Империя (№2) - Слуга Империи

— Госпожа, — хрипло выговорил он, — Тасайо готовит тебе смерть в пустыне Дустари.

Значит, Люджан сказал ему все как есть. У Мары подступили слезы: вот, оказывается, почему старик выбрал жизнь.

Несмотря на тяжелейшие раны, Кейок словно прочел ее мысли:

— Нет, госпожа, меня не пришлось долго упрашивать. Заверяю тебя: служить Акоме на посту военного советника — для меня большая честь. — Он помолчал, подбирая слова. — Я хотел принять смерть в бою, потому что не видел иной судьбы для старого полководца.

Но Мара хотела уяснить все до конца:

— Как же ты будешь без ноги?

— Буду брать пример с Папевайо. Ходил же он с черной повязкой, а я буду ходить с костылем. — Помедлив, он добавил:

— Кевин научит оружейников, как изготовить особую опору вместо моей ноги

— с потайными ножнами для меча.

— Вижу, его планы пришлись тебе по душе. — Теперь и Мара не сдержала улыбку. — Дядюшка Кейок, я сама схожу к оружейникам и велю подобрать для тебя самый лучший клинок. Ты передашь свою науку Люджану, и мы общими усилиями одолеем приспешников Тасайо.

Глаза Кейока наполнились горечью.

— Дочь моего сердца, нет такой науки, которая сулила бы нам спасение в безлесной пустыне. Победу может обеспечить только численность войска, но тут я бессилен чем-либо помочь.

— Пусть тебя не тревожит война в пустыне — мы с Люджаном возьмем это на себя, — тихо сказала Мара. — Твоя забота — защищать Айяки и беречь священный натами. Если мы потерпим поражение и Минванаби сметут наши границы, ты со своим отрядом возьмешь ребенка и спрячешь его у королевы чо-джайнов. Так мы сохраним род Акома.

Кейок лежал с закрытыми глазами. Он больше не мог говорить, но его рука едва ощутимо дрогнула под ладонью Мары.

— Тебе нужно отдохнуть, дядюшка Кейок, — шепнула Мара, поднялась с колен и на цыпочках пошла к выходу.

Слуге, ожидавшему за дверью, она приказала:

— Позови моего скорохода и всех свободных от службы гонцов. Отправь кого-нибудь в Сулан-Ку, чтобы нанять еще с дюжину посыльных из гильдии курьеров.

От волнения Мара не заметила круглого, одетого в балахон человечка, который источал запах лекарственных трав и держал в руках склянки со снадобьями.

— Ты хочешь разыскать жреца Хантукамы? — спросил он с профессиональной участливостью.

Мара резко обернулась на голос своего домашнего лекаря:

— Думаешь, мы сумеем обойтись своими силами? Лекарь сочувственно вздохнул:

— Госпожа Мара, сдается мне, что твой военный советник не дотянет даже до рассвета. А ведь поиски жреца могут оказаться долгими.

— Кейок будет жить, — убежденно возразила Мара. — Я найду жреца и заплачу любую цену за молитвенные врата, чтобы боги помогли исцелению.

Лекарь в задумчивости потер лоб:

— Госпожа, жрецов не так-то просто уговорить. Им никто не указ, кроме бога, которому они служат. Для них что простой земледелец, что император — все едино. Кроме того, жрецы Хантукамы у нас наперечет. Даже если ты найдешь одного из них и посулишь воздвигнуть молитвенные врата, он ни за что не бросит больного, которого уже взялся выхаживать.

— Посмотрим, — коротко ответила Мара, вдыхая запах бесполезных снадобий и обдумывая это мрачное сообщение. — Посмотрим. Позаботься, чтобы его не мучила боль, а остальное тебя не касается.

***

Подготовка к военному походу перевернула весь привычный уклад жизни. В мастерских Акомы день и ночь кипела работа, склады пополнялись припасами, к пряному аромату цветов акаси примешивался запах горячей смолы.

Этот запах проникал даже в спальню Мары.

