духом:

— У нас осталась еще одна проблема…

Я не удержалась — язвительно усмехнулась:

— Это не та ли, что сейчас слева по коридору, в реанимации, с переломами ребер, разрывом селезенки и еще Бог знает чем?

Серые глаза Пашкова лихорадочно заблестели:

— Да, я имею в виду именно это… Очень неприятная история, очень. Женщина странная, с кислотой. Очень жаль, что ее дикая выходка закончилась так печально, но ничего не поделаешь… Вообще какой-то совершенно нелепый случай…

— Или терроризм?..

Пашков покраснел и отвел взгляд в сторону.

— А вы ее разве не узнали? — спросила я. — Нападавшую?