— Возвращайся в постель, еще слишком рано, — говорил Кевин, любуясь ее силуэтом на фоне темного окна. — Коли ты решила всюду поспевать сама, тебе тем более нужен отдых.

Мара не ответила. Она напряженно вглядывалась в туман, но не видела ни рабов, которые в этот час выгоняли стада на пастбище, ни милых сердцу просторов, где веками жили ее предки. У нее перед глазами возникали бесчисленные армии Минванаби, сметающие границы Акомы.

Нужно любой ценой поставить на ноги Кейока, думала Мара. Словно не услышав зов возлюбленного, она начала молиться Лашиме о здоровье своего военного советника, к которому уже протягивал руки Красный бог Туракаму.

Потеряв надежду на возвращение госпожи, Кевин вздохнул и по-кошачьи мягко вскочил с циновки. Прошлой ночью они не могли наговориться, а потом столь же истово предавались любовным ласкам. Под конец Мара разрыдалась у него на плече.

Не обремененный цуранскими представлениями о приличиях, Кевин был далек от того, чтобы осуждать ее за такую вспышку. Он понял, что Мара просто-напросто нуждается в утешении, и потому обнял ее покрепче и гладил по голове, как ребенка, пока она не уснула.

Теперь, глядя на хрупкое, почти детское тело Мары, Кевин отдавал дань ее мужеству. На ней лежала непосильная для женщины ноша ответственности и власти. Он не знал, надолго ли у нее хватит сил.

Набросив халат — даже после трех лет жизни среди цурани он все еще немного стеснялся наготы, — Кевин подошел к Маре и обнял ее за плечи. К его удивлению, властительницу била дрожь.

— Мара, — ласково позвал он и закутал ее полой своего халата.

— Меня очень тревожит Кейок, — призналась она. — Что бы я делала без твоей заботы?

Кевин чуть было не поднял ее на руки, чтобы отнести в постель, но понял, что ей сейчас не до него. И действительно, Мара высвободилась и хлопнула в ладоши. Явившиеся по ее зову служанки принялись убирать подушки и облачать госпожу в платье, а Кевин ушел за ширму. Через несколько минут, полностью одетый, он вернулся в спальню и с удивлением обнаружил, что Мара исчезла, а поднос с завтраком остался нетронутым. Трое слуг стояли поодаль, готовые принять поручения.

— Где госпожа Мара? — спросил Кевин.

Домашняя прислуга держалась с ним запросто. Пусть его странные мидкемийские одежды украшала дорогая вышивка, он все равно оставался рабом, недостойным почтительного обращения.

— Госпожа пошла к парадному входу, — нехотя ответил старший из троих.

Кевин не двинулся с места и не стал унижаться до расспросов: он в упор смотрел на слугу с высоты своего огромного роста и в конце концов добился желаемого. Слуга процедил:

— Ей прислали донесение.

— Покорнейше благодарю, — насмешливо протянул Кевин.

Наскоро зашнуровав сандалии, он поспешил к парадному входу.

Как оказалось, к Маре прибыл связной от Аракаси. Он был весь в пыли и едва держался на ногах от усталости. Похоже, этот юноша, почти мальчик, бежал всю ночь напролет.

— Богам угодно, чтобы ты построила три храма, — услышал Кевин. — Один из них — целиком из камня. Вдобавок к этому, на твоей земле надлежит возвести молитвенные врата в честь богов-покровителей.

К богам-покровителям относились Лашима, Чококан, Хантукама и еще с полдюжины небожителей, которых Кевин так и не научился различать.

— Для облицовки молитвенных врат следует использовать коркару, — продолжал связной.

Кевин вспомнил, что на местном наречии коркарой назывались драгоценные морские раковины. Такое строительство могло опустошить любую казну. Между тем Мара не обнаружила ни удивления, ни озабоченности.

— Когда прибудет жрец-врачеватель? — деловито спросила она.

— Сегодня в полдень, госпожа, — ответил юноша. — Аракаси через своего доверенного нанял носильщиков и приплатил им за скорость.

Мара закрыла глаза:

— Молю богов, чтобы он не опоздал.

Тут она вспомнила, что связной падает с ног от усталости.

— Отдохни с дороги, — предложила властительница. — Ты честно потрудился. Все, что повелел нам Хантукама устами твоего господина, будет исполнено. Джайкен проследит, чтобы к прибытию жреца-врачевателя наши зодчие подготовили наброски храмов и молитвенных ворот.

Мара уже поняла: чтобы оплатить такое строительство, ей придется расстаться с частью приграничных земель. Но все трудности меркли в сравнении с предстоящим военным походом. А отдаленные земли так или иначе пришлось бы продавать — не оставлять же их без охраны.

Правительница даже не вспоминала о завтраке. Отдав необходимые распоряжения Джайкену и Люджану, она направилась в покои, отведенные Кейоку. Кевин остался стоять в дверях, а Мара, как и в прошлый раз, опустилась на подушку у изголовья.

— Не покидай нас, доблестный воин, — зашептала она. — Продержись до полудня. Аракаси разыскал жреца Хантукамы, тот скоро будет здесь.

Кейок не двигался. Его лицо оставалось серым, как пепел.

Теперь сомнений не было: он стоял на пороге смерти. Кевин на своем веку повидал немало раненых и мог определить, кому из них не суждено встать на ноги. С тяжелым сердцем он приблизился к Маре и присел рядом с ней.

— Дорогая, он тебя не слышит.

Мара упрямо покачала головой.

— У нас считается по-другому. Колесо Судьбы способно повернуться любой стороной, так говорят наши жрецы. Может, мои слова и не доносятся до слуха Кейока, но его дух остается чутким. Дух услышит мои речи и с помощью Хантукамы будет противостоять Красному богу.

— Остается уповать на вашу веру, — прошептал Кевин. — Не умирай, Кейок. Ты здесь нужен.

Мидкемиец не надеялся, что дух старого воина услышит его речи; он произносил их не столько для Кейока, сколько для себя.

***

Жрец-врачеватель появился как-то незаметно, застав врасплох домочадцев Акомы.

Мара с самого утра не выходила из покоев Кейока. Здесь она отвечала на вопросы советников, наотрез отказавшись от завтрака, здесь же давала указания слугам. Все это время Кевин молча сидел в стороне.

Ровно в полдень властительница встала и принялась расхаживать из угла в угол. Теперь ее мысли были заняты молитвой и самосозерцанием — этим таинствам она обучилась в монастыре Лашимы. Завершив первый круг медитации, она вдруг увидела прямо перед собой мужскую фигуру в грубой дорожной одежде, напоминавшей рубаху невольника.

По запыленной коже врачевателя сбегали струйки пота; худое, иссушенное тело казалось неземным; его руки почернели от загара, а лицо походило на сморщенный плод.

Жрец обошелся без ритуальных поклонов; не произнося ни звука, он сверлил правительницу взглядом бездонных темных глаз. Мара даже вздрогнула, но тут же опомнилась и осенила себя знамением.

— Ты — служитель бога Хантукаму?

Только теперь жрец согнулся в поклоне, но эта почесть воздавалась отнюдь не властительнице.

— Бог поверяет мне свою волю, — ответствовал он и нахмурился. — Не помешал ли я твоей молитве?

Мара жестом попросила его не тревожиться.

— Добро пожаловать, святой странник. Твое появление никак не может мне помешать.

Ни единым жестом не выдав своего нетерпения, даже не взглянув в сторону недвижного тела Кейока, она со всей любезностью предложила жрецу отдохнуть и подкрепиться с дороги.

Мгновение поразмыслив, врачеватель улыбнулся с неожиданной теплотой:

— Властительница очень добра, однако мои потребности весьма скромны.

— Да благословит тебя Хантукама, святой странник, — произнесла Мара, не в силах долее изображать радушную хозяйку, и указала на постель из циновок и подушек, где лежал раненый воин. — Вот несчастный, который нуждается в исцелении.

Без лишних слов жрец направился к умирающему.

— Мне понадобятся тазы, вода и жаровня, — сказал он, не оборачиваясь. — Мой послушник принесет лечебные травы.

У жреца на затылке был выбрит полукруг, начинающийся над ушами и опускающийся к шее, а под ним спадала длинная прядь волос, причудливо переплетенная сверху донизу.

Когда его распоряжения были исполнены, врачеватель ловким движением сбросил пыльные сандалии и тщательно вымыл руки и ноги, однако отказался от полотенца. Он положил влажную ладонь на лоб Кейока и на несколько секунд застыл. Его дыхание замедлилось и совпало со слабым дыханием раненого. Потом тонкие, коричневые от загара пальцы заскользили по щекам и шее Кейока, по простыням и бинтам, вдоль всего безжизненного тела. Дойдя до стопы на уцелевшей ноге воина, жрец помедлил, осторожно похлопал по пятке обеими руками и произнес заклинание, которое эхом отозвалось под сводами просторной комнаты.

После этого он наконец-то повернулся к Маре; его лицо разом осунулось и постарело.

— Этот воин стоит у ворот царства Туракаму; только недюжинная сила воли удерживает его от последнего шага, — скорбно произнес целитель. — Он уходит туда, откуда нет возврата. Почему вы хотите, чтобы он непременно остался жить?

Мара прислонилась к дверному косяку, чтобы не упасть, и пожалела, что рядом нет сильного плеча Кевина. Но варвару было приказано удалиться, чтобы он ненароком не прогневал жреца своим возмутительным инакомыслием. Властительница не спешила с ответом, понимая всю меру своей ответственности. Она перебрала в уме бесспорные достоинства старого полководца: его верность, незапятнанную честь, заботу о сплоченности армии. Но тут ей на память пришли слова, однажды сказанные Кевином: «Может, с виду мы с вами и похожи; только у вас, келеванцев, честь ставится выше добра, а у нас — наоборот».

Сбитая с толку этим непрошеным воспоминанием, Мара сказала совсем не то, что собиралась.

— Почему мы хотим, чтобы Кейок остался жить? — повторила она и ответила:

— Потому, что мы его любим.

От этих слов строгость жреца сменилась сперва удивлением, а потом сердечной улыбкой.

— Хороший ответ, госпожа. Любовь способна исцелять. Она сильнее чести, нужды и долга. Бог Хантукама снизойдет к твоим молитвам и даст раненому воину силы вернуться к жизни.

У Мары задрожали колени. Она не сразу сообразила, что жрец не вправе приступать к таинству в присутствии непосвященных.

В комнате умирающего остались только жрец Хантукамы и юный послушник, одетый в одну лишь набедренную повязку из грубого полотна. Жрец, нараспев произнося заклинания, установил жаровню. Стоявших за дверью стражников почему-то прошиб пот.

Из объемистой дорожной сумы появились связанные нитью пучки целебных трав. Только странствующие жрецы Хантукамы — а их во всей Империи не набралось бы и десятка — умели отыскивать эти растения, особым образом сплетать нить и запечатывать ее душистым воском. Даже послушник не был посвящен в эти тайны и не осмеливался задавать вопросы.

Жрец разложил освященные травы, потом многократно перебрал все пучки один за другим, взвешивая их на ладони и словно оценивая исцеляющую силу. Здесь были снадобья на все случаи жизни. Те, что предназначались для избавления от грудной жабы и облегчения родов, отправились обратно в саквояж; другие — от кровопотери, заразы, лихорадки и болезней желудка — были отложены в сторону для обряда исцеления. К ним добавились лекарства для заживления ран и срастания костей, для укрепления духа и восстановления сил. Склонившись над окровавленной культей, врачеватель горестно прищелкнул языком. Даже ему было не по силам нарастить новую конечность вместо отсеченной. Если бы ногу после операции сберегли в просмоленной ткани, можно было бы предпринять кое-какие попытки, хотя и без особой надежды на успех. Но теперь следовало приложить все силы для заживления раны на животе.

— Старый воин, — приговаривал жрец между заклинаниями, — возлюби себя; не стыдись немощи, исполнись гордости за свою честь.

Под движениями морщинистых рук пучки целебных снадобий словно ожили. Они ложились вдоль контуров безжизненного тела, потом образовывали причудливые линии на груди и животе раненого. Через некоторое время юноша-послушник зажег жаровню, и пучки трав, один за другим, под протяжные звуки молитвы исчезли в пламени. Пепел был развеян в воздухе над головой Кейока; целитель заклинал его дышать как можно глубже, чтобы вобрать в себя жизненную силу земли и воскрешающий дар небес.

Когда последний пучок целебных растений развеялся ароматным дымком, жрец до предела сосредоточил внутреннюю энергию, обратив себя в проводника божественной благодати. Склонившись над Кейоком, он опустил кончики пальцев на холодную старческую руку, лежащую поверх простыней.

— Старый воин, — нараспев заклинал он, — во имя лучезарного Хантукамы, забудь, что твоя рука сжимала разящий меч. Ибо руки твои принадлежат не тебе, а моему богу, творящему добро и красоту. Забудь о суетном; преисполнись любви, и силы вернутся к тебе полной мерой.

Целитель помолчал, прислушиваясь к тишине, а потом добавил, словно утешая ребенка:

— Все заживет.

Наконец его пальцы ощутили слабое, неверное тепло. Там, где они касались обескровленной кожи, возникло мягкое желтоватое свечение. Жрец удовлетворенно кивнул и накрыл ладонями изможденное лицо полководца Акомы.

— Старый воин, — продолжил он, — во имя лучезарного Хантукамы, забудь свои пять чувств: зрение, слух, обоняние, осязание, вкус. Ибо чувства твои принадлежат не тебе, а моему богу; пусть же в них отразится благодать, которая есть жизнь. Забудь дар речи; преисполнись радости, и чувства вернутся к тебе полной мерой.

На этот раз свечение появилось не сразу. Жрец размял затекшие плечи и перенес ладони на грудь Кейока.

— Старый воин, во имя Хантукамы, забудь свои устремления. Ибо душа твоя принадлежит не тебе, а моему богу: пусть же она постигнет совершенство, которое есть цельность. Забудь свои желания; преисполнись милосердия, и твое естество возродится полной мерой.

Полностью уйдя в себя, целитель окаменел. Молодой послушник скрестил руки на груди и не мигая наблюдал за происходящим. Под ладонями жреца появилось свечение; оно быстро разгорелось, полыхнуло огнем и с легким потрескиванием пробежало по телу раненого с головы до ног.

Врачеватель убрал руки и сложил их чашей, будто боясь расплескать драгоценный эликсир.

— Кейок, — тихо окликнул он.

Воин открыл глаза, резко напряг мышцы и вскрикнул от ударившего в глаза сияния.

— Кейок, — устало, но ласково повторил жрец, — не бойся. Тебя согревает тепло Хантукамы, бога исцеления. Госпожа молила его о твоем здоровье. Если мой бог вернет тебя к жизни, как ты распорядишься этим даром?

Кейок смотрел прямо перед собой.

— Я буду вечно беречь госпожу, как отец бережет родную дочь, ибо она — дитя моего сердца; других детей у меня нет.

— Ты будешь жить, Кейок, — убежденно произнес целитель. — Поправляйся, милостью моего бога.

Он широко развел руками, и свечение угасло; только слабый огонек жаровни освещал затемненную комнату, наполненную запахом сожженных трав.

Кейок, как и прежде, неподвижно лежал на своей циновке, но его кожа едва заметно порозовела, а дыхание стало ровным, как у спящего.

Тогда жрец осторожно присел на подушку, которая еще хранила отпечатки коленей Мары.

— Приведи сюда властительницу, — приказал он послушнику. — Пусть она порадуется: ее воин обладает редкостными качествами. Скажи ей, что он возвратится к жизни.

Юноша бросился выполнять поручение. Когда он вернулся, ведя за собой Мару, жаровня уже была погашена. По комнате вился странный узор из золы и угольев, а сам врачеватель крепко спал, свернувшись прямо на полу.

— Исцеление далось нелегко, — признался послушник.

Как только слуги укрыли жреца и приготовили поднос с обедом для послушника, Мара прошла туда, где лежал Кейок, и в молчании остановилась над ним.

— Он может проспать несколько суток, — объяснил юноша, — но раны постепенно затянутся. Ему нужно обеспечить покой.

Губы Мары тронула улыбка. Ее сердце пело от радости; она воздавала хвалу странствующему целителю и его богу.

— Право, не знаю, у кого из моих воинов достанет сил удержать этого старого рубаку в постели. Открыв глаза, он первым делом потребует свой меч.

***

Дни проходили в неустанных заботах. К Джайкену то и дело наведывались приказчики; велись переговоры о продаже скота и о закупке необходимых товаров. В стойлах, где прежде держали племенных быков, теперь громоздились сундуки с новыми доспехами и оружием. Кожевенники строчили шатры для ночлега солдат в пустыне, гончары изготавливали глиняные светильники, которые не задувало ветром. В бесплодной земле Дустари не росли деревья, поэтому лесорубы спешили заготовить дрова и пережечь их в уголь.

Гарнизонный плац не пустовал ни минуты. Люджан день и ночь муштровал своих солдат и совсем еще неопытных офицеров. Он устраивал учения в полях, болотах, лесных зарослях и при этом не забывал регулярно наведываться к Кейоку, приводя с собой лучших соратников. Военный советник внимательно выслушивал его доклады, подмечал недостатки, хвалил за успехи. Готовясь к таким посещениям, Кейок изучал карты местности, разрабатывал план обороны, наставлял офицеров. Теперь уже никто не сомневался, что Тасайо подстроил вызов Акомы в Дустари с единственной целью — нанести удар по ее владениям.

Мара поспевала всюду. Если выдавалась редкая свободная минута, она неизменно проводила ее с сыном. Накойе с большим трудом удалось выбрать момент, чтобы поговорить с госпожой наедине.

Советница нашла Мару в саду и сразу отметила, что у нее под глазами пролегли темные круги.

— Письмо Хокану отправлено еще вчера, — сообщила Мара.

Старуха одобрительно кивнула:

— Вот и хорошо. Только я собиралась поговорить не об этом.

Почувствовав неладное, Мара встревожилась:

— Что случилось, матушка?

Накойя собралась с духом:

— Госпожа, пора тебе решить, кто меня заменит. Не подумай, что я обленилась. Я служу тебе верой и правдой. Однако годы не повернуть вспять: скоро меня не станет. Кто из домочадцев сможет занять мое место? Джайкен помоложе меня, но уж очень он прямодушен для первого советника. Кейок подошел бы для этой должности, да ведь мы с ним, почитай, одногодки. К тому же на него положил глаз Красный бог, а ведь жреца Хантукамы не всегда дозовешься.

Ветер шевелил листву; тихо журчал фонтан. Мара комкала в пальцах край платья.

— Понимаю, матушка. Твои речи справедливы. Я и сама об этом думала.

Накойя кивнула:

— Жизнь продолжается, дочь моего сердца. Ищи новые умы, готовь их для службы.

Обе они знали, что найти замену первой советнице будет непросто. Если нанять кого-то со стороны, то слишком велик будет риск заполучить шпиона. Аракаси, конечно, знал свое дело, но ведь и он мог ошибиться. Между тем этот вопрос становился неотложным. Маре как воздух нужны были верные люди, чтобы она могла удерживать свои позиции в Игре Совета.

— Я непременно подыщу тебе преемника, но только после похода на Дустари,

— пообещала Мара. — Если мне суждено вернуться домой и найти наш священный натами на прежнем месте, то я первым делом займусь поисками способного человека. Здесь спешить нельзя.

Накойя поклонилась:

— А теперь разреши мне уйти, госпожа.

— Разрешаю, — с улыбкой ответила Мара. — Тебе необходимо выспаться, матушка.

— Да я только-только встала! — вскипела Накойя. — Это тебе необходимо выспаться, дочь моя. Хоть на одну ночь выставь за дверь этого верзилу! С ним разве выспишься? Не ровен час, у тебя морщины появятся!

— От ласк морщин не бывает! — засмеялась Мара. — Это все старушечьи выдумки. У тебя что, других дел нет? Все бумаги разобраны?

— Дела-то есть, — вздохнула Накойя. — Вот, к примеру, скопился целый ворох посланий от твоих воздыхателей.

— Пройдохи! — вспылила властительница. — Думают сейчас жениться, а потом спровадить меня в Дустари да прибрать к рукам Акому. А скорее всего их подкупил Десио, чтобы они открыли ворота его армии. Иначе кто бы стал просить руки женщины, обреченной на смертельную опасность?

— И то правда, — быстро согласилась Накойя. Хоть ее воспитанница еще не вышла годами, да и в любовных делах мало что смыслила, в политике она отличалась завидной хваткой. Оставалось только надеяться, что и в военном искусстве она не ударит в грязь лицом. Поход на Дустари обещал стать для нее скорым и рискованным испытанием.

Глава 11. ПУСТЫНЯ

Пришло время выступать. Мара высвободилась из объятий Айяки, изо всех сил сдерживаясь, чтобы не разрыдаться. Уже из окна паланкина она в последний раз посмотрела в лицо каждому из советников, не зная, суждено ли им еще встретиться по эту сторону Колеса Судьбы. Накойя хмурилась больше обычного; Джайкен не знал, куда девать руки, свободные от грифельных дощечек; Аракаси, вопреки своей неизменной бесстрастности, был черен, как туча. Только Кейок — благодарение небу! — сохранял видимое спокойствие. Оставив костыли у двери, он стоял на одной ноге, вытянувшись во весь рост. Старый воин и теперь не расставался с оружием, однако без доспехов и шлема он был не похож на себя.

— Берегите Айяки и священный натами, как зеницу ока. Да помогут нам боги-покровители, — произнесла Мара недрогнувшим голосом и сделала знак Люджану трогаться в путь. Советники и слуги смотрели на нее с гордостью.

Под ногами воинов клубилась пыль. Акома не снаряжала такого похода со времен властителя Седзу. Из всей его армии лишь четыре десятка солдат вернулись живыми. Старые слуги, которые помнили ту войну, боялись, что прошлое повторится вновь, и их опасения передавались молодым. Удаляясь от поместья, по дороге маршировали три роты в зеленых доспехах, а за ними — сотня черных чо-джайнов. Над их головами развевалось знамя с изображением птицы шетра.

От Сулан-Ку армия Акомы сплавлялась по реке. Обнаженные рабы, отталкиваясь шестами, сноровисто лавировали между грузовыми баржами, тесня к берегу плоты и лодчонки. Русло реки тянулось на юг, через провинцию Хокани, а потом вдоль владений Анасати, где с берега Акоме салютовали воины в красно-желтых доспехах. Мара решила миновать пристань без остановки: правителя Текуму лишь с большими оговорками можно было назвать союзником. Он явно не жаждал встречи, зная, какая судьба уготована властительнице Акомы.

Сплав по реке стал для Кевина настоящим открытием. Невзирая на жару, он часами не уходил с палубы, ведя разговоры со шкипером и матросами. Особый интерес у него вызывала конструкция судов, совсем не похожих на те, к которым он привык у себя на родине. Через пару дней он научился различать цвета гильдий и семей и уже не путал наемные барки с теми, что находились в частном владении.

Войско Акомы медленно, но верно продвигалось к югу. Однажды на пути встретился императорский корабль, сверкающий белизной с золотом и расцвеченный флагами. Мара находилась на зеленой фамильной барке, украшенной рострой в виде птицы шетра. Она сидела под навесом из перьев, в окружении рабов, которые обмахивали ее душистыми опахалами, отгоняя тошнотворные запахи сточных вод и речного ила. По наблюдениям Кевина, другие правители путешествовали с большей пышностью: их досуг скрашивали музыканты, стихотворцы и акробаты. А один раз он даже видел, как важного сановника развлекала целая труппа комедиантов; при этом под рукой господина стояли вазы изысканных фруктов, а в ногах нежились откормленные собачки. Эти существа, гладкие, почти голые и непомерно вытянутые в длину, как очищенные колбаски, мало напоминали домашних и охотничьих собак, привычных взору мидкемийца.

За бортом оставались тяжело груженные тайзой торговые баржи и плоскодонки сезонных рабочих. Время от времени попадались лодки бродячих музыкантов, отдаленно похожих на цыган.

— Это харденго, — объяснила впоследствии Мара, выслушав описания Кевина.

— В старинных рукописях сказано, что их далекие предки предпочитали скитаться по свету, ютясь в крытых повозках, лишь бы только не обрабатывать землю. В этом смысле они действительно схожи с теми, кого ты зовешь цыганами. Только в отличие от мидкемийских цыган, им не чуждо понятие чести. Они не воруют.

Кевин рассмеялся:

— У цыган свои нравы. По их понятиям, они не воруют; они просто… — он не сразу подобрал нужное слово, — берут взаймы.

— Берут взаймы? — удивилась Мара. — Что это значит?

Кевин, как мог, растолковал ей смысл сказанного. Ему показалось странным, что цуранские обычаи допускают обмен товарами, подарками и трофеями, но исключают добрососедскую взаимовыручку. Он решил расспросить об этом подробнее, как только представится случай.

Барки приближались к Джамару. Кевин смотрел во все глаза. Эта гавань, превосходившая размерами Сулан-Ку, служила важным торговым центром провинций Шетак и Хокани. Настало время прилива, вода стояла высоко, и Кевину было хорошо видно, что делается на широких причалах. В эту гавань стекались грузы со всей Империи. Вот и сейчас грузчики сносили по трапам сундуки, перевязанные яркими лентами, мешки с красящим порошком, древесину редких пород, тюки пряжи, плетеные циновки и другие товары, назначение которых осталось для Кевина загадкой. За разгрузкой ревностно следили специально нанятые охранники. В воздухе витали ароматы специй, благовоний и свежесмолотого чокала.

Среди яркого калейдоскопа портовой суеты Кевин с особым вниманием разглядывал представителей тех слоев цуранского общества, с которыми ему не приходилось сталкиваться в Акоме. Под сенью навесов разбитные матросы потягивали спиртное прямо из бутылок. Броско размалеванные женщины из Круга Зыбкой Жизни выставляли напоказ свои прелести. Беспризорные мальчишки клянчили деньги. Бродячие торговцы, отталкивая друг друга, старались занять место поближе к сходням, чтобы всучить матросам дешевые побрякушки.

Когда впереди показался невольничий рынок, Кевин содрогнулся. Он сразу узнал эту площадь, обнесенную частоколом. Надсмотрщики, то и дело щелкая хлыстами, по головам пересчитывали нагих рабов. Женщин-невольниц сгоняли в отдельную загородку. Им также не полагалось одежды, однако для привлечения сластолюбцев-покупателей их содержали в чистоте.

Это зрелище напомнило Кевину, что сам он — точно такой же раб, собственность Мары. Его живой интерес к происходящему сразу пошел на убыль. Завидев приближение корабля, нанятого для переброски армии за море, он не испытал ничего, кроме облегчения.

Капитан, которого разыскали по рекомендации Люджана, оказался опытным мореходом. Когда солдаты Акомы перегрузили в трюмы последние сундуки, он приказал сниматься с якоря.

Буксир с дюжиной гребцов вывел корабль из речной дельты. Перед отправлением рабы Акомы раскрасили лопасти весел и спины гребцов цветными узорами, чтобы отвести злой рок.

Корабль носил название «Коальтека». Это был трехмачтовый фрегат с массивным резным рулем, который едва поворачивали семеро рабов